Текст книги "Пророчица"

Майкл поднял пангамотовые палочки, глубоко вздохнул и снова начал упражнения.

На третьем этаже штаб-квартиры ФБР, что находилась на пересечении Десятой-стрит и Пенсильвания-авеню в Вашингтоне, округ Колумбия, в научно-криминалистической лаборатории трудились спецагенты.

Начальник отдела по изучению отпечатков пальцев Уолли Уолтерс пытался определить принадлежность отпечатков, взятых с голубого «мустанга», который обнаружили неподалеку от парка Касл Рок в Северной Калифорнии. Отпечатки совпадали с теми, что обнаружили на двери исследовательской лаборатории близ Сан-Хосе. Уолтерс работал над улучшением их изображения на компьютерном мониторе при помощи специальной программы, которая преобразовывала изображения в цифровой формат. На завершающем этапе исследования он собирался отослать их в отдел по опознаванию отпечатков пальцев, который являлся самым крупным подразделением внутри ФБР, насчитывающим более двух тысяч сотрудников.

– Дело дрянь, Уолли, – обратился к нему ассистент, вошедший в комнату с коричневым пакетом, в котором лежали сандвичи. – Мы не можем утверждать, что Кэтрин не совершила преступление. Все это слухи и домыслы. Вам с сыром или копченой говядиной? Возможно, свитки были украдены, а возможно, и нет. Может, именно она убегала тогда из квартиры Стивенсона, а может, и нет. Устроить взрыв в лаборатории могла она. Я думаю, вот этот со сливками и сахаром. Нам необходимо откопать что-то серьезное, чтобы привлечь ее к ответственности.

Уолли развернул свой сандвич.

– Именно мужчина, что был с ней, загрузил программу в компьютер. Есть вероятность, что она заходит в Интернет.

– Эй, а может, мы возьмем ее по статье восемнадцатой, например, – сказал ассистент, имея в виду статью законодательства Соединенных Штатов, которая запрещает передачу за пределы штата и государства какой-либо информации, содержащей угрозу похищения или причинения телесных повреждений. – Теоретически, если Александер проявит неосторожность и оставит в Интернете комментарии, содержащие угрозу, мы могли бы засадить ее лет на пять.

– Если она потеряет самообладание, – сказал Уолли, резко выпрямившись и сосредоточившись. Уолтерс работал в этом подразделении с того момента, как его отделили от отдела по опознаванию и оно стало частью научно-криминалистической лаборатории. И как раз когда он решил, что знает о своей профессии все и работа стала для него скучна, неожиданно появилось превосходное дело, вновь вселившее в него веру в американскую преступность.

Вот такое дело. Система обнаружила соответствие.

– Так-так, – сказал он, когда прочел имя человека, оставившего эти отпечатки. – Вот теперь мне интересно…

Крик взбудоражил ее подсознание.

Проснувшись от испуга, Кэтрин вгляделась в темный потолок, пытаясь вспомнить свой сон. Она посмотрела на часы, стоявшие на ночном столике: было немного за полночь. Она провела во сне лишь несколько минут.

Она прислушалась к тишине. От чего она проснулась?

Еще один крик, как будто от боли.

Она приподнялась. Похоже, кричал Майкл.

Кэтрин лежала в постели, когда он час назад вернулся из спортивного зала. Она слышала, как он тихо вошел в свою комнату и закрыл за собой дверь.

«Почему ты не оставишь меня в покое?»

Кэтрин спрыгнула с кровати и побежала по номеру. Ее ночная сорочка развевалась в лунном свете. У двери Майкла она остановилась. Ей послышалось, что он тяжело дышит и стонет, как обычно стонут больные.

– Отец Гарибальди? – позвала Кэтрин. – С вами все в порядке?

Она прижалась ухом к двери. Ей послышалось всхлипывание.

– Отец? – позвала она. Затем постучала: – Майкл!

Открыв поскрипывающую дверь, она заглянула в комнату. Сквозь окно вливался лунный свет и освещал спутанные простыни и одеяло, кучей лежащее на полу. Майкла мучили кошмары, его тело блестело от пота. Когда она увидела, как его голова мечется на подушке, а на лице изображена мука, она зашла в комнату.

– Майкл?

Его глаза были закрыты, зубы стиснуты, на шее проступили вены. На нем не было рубашки, и она увидела, как изгибались и напрягались мышцы на его груди и руках, в то время как он боролся с невидимым демоном.

Кэтрин подошла к кровати и наклонилась над ним. Она положила руку ему на плечо и нежно потрясла его.

– Майкл, это всего лишь сон. Проснитесь…

– Нет, – пробормотал он. – Не надо… Она присела на край кровати.

– Проснитесь, – резко сказала она. – Вам снится кошмар. Майкл…

– О боже!

Его глаза моментально открылись.

– Вам все приснилось, – прошептала Кэтрин. – Все хорошо. Это был просто сон.

Он сделал глубокий вдох и, вздрогнув, выдохнул. Затем приподнялся на кровати, несколько раз моргнул, стараясь разглядеть ее лицо. Неожиданно он обнял ее и уткнулся лицом в ее шею. Кэтрин автоматически прижала его к себе. От сдерживаемых рыданий он дрожал.

Они долго сидели так, не говоря ни слова. Он тихо дышал ей в шею. Затем отпрянул.

Кэтрин увидела, что его щеки влажны, и вытерла их.

– Как вы? – спросила она.

– Вы вернули меня из очень темного места, – прошептал он.

Он некоторое время смотрел на нее; в его глазах она увидела страх. Эта ничем не прикрытая уязвимость потрясла ее.

– Хотите поговорить об этом? Он кивнул.

Кэтрин вернулась в свою спальню и надела халат. Туго завязав пояс, она притронулась к кулону-ягуару, висевшему на ее шее, и сжата его. Перед ее глазами пронеслось воспоминание: золотой крест, лежащий на обнаженной груди Майкла…

Она зажгла в гостиной свет и, когда Майкл вышел, увидела, что он полностью оделся. На нем была рубашка в клетку и джинсы; он даже надел носки и ботинки!

Майкл посмотрел на нее, и их взгляды встретились. Кэтрин показалось, что в этот момент комната куда-то сместилась, даже свет стал несколько иным. Она снова почувствовала прикосновение его рук, вспомнила, как обхватила его обнаженную мускулистую спину, как он касался ладонью ее волос и прижимался губами к ее уху.

– Простите за то, что разбудил вас, – извинился он.

– Я не спала. Хотите рассказать мне о своем сне?

Он подошел к мини-бару и достал бутылку холодной воды «Эвиан».

– Сон был ужасен. Я рад, что вы разбудили меня.

– И часто вам снятся кошмары?

Майкл долго не отрывал губ от бутылки, выпив почти всю воду, и затем вздохнул. Затем подошел к окну, раздвинул шторы, и в комнату влился холодный серый свет луны. Кэтрин смотрела на его неподвижный широкоплечий силуэт на фоне далеких звезд.

Когда ответа так и не последовало, она сказала:

– Чуть раньше я искала вас и увидела в комнате для танцев. Я наблюдала за вами. Пангамот – это вовсе не средство самозащиты. Оно призвано убивать. Зачем вам все это?

– Я занимаюсь этим по многим причинам, – тихо ответил он.

– Вы когда-нибудь… убивали?

– Пангамотом? Нет. – Он отошел от окна и присел в кресло, стоявшее напротив дивана, лицом к ней. Он смотрел на бутылку, что держал в руках.

– Вы бы сдержались, – спросила она, – если бы я вас ударила?

Он резко поднял голову.

– О боже, Кэтрин, я бы никогда не причинил вам боль. Вы должны верить моим словам. Пожалуйста, больше никогда не бойтесь меня.

– Я понимала, зачем вам это. Раньше, когда думала, что ваше искусство похоже на карате, что это средство самозащиты, я относилась к этому спокойно. Говорила себе, что вы занимаетесь этим для выработки внутренней дисциплины, для поддержания формы. Но теперь я в замешательстве.

– Вы хотите знать, каким образом могут сочетаться сан священника и навыки борьбы?

– Да, – ответила она. «И я хочу понять, почему мое тело так бурно реагирует на голос моего разума и сердца, который говорит мне, что здесь что-то не так». «Майкл, – хотелось ей закричать, – мне не по душе то, что я узнала о вас. Но еще ужаснее то, что я знаю теперь о себе».

Он, казалось, тщательно взвешивает слова, которые собирается сказать:

– Я вырос в доме, где основным средством общения были побои. Сначала отец бил, а вопросы задавал потом. Пьяный или трезвый – не имело значения. Из-за этого я стал совершенно несносным мальчиком, местным хулиганом, у которого не было никаких авторитетов. Однажды ночью мы с друзьями хорошо набрались и решили нанести визит в местную церковь. Священник не стал звонить в полицию. Вместо этого он послал за отцом Пуласки, здоровенным поляком из прихода в противоположной части города. Этот человек отошел со мной за церковь и навалял мне таких тумаков, что мне век этого не забыть. Затем он записал меня на занятия по карате, проходившие в молодежной христианской церкви. Это и было началом моих успехов на поприще боевых искусств. И тогда я узнал, что…

– Что вы узнали?

Он смотрел не нее ясным взглядом.

– Внутри меня находится нечто, что я должен контролировать. Я не могу этого описать, но осознание этого ужасает меня.

– С этим и был связан ваш кошмар?

– Кэтрин, в нашем квартале стоял магазинчик, типичная семейная лавка. Мне было шестнадцать. Владельцем был пожилой человек, имени которого я не помню. Он приехал из Европы и говорил с сильнейшим акцентом. Его жены уже несколько лет не было в живых, и он заправлял магазином в одиночестве. Приятный старик, который всегда угощал детишек конфетами.

Однажды вечером я зашел в этот магазин. В тот момент я был единственным покупателем. Магазин закрывался. Он всегда называл меня Майки и вот он сказал:

– Выбирай поскорее, Майки, я не хочу пропустить вечерние новости.

И в тот момент зашел малолетний негодяй. Он был старше меня, но более худой и, видимо, находился под кайфом. Он подошел к кассе и достал пистолет, потребовав деньги. Меня он не заметил. Старик стоял за прилавком и говорил что-то вроде: «Зачем ты делаешь это, сынок? Ты загубишь всю свою жизнь». Старик увидел, как я иду по проходу. Я остановился. Хулиган не видел меня. Старик смотрел на меня. Как будто остановили кадр. Минуту казалось, что стоит абсолютная тишина, как будто земля на мгновение прекратила свое движение. Старик не отводил от меня взгляда, который умолял меня сделать хоть что-то. Но я не шевельнулся. Я просто стоял. И тогда парень застрелил старика. Выпустил в грудь три пули. Негодяй перепрыгнул через прилавок, схватил деньги и убежал.

И теперь, Кэтрин, – продолжал Майкл, – я вижу это во сне. Я снова стою в том магазине. Я просто стою, в то время как у невинного человека отнимают жизнь.

– В этом нет вашей вины. Вам было лишь шестнадцать…

– Я был как минимум на пуд тяжелее того парня, но я и пальцем не шевельнул.

– Он был вооружен.

– Но я мог напасть сзади. – Майкл встал. – Как бы то ни было, именно после того события я стал вести себя агрессивно и даже думал, что было бы неплохо разрисовать церковь граффити изнутри.

– И как же вы стали священником?

– По этому пути меня направил отец Пуласки.

Майкл пошел в свою спальню и минуту спустя вернулся, держа в руке часы. Кэтрин часто видела, как он достает и заводит их. Это были антикварные часы на цепочке. Смотря на них, Кэтрин думала о том, что они наверняка принадлежали какому-нибудь выдающемуся предпринимателю викторианской эпохи и украшали его не менее выдающийся живот.

– Он подарил мне их за день до смерти, – сказал Майкл, протягивая часы ей. – Ему их подарил его наставник, которому, как я предполагаю, они достались от его наставника. Часы очень старые, надпись читается с трудом…

Кэтрин взяла часы и положила себе на ладонь. Майкл ходил по комнате.

– Отец Пуласки был крепким, мужественным поляком, который всегда разговаривал настолько громко, что уши закладывало. Когда я признался ему, что думаю о том, чтобы стать священником, он воскликнул: «Парень, да служение Господу – твое призвание!» Я спросил: «Что я должен сделать?» Он закричал: «Сам ответь, мальчишка, ответь сам!» – Майкл остановился у окна и приложил руки к стеклу. – Отец Пуласки был настроен против новой мессы. Он продолжал служить мессы на латинском языке до последнего дня, несмотря на то что получил приказ перейти в белое духовенство. Я помню, как к нему пришел епископ. Отец Пуласки закричал: «Отлично! Теперь месса будет проходить на английском языке! Можно же оставить хоть немного латинской! Ну, можно же хотя бы оставить «Кирие!» – «Господи, помилуй!» Никто из нас не осмелился напомнить ему, что эта фраза была единственной во всей мессе, которая говорилась на греческом языке! – Майкл посмотрел на Кэтрин. – Отец Пуласки собрал все свои накопления и отправил меня в университет, где я узнал, что обладаю способностями к математике и информатике. Когда я наконец получил диплом по информатике в 1984 году, мне было уже двадцать семь, и к тому моменту я уже шесть лет находился в сане священника.

Кэтрин аккуратно положила часы на кофейный столик.

– Майкл, почему вы до сих пор со мной? – спросила она. – Почему вы так и не вернулись в свой приход, где будете надежно защищены от опасности?

– А почему вы все еще здесь? Почему вы не вернетесь к своим раскопкам или в какой-нибудь университет, где будете надежно защищены от опасности?

Кэтрин смотрела на свои руки, разглядывая ладони, будто читала по руке свою судьбу. Затем начала:

– Я рассказывала вам о своей матери, о ее работе. Мать была милой, кроткой, набожной женщиной. Она бы никогда не осмелилась критиковать чью-либо веру. Она проповедовала веру. Но Церковь разглядела в ней угрозу. И поскольку она преподавала в католическом колледже, Церковь имела право порицать ее. Сначала она сопротивлялась; наконец, из Рима была послан человек для серьезного разговора с ней. Человек этот был монахом-доминиканцем и работал в инквизиции.

– Ее не существует с тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.

– Я знаю. Ее назвали незапятнанным именем – Священной конгрегацией по вероучениям. Однако инквизицией она называлась в течение шестисот лет. И просто потому, что ее называют иначе последние тридцать четыре года, не означает, что сущность тоже изменилась. Я знаю, чем Конгрегация занимается, отец. Цель ее деятельности – слежение за безопасностью Церкви, и я знаю, что подобные дела совершаются в полнейшей секретности. – Она кивнула головой и понизила голос: – Да, я знаю о Конгрегации все: как созывается суд, в котором судья зовется советником, а его помощник – комиссаром, и как они расследуют дела, представляющие потенциальную опасность для Церкви. Они пытались работать через священника из нашего прихода, отца Маккинли. Он приходил в наш дом и приказывал матери прекратить атаку на Церковь, но она всегда вступала с ним в горячие дебаты и говорила, что Церковь обязана реагировать на нужды верующих. Я полагаю, что, когда на сцену вступил представитель Ватикана, отец Маккинли воспринял этот шаг как личное поражение в попытке сдержать еретически настроенную женщину. Он чувствовал себя униженным ею.

– И что же случилось?

– Конгрегация подготовила письменные рекомендации Папе, в которых говорилось о необходимости лишить мою мать должности в колледже, а также квалификации, дающей право преподавать римско-католическое вероучение. Ей даже сказали, что отныне она не является католическим теологом и ей запрещается писать и издаваться. И она пошла на уступки. Однако отцу Маккинли этого было недостаточно. Я никогда не забуду то воскресенье… Мне было десять лет. Во время своей проповеди Маккинли рассказывал о ереси и все время смотрел прямо в глаза моей матери. Момент был ужасным. Прихожане молчали. Все смотрели на нас. Держа голову высоко, мама поднялась и вышла прямо во время мессы. Больше она в церковь не возвращалась.

После этого, – продолжала Кэтрин, – в церковь мы ходили с отцом вдвоем. Я ощущала на себе взгляды людей, а в школе дети выкрикивали имя моей матери, добавляя, что мы все сгорим в аду. – Кэтрин закрыла глаза. Перед ее глазами внезапно пронеслось незваное воспоминание: пятиклассники хихикают и шепчутся, в то время как она в наказание стоит на табурете, ее лицо горит от стыда, а по ногам течет струйка.

– Люди не знали, – продолжала Кэтрин, – что каждое воскресное утро мать проводила свою службу. Она продолжала веровать, но не желала совершать таинства. Поэтому она уже не принимала причастия.

– Поэтому вы и покинули Церковь?

– Нет, это произошло позднее, когда умер мой отец. – Кэтрин поднялась с кресла и подошла к окну, где стоял Майкл. Она прищурилась от ярких лучей, исходящих от пирамиды у казино «Луксор», которые походили на дорогу в другую галактику. – Он уехал в Африку для совершения мирной миссии, – тихо продолжала она, – взяв с собой лекарства и Библию. В стране случился переворот – одно племя восстало против другого. Когда добрались до миссионеров, их казнили как шпионов. Отца, священника и трех монахинь. Это показывали в новостях – фотографии их тел мелькали у меня перед глазами снова и снова…

– Я помню эту историю. Я не знал, что это был ваш отец.

– Его привезли обратно и по всем канонам организовали его похороны. Его похоронили на католическом кладбище. Мама умерла несколько месяцев спустя – воспаление легких, говорили доктора, но я знала: она умерла, потому что у нее разорвалось сердце. Родители очень любили друг друга, они отдавали себя друг другу целиком и без остатка. Мать не видела смысла в жизни без отца. – Она посмотрела на Майкла. – В ночь перед своей смертью мать сказала, что хочет, чтобы ее похоронили рядом с могилой отца, чтобы они навеки остались лежать рядом. Но это было возможным только в том случае если она исповедуется и ей отпустят грехи. Она согласилась после стольких лет изоляции от Церкви, которую она так любила…

Кэтрин сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, зная, что Майкл смотрит на нее.

– Мать попросила меня послать за священником. Я позвонила в церковь, и пришел не кто-нибудь, а отец Маккинли. И я не могу этого описать, но в его глазах было нечто такое, что, когда он вошел в больничную палату я почувствовала, что этот человек празднует победу. Он подошел к кровати матери. Он вел себя так, словно пришел подвести итог, сыграть последнюю партию игры за власть, победителем в которой мог быть лишь один. Мама хотела умереть спокойно и поскорее встретиться с отцом. Но отец Маккинли…

Я вышла из палаты. Не надо было делать этого, но я поступила именно так. Я подумала, что мама хочет переговорить с ним с глазу на глаз. Я не знаю, что именно произошло, но спустя некоторое время отец Маккинли вышел с красным от гнева лицом и пронесся мимо меня, не сказав ни слова. Я вернулась в палату, где застала маму в слезах, я поняла, что ей так и не дали исповедоваться и не отпустили грехи. Получалось, что она должна была умереть, оставаясь католичкой, которой не отпущены грехи. Я сделала все возможное. Я даже попыталась найти другого священника, но было уже слишком поздно.

Она услышала, как Майкл что-то шепчет. Слова были не совсем четкими, но похоже, он произносил «Ora pro nobis» – «Молись за нас».

– Мать не стали хоронить рядом с могилой отца, не разрешили ее оставить и на освященной земле вообще, похоронили на общем кладбище. Она всего лишь хотела остаться навеки с человеком, которого любила. – Кэтрин повернулась к Майклу. – Отец Гарибальди, имела ли право земная церковь, обычный мужчина, называемый отцом, осудить мою мать на вечное одиночество или, возможно, вообще на небытие?

– Я не могу дать вам ответа, – ответил он, – не зная, что именно произошло между вашей матерью и отцом Маккинли. Но если ваша мать исповедовалась напрямую Богу, – добавил он осторожно, – то тогда она прощена.

Кэтрин вспомнила мать, лежащую в больничной палате, готовую покинуть этот мир. Мать утешала дочь, а не дочь успокаивала мать. «Не печалься, – прошептала Нина, – я буду рядом с отцом».

Но была ли она рядом со своим мужем?

– Что случилось с матерью после смерти? Где теперь ее душа, и была ли она у нее?

– Мы не обладаем душой, мы и есть душа. Обладаем мы телом – недолговечным.

– И что происходит после смерти?

– Когда мы умираем, нас награждают любовью Господа, который теперь становится к нам ближе.

– А если человек умирает, не исповедовавшись? Ему дорога в ад?

– Поскольку я священник, то должен рассказывать о наказаниях в аду. Но мое сердце отказывается принимать тот факт, что Отец наш Небесный мог бы приговорить своих детей к вечным мукам.

– А как же чистилище?

– Я верю в то, что чистилище существует, и полагаю, что мы пребываем там до тех пор, пока кто-нибудь на земле не помолится за нас.

– Значит, молитвы живых влияют на судьбу душ покойных?

– Да.

– Вы помолитесь за мою мать?

– Да. Но и вы можете помолиться со мной.

Она отвернулась от него, от пейзажа грешного, манящего города.

– Если молитва будет исходить от меня, ничего не получится.

– Почему же?

– Потому что я не верю.

– Вы хотите, чтобы я поверил за вас?

Она посмотрела на него.

– Я хочу верить. Хочу верить так, как верила мама.

– Кэтрин, стремление попасть в рай дано нам от рождения. Главное – найти потом дорогу домой.

Как? Ей очень хотелось это знать.

– Что ж, теперь я понимаю, – проговорил Майкл, отходя от окна. – Я пришелся вам не по душе сначала из-за отца Маккинли.

Она наблюдала за ним, пока он допивал остатки воды и поставил потом пустую бутылку на верхнюю полку мини-бара.

– Причиной тому был не только отец Маккинли, – сказала она. – Я вообще чувствую себя неуютно с глубоко верующими людьми.

– Поэтому вы и не хотите замуж за Джулиуса?

Ее брови поднялись.

– С чего вы это взяли?

– Не знаю. Может, вы что-то подобное сказали или не сказали.

– Джулиус религиозный человек, он соблюдает все правила и повинуется всем законам своей религии. Я бы не ужилась с подобным человеком. Он бы постоянно напоминал мне о том, что со мной что-то не так.

Майкл смотрел на нее минуту, затем спросил:

– Вы так сильно ненавидите католичество?

– Я люблю католичество. Это прекрасная религия. Хотя я больше не верю в Бога, я скучаю по фимиаму, святым, Деве Марии, утешению и душевному спокойствию. Мне этого страшно не хватает. Все это у меня отобрали.

– Вы можете получить все назад.

– Нет. – Она посмотрела на улыбающегося Майкла, и ей вспомнилось, как дети с интересом смотрели на симпатичную монахиню и красивого священника и думали: «Пропадает зря красота». Она подумала: «Сколько же девушек в приходе отца Майкла питали к нему тайные чувства…» – Майкл, католичество – истинная вера?

– Я считаю ее истинной.

– Если бы вы оказались тогда у постели моей матери, что бы вы сделали?

– Я бы спросил, раскаивается ли она в грехах своих, и затем отпустил бы их. У отца Маккинли были свои счеты с вашей матерью, но это никак не должно было повлиять на отпущение грехов.

– И она теперь с отцом? Они вместе?

– Не могу вам ответить, но уверен, что молитва поможет.

Она кивнула, затем сказала:

– Как бы то ни было, теперь вы знаете, что пангамот огорчает меня. Это из-за бессмысленной и жестокой смерти отца. – Она повернулась к нему. – Я отвергаю насилие как таковое. И мне не по себе от того, что вы…

– Понимаю, – произнес он.

Но Кэтрин слышала в его голосе жесткость. И на часы он смотрел так, словно пытался отыскать на циферблате час своей гибели. Он неожиданно оживился.

– Я собираюсь подышать свежим воздухом, – сказал он резко.

Она моргнула.

– Я с вами.

Он направился к двери.

– Я, пожалуй, пойду один. Ложитесь спать без меня. – И он ушел.

Кэтрин так и продолжала смотреть на дверь, недоумевая по поводу произошедшего. Затем быстро оделась и вышла вслед за Майклом.

Ночной швейцар, чистящий пылесосом ковер в коридоре, сказал, что мужчина, только что вышедший из их номера, поехал на лифте на крышу. Швейцар добавил, что наверху находятся сад, фонтаны и языческий храм. Кэтрин уже ехала в лифте, а швейцар что-то еще говорил ей вслед.

На крыше находились несколько гостей города. Пустынный ветер был настолько холодным и пронизывающим, что, когда Кэтрин проходила среди папоротников и пальм, она думала, что ее вот-вот осыплет снегом. Она увидела, что Майкл стоит у края крыши лицом к черной пустыне, зловеще расстилающейся за чертой ярко освещенного города. Она подошла и встала рядом с ним, наслаждаясь холодным прикосновением ветра, развевающего ее короткие волосы.

Не смотря на нее, Майкл сказал:

– Знаете, как я почувствовал, что чем-то отталкиваю вас? Что пангамот наводит на вас ужас? Что я пугаю вас?

Он повернулся к ней лицом, и она увидела в его глазах гнев, как будто он только что проснулся от кошмарного сна.

– Кэтрин, вы спросили меня, почему я все еще с вами, почему я не ухожу в свой тихий приход. Я расскажу вам то, что не рассказывал никому, даже отцу Пуласки. – Он говорил быстро, как будто опасался, что храбрость покинет его. – Долгое время я считал, что тот случай в магазине был послан мне специально, чтобы я осознал необходимость служить Господу. Что он послал меня в тот момент и в то место для того, чтобы коренным образом изменить мой путь и направить к себе. Ведь поэтому я и стал священником. Но… В мою голову начали закрадываться сомнения. Не в отношении веры, а в отношении моего призвания. – Он выждал некоторое время, будто желая увидеть ее реакцию. Затем продолжил: – В течение многих лет я ни разу не видел этого кошмара, но потом он вернулся, и теперь я переживаю события того вечера снова и снова. Образ старика преследует меня даже днем. Я стал похож на помешанного, думаю лишь об одном.

– Серьезно?

– Я думаю, все дело в совести, которая дает о себе знать после стольких лет.

– Но почему? Майкл, откуда вам знать, что вам бы удалось спасти его?

Ветер стал еще более свирепым и холодным. Кэтрин обхватила себя руками, хотя на ней была куртка. Но Майкл, на котором была надета лишь рубашка, казалось, о холоде даже не думал.

– Дело не в этом, Кэтрин! Вы не знаете, что я чувствовал в тот день, когда получил духовный сан. Вовсе не радость. Я не ликовал, а почувствовал облегчение. Я почувствовал, что наконец прощен за бездействие в тот вечер. Но боже мой, священником становятся не по этой причине! Человек становится священником для служения Господу, а не потому, что стремится спрятаться от своей совести! Я говорил себе, что если буду служить Богу, то искуплю вину, но это не так. Я принял духовный сан для собственного спасения. Я стал священником из эгоистических соображений. Я притворщик!

– Майкл…

– Кэтрин, я сказал вам, что ездил в Израиль в отпуск. Это не так. Я совершал паломничество. Я отправился туда для того, чтобы понять, гожусь ли я на то, чтобы стать настоящим священником. И потом я очутился на Синае и оказался замешанным в истории со свитками, которые могут пролить свет на послание Божье. И именно поэтому я все еще с вами: я хочу узнать, содержатся ли в свитках ответы на мои вопросы.

– Какие вопросы, Майкл? Следует ли вам дальше идти по выбранному пути?

Он промолчал.

– Если я не права, – закричала она, и ветер разнес ее голос по пустыне, – в чем же тогда дело? Скажите же мне!

– Не могу. Пока не могу. А может, не смогу никогда. – Он неожиданно взял ее за плечи, чем немало испугал Кэтрин. – Вы действительно желаете мне помочь? Вы испытываете ненависть к священникам, но хотите помочь одному из них? – Он посмотрел на небо, на звезды и затем на нее. – Кэтрин, знаете ли вы, что вы клубок парадоксов? Вы говорите, что питаете отвращение к насилию, но в то же время яростно сражаетесь против всего мира. Вас вот-вот убьют, но вы и глазом не моргнете. Мы с вами одинаковы, Кэтрин, вы и я. Мы старые гладиаторы, мы лишь сражаемся на разных аренах. – Он попытался улыбнуться. – В пангамоте из вас вышел бы грозный соперник.

– Бороться легко, – сказала она. – Трудно…

– Что?

– Я любила отца, Майкл. Я его боготворила. – «Гадкая девчонка, – сказала сестра Иммакулата, стаскивая Кэтрин с табурета. – За твоим отцом послали. Может, он вдолбит тебе в голову хоть немного уважения». – Именно после того, как мать порвала с Церковью, отец и стал колесить по миру с миссиями. Все считали, что отцом двигало стремление искупить грехи своей жены. Когда его убили, я наговорила матери страшных вещей. Я обвинила ее в его смерти. Господи, помоги мне, Майкл, я не хотела причинить маме зла. И потом, когда несколько месяцев спустя ее не стало, а я так и не попросила у нее прощения!

Кэтрин заплакала, и, когда она сказала «Черт побери», Майкл заключил ее в объятия, закрыв от пронизывающего ветра пустыни. Он обнимал ее, а она пыталась сдержать рыдания, пыталась взять себя в руки. Он шептал:

– Услышь нашу молитву, Господь, мы просим тебя о милости: и поскольку, любя всех людей этого мира, свою любовь ты оставил и для рабы своей Нины Александер, приведи ее в обитель мира и света и сделай ее своей святой. Даруй вечный покой душе ее, Господи, освети ее вечным светом. Упокой душу ее. Мы молимся через Господа нашего, Иисуса Христа. Аминь.

– Аминь, – прошептала Кэтрин. Она так и оставалась в его объятиях. И, когда она почувствовала, что его рука стала гладить ее спину и ее саму охватила внезапная страсть, она отпрянула. Ей было необходимо, чтобы на них подул ледяной ветер. – Нам лучше вернуться в номер, – сказала она, отвернувшись, чтобы вытереть слезы и скрыть стыд, испытываемый ею оттого, что Майкл увидел ее плачущей. Ее щеки горели. Ее страсть к нему только росла в ней; ее ужасала прогрессирующая в ней потеря самоконтроля. – Нам предстоит завтра много работы, – добавила она.

– Кэтрин, – сказал он, – насчет завтра…

Она обернулась.

– Что насчет завтра?

– Боюсь, нам придется уехать из этого отеля.

– То есть?

– Я думал, что вы спите, когда я вернулся из спортзала, поэтому и решил отложить разговор до утра. – Он сделал паузу. – После тренировки я отправился в парилку и, выйдя, обнаружил свой шкафчик открытым. Мой бумажник исчез.

– Исчез? То есть его украли?

– Я доложил об этом менеджеру, но они не надеются так просто отыскать его. Кэтрин, если не считать ваших двадцати долларов, мы без гроша.

– Вам нужно спуститься сюда, мистер Хэйверз, – сказал Тедди. – Происходит нечто странное.

Когда Майлз повесил трубку и стал подниматься с постели, Эрика зашевелилась под атласными простынями цвета утренней зари.

– Дорогой?..

– Мне нужно проследить кое за чем, дорогая. Спи.

Накидывая на себя красно-коричневый халат из шелка-сырца ручной работы и затягивая на подтянутой талии пояс, он наблюдал за тем, как Эрика вновь засыпает.

Спустившись в подземный коммуникационный центр, оборудованный многомиллионной аппаратурой, Майлз прежде всего посмотрел на специальный факсимильный аппарат, на который приходили переводы из Каира. Лоток был пуст. Хэйверз также не получил обнадеживающих новостей и от трех специалистов из «Диануба», которым поручил независимое исследование любых документов, связанных со свитками Сабины.

– Что случилось? – спросил он. – Доктору Воссу пришли новые письма?

Тедди не составило большого труда взломать систему Университета «Фрирз», а затем и почтовый ящик доктора Джулиуса Восса. Несмотря на то что Тедди наткнулся на программу шифрования, защищающую содержание сообщений, ею оказалась «Кип-аут», защитная программа, разработанная «Диануба Текнолоджиз». Тедди получил доступ к почтовым сообщениям Джулиуса, однако он никак не мог помешать компьютерам Сети университета посылать предупреждения ее пользователям, сообщая им, что система была взломана и их электронные сообщения были прочитаны. Но это и не имело никакого значения. Тедди знал, что в данном случае ему не было нужды соблюдать осторожность. Ведь в этой игре все знали, что все следили за всеми же!