Текст книги "Исповедь глупца"

К беспорядку в доме присоединяются еще вечные ссоры.

Вернувшись из поездки в Финляндию, которую она совершила на мой счет, она привезла с собой двести франков, оставшиеся ей от гастролей. Так как все деньги у нее, то мне приходится запоминать все это на память. Но до назначенного срока она просит у меня денег. Изумленный этим неожиданным требованием, я осмеливаюсь вежливо спросить, что же она сделала со своими деньгами. Она одолжила их своей подруге. Она ссылается на закон и утверждает, что имеет право располагать тем, что зарабатывает своим личным трудом.

– А я? – спрашиваю я ее. – Отнимать у хозяйства не значит распоряжаться.

– Женщина совсем другое дело!

– Порабощенная женщина! Раба, заставляющая мужа работать на нее! Вот результаты увлечения женским вопросом!

Все, что говорил Эмиль Ожье о разделении имуществ в браке, осуществилось; муж обращен в раба. И действительно, есть мужчины, которые вдаются в обман и сами себе роют могилу!

По мере того как росло мое семейное несчастье, я прибег к моей литературной славе, чтобы искоренить старинные предрассудки и вкоренившиеся суеверия, тяготеющие над отжившим обществом. Я издаю томик сатир и бросаю полные пригоршни камней в известнейших шарлатанов столицы, причисляя к ним и бесполых женщин. Меня обвиняют в клевете, и Мария умеет извлечь из этого выгоды. Она заключает союз с моими врагами, день и ночь разыгрывает из себя порядочную женщину и жалуется на свое несчастье быть связанной с таким ужасным человеком; теперь она забывает, что, кроме сатирика, существует еще известный романист и драматург. Она – святая мученица и считает вполне уместным оплакивать несчастную будущность своих детей, которые должны нести на себе последствия бесчестной деятельности своего порочного отца, растратившего ее приданое, разбившего ее сценическую карьеру и так дурно обращающегося с ней. В это же время в одной продажной газете появляется заметка, сообщающая что я сошел с ума! И подкупленная статья распространяет все сказки, измышленные Марией и ее подругами, со всеми грязными вымыслами, которые теснятся в этой порочной женской головке.

Она выиграла игру и теперь, видя меня низвергнутым, она поднимает голову и разыгрывает святую мать погибшего ребенка и своим очаровательным обращением со всеми, кроме мужа, она завоевывает себе всех моих друзей, как истинных, так и ложных. Изолированный от всех, отданный во власть вампиру, я отказываюсь от всякой обороны. Разве я могу поднять руку на мать моих ангелов, на женщину, которую я все еще обожаю? Никогда!

Я сдаюсь. Теперь на людях она обращается со мной крайне нежно, зато дома – с оскорбительным презрением.

Излишек работы и неприятностей, наконец, сражают меня, и я заболеваю; я страдаю головными болями, расстройством нервов и желудочным недомоганием. Странные последствия умственного переутомления! Удивительно, что все эти болезни проявляются тогда, когда я объявляю свое намерение ехать за границу; это был единственный способ вырваться из сети бесчисленных друзей, окружающих мою жену и постоянно выражающих ей свое сочувствие.

Разбитый, уничтоженный, лежу я на диване, смотрю на играющих детей, мысленно переживаю прежние прекрасные дни и готовлюсь к смерти; я не хочу оставлять никаких записок о причинах моей смерти, о моих низменных подозрениях!

Я хочу исчезнуть, убитый женщиной, которой я прощаю!

Лимон выжат, и Мария смотрит на меня взглядом, словно вопрошающим, скоро ли я перейду в другой мир, чтобы она могла спокойно пользоваться доходами с полного собрания сочинений знаменитого писателя, а пожалуй, и добиться от правительства пенсии для детей.

Поднятая своим сценическим успехом, который я создал ей своей пьесой – солидным успехом, доставившим ей звание первой трагической актрисы – она получает еще роль, которую желает. Эту роль она проваливает; теперь она сознает, что это я создал и реабилитировал ее, и ненависть моей должницы растет с каждым днем. Она обращается во все театры, надеясь получить ангажемент, но все напрасно. Наконец она заставляет меня написать в Финляндию, я должен покинуть родину, друзей и издателей и поселиться среди ее друзей, т. е. моих врагов. Но финляндцы не хотят ее, и карьера ее кончена.

В это же время она разыгрывает из себя эмансипированную женщину, свободную от всяких обязанностей по отношению к мужу и детям, и, так как мое здоровье не позволяет мне принимать участия на артистических вечеринках, то она посещает их одна. Иногда она возвращается только под утро, пьяная, поднимает такой шум, что будит весь дом, и я с отвращением слышу, как она проходит в комнату детей, где теперь спит.

Что мне делать в таких случаях? Образумить жену? Нет! Развестись? Нет! Семья стала для меня организмом, живой составной частью которого являюсь я сам. Я не мог бы жить один; один с детьми без матери тоже нет; моя кровь течет по большим артериям, исходящим из моего сердца, разветвляющимся в чреве матери и кончающимся в маленьких тельцах детей. Это целая система кровеносных сосудов, переплетающихся между собой, и если обрезать хоть один из них, я потеряю жизнь и кровь, которая погибнет бесследно. Поэтому измена жены является тем более ужасным преступлением, и я готов кричать вместе с известным писателем: «убить ее!»; ведь я убит на смерть сомнением в моем потомстве, сомнением, вызванным во мне бессовестной матерью.

Мария же, ставшая в высшей степени либеральной в вопросе о правах женщины, изрекает новую истину, что жена нисколько не наказуема, изменяя мужу, потому что она не его собственность.

Я не могу унизиться до шпионства и не хочу никаких доказательств – это было бы моей смертью. Мне нравится постоянно заблуждаться, жить в воображаемом мире, который я могу окутывать поэтической дымкой.

И все же я люблю детей, они принадлежат моему существу, как будущая жизнь, и теперь, когда я лишен надежды на загробную жизнь, я колеблюсь в воздухе, как призрак, и впитываю воздух случайно выросшими корнями.

Мария, по-видимому, нетерпеливо следить за проблесками моей жизни и, лаская меня, как нежная мать, в присутствии посторонних, оставшись наедине, она изводит меня. Чтобы ускорить мою смерть, она начинает ужасно обращаться со мной. Теперь она изобрела новую пытку. Во время моих припадков слабости она обращается со мной, как с расслабленным, и в высшей стадии своей мании величия она грозит мне побоями, заявляя, что она сильнее меня. И она подходит ко мне, уже подняв руку. Тогда я вскакиваю, схватываю ее за обе руки и бросаю на диван.

– Сознайся, что, несмотря на свою слабость, я сильнее тебя! – кричу я ей.

Она не сознается и с жалобной миной, бесясь на свою неудачу уходит, грозя мне.

В борьбе она пользуется всеми преимуществами, которыми обладает как женщина и актриса. Подумать только, что я, заваленный работой, бессилен перед праздной женщиной, которая целый день на свободе плетет интриги, так что в скором времени муж запутается в их сетях, охватывающих его со всех сторон.

В то время как она выставляет меня перед всем светом каким-то расслабленным, чтобы добиться оправдания своему преступлению, я умалчиваю от стыда и сожаления об ее телесном недостатке, появившемся после первых родов и усилившемся после последующих. Позволит ли себе муж, никогда и никому не доверявший тайн брака, рассказывать о недостатках своей жены?

Она преследует меня с неукротимой злобой, а я снова и снова прошу ее милости, для достижения которой я хватаюсь за средства, противные мне, но которые могут доставить ей желаемое удовлетворение. Итак, у нее не было никакой причины жаловаться; но у нее была собачья порода, она хотела наслаждаться всем, хотя бы это стоило счастья ее самой и детей. «В любви побеждает только тот, кто бежит», учил Наполеон, великий знаток женщин. Но бегство невозможно пленнику, а еще более приговоренному к смерти.

Я отдохнул, и мысли мои прояснились; так как я освобожден от работы, то подготовляю вылазку из крепости, которая охраняется Марией и одураченными ею друзьями. Я прибегаю к военной хитрости и посылаю врачу письмо, в котором высказываю свое опасение, что мне грозит безумие, и предлагаю в виде лечения поездку за границу. Врач соглашается, и я спешу сообщить Марии мое неизменное решение.

– Это предписал доктор.

Это было ее выражение, когда она предписывала докторам то, что ей было желательно.

При моем заявлении она бледнеет:

– Я не хочу покидать родину!

– Родину! Твоя родина Финляндия, и я положительно не понимаю, что ты теряешь в Швеции, где у тебя нет ни родных, ни друзей, ни театра.

– Я не хочу!

– А почему?

Она запинается, но затем произносит:

– Потому что ты меня пугаешь! Я не хочу оставаться с тобой одна.

– Ягненок, которого ты ведешь на ленточке пугает тебя, разве это правда?

– Ты низкий человек, и я не хочу оставаться беззащитной с тобой!

У нее есть любовник, или она боится, что я доживу до того дня, когда преступление будет открыто.

Я внушаю ей страх, я, который, унижаясь, как собака, ползаю в грязи, преклоняясь перед ее белыми чулками; я дал обрезать свою львиную гриву и надел холку лошади; я закрутил кверху усы и ношу открытые воротнички, чтобы соперничать с опасными конкурентами.

Ее боязнь еще больше пугает меня и будит мои подозрения.

У этой женщины есть любовник, которого она не хочет покинуть, или же она боится дня расплаты, говорю я себе; но ей я ничего не даю заметить.

После бесконечных ссор она берет с меня обещание вернуться в продолжение года.

И я даю слово!

Желание жить возвращается ко мне; я готовлюсь кончить к зиме томик стихотворений, который должен выйти в свет после моего отъезда. С весной в душе и со свежими силами я воспеваю обожаемую женщину, чья синяя вуаль, развевающаяся на соломенной шляпе, с первой же встречи сделалась моим знаменем, которое я вывесил на мачте, отправляясь в бурное море.

Однажды вечером я читаю эти стихи в семейном кругу одному другу. Мария внимательно слушала. Когда я кончил, она разразилась слезами, встала и поцеловала меня в лоб.

Какая великолепная актриса! Она старается ввести в заблуждение моего друга, и тот действительно начинает меня считать ревнивым глупцом, которому небо даровало такую любящую жену.

– Она любит тебя, старина, – убеждает меня мой юный друг, и четыре года спустя он приводит эту сцену, как неопровержимое доказательство верности моей жены.

– В ту минуту она была искренна, я клянусь в этом, – утверждает он.

– Искренна в своем раскаянии, да! По отношению к любящему мужу, который публичную женщину воспевает как мадонну! Не так ли, мой милый?

Между тем наш дом освобождается, наконец, от подруг. Последняя, красавица, исчезла с моим лучшим другом, одним выдающимся ученым. Красавица, без всяких средств, жившая бесплатно у меня в доме, ухватилась за бедного малого, целый год жившего в вынужденном целомудрии.

Она соблазнила его в карете, которую она заказала в одну темную ночь, чтобы уехать куда-то, и принудила его жениться, устроив целый скандал в одной семье, куда оба они были приглашены. Теперь, достигнув пристани, красавица сбросила маску и в одном доме напилась до того, что назвала Марию развратной. Один из моих приятелей, бывший при этом, счел своим долгом сообщить мне об этом.

Мария сразу объявляет, что этого не могло быть, но я указываю подруге на дверь, а вместе с ней лишаюсь и друга.

У меня нет ни малейшей охоты разбирать в чем дело, но грубое слово «разврат», произнесенное ее подругой, как острие кинжала вонзается мне в сердце. А краткие намеки, исходящие все из того же источника, и неясные слухи о дурном поведении Марии во время ее путешествия в Финляндию дают новую пищу моим старым подозрениям; мне снова вспоминаются преждевременные роды, философия о неумолимости судьбы, неожиданно проснувшееся сладострастие, давно позабытое, – все это укрепляет меня в моем решении бежать.

Мария пришла к заключению, что очень недурно жить с больным поэтом, и она разыгрывает из себя сестру милосердия, сиделку, а при случае и надзирательницу при сумасшедшем. Она окружает себя ореолом святой, самостоятельно распоряжается за моей спиной и заходит так далеко – как я узнал впоследствии – что занимает от моего имени деньги у моих друзей. В то же время из квартиры исчезают некоторые дорогие вещи из мебели, переданные для продажи авантюристке-подруге 1.

Это возбуждает мое внимание, и я впервые задаю себе страшный вопрос: неужели у Марии есть тайные расходы?

Что значат иначе таинственные поступки и чем объяснить неслыханные расходы по хозяйству? И на что они идут?

Я получаю теперь жалованье министра, больше любого генерала, а веду жалкую жизнь, словно к ногам моим привешены гири. Вообще мы живем просто, как только можно. Мы как простые мещане едим дурно приготовленную пищу, часто испорченную, мы пьем, как рабочие, пиво и водку и плохой коньяк, от которого отказываются даже наши друзья; я курю только трубку, никогда не доставляю себе никаких удовольствий, за исключением редких вечеров, когда я выхожу поразвлечься.

И только однажды, выйдя окончательно из себя, я совершаю преступление, спросив у опытной в этих делах дамы, не слишком ли высоки наши расходы по хозяйству. Она смеется мне в лицо, слыша эту огромную цифру, и уверяет, что это положительно безумие.

Итак, у меня есть причина подозревать тайные, непредвиденные расходы. Но на что? На родных, теток, подруг или любовников, которым она платит за свиданья? Кто скажет об этом мужу, ведь каждый – я не знаю, из каких побуждений – становится на сторону нарушителя брака.

После бесконечных приготовлений назначается наконец день отъезда. Тут возникает новое затруднение, которое я предчувствовал и которое влечет за собой целый ряд горестных сцен. Пудель еще жив; он причинил мне невыносимые страдания особенно потому, что в своей заботе о собаке жена отнимала от детей все лучшие куски. И все-таки наступает минута, когда кумир Марии, мой злой гений, к моей невыразимой радости готовится окончить свой жизненный путь; он был уже такой старый, весь покрытый болячками, грязный и вонючий. Мне кажется, Мария сама хочет смерти собаки; но, так как она понимает, какое огромное удовольствие это доставит мне, и сердится уже при мысли, что обрадует меня, то она оттягивает до бесконечности вопрос о пуделе и подыскивает утонченные мучения, чтобы заставить меня подороже заплатить за это желаемое избавление.

Она устраивает прощальную пирушку, для этого случая режет курицу, от которой я получаю только кости в виду моего слабого здоровья; затем она разыгрывает душу раздирающую сцену и уезжает, наконец, с чудовищем в город. Через два дня она в краткой записке извещает меня о своем приезде, словно пишет убийце. Опьяненный счастьем, став свободным после шести тяжелых лет, я иду ей навстречу, предполагая встретить ее одну. Она встречает меня, как отравителя, и отталкивает со слезами на глазах, когда я хочу поцеловать ее. Она держит в руках большой, странной формы пакет и погребальным шагом направляется к дому. Она привезла мертвую собаку! Я должен присутствовать при погребении. Один рабочий готовит гроб, двое других могилу, я стою в стороне и смотрю на погребение убитого любимца. Это было трогательно! Мария молится за жертву и за убийцу, присутствующие смеются; водружается крест, избавивший меня, наконец, от чудовища, самого по себе неповинного, но воплотившего в себе всю злобу женщины, слишком трусливой, чтобы открыто мучить мужчину.

Через несколько дней траура и воздержания от поцелуев – она не хотела целовать убийцу – мы уезжаем в Париж.

IV

Я выбрал целью своего путешествия Париж главным образом потому, что там я мог найти всех своих старых друзей, которым хорошо были знакомы все мои привычки и склонности, прыжки мыслей, парадоксы и дерзновения и которые поэтому были в состоянии произнести свой приговор над умственным состоянием своего поэта в данное время. Кроме того, в Париже находились известнейшие шведские писатели; я хотел стать под их защиту, чтобы противостоять злостным намерениям Марии, желавшей поместить меня в дом умалишенных.

Мария бесится все время путешествия, а так как ничье присутствие не стесняет ее, то она обращается со мной самым унизительным образом. У нее возбужденное лицо, рассеянный взгляд, она ни на что не обращает внимания. В городах, где мы останавливаемся переночевать, я выхожу с ней гулять, но она ни к чему не выказывает интереса, ни на что не смотрит и почти не слушает меня. Мое ласковое обращение тяготит ее, и ей словно чего-то не хватает. Но чего? Чужой страны, где она так много страдала и где она не оставила ни единого друга, кроме, может быть, любовника?

Кроме того, она обнаруживает всю свою непрактичность и невоспитанность, так что ее превосходство как руководительницы делами – а этим она всегда гордилась – терпит полнейшее поражение. Она дает вести себя в первый указанный отель, из-за одной ночи заставляет переставлять всю мебель, ради чашки чая призывает хозяина гостиницы и поднимает в коридоре невообразимый шум, навлекающий на нас унизительные замечания; она пропускает удобнейшие поезда, отправляет по ошибке багаж на отдаленнейшие станции и, уезжая, раздает всей прислуге одну марку.

– Ты трус, – говорит она, когда я делаю ей замечание по этому поводу.

– А ты невоспитанная неряха!

Настоящая увеселительная прогулка это ужасное путешествие!

Приехав в Париж, мы попадаем в общество моих друзей, которые не поддаются ее чарам, и она вся съеживается, так как видит, что попала в ловушку. Больше всего ее злит тесная дружба, которая завязалась у меня со знаменитым норвежским поэтом. Она боится его, потому что одно слово этого человека может все разъяснить в мою пользу.

Однажды вечером на банкете художников и писателей поднимается вышеуказанный поэт и провозглашает тост за меня, как представителя современной шведской литературы.

Тут же присутствует и бедная Мария, мученица, вступившая в брак с памфлетистом, заслужившим дурную славу у ее бесполых подруг. Мне жаль видеть, как она подавлена громкими аплодисментами всех участников банкета; и, когда оратор просит у меня обещания, что я по крайней мере еще два года проведу за границей, я не могу больше противостоять печальным взглядам моей жены. Чтобы утешить ее и доставить ей удовольствие, я отвечаю, что в моем браке все важные решения принимаются по взаимному соглашению супругов; я заслуживаю благодарный взгляд Марии и симпатию всех присутствующих дам.

Но оратор ничего не хочет слышать, он настаивает на моем дальнейшем пребывании и предлагает присутствующим осушить стаканы «за мое двухлетнее пребывание за границей».

Должен сознаться, я никогда не мог понять этого упорства моего друга, хотя я уже и тогда чувствовал, что между ним и моей женой ведется борьба, причины которой я не знал. Был ли он опытнее меня, или отгадал своим проницательным умом нашу тайну, так как сам был женат на очень странной женщине?

Все это тайны, которых я до сих пор не могу понять!

После трех месяцев, проведенных в Париже, где жена моя чувствовала себя очень неприятно, так как увидела признанное всеми выдающееся положение своего мужа, она начала ненавидеть великий город, непрестанно возбуждала меня против ложных друзей, которые еще принесут мне несчастье. Но тут наступает новая беременность, и бездна снова открывается передо мною. Сомнения в моих отеческих правах рассеиваются благодаря тому обстоятельству, что, мне кажется, я могу доказать не только день, но и момент зачатия, припоминая все подробности.

Мы переезжаем во французскую Швейцарию и поселяемся в пансионе, чтобы избежать всяких неприятностей из-за хозяйства. Теперь она снова властвует надо мной, так как здесь я одинок и беззащитен.

Она начинает с того, что выдает себя за сиделку при умалишенном, заключает союз с доктором, предупреждает хозяина и хозяйку и собирает целое ополчение из служанок, лакеев и пансионеров. Я как в плену, изолированный от людей, могущих понимать меня. За табльдотом эта безумная мстит мне за свое поражение в Париже; она разглагольствует все время и выкладывает весь вздор, который я оспаривал тысячи раз. А так как общество мелких необразованных мещан из вежливости не возражает на ее глупости, то и я вынужден молчать, из чего она заключает о своем превосходстве. К тому же она выглядит больной и страдающей, словно томимой какой-то заботой, а ко мне она проявляет нескрываемую ненависть.

Все, что я люблю, ей противно. Она равнодушна к Альпам, потому что я люблю их, она ненавидит прогулки, избегает оставаться со мной наедине. Она понимает мое желание обуздать ее, говорит «да», когда я говорю «нет» и наоборот – одним словом, я ей противен.

А я, одинокий в чужой стране, я вынужден искать ее общества, и, когда мы не разговариваем друг с другом, чтобы не вызвать ссоры, я доволен уже, видя ее возле себя, не чувствуя себя отрезанным от мира.

Когда беременность уже установлена, я считаю себя в праве беспрепятственно предаваться любви; у нее уже нет причины отталкивать меня, и она изобретает новые способы вести меня на помочах; видя мое удовлетворение ничем не стесняемыми ласками, так как предохранительные меры больше не нужны, она злится на меня за то, что я доставляю себе удовольствие.

Слишком много счастья для меня, так как мое нервное расстройство происходило главным образом от воздержания! Между тем в моей нервной болезни желудка наступает ухудшение, и скоро я уже не могу есть ничего твердого; по ночам я просыпаюсь от болей в желудке и невыносимой изжоги, которую я пытаюсь успокоить холодным молоком. Мой утонченный мозг мутится от соприкосновения с менее развитым мозгом, и, когда я пытаюсь установить между ними созвучие, это вызывает у меня судороги. Заговаривая с посторонними, я сейчас же смолкаю, так как вижу, что они принимают меня за помешанного.

Итак, я молчу целых три месяца и, наконец, замечаю, что голос мой стал глухим от недостатка упражнений и я потерял почти всякую способность речи.

Взамен этого я начинаю переписку с моими друзьями в Швеции, но их сдержанные ответы, оскорбительное сожаление и отеческие советы показывают мне, что они думают о моем умственном состоянии.

Она торжествует, а я чувствую, что слабею и проявляю первые признаки мании преследования.

Почему мании? Меня преследуют, так весьма логично считать себя гонимым! Одним словом, я впадаю в детство и, охваченный непреодолимой слабостью, целый день лежу на диване; голова моя покоится на коленях Марии, рукой я обнимаю ее за талию, как в «Pieta» Микеланджело. Я прижимаюсь к ее груди, называю себя ее ребенком; муж превращается в ребенка, жена становится матерью. Она смотрит на меня с улыбкой, иногда торжествующей, иногда нежной. Это самка паука, пожирающая самца после того, как он оплодотворил ее.

Во время моей болезни Мария ведет таинственную жизнь. До обеда, то есть до часу дня она лежит в постели. Потом без всякой определенной цели она идет в город и возвращается только к ужину, иногда даже опаздывает. Меня спрашивают о жене.

– Она в городе, – отвечаю я; и, в конце концов, все начинают посмеиваться.

Ни разу подозрение не пришло мне в голову, ни разу я не подумал о шпионстве.

После ужина она остается в салоне и болтает с чужими ей людьми.

Ночью она пьет коньяк со служанкой, и они о чем-то шушукаются, но я не решаюсь унизиться до подслушивания у дверей.

Почему? Потому что есть поступки, для которых считаешь себя слишком порядочным.

Почему? Потому что это вкореняется в нас воспитанием, как и всякая нравственность.

Три месяца спустя я поражаюсь чрезмерными расходами по хозяйству, теперь, когда все счета уплачены, я легко могу их рассчитать.

Пансион по 12 франков в день составляет в месяц круглую сумму в 360 франков, а я выдавал Марии ежемесячно по тысяче франков, следовательно излишек в 600 франков уходил на побочные расходы.

Когда я потребовал от нее отчета, она с бешенством отвечала, что все было истрачено на непредвиденные расходы.

– Триста шестьдесят франков на обычные расходы и шестьсот на непредвиденные! Кажется, ты принимаешь меня за дурака?

– Ты дал мне тысячу франков, но большую часть из них ты сам истратил.

Я начинаю высчитывать. Табак (очень плохой, считая сюда и сигары по 2 сантима) десять франков; почтовые расходы десять франков; что же еще?

– Уроки фехтования.

– Один единственный час: три франка.

– Верховая езда.

– Два часа: пять франков.

– Книги.

– Книги: десять франков. Это составляет тридцать восемь франков. Ну, возьмем даже сто франков, и то остается пятьсот франков на непредвиденные расходы. Это невероятно!

– Так ты думаешь, что я тебя обкрадываю?

Что мне на это отвечать? Ничего! Итак, я негодяй, и все подруги в Швеции будут осведомлены о быстром росте моего безумия.

Таким образом прочно создается легенда о моем сумасшествии; и в течение года мой облик принимает все более резкие черты, и вместо безупречного поэта создается мифологическая фигура в мрачных тонах, указывающая на преступный тип.

Попытка бежать в Италию, где у меня есть друзья одного со мной направления в искусстве, не удается, и ко времени приближения родов мы возвращаемся обратно на Женевское озеро. После рождения ребенка Мария украшает себя мученическим венцом порабощенной женщины, бесправной рабы и настойчиво умоляет меня позволить окрестить новорожденного. Она прекрасно знает, что незадолго перед этим я открыто отрекся от суеверия христианского вероисповедания и что мое положение писателя известного направления запрещает мне выполнять церковные обряды.

Хотя она совсем не религиозна, целых десять лет не посещала церкви и кто знает как давно не была у исповеди, но молится за пуделя, кроликов и приговоренных к смерти кур, а теперь она упорно стоит на том, чтобы совершить крещение по всей форме, без сомнения только потому, что я просил ее в будущем освободить меня от всех этих обрядностей, которые с моей стороны были бы только ханжеством и стояли бы в прямом противоречии с моими основными убеждениями.

Она умоляюще смотрит меня со слезами на глазах, обращается к моему великодушию, моему милосердию, так что я, наконец, сдаюсь, оставляя за собой право не присутствовать при крещении. Она целует мне за это руки, горячо благодарит за доказательство моей любви, так как это для нее вопрос не только совести, но и всей жизни.

Крещение совершается. Вернувшись домой, она в присутствии свидетелей смеется над ним, разыгрывает свободомыслящую, изображает церемонию в смешном виде и хвалится даже тем, что вовсе не знает религии, в которую записан ее сын.

Выиграв игру, она смеется над ней, и вопрос жизни был не что иное, как поле битвы, на котором я потерпел поражение.

Я снова унижен и побежден, исполнив прихоть властолюбивой женщины!

В это время к нам неожиданно приезжает одна шведка, принимающая участие в вопросах женской эмансипации, и с первой же встречи она открыто становится на сторону Марии, и я погиб. В виде оружие она привезла позорную книгу одного бесполого мужчины, отвергнутого и осмеянного всеми партиями и унизившегося до измены своему полу, снискав расположение синих чулков всего цивилизованного мира. Прочтя «Мужчину и Женщину» Эмиля Жирардена, я постиг весь женский вопрос со всеми его последствиями, которые клонятся к тому, чтобы низринуть мужчину, заменить его женщиной и снова водворить права материнства.

Лишить престола истинного господина вселенной, создавшего цивилизацию и благодеяния культуры, творца великих идей в искусстве и ремеслах, одним словом, во всех областях, чтобы возвеличить глупых женщин, которые никогда не принимали участия в цивилизаторской деятельности, за некоторыми незначительными исключениями – для меня это был вызов, брошенный всему моему полу; и, когда я подумаю, что снова могут возвыситься представительницы бронзового, века, эти зоологические люди, эти полуобезьяны, эти орды диких зверей, во мне возмущается все мое мужское начало; и, как это ни странно звучит, я исцеляюсь от моей болезни, вызванной во мне отвращением к ухищрениям, женщины, стоящей духовно ниже меня, но превосходящей меня полным отсутствием нравственного чувства. В смертельной борьбе двух рас победителем должен оказаться менее развитой и более испорченный, а получаемая при этом выгода для мужчин весьма сомнительна в виду их врожденного уважения к женщине, и к тому же на стороне женщин то преимущество, что о ее жизни всегда кто-нибудь заботиться и ей остается много свободного времени для борьбы. Вот почему я отношусь к этому вопросу очень серьезно. Я вооружаюсь для борьбы и готовлю книгу, которая должна стать перчаткой, которую я брошу в лицо эмансипированным женщинам, желающим добиться свободы порабощением мужчины.

Наступает весна, и мы переезжаем в другой пансион. Вскоре я попадаю в самый боевой огонь; меня окружают двадцать пять женщин, дающих мне необходимый материал для моей книги против захвата прав мужчин. Через три месяца книга моя выходит в печати. Это сборник рассказов из супружеской жизни; в предисловии я излагаю целый ряд горьких истин для тех, кого это касается; ход мыслей приблизительно следующий: Женщина не рабыня, потому что она и ее дети живут трудом мужчины; женщина никогда не бывает порабощена, потому что она сама выбирает свою роль, или природа указывает ей ее место, и она пребывает под охраной мужчины, исполняя свои материнские обязанности; женщина не равна мужчине в области интеллекта, а мужчина стоит ниже ее в деятельности созидания; итак, женщина непригодна при великой цивилизаторской работе, потому что мужчина лучше ее понимает эту свою задачу; а по теории эволюции, чем глубже разница между полами, тем сильнее и крепче потомство. Поэтому маскулинизм, т. е. равенство полов, является регрессом, бессмысленностью, последним козырем романтизирующих и идеализирующих социалистов.

Женщина, необходимый придаток мужчины и в духовном отношении его создание, не должна участвовать в правах мужчин, потому что она «другая половина» человечества только в численном отношении, в другом же отношении она является только шестою частью. Поэтому следует предоставить рынок труда мужчине, пока он обязан заботиться о жене и детях, и помнить, что каждое дело, отнимаемое у мужчины, порождает еще и одну старую деву или проститутку.

О бешенстве маскулинисток и их страшной силе можно составить себе понятие по тому, что они потребовали конфискации моей книги. К сожалению, у них не хватило ума довести до конца свое дело, которое они называли защитой религии. Таким образом глупые выдумки бесполых существ были поставлены на одну ступень с религией.

Мария решительно противится моему путешествию на родину, так как наши средства не позволяют нам переехать всей семьей. Она боится оставить меня без надзора; еще больше она боится, что мое открытое выступление перед судом опровергнет слухи о моем безумии.