Текст книги "Исповедь глупца"

Я знаю только одно, что Мария в присутствии мужа и детей ведет с ним разговор, выказывая себя веселой, любезной и очаровательной. Я снова пытаюсь открыть ей глаза, прошу подумать о своей репутации и получаю в ответ обычную фразу об «испорченном воображении».

Затем появляется новый красавец в образе деревенского табачного торговца. Это толстый парень, у которого Мария покупает разные мелочи. Он хитрее лакея и старается сначала завоевать меня; к тому же он гораздо предприимчивее. В первый же раз он нагло смотрит прямо в лицо Марии и затем громко обращается к хозяину:

– Какая красивая семья! О, Боже!

Сердце Марии воспламеняется, и поклонник появляется ежедневно.

Однажды вечером он выпивает лишнее и становится смелее. Он подходит к нам с шашками в руках и, наклоняясь к Марии, просит рассказать ему сущность игры. Я делаю ему возможно вежливое замечание, и он отходит на свое место. Но Мария обладает чувствительным сердцем и считает себя обязанной вознаградить оскорбленного лавочника; она обращается к нему и спрашивает наудачу:

– Вы играете на бильярде?

– Нет, сударыня или, вернее, очень плохо с вашего позволения!

С этими словами он встает и предлагает мне сигару. Я отказываюсь, и он с тем же предложением обращается к Марии.

– А вы, сударыня?

К счастью для нее, для лавочника и для будущего всей нашей семьи она отказывается, рассыпаясь в любезной благодарности.

Как может мужчина предложить даме сигару в ресторане, в обществе мужа?

Глупый я ревнивец, или жена моя ведет себя так пошло, что пробуждает чувственность в первом встречном мужчине?

После это я устраиваю ей у себя в комнате сцену, чтобы пробудить ее от кошмара, в котором она бессознательно идет верным путем к гибели. Я представляю ей счет, перечисляю все ее старые и новые грехи и анализирую ее ничтожнейшие поступки.

Она выслушивает меня молча, бледная и смущенная. Затем она поднимается и уходит к себе. Но теперь я в первый раз в жизни беру на себя роль шпиона, я схожу по лестнице, подхожу к ее двери и засматриваю в замочную скважину.

Там сидит горничная, ярко освещенная лампой, так что мне ясно видно ее. Мария взволнованно и с жаром рассказывает ей о моих несправедливых подозрениях, как обвиняемая, которая оправдывается. Она повторяет мои выражения, словно желая этим освободиться от них.

– Я невиновна! – Хотя было много случаев для греха. Он сумасшедший, в этом нет никакого сомнения, мне кажется, он хочет отравить меня. У меня уже появляются какие-то боли в желудке… Нет, я этого не думаю!.. Мне следует бежать в Финляндию, правда?.. Но это убьет его, потому что он любит детей…

Что все это значит, как не угрызения совести, выгнанные на свет из самых тайных уголков жены. Она охвачена страхом и ищет защиты на груди женщины! Испорченный ребенок, позорная преступница, но прежде всего несчастная!

Терзаясь горем, я не сплю всю ночь. Около двух часов Мария начинает страшно кричать во сне – и это уже не в первый раз – мне становится жаль ее, и я стучу ей в стену, чтобы пробудить ее от ужасного кошмара.

Наутро она благодарит меня за помощь; я ласкаю ее, жалею и спрашиваю, не хочет ли она покаяться другу.

– В чем? Ничего нет!

Если бы в эту минуту она во всем призналась мне, я бы простил ее, так сильно трогали меня ее мучения совести, так сильно любил я ее, несмотря на ее падение, а может быть, именно благодаря этому! Она была несчастной! А как могу я поднять руку на несчастную!

Но вместо того, чтобы освободить меня от моих ужасных сомнений, она всеми силами противится этому, она готова уже считать меня безумным, а инстинкт самосохранения заставляет ее сочинить историю с некоторыми чертами, взятыми из действительности; и эта выдумка должна служить ей щитом против угрызений совести.

К Новому году мы отправились в Германию и поселились на Боденском озере.

Когда мы прибыли в Германию, страну солдат, где господствует еще отцовское право, Мария со своими нелепыми воззрениями на мнимые права женщин, почувствовала себя совершенно одинокой. Здесь женщинам закрыт доступ в университет, здесь приданое жены офицера вносится в военное министерство, как неприкосновенная семейная собственность, здесь все должности занимают мужчины, главы семьи.

Мария бьется, как рыба в сетях, и первая же ее попытка окружить себя женщинами терпит неудачу. Здесь наконец я встречаю поддержку среди женщин, и бедная моя Мария теряет всякое значение. Я знакомлюсь с офицерами, собираюсь с силами и в силу приспособления перенимаю от них настоящие мужские манеры; мужчина снова просыпается во мне после десятилетней кастрации.

В это же время я снова начинаю носить волосы по-прежнему; мой голос, потускневший от постоянной привычки утешать нервную женщину, снова становится звучным и ясным, впалые щеки полнеют, и, приближаясь в сорока годам, все мое физическое существо расцветает. Близко общаясь с дамами нашего пансиона, я привыкаю вести разговор, так что Мария, мало симпатичная этим дамам, остается в стороне.

Теперь она начинает бояться меня и однажды утром в первый раз после свадьбы она приходит, совершенно одетая, ко мне в комнату и застает меня еще в постели. Я не ясно понимаю эту внезапную перемену, но после бурного объяснения я соображаю, что она ревнует меня к горничной, которая приходит ко мне по утрам топить печь. К тому же она заявляет, что ей не нравятся мои новые манеры.

– Я презираю все мужское и я начинаю ненавидеть тебя, когда ты становишься таким.

Да, она дарила свою любовь, как ни незначительна она была, пажу, салонному шаркуну, слабому ребенку; женолюбица не могла любить в муже мужчину, хотя и восхищалась этим в других.

Дамы очень приветливо относятся ко мне, и я ищу их общества, они всегда окружают меня чисто женским, пленительным теплом, внушающим мужчине почтительную любовь и безграничную преданность; но мужчина относится так только к действительно женственным женщинам.

Теперь, когда заходит речь о близком возвращении на родину, во мне просыпается старое подозрение, и я боюсь близкого общения с прежними приятелями, потому что я не знаю, сколько из них было любовниками моей жены. Чтобы покончить со всеми сомнениями, я навожу все справки. Уже раньше я обращался к моим друзьям в Швеции, прося мне выяснить слухи о неверности моей жены; но, разумеется, никто откровенно не ответил мне.

Всем жалко мать, и никто не заботится об отце, отданном в жертву насмешкам.

Я изучаю в это время новую психологическую науку, связанную с чтением мыслей, и по вечерам в салоне я показываю дамам в виде игры манипуляции Бишофа и других. Мария относится к этому недоверчиво, называет меня спиритом, высмеивает меня, как суеверного свободомыслящего, и осыпает насмешками, чтобы отклонить меня от этих опытов, опасных для нее.

Чтобы обмануть ее, я делаю вид, что сдаюсь и перестаю заниматься гипнозом, но неожиданно принимаюсь за него, когда мы остаемся одни.

Однажды вечером мы сидели одни в столовой друг против друга; я постепенно перевожу разговор на гимнастику и заинтересовываю ее настолько, что она увлекается разговором; тогда, благодаря ли внушению моей воли или ассоциации идей, которые должны пойти по намеченному мною пути, она переходит на разговор о массаже, и отсюда ее мысли прямо перескакивают к боли, вызываемой массажем, она вспоминает свои визиты к врачу и говорит:

– Массаж причиняет сильную боль, я чувствую ее и сейчас, когда вспоминаю об этом…

Я поймал ее! Она опускает голову, чтобы скрыть свою мертвенную бледность, губы ее шевелятся, желая заговорить о чем-то другом; глаза полуоткрыты, воцаряется ужасное молчание, которое я стараюсь продлить. Мысли ее на всех парах мчатся по данному мною направлению, и она напрасно старается удержать их. Перед ней бездна, и стремления их нельзя остановить. Со страшным напряжением она встает, спасаясь от моего проницательного взгляда, и исчезает в дверях, не произнеся ни слова.

Удар попал в цель!

Через несколько минут она возвращается с прояснившимся лицом; она хочет показать мне благотворное действие массажа на моей голове, она становится позади меня и начинает царапать мне голову. К несчастью, я сижу против зеркала, я исподтишка взглядываю в него и ловлю отражение ее бледного, как смерть, искаженного лица, глаза ее боязливо скользят по моим чертам, и взгляды наши встречаются.

Теперь я понял ее.

Против всех своих привычек, она садится мне на колени, обнимает меня за шею и объявляет, что она смертельно устала.

– Что ты еще сделала дурного, что ты ласкаешь меня? – спрашиваю я ее.

Она прячет голову на моей груди, целует меня и уходит, пожелав мне доброй ночи.

Это не доказательства, имеющие значение для судьи, но для меня этого довольно, так как я знаю все ее приемы.

Я не хочу возвращаться на родину, где честь моя может быть поругана, где я ежедневно должен буду встречаться с людьми; в которых я подозреваю любовников моей жены. Я бегу, не желая давать повод высмеивать меня, как обманутого мужа.

Я уезжаю в Вену.

Когда я остаюсь один в комнате отеля, передо мной встает некогда обожаемый мною образ; я неспособен работать, я начинаю писать ей письма и в заключение ежедневно отправляю ей по два любовных письма. Чужой город представляется мне могилой, и в толпе я блуждаю, как труп. Но вскоре фантазия моя начинает работать, она населяет эту пустыню, она создает сказку, чтобы ввести и Марию в мою мертвую обстановку. Я воображаю, что Мария должна стать знаменитой певицей; чтобы осуществить этот сон и представить себе Марию на фоне красот города, я посещаю директора консерватории и, пресыщенный и презирающий театры, все вечера провожу в опере и концертах. Сообщая обо всем, что я вижу и слышу, Марии, я пробуждаю этим в себе интерес ко всему. Возвращаясь из оперы, я сажусь за письменный стол, подвергаю строжайшей критике пенье певиц и делаю сравнения, которые все клонятся в пользу Марии.

В то же время я посещаю картинные галереи и всюду вижу я Марию. В Бельведере я часами простаиваю перед Венерой Гвидо Рени, во всем схожей с моей возлюбленной; в конце концов меня охватывает тоска по ее телу, я укладываю чемодан и немедленно возвращаюсь домой. Ясно, я околдован этой женщиной, и нет никакой возможности освободиться от нее.

Какое чудное возвращение! Мои любовные письма словно воспламенили Марию: она ждет меня в маленьком садике, я сердечно целую ее и, взяв ее голову в свои руки, спрашиваю:

– Какими чарами ты владеешь, маленькая волшебница?

– А! так ты хотел бежать от меня?

– Да, это была попытка к бегству! Но ты оказалась сильнее меня, и я сдаюсь.

Войдя в свою комнату, я нахожу на столе цветущую розу.

– Так ты любишь меня немножко, мое чудовище!

Она смущается, как молоденькая девушка, краснеет, и я погиб, погибла моя честь, мои силы сбросить с себя цепи, без которых я уже не могу жить.

Целый месяц мы проводим в весеннем опьянении, в ничем не нарушаемой любви, мы поем дуэты под аккомпанемент пианино, играем в шашки, и этим кончаются лучшие дни, какие мы провели за последние пять лет. Какая весна перед осенью! Мы совсем не думали о том, что должна наступить зима.

Я снова запутался в цепях; Мария уверена, что опять околдовала меня, и возвращается к своему прежнему равнодушию. Она одевается небрежно, несмотря на мои просьбы, появляется в обществе без фальшивых зубов; я предвижу, что благодаря этому наши отношения невольно охладятся. Ее страсть к женщинам проявляется с новой силой, и тем опаснее, что она направлена на девочек-подростков.

Однажды я устроил вечеринку с танцами и пением и пригласил одного офицера с его четырнадцатилетней дочерью, нашу хозяйку, ее дочь, девочку лет пятнадцати, и еще одну барышню в этом же возрасте.

После ужина я, к ужасу своему, замечаю, что Мария, подвыпив, собрала вокруг себя девочек, бросает на них жадные взгляды и целует их со страстностью, какую я видел в ней, когда она пела лесбийские песни.

Офицер следит за ней из угла и готов вмешаться. Мне представляется уж тюрьма, каторжные работы и неизбежный скандал; я подхожу к группе девочек и разлучаю их, приглашая танцевать.

Когда мы остаемся одни, я начинаю осыпать Марию упреками, и бурная ссора длится до самого утра. Она выпила лишнее и помимо воли высказывается откровенно, я узнаю страшные, неожиданные вещи.

Охваченный гневом, я повторяю все свои обвинения и прибавляю к ним еще одно, которое мне самому кажется преувеличенным.

– И этими таинственными болезнями, – говорю я, – ты вызвала мои мозговые заболевания…

– Негодяй, ты думаешь, я тебя заразила…

Я совсем не думал об этом, я хотел только привести симптомы отравления цианистым калием. В эту минуту у меня в мозгу мелькает воспоминание, я припоминаю один случай, который показался мне таким непонятным, что быстро исчез из памяти.

Но теперь подозрение с новой силой просыпается во мне. Затем эта защита, равняющаяся обвинению? Мое подозрение относится к одному месту в анонимном письме, которое я получил после процесса; Мария называется в нем «проституткой из Зедертелье».

Что это значит? Примемся за расследование.

Когда барон, первый муж Марии, познакомился с ней в Зедертелье, «она считалась невестой одного лейтенанта, про которого было известно, что он совершенно обессилел от разгульной жизни. Бедняга Густав был встречен, как освободитель, и сыграл таким образом роль обманутого; это можно было так же заключить из горячей благодарности Марии, обнаружившейся во время развода, так как она утверждала, что он спас ее от опасности, – яснее она не высказывалась. Но проститутка из Зедертелье! А замкнутость, в которой жили молодые супруги, вдали от общества, никогда не приглашаемые тем кругом, к которому они принадлежали!

Может быть, мать Марии, бывшая гувернантка, родом из буржуазной семьи, увлекала финляндского барона, отца Марии? Может быть, после катастрофы, скрываясь в Швеции от долгов, вдова в крайней нужде пала до того, что продала свою дочь?

Эта старуха, шестидесятилетняя кокетка, внушала мне большую антипатию, смешанную с чувством сожаления; у нее была наружность авантюристки, она была алчна и жадна до наслаждений, смотрела на мужчин как на удобный объект для эксплуатации, она настоящая совратительница мужчин; она самым беззастенчивым образом завещала мне свою сестру, заманила своего зятя, барона, мнимым приданым, которое ей удалось скопить, обманув всех кредиторов.

Бедная Мария! Из этого запятнанного прошлого и встают ее угрызения совести, беспокойство и мрачные мысли. Когда я вспоминаю далекое прошлое, я легко объясняю себе теперь горячие ссоры, происходившие между матерью и дочерью, я вспоминаю бывшие события и таинственные признания Марии, что по временам ее неудержимо влекло вцепиться матери в горло.

Хотела она принудить ее молчать? Вероятно, потому что «она грозила поссорить меня с Марией, открыв всю правду».

А антипатия Марии к этой матери, которую барон называл «дрянью». А ведь это было вызвано только неясным признанием, что она применяла все искусство кокетства, чтобы заполучить себе мужа.

В силу всего этого во мне созревает непоколебимое решение бежать во что бы то ни было. Я уезжаю в Копенгаген, чтобы собрать все сведения о женщине, которая носит мое имя.

После многолетнего отсутствия я снова встречаю своих соотечественников и замечаю, что, благодаря горячим стараниям Марии и ее подруг, обо мне составлено определенное мнение.

Она превратилась в святую мученицу, а я безумец, воображающий себя рогоносцем!

Можно разбить себе голову! Меня слушают, покровительственно улыбаются и разглядывают, как невиданного зверя! Не добившись ни крупицы правды, так как все отвернулись от меня, особенно же неудачники, для которых мое падение было единственным средством возвыситься, я возвращаюсь назад в свою тюрьму, и Мария встречает меня в таком явном смертельном ужасе, что это одно объясняет мне больше, чем все далекое путешествие.

Еще целых два месяца я влачу свои цепи, затем бегу в четвертый раз, теперь уже в Швейцарию; но цепи мои не железные, которые можно сломать, а из эластичного каучука, и, чем больше они вытягиваются, тем сильнее тянут меня назад. Я опять возвращаюсь. Она серьезно начинает презирать меня, я противен ей, потому что она убеждена, что бегство для меня – это смерть, ее единственная надежда.

В это время я заболеваю, и мне кажется, что я умру. Я решаю изложить все события прошлого. Придя к убеждению, что я обманут вампиром, я хочу жить, очистить себя от грязи, которой закидала меня эта женщина, хочу снова войти в жизнь, чтобы отмстить за себя, собрав доказательства ее обманов.

Во мне просыпается ненависть, что гораздо страшнее равнодушие, потому что она оборотная сторона любви; я мог бы формулировать это так: я не ненавижу ее, потому что люблю. И однажды в воскресенье, когда мы сидим в роще, по какому-то незначительному поводу разряжается электрическая энергия, накоплявшаяся целых десять лет. И я в первый раз бью ее. Целый град пощечин сыплется ей на лицо, а когда она пытается оказать сопротивление, я валю ее на землю. Она испускает страшный крик, а минутное облегчение, какое я испытываю, обращается в страх, когда перепуганные дети начинают громко плакать. Ударить женщину, мать, это позор, низость, преступление против природы! И при детях! Мне кажется, что солнце скрылось за облаками, мне противна жизнь. И все-таки в моей душе наступает затишье, как после бури, и чувство удовлетворения, словно я выполнил свой священный долг. Я жалею о случившемся, но не раскаиваюсь. Каковы причины, таковы и результаты. Вечером Мария идет гулять при лунном свете. Я иду ей навстречу и обнимаю ее. И она не отталкивает меня, она плачет. После объяснения она провожает меня в мою комнату, где мы предаемся любви далеко за полночь.

Какая странная семейная жизнь! Днем я ее бью, а ночи мы проводим вместе!

Какая удивительная женщина! Она целует своего палача!

Если бы я это знал, я стал бы бить ее еще десять лет тому назад и теперь был бы счастливейшим супругом.

Пусть заметят себе это все обманутые мужья!

Но она мечтает о мести. Несколько дней спустя она приходит ко мне в комнату и после предисловия и бесчисленных оговорок признается, что один раз, один единственный раз подверглась насилию, а именно во время своей поездки в Финляндию.

Таким образом мои подозрения подтверждаются!

Потом она просит меня не думать, что это происходило много раз, а главное, не подозревать, что у нее был любовник.

Это значит: не один раз и несколько любовников!

– Так ты изменяла меня и, чтобы обмануть общество, ты придумала сказку о моем помешательстве. И, чтобы скрыть свое преступление, ты хотела замучить меня на смерть. Ты преступница! Я требую развода.

Она падает на колени и, заливаясь слезами, просит у меня прощенья.

– Я прощаю тебя, но разведусь с тобой!

На другой день она спокойнее, на следующий уже овладевает собой, а на третий принимает вполне невинный вид:

– Так как я откровенно призналась во всем, мне не в чем упрекнуть себя!

Она более, чем невинна, – она мученица и обращается со мной с оскорбительным снисхождением.

Она не имеет и понятия о последствиях своего преступления и не понимает дилеммы, какую я должен разрешить. Останусь ли я рогоносцем на посмешище всего мира или уеду – несчастье остается все то же, и я человек погибший.

Несколько пощечин и целый день слез за десять лет мучений – это не справедливость.

И я бегу в последний раз, не имея мужества проститься с детьми.

В воскресенье утром я сажусь в Констанце на пароход, я хочу отыскать своих друзей во Франции и затем написать роман об этой женщине, которая является ярким типом эпохи бесполых женщин.

В последнюю минуту появляется Мария, взволнованная, со слезами на глазах и к несчастью такая прекрасная, что каждому может вскружить голову. Я остаюсь холодным и равнодушным, я принимаю ее лицемерные поцелуи, не отвечая на них.

– Скажи, что мы все-таки друзья, – просит она меня.

– Враги на все то недолгое время, что мне остается прожить!

После этого она уходит.

И, когда пароход отплывает, я вижу, как она мечется по пристани, стараясь еще удержать меня волшебной силой своего взгляда, который столько лет обманывал меня; она бегает взад и вперед, как брошенная собака! Я жду, чтобы она бросилась в воду, и тогда я прыгну за ней, и мы утонем вместе в последнем объятии. Но она поворачивается и исчезает за поворотом улицы. Она оставляет только воспоминание об ее чарующем образе и ее маленьких ножках, которые десять лет я чувствовал на своей спине, не пожаловавшись на это ни разу в своих сочинениях; я обманывал публику, скрывая действительные поступки этого чудовища и прославляя ее в своих стихах.

Чтобы вооружиться против тоски по ней, я сейчас же схожу вниз в столовую и сажусь за табльдот; но при первом же блюде меня душат слезы – и я вынужден снова выйти на палубу.

Я гляжу на зеленеющий холм и на беленький домик на нем, где остались мои малютки, как в разоренном гнезде, без защиты и корма; я испытываю острую боль, и сердце мое сжимается.

Я кажусь себе куколкой шелковичного червя, из которого пароходная машина выматывает шелк, и при каждом повороте колеса я ощущаю в себе все большую пустоту, и холод охватывает меня по мере того, как тянется нитка.

Это приближается смерть!

Какой однородный и жизненный организм – семья! Я бессознательно почувствовал это еще во время первого развода, когда я страшился преступления и угрызения совести едва не убили меня. А она изменница, убийца ничего не боялась!

Из Констанца я еду поездом в Базель. И это воскресный день!

Если бы я верил в Бога, я молил бы его избавить от подобных мучительных часов даже моих злейших врагов!

Поезд трясет меня, мои нервы, мозг, кровеносные сосуды, внутренности, и я приезжаю в Базель, выпотрошенный, как скелет.

В Базеле меня охватывает внезапное стремление посетить все те места в Швейцарии, где мы жили, чтобы насытиться воспоминаниями о ней и о детях.

Я провожу неделю в Женеве, в Анси, переезжаю из отеля в отель, без отдыха и сна, мечусь кругом, как осужденный, как вечный жид; все ночи я провожу в слезах и вызываю в памяти образ возлюбленной, я посещаю места, где мы бывали вместе, и на берегу Женевского озера бросаю хлеб чайкам, которых так любили мои дети.

Каждый день жду я письма от Марии, но напрасно. Она слишком хитра, чтобы давать в руки врагу письменные доказательства; а я ежедневно пишу по несколько любовных писем, в которых всецело прощаю ее; но я их не отправляю.

Право, господа судьи, если бы у меня было предрасположение к безумию, то, уверяю вас, оно проявилось бы в эти часы безутешной тоски.

У меня больше нет сил сопротивляться, и я начинаю фантазировать; я воображаю себе, что признание Марии было ловушкой, чтобы отстранить меня и снова сойтись с другим таинственным, неведомым любовником, а в худшем случае даже с любовницей, трибадой-датчанкой! Я вижу своих детей во власти отчима или в когтях «мачехи», кормящейся доходами с полного собрания моих сочинений.

Тут снова просыпается во мне чувство самосохранения, и я прибегаю к хитрости. Так как для меня совершенно необходимо жить с моей семьей, чтобы быть в состоянии писать, то я решаю вернуться и остаться с ними, пока не кончу свой роман, но в то же время я хочу собрать точные данные о преступлении Марии. Итак, я воспользуюсь ею, так что она не будет этого и подозревать, и она сама будет орудием моей мести, которое я отброшу после использования его.

С этой целью я посылаю ей краткую, холодную телеграмму, в которой сообщаю ей о взятии обратно просьбы о разводе; я пишу, что она должна подписать некоторые документы и для этого вызываю ее в Романсгорн на берегу Боденского озера.

Я снова оживаю, на следующий день выезжаю и приезжаю как раз вовремя. Страдания целой недели забыты, сердце бьется спокойно, глаза блестят, грудь выпрямляется, как только я различаю на другом берегу холм, где живут мои дети, пароход подходит к берегу, но Марии я не вижу. Наконец, она входит на палубу, похудевшая, постаревшая на десять лет. Какой удар для меня видеть старухой мою молодую жену!

У нее трясущаяся походка, красные от слез глаза, впалые щеки и заострившийся подбородок!

Теперь я испытываю только жалость, вытесняющую все чувства неприязни и ненависти; я готов принять ее в свои объятия; но вдруг я отступаю, выпрямляюсь и принимаю вид парня, приехавшего на случайное свиданье. Одна мысль пронизывает мой мозг, когда я вблизи разглядываю Марию, ставшую поразительно похожей на ее подругу-датчанку; она во всем схожа с ней – внешностью, манерой держать себя, жестами, прической, выражением лица! Может быть, трибада сыграла со мной эту шутку? Может быть, Мария пришла ко мне прямо из объятий своей любовницы?

Воспоминание о двух случаях, бывших в начале этого лета, подтверждает мое подозрение. Во-первых, я поймал ее однажды, когда она спрашивала у хозяина соседнего с нами пансиона, нет ли у него свободных комнат.

Для кого? для чего?

Затем она добилась у меня разрешения ходить по вечерам в соседний дом играть на рояли.

Не выводя из всего этого никаких положительных доказательств, я решил все-таки не упускать из виду всех этих мелочей и, провожая Марию в отель, я повторяю себе роль, которую я решил разыграть.

Она говорит, что сильно больна, но, несмотря на это, сохраняет свое хладнокровие и задает мне ясные и верные вопросы относительно дела о разводе; она сбрасывает с себя вид страдалицы и обращается, со мной как нельзя более гордо, так как мое отношение не обнаруживает и следа сожаления. Во время этого разговора она так сильно напоминала свою подругу, что меня охватывало искушение открыть свою игру и прямо спросить, как поживает фрекен. К тому же она принимала трагические позы, бросившиеся мне в глаза – это был прием ее подруги, – и делала своеобразный жест рукой, опираясь на стол.

Я дал ей выпить крепкого вина; она выпила стакан его залпом и скоро опьянела. Тогда я воспользовался случаем спросить ее о детях. Она разразилась слезами и призналась, что она провела самую ужасную неделю в своей жизни, так как дети с утра до вечера не переставали звать отца; она убеждена, что не сможет жить без меня. Заметив, что на моей руке нет больше обручального кольца, она страшно испугалась.

– Где твое обручальное кольцо? – спросила она.

– Я продал его в Женеве и на эти деньги отправился к женщинам, чтобы, по крайней мере, до некоторой степени восстановить равенство.

Она бледнеет.

– Если мы квиты, – говорит она, запинаясь, – то мы можем все начать сначала.

– Только ты можешь считать, что мы сквитались! Ты допустила поступки, которые имеют гибельные следствия для семьи, так как они возбуждают сомнения в законности детей. Ты совершила преступление, ты разбила будущность своего потомства, испортила жизнь четырех людей, твоих трех детей сомнительного происхождения и твоего мужа, который, как обманутый муж, стал посмешищем всего мира. Какие последствия имеют мои поступки? Никаких!

Она плачет, а я предлагаю ей предоставить разводу идти своим путем; она может остаться в моем доме моей любовницей, а после смерти я усыновлю всех детей.

– Разве это не тот свободный союз, о котором мечтала ты, проклинавшая брак?

Она задумывается, но мое предложение ей неприятно.

– Ну что же? Ведь ты мне говорила, что хочешь взять место воспитательницы в доме какого-нибудь вдовца! Я тот вдовец, какой тебе нужен.

– Об этом надо подумать; дай мне время на это! А пока ты вернешься к нам?

– Если ты позовешь меня!

– Пойдем же!

И я возвращаюсь в шестой раз, но теперь с твердым намерением воспользоваться своим положением, чтобы написать нашу историю и отомстить.

История кончена, моя дорогая, я отомстил за себя, и теперь мы квиты!