Текст книги "Лорд и леди Шервуда. Том 3"

Глава двадцать третья

– Ты спишь, моя радость? Проснись!

Ласковый голос Робина проникал в спящее сознание Марианны. Не открывая глаз, она улыбнулась во сне, но голос продолжал настойчиво звать ее:

– Открой глаза, посмотри на меня!

Ей бы уже встревожиться: эта вкрадчивая интонация совершенно несвойственна Робину. Но Марианна была не в силах устоять перед самим его голосом и открыла глаза. Вместо того чтобы привычно утонуть в темно-синих глазах Робина, она увидела подземелье Ноттингемского замка. Вскрикнув от испуга, Марианна невольно поднесла ладонь к глазам, когда силуэт стоявшего перед ней мужчины стал отчетливым и принял очертания Гая. Он со злым торжеством рассмеялся над ее усилием заслониться от него и с той же вкрадчивостью произнес:

– Ты так доверчива, принцесса! Тебя легко обмануть. Надо всего лишь принять облик Шервудского Волка, чтобы заполучить твою душу. Разве ты не знаешь, что я оборотень? Для меня не составит труда принять любое обличье!

Марианна отпрянула, но незримые оковы надежно держали ее, не давая сделать ни шага. Задыхаясь от ужаса, который ледяными волнами захлестывал сердце, она смотрела в глаза Гая, горевшие темным огнем. Гай улыбнулся и оказался совсем рядом с Марианной.

– Как ты бледна! – прошептал он и провел ладонью по ее щеке. – Почему? Неужели настолько не рада нашей встрече?

Она попыталась увернуться от его руки, но не смогла даже пошевелиться. Гай продолжал гладить ее по лицу и лишь тихо смеялся, наблюдая за тщетными попытками Марианны высвободиться из невидимых пут.

– У тебя ничего не получится, – сказал он, когда она обессилела, но так и не смогла обрести свободу. – Ты – моя, Марианна. Всегда была моей и всегда останешься.

Осознав свою беспомощность, Марианна страстно воззвала в душе к Робину и почувствовала в ответ мощный приток силы и тепла. Она сумела отбросить руку Гая, но, едва ей удался первый шаг к освобождению, как лицо Гая исказилось от предельного усилия воли и Марианна вновь оказалась связанной по рукам и ногам.

– Он далеко, принцесса! – рассмеялся Гай, когда понял, что снова властен над Марианной. – Не зови его. Рано или поздно я убью Шервудского Волка, и тогда никто не будет стоять между мной и тобой. Ах да! – вдруг вспомнил он и поморщился. – Его брат – еще один из волчьего рода Рочестеров! Он, конечно, попытается завладеть тобой, но я убью и его. Ты вернешься ко мне и станешь моей, только моей. Мне больше не придется делить тебя ни с кем!

Он обнял ее и припал губами к ее плечу, лаская жесткими грубыми пальцами ее волосы.

– Оставь меня! – простонала Марианна, откидывая голову, чтобы хоть так отдалиться от Гая. – Ты мне противен!

Ее слова подействовали на Гая как пощечина. Отпустив Марианну, он отошел от нее и встал поодаль, не спуская с нее мрачных насмешливых глаз.

– Вот как! Противен! – повторил он, и в его голосе забурлила с трудом сдерживаемая ненависть. Но Гай сделал над собой усилие, и в его голос вернулась затягивающая и вязкая, как трясина, вкрадчивость: – Ты напрасно так неласкова со мной, принцесса. Я приготовил для тебя подарок. Смотри!

Он сделал шаг в сторону и вытолкнул из-за своей спины мальчика одного возраста с Дэнисом. Но это не был сын Вилла, и у Марианны больно сжалось сердце, когда ее глаза встретились с темно-синими глазами мальчика. Она рванулась к нему, но оковы воли Гая удержали Марианну на месте.

– Да, принцесса, – тихо сказал Гай, читая по искаженному горем лицу Марианны все ее мысли. – Это твой сын. Каким он мог быть, не убей ты его своей преданностью Шервудскому Волку. Он, кстати, простил тебе гибель сына? На словах, конечно, простил, а в сердце? Думаю, нет. Никто на его месте не смог бы простить тебя, своенравная, непослушная женщина! Помнится, ты говорила, что не хотела бы отвечать на вопрос сына, что сталось с его отцом. Так расскажи сыну, что сталось с ним самим, когда ты сделала выбор в пользу его отца.

– Нет, нет! – прошептала Марианна, задыхаясь от безумной тоски и не сводя глаз с сына, который молча смотрел на нее глазами Робина. – Я любила тебя, мой мальчик!

– Слышишь? Она любила тебя! – Гай посмотрел на мальчика и ласково потрепал его по волосам, таким же темным, как у Робина. – Твоя мать – страшная женщина, малыш. Ее любовь приводит только к смерти. Она пожертвовала тобой, лишь бы ты не достался мне.

Он перевел взгляд на Марианну и достал из-за пояса нож.

– Надеюсь, ты вдоволь налюбовалась на своего волчонка?

– Не делай этого! – отчаянно закричала Марианна, увидев, как стальное лезвие ножа легло на горло ее сына. – Я умоляю тебя!

– И напрасно, – безжалостно ответил Гай. – Смотри, принцесса, хорошенько смотри! То, что я сделаю, ничем не отличается от того, что сделала ты, когда отказалась от своего ребенка ради Шервудского Волка.

Скользящее движение лезвия, и Марианна захлебнулась звериным воплем, глядя, как из-под ножа яркой струей брызнула кровь.

– Нет! Нет! – кричала она и изо всех сил рванулась к оседавшему на пол мальчику.

Удерживавшие ее путы внезапно исчезли. Она подбежала к упавшему ребенку, склонилась над ним, чтобы подхватить его тело и прижать к груди, как вдруг все исчезло. Марианна широко открыла глаза и пришла в себя.

Гай, сын, темница – все это вновь привиделось ей во сне, и она проснулась от собственных криков. Перед ее ослепшими от слез глазами проступила и обрела четкость скромная обстановка их с Робином комнаты, и она поняла, что находится в сердце Шервуда, а не в Ноттингеме. Крупная дрожь сотрясала все тело, простыни были влажны от пота. Марианна провела ладонью по лицу и обнаружила, что скулы мокры от слез, пролитых во сне. Бросив взгляд на половину постели, где обычно спал Робин, она увидела, что постель пуста, и вспомнила, что он отправился по дозорным постам, дождавшись, пока она заснет.

Марианна перевела дыхание и невесело рассмеялась, когда поняла, что отсутствие Робина обрадовало ее, а не опечалило. Ей ни разу не удалось молча очнуться от кошмарных снов, которые мучили ее которую ночь подряд. Прежде чем она просыпалась сама, ее будил Робин, которого вырывали из сна ее отчаянные крики. Всегда одни и те же: «Нет!!!»

– Что тебе все время снится? – не выдержав, спросил он, когда в очередной раз был разбужен ее криками и метаниями, и крепко прижал Марианну к себе, успокаивая поцелуями, скользящими по ее лбу. – Что тебя так мучает?

– Темница шерифа. Гай, – ответила она, задыхаясь от сердцебиения и глядя перед собой широко открытыми глазами.

– Только это?

– Да, – ответила Марианна, не отворачиваясь от его пристальных глаз: она была уже достаточно сильна в тайных знаниях, чтобы защищаться и от его взгляда.

Она не могла, да и не хотела рассказывать, что в каждом сне она видит сына. И в каждом сне видит, как он умирает от руки Гая – так или иначе, но умирает. С Робина достаточно того, что и так, наяву, она не смогла сберечь его сына, того, что ему пришлось рисковать товарищами и собой, чтобы вызволить ее из плена и спасти от смерти. И посвящать его в жуткие подробности ее снов – лишь причинять страдания, которых ему и так хватило с избытком.

Поверил Робин Марианне или нет, неизвестно. Он налил ей успокаивающего настоя и, глядя, как она пьет снадобье, негромко сказал:

– Пройдет, Мэри. Со временем должно пройти.

Этим вечером он велел ей выпить сильнодействующий сонный отвар. Она отказывалась, но он настоял.

– Меня не будет рядом с тобой ночью. Я хочу быть уверен в том, что ты уснешь крепким сном, который ничто не сможет потревожить, и проспишь до самого утра.

Отвар подействовал, но иначе, не так, как ожидал Робин. Если раньше холодное покалывание аквамарина выдергивало ее из кошмара, то на этот раз, несмотря на пронзительный холод оберега, действие отвара долго не позволяло очнуться от сна.

Марианна поднялась с постели, развела огонь в камине и, приоткрыв ставни, выглянула в окно. Судя по темноте и яркости звезд, усеявших безоблачное небо, до рассвета было еще очень далеко. Она сняла сбитые влажные простыни, достала из сундука свежие, от которых исходил аромат лаванды, и перестелила постель. Сбросив с себя промокшую от пота ночную сорочку, Марианна подошла к зеркалу и вгляделась в свое отражение.

Следы ран стали почти незаметны. Чуть темнее кожа на месте заживших ожогов, и пока еще видны белые полоски, оставшиеся после рваных кровавых рубцов. Если бы не чрезмерная бледность лица и глубокая печаль в глазах, то женщину, которую она видела в зеркале, можно было бы назвать красивой. Но для Марианны не так давно стало очевидным, что в глазах Робина она красивой быть перестала.

Отойдя от зеркала, она оделась и, уже зная, чем себя занять, хотела приняться за дела. Но, почувствовав слабость, и не столько тела, сколько души, опустилась на кровать и закрыла лицо ладонями.

– Матушка! – позвала она, и хотя голос Марианны был очень тихим, ее зов был услышан немедленно.

Отняв руки от лица, Марианна увидела перед собой леди Рианнон. Мать смотрела на дочь с тревогой, ожидая, что Марианна скажет, зачем позвала ее. Но Марианна молчала, только неотрывно смотрела на мать. Тогда леди Рианнон сама нарушила молчание.

– Ты впервые позвала меня и ради себя самой. Плохо, доченька? – тихо спросила леди Рианнон, не сводя с Марианны глаз.

Марианна молча склонила голову, и на лице леди Рианнон отразилось еще большее волнение.

– Так плохо, что ты даже не можешь говорить?

– Да, матушка, – сделав над собой усилие, призналась Марианна.

Серебристые глаза матери, полные любви и переживания, смотрели в такие же серебристые глаза дочери, в которых льдом застыли невыплаканные слезы.

– Найди в себе силы – расскажи мне, моя девочка! То, что с тобой случилось, – большое горе, я от всего сердца сочувствую тебе! Но так бывает, Моруэнн. Женщины не только рожают детей, но и теряют их. Погоревав, надо собраться с силами и идти дальше. Почему же ты застыла на месте и никак не можешь успокоиться?

– Дело не только в том, что я потеряла ребенка. Робин охладел ко мне, – тихо и обреченно сказала Марианна. – Если бы не его благородство, то, наверное, он нашел бы повод отослать меня.

Услышав признание дочери, леди Рианнон окинула Марианну взглядом, которым выразила глубокое сомнение.

– Ты уверена в том, что сейчас сказала? Что тебя заставило усомниться в сердце своего Воина?

Марианна глубоко вздохнула.

– Все его поведение свидетельствует об охлаждении. На словах он простил мне потерю сына, но в душе – нет. Долг целителя, связавший нас брачный обет, чувство, что он обязан мне за то, что я отказалась предать его, – вот то, что удерживает его рядом со мной.

– Ты говоришь то, что думаешь сама, или то, что тебе говорит Гай Гисборн в твоих снах? – спросила леди Рианнон, внимательно глядя на Марианну.

– Ты же понимаешь, что в моих снах Гай может говорить только моими словами! – грустно усмехнулась Марианна.

– Ошибаешься, – твердо ответила мать, – у него есть способность насылать на тебя злые сны. Ты в очередной раз обманула его ожидания: он был уверен, что ты испугаешься и согласишься на все его требования. Возможно, он сам не знает, что ты видишь эти сны. Это его собственные сны, и они не доставляют ему радости. Но силы его души достаточно велики, чтобы заставить тебя разделить с ним ночные кошмары, даже без его осознанной воли. То, что ты слышишь, – это его мысли, не твои. Он меряет Ранда своей меркой, поскольку он бы тебе никогда, ни при каких обстоятельствах не простил потерю первенца, да еще и сына! Тебе не справиться с ним одной, без Ранда.

– А Робина рядом со мной больше нет, – вздохнула Марианна. – И как же мне быть?

– Прежде всего прости наконец сама себя! – настоятельно потребовала леди Рианнон. – И объяснись с Рандом начистоту. Ты боишься услышать подтверждение своих самых худших ожиданий? С каких пор ты стала поддаваться страху? Ты, которая никогда и ничего не боялась! Я всегда гордилась твоим бесстрашием, Моруэнн!

Посмотрев на дочь, казавшуюся олицетворением глубокой печали, леди Рианнон предложила:

– Посмотри на свой страх, разгляди его внимательно. Представь, что он оправдается. Тебе всего лишь придется искать дорогу, которая больше не будет совпадать с дорогой Ранда.

– Всего лишь! – усмехнулась Марианна.

Но леди Рианнон не ответила такой же усмешкой, продолжая пристально смотреть Марианне в глаза:

– Да, сначала будет больно, невыносимо больно. Но ты справишься. К тому же, задав Ранду прямой вопрос, ты можешь услышать в ответ то, что обрадует тебя и успокоит, а не причинит тебе боль! – и мать ласково улыбнулась Марианне.

– Я подумаю, матушка, над тем, что ты мне сейчас сказала, – ответила Марианна.

– Доченька, моя любимая, ненаглядная Моруэнн, не думай – просто сделай так, как я тебе посоветовала, – с мягкой настойчивостью сказала леди Рианнон. – Я знаю Ранда с самого его рождения, он рос на моих глазах. Я уверена, что он не винит тебя за случившееся. Причина в чем-то другом, и он сам откроет ее тебе. Только доверься ему!

Марианна молча кивнула, и леди Рианнон протянула руку к щеке дочери, но, не коснувшись ее, с сожалением сжала пальцы.

– Как бы мне хотелось обнять тебя!

– И мне, матушка! – горячо выдохнула Марианна.

– Когда-нибудь обниму, – грустно улыбнулась леди Рианнон, отступая от Марианны, – а теперь мне пора. Благословляю тебя, девочка, и по-прежнему горжусь своей дочерью!

Марианна смотрела, как теряет четкость облик матери, как леди Рианнон растворяется в теплом сиянии, и вот уже в комнате осталась одна Марианна: леди Рианнон вернулась в Заокраинные земли.

Недолго посидев в неподвижности, Марианна поднялась, подобрала с пола снятые простыни и сорочку и пошла в купальню. В коридоре было темно и тихо, и за спиной Марианны – из трапезной – тоже не доносилось ни звука. Все, кто не был занят в патрулях или дозорах, спали крепким сном. В купальне Марианна развела огонь, нагревающий воду, и занялась стиркой. Кэтрин накануне замочила много белья и одежды, и Марианна незаметно для себя перестирала все – и то, что принесла сама, и то, что оставила Кэтрин. Переложив прополосканные и отжатые простыни, полотенца, рубашки, сорочки, штаны в широкую корзину, она за несколько походов из купальни и обратно развесила все на краю поляны, где они обычно сушили выстиранные вещи, на веревках, натянутых между деревьями.

Но до рассвета все равно еще оставалось несколько часов. Марианна в трапезной проверила, как поднимается поставленное с вечера тесто, пообмяла его и оглянулась по сторонам. Она вспомнила, что они с Кэтрин хотели поменять лапник, которым был застлан каменный пол в трапезной. Бранд и Мач даже успели нарубить свежий и свалить его в кучу снаружи у стены. Марианна собрала с пола старый сухой лапник, относя его охапками на костровище, но не стала поджигать, чтобы никого не будить ярким костром и громким треском сухих веток и игл. Потом она подмела пол, вымыла его и застелила свежим лапником. Взмокнув от проделанной работы и испачкавшись в старом лапнике и пыли, она вернулась в комнату, взяла чистое платье и отправилась в купальню. Мытье не заняло у нее много времени. Одевшись и расчесав мокрые волосы, она постирала грязное платье, повесила его сушиться и, посмотрев на небо, с удовлетворением отметила, что до рассвета осталось не больше часа. Наступление нового дня радовало ее новыми заботами и делами.

Она пришла обратно в комнату, подложила дров в камин и, устроившись рядом, принялась за шитье. Стежок аккуратно ложился за стежком по белой тонкой ткани, из которой должна была получиться новая рубашка для Робина. Стежок за стежком, мысль за мыслью…

Пока она была слаба и оставалась в постели, Робин почти не отлучался от нее. Она знала, что он попросил Вилла принять на себя немалую часть его обязанностей в делах Шервуда, чтобы самому уделять Марианне как можно больше времени. Тогда она не чувствовала, что он хотя бы в малости изменился к ней. Рядом с ней был не только целитель, но прежде всего любящий и заботливый муж. Но время и лекарское искусство Робина сделали свое дело: она выздоровела, поднялась с постели, смогла вернуться к обычным занятиям. А он вновь окунулся в дела Шервуда, которые заняли у него, как всегда, большую часть времени. Но Марианну беспокоило не то, что она стала реже бывать в обществе Робина. Как раз находясь рядом с ним, она почувствовала сначала удивление, потом беспокойство, стала наблюдать за Робином, и сомнения переросли в уверенность. Целитель остался, но мужа больше не было, и ничем, кроме охлаждения, Марианна не могла объяснить его новой манеры держаться с ней.

Стоило ей положить ладонь ему на руку или на плечо, он не накрывал ее своей ладонью, как раньше, а осторожно, но твердо отводил от себя руку Марианны. Объятия остались в прошлом, прикосновение его губ к ее лбу – почти единственный из поцелуев, которыми он теперь ее удостаивал.

Они делили постель, когда он ночевал дома, но так, что между ними всегда сохранялось пусть небольшое, но расстояние. Марианна заметила, что если она устраивалась головой на плече или груди Робина, он осторожно перекладывал ее, стараясь не разбудить. Когда он ждал, пока она заснет, то даже обнимал ее, но так, словно уступал Марианне, а сам не нуждался в объятиях. Просто накрывал рукой ее плечи, и она чувствовала, что рука Робина оставалась напряженной до тех пор, пока он не отстранял Марианну, решив, что она уснула, а потом неизменно поворачивался к ней спиной.