Текст книги "Город Анатоль"

XVIII

На следующий вечер, когда Майер опять пришел со своими фотографиями, Франциска встретила его лукавым смехом.

– А я вам вчера всё наврала, господин Майер! Садитесь. Сейчас я расскажу вам про Эльвиру, что с ней случилось на самом деле.

Майер окинул ее несколько растерянным взглядом, но добродушно рассмеялся.

– Вы позволите мне закурить трубку?

– Зачем вы опять нацепили этот ужасный крахмальный воротничок? Вот посмотрите на меня!

Франциска была одета очень легко. «Тридцать восемь градусов в тени, подумайте!» На ней было китайское кимоно из очень тонкого желтого шелка, с вышитыми голубыми драконами. Было заметно, что бедра у нее чуточку широки, но шея, грудь и спина были безупречны. Чулок на ней не было. На голых ногах – тоненькие лакированные туфли.

Франциска закурила папиросу и рассмеялась своим странным беспричинным смехом, как будто ее забавляла какая-то пришедшая ей в голову мысль.

– История с Марией – чистая правда, не сойти мне с этого места. Ну а в истории с Эльвирой я немножко приврала. Откровенно вам скажу, я хотела выведать, как вы относитесь к женщинам! Нет, на самом деле всё было немножко иначе. Во-первых, Эльвира тогда еще не была формально обручена с офицером, а во-вторых, она по-настоящему влюбилась в князя. Ну, теперь вы можете себе представить, что произошло? Или не представляете? Ведь они были одни в спальном вагоне! Так вот, послушайте, как всё пошло дальше. Эльвира тоже жила в Бухаресте. Она сообщила свой адрес князю и с нетерпением ждала его: он дал твердое обещание взять ее к себе в ближайшие дни. Расставаясь с ней, он был без памяти влюблен. Прождав понапрасну целую неделю, она написала князю письмо: напомнила ему, как чудесно он провел время в поезде Белград – Бухарест, и спросила, неужели он уже забыл свою спутницу? Послушайте же, что я вам теперь скажу. Эльвира вдруг получает от князя грубое письмо. Он запрещает писать ему подобные письма; он вообще не был ни в каком поезде между Белградом и Бухарестом. Эльвира показывала мне это письмо. Что вы об этом думаете?

– Это был обманщик, – с полным удовлетворением ответил Майер. – Да, обманщик, или, вернее, попросту легкомысленный, молодой человек, позволивший себе пошутить с Эльвирой. Я уже говорил вам вчера, что Эльвира поступила бы страшно легкомысленно, если бы завела роман с молодым человеком, которого она видела каких-нибудь полчаса. – Майер торжествовал. – Видите, вот какова жизнь! Эльвиру просто-напросто провели. И что же сказала потом ваша Эльвира?

– Эльвира? Она только смеялась! Она сказала: «Лучше быть обманутой, чем ничего не пережить». Она немного легкомысленна, моя Эльвира. Я лично на это не способна. Мне нужно знать, с кем я имею дело.

Затем они перешли к фотографиям. Если бы Франциска продолжала болтать, весь вечер прошел бы так же, как вчера.

– Нет ли у вас увеличительного стекла? – спросила Франциска. – У меня немного слабое зрение.

У него нашлось увеличительное стекло, и он немедленно принес его из своей комнаты. Он разложил фотографии по столу, и Франциска, так же, как и в первый раз, уселась на диване рядом с Майером. У нее теперь было даже увеличительное стекло, чтобы лучше всё разглядеть.

– Надеюсь, теперь между нами не будет никаких недоразумений, – сказала она, и странный возбужденный смешок снова заклокотал где-то глубоко в ее горле.

– Теперь на этот счет вы можете не опасаться, – ответил Майер, и рука его легла вокруг талии Франциски. – Вам хорошо видно? Вы должны всё хорошенько рассмотреть.

Его рука была точно тиски. Он всё ближе привлекал ее к себе. Ну и силища у этого полярника!

– Я вижу, вижу, – сказала Франциска и весело рассмеялась.

– Вы должны видеть еще лучше!

Франциске уже не хватало воздуха. Она пищала и хихикала.

– Я вижу очень, очень хорошо!

Вот это нравилось Франциске. Она терпеть не могла церемонных педантов.

XIX

Венгерский архитектор Фехери Дьюла не успел переступить порог «Траяна», как Корошек бросился ему навстречу. Он потащил ошеломленного венгра в свою комнату и поставил перед ним бутылку вина. Неужели Фехери Дьюла не понимает, что для Корошека сейчас настала самая великая минута его жизни?

– Гранитная лестница, шириною в пять метров, сударь, и над нею стеклянная крыша! По бокам большие бронзовые канделябры. Во втором этаже большие зеркальные стекла, и вообще весь фасад – сплошное стекло! Вот здесь – холл, кафе, комната для писем, салоны. – Корошек так ясно видит перед собою свой новый отель, словно он уже совсем готов. – Вот только где обеденный зал? – Это самый трудный пункт во всем плане. Корошек беспомощно качает головой.

– Очень просто: мы перенесем его во двор и сделаем над ним стеклянную крышу. Ведь места у нас достаточно, – сказал Фехери.

Вот так штука! Корошек несколько недель ломал себе голову, а этот архитектор мигом нашел место для зала! Корошек дрожащей рукой налил вина. Вот что значит специалист! Корошек мечтал об огромной блестящей люстре посреди зала. Но Фехери сказал, что люстры теперь не в моде. Всё равно, в моде или не в моде, Корошек не представляет себе зала без большой люстры, ни в коем случае! Он сражался за свою люстру до тех пор, пока лицо у него не побагровело, а фиалково-синие глаза не вылезли из орбит.

– Как же так, дорогой мой, обеденный зал без люстры, – ведь здесь будут устраиваться балы и свадьбы!

В конце концов он ведь за всё платит. Четыреста тысяч крон! Разве это пустяк?

С торжеством смотрит Корошек, как сносят дома Петера-Пауля Кереса. Долой старую рухлядь! Вся площадь превратилась в огромное облако пыли. Иностранцы-подрядчики не шутят! День и ночь Корошек пребывает теперь в непрестанном возбуждении. Он мечется по двору и чувствует себя помолодевшим на десять лет. А то в его жизни уже наступил какой-то застой. Благодарение богу, дело подвигается. Фехери Дьюла настоящий гений. Какие чертежи – просто чудо! Вот только Ксавер с его больными ногами, – ему уже здесь не место. Корошек мог бы его уволить, но вы плохо знаете сердце Корошека! Уволить теперь, после того как Ксавер прослужил все эти семь беспросветных лет! Теперь, когда времена начинают меняться! Корошек нанял второго официанта, стройного, франтоватого молодого человека, который в два прыжка одолевал всю лестницу. Ксавер был повышен в ранге: он рассчитывался с гостями.

Но Ксавер вовсе не хотел оставаться в «Траяне». Ничего подобного! У него только не хватало решимости сказать Корошеку, что он надумал уйти. У Ксавера тоже были свои планы. Гости, особенно из-за границы, часто спрашивали его, нет ли здесь такого места, где можно было бы приятно провести вечер в женском обществе, понимаете? Но разве здесь найдешь что-нибудь в этом роде? Ксавер посылал их в «Парадиз», а они возвращались оттуда разочарованными. Здесь не было ничего в этаком современном стиле, какого-нибудь кафе, где прислуживали бы женщины, где были бы отдельные кабинеты, где можно было бы повеселиться вечерком! Откровенно говоря, ничего в этом духе здесь не было. И вот этим-то Ксавер и решил заняться. Он купил «Парадиз» и в один прекрасный день, собравшись с духом, сообщил Корошеку о своих намерениях. Вот когда можно было убедиться, какое доброе сердце у Корошека! Он сейчас же пришел в восторг от этих проектов. И даже сказал, что если Ксаверу нужны для начала деньги, то одну-две тысячи крон Корошек всегда готов дать. Нет, спасибо, Ксаверу ничего не нужно. Он кое-что сберег. Он просит только дать ему пока что отпуск. Отпуск?.. Пожалуйста! Корошек снова доказал, что он не мелочный человек. Вот так всё само собой и устроилось к общему удовольствию.

И Ксавер исчез на несколько недель. Весь Анатоль теперь начал путешествовать. Непременно кто-нибудь вдруг исчезал на несколько недель.

XX

Янко был прав. Не легко понять Соню. С тех пор как она работала в больнице, с тех пор как она там «мыла грязных мужиков», как выражалась ее мать, Соня была весела и счастлива. Не было теперь резких смен настроения, нервозности. Она была всегда довольна, ровна и распространяла вокруг себя атмосферу спокойствия и веселья, в которой все чувствовали себя хорошо. Через неделю ей приходилось дежурить по ночам, и эта напряженная, тяжелая работа, казалось, особенно удовлетворяла ее. Проведя ночь в палатах, среди бредящих больных, она возвращалась оттуда бодрой, без признаков усталости. Спала два-три часа и днем была воплощением свежести и здоровья. Лицо у нее так и светилось. Жак снова чуть не влюбился в нее, когда она пришла в нефтяной город, где он работал.

– У меня к вам большая просьба, Жак, – сказала Соня. – Из-за нее я и пришла к вам. Образумьте Янко! Я боюсь, как бы он не сделал какой-нибудь глупости.

– Но Янко любит вас, Соня. Что тут поделаешь? – ответил Жак и своим взглядом дал ей понять, что он прекрасно понимает страсть Янко.

– Я рада, если он действительно любит меня. Но мне неприятно постоянно ему отказывать. Постарайтесь убедить его, что для нас обоих лучше всего сохранить дружеские отношения.

– Но ведь вы знаете страстность Янко, Соня!

– Я знаю, но не хочу страдать от нее. Я не люблю Янко, вот и всё. Я питаю к нему симпатию, несмотря на все его слабости, – это вы знаете так же хорошо, как и я. Но и только. Больше я к нему ничего не чувствую. Много раз я давала ему понять это, но он не хочет понимать. Может быть, он даже совсем не так страстен, как вы думаете, может быть, его страсть не сила, а слабость и упрямство. Во всяком случае заставьте его отказаться от бессмысленных надежд. Он любит вас, благоговеет перед вами. Скажите ему, что я не создана для брака. Нет, нет!.. Почему вы не соглашаетесь со мной?

– Почему же это вы не созданы для брака, Соня? – спросил Жак. – Вы, конечно, созданы для того, чтобы давать счастье и радость.

Соня громко расхохоталась.

– Ах, какая нелепость! И вам не стыдно говорить такие банальности, Жак?

«Как она красива и как свежа! – подумал Жак и посмотрел на нее томными глазами. – К ней опять вернулась ее прежняя естественность. Жаль, что ее цена так высока: вся жизнь!

А может быть?.. Во всяком случае, я теперь опять буду чаще ходить к ней, как только у меня поубавится работы».

Жак вовсе не собирался исполнить просьбу Сони. Янко глупец и может позволить себе быть глупцом, – ведь он один из Стирбеев. Нечего и пытаться излечить его от этой страсти. Жак знал, что Янко ждет только вскрытия завещания, чтобы сразу же сделать Соне предложение.

Время ползло медленно. Янко считал дни. Почти каждую ночь играл в казино до рассвета. Две с половиной тысячи крон, полученные им от Бориса, не давали ему покоя. Янко играл, кутил. Так проходило время. Порой он находил удовольствие в том, что весьма метко характеризовал самого себя и положение своих дел. Были недели, когда он называл себя «человеком над бездной». Он твердил эти слова до тех пор, пока «человек над бездной» не становился несколько смешным и «бездна» уже никому не казалась страшной. Сейчас он был очень недоволен собой. Что за жизнь он ведет? Он ненавидел и презирал себя. И когда, разбитый, усталый, с опухшими веками, он брился утром перед зеркалом, то нередко говорил вслух: «Полюбуйтесь, господа, перед вами Янко-свинья».

А сегодня ночью он до тех пор ходил вокруг дома Сони, пока не залаяли собаки и в окнах не появился свет. Но никто не должен об этом знать, никто!

Да, ему действительно не нужно было никаких свидетелей для того, чтобы установить, что «Янко – свинья». Так, например, днем «Янко-свинья» сидит у Сони, восторгается ею, благоговеет. А в семь часов он идет мимо лавки Розы, делает ей условный знак, и в десять часов она шмыгает к нему. И он просто берет ее и представляет себе, что это Соня!

А после – ну не свинья ли этот Янко? – он гонит прочь маленькую влюбленную Розу. Ведь с ней можно делать всё что угодно! Она – как собачонка. Когда он разрешает ей прийти к нему, она целует ему руки и ноги, становится перед ним на колени. И в благодарность за это он говорит ей, что она ему осточертела, что у нее, наверно, есть еще другие кроме него, и Роза плачет от отчаяния. Вот какая свинья этот Янко! Эх, двинуть бы ему сапогом в физиономию!

«О чем вы думаете по целым дням, Янко?» О, он мог бы рассказать Соне, о чем он думает! Если б она узнала, каким потоком грязи были его мысли! Иногда он подсчитывал, сколько женщин перебывало в его руках, и представлял их себе в то мгновение, когда они отдавались ему. Иногда, идя по улице, он рассматривал девушек и думал, как они вели бы себя в минуты страсти: вот эта маленькая брюнетка, верно, смеялась бы от наслаждения, а та, хрупкая блондинка, чуточку стонала бы…

Вот о чем думает Янко. Надо будет когда-нибудь рассказать ей всё о себе, всю правду.

А как он лжет! Чего только не выдумывает каждый божий день! Лжет для того лишь, чтобы что-нибудь сказать, чтобы придать себе важности. А за минуту перед этим и сам не знает, что скажет. Идет он, например, со своим товарищем и вдруг рассказывает ему, что его лошадь вместе с ним перепрыгнула через забор. Забор был почти в полтора метра высоты. И вдруг он очутился в розарии Савоша. «Что ты на это скажешь? Верно, лошадь хотела роз нарвать?»

И разве не странно, что за минуту перед этим он не думал ни о лошади, ни о розах. Или он пьет с Жаком вино и вдруг, чтобы только как-нибудь убить время, начинает рассказывать ему невероятную историю:

«О, я еще тебе не рассказывал о даме с перчаткой. Это случилось со мной, когда я ездил в Будапешт. В купе против меня сидела дама, хорошенькая, свеженькая, понимаешь, точно яблочко, так и хочется укусить! Изумительно красивая женщина! Когда я хотел заговорить с ней, она отвернулась и сделала вид, что спит. Но послушай, Жак, что было дальше! Когда она вышла, на ее месте осталась перчатка. Я взял перчатку, спрятал ее в бумажник, иногда вынимал, нюхал и говорил себе: „Ну подожди же, недотрога, я найду тебя, хотя бы мне пришлось весь Будапешт просеять сквозь сито!“ Но она точно сквозь землю провалилась, и тогда я поместил объявление в газете: „Даму, потерявшую перчатку в четверг, по дороге из Вены в Будапешт, покорнейше просят…“ – ну и так далее. Но она не отозвалась. Тогда я заказал плакат с перчаткой, расклеил огромные плакаты по всему Будапешту и на них написал полностью свое имя: барон Иоганн Стирбей – и адрес отеля. И тогда она пришла ко мне. „Я не могу больше прятаться!“ – сказала она. И что же ты думаешь? Мы с ней отправились на остров Маргариты, и в первый же вечер она позволила поцеловать себя, а на второй ужинала со мной и затем поехала ко мне. Вот каковы женщины!»

И вдруг Янко ужаснулся, так как в этой истории не было ни одного правдивого слова. И с чего это ему вздумалось так лгать? Только для того, чтобы показаться интересным, чтобы поддержать беседу, не так ли? Он боится, что все люди скучают так же, как и он. Вся его жизнь не что иное, как бесконечная томительная скука!

Соня, конечно, его высмеет и оттолкнет; это будет справедливо. Нет, вы только посмотрите на этого Янко и представьте себе его рядом с Соней! Ведь по правде сказать, он ей глубоко безразличен. И нет ничего легче, чем доказать себе это. Он решил больше не бывать у Сони и посмотреть, что из этого выйдет. Но ничего не вышло, решительно ничего. Ее мать, правда, часто говорила ему: «Куда это вы так надолго запропастились? Соня уже хотела вам написать письмецо». Но всё это были одни разговоры!

На этот раз он хотел выдержать характер до тех пор, пока не придет знаменитое «письмецо». «Ну что, ты всё еще ждешь письмеца, Янко? – издевался он над самим собой. – Ах, ты состаришься, а письмецо так и не придет!»

XXI

Однако настал день, когда «письмецо» пришло. Янко не верил своим глазам. Сомнения нет – почерк Сони! Увидеть почерк Сони значит увидеть самоё Соню; буквы были такими же прямыми, ясными и по-настоящему красивыми, как и она сама. Что же сделал «Янко-свинья»? Он вдруг превратился в мальчика, весь притих, а затем прижал письмо к сердцу. Вот видишь! А ты считал, что этого никогда не будет!..

Соня была убеждена, что Жак говорил с Янко и что поэтому Янко и перестал бывать у них. Через неделю она почувствовала тревогу. Она вовсе не хотела оскорбить Янко. И вот она написала ему несколько строк.

Янко прочел «письмецо» и даже взял его с собой в ванну, чтобы перечесть еще раз. «Может быть, твои дела еще не так плохи, Янко? – думал он во время бритья. – В тебе еще осталось что-то человеческое, несмотря ни на что. Если б этого не было, разве написала бы тебе письмо такая девушка, как Соня? Иногда ты немного привираешь, признаем это. Ты должен от этого отвыкнуть!» Впрочем, в присутствии Сони он ведь никогда не лгал. «Почему вы не рассказываете дальше, Янко?»– спрашивала она иногда. «Ах, все это одни глупости», – отвечал он, весь красный от стыда. В ее присутствии ему никогда не приходили на ум грязные мысли. Это нужно признать. Да, конечно, его страстно тянуло к ней. Это было вполне естественно. Но однажды, когда у него была Роза, он осквернил Соню своими грязными мыслями, один только раз. Он раскаялся в этом. И она должна простить ему этот грех. В тот день он был как безумный. И тогда он сказал Розе, что она ему осточертела, и так тяжко оскорбил ее, как только можно оскорбить человека. Да, это верно. Но это было только один раз. И он сейчас же попросил у нее прощения. Она простила его.

Может быть, «Янко-свинья», если приглядеться к нему поближе, вовсе не такой уж пропащий человек. Может быть, в нем осталось еще что-то хорошее, и это хорошее, его ангел, борется со злом, с этим страшным, грязным дьяволом, который хочет его погибели. Когда он думает о Соне, всё хорошее оживает в нем. Ангел побеждает дьявола. Этот крошечный ангел в сердце Янко побеждает страшного безобразного дьявола. Тогда у Янко только добрые мысли в голове. Так, например, он как-то раз накричал на одного рекрута и чуть не ударил его. И вдруг он подумал: «Что сказала бы об этом Соня?.. Ведь это несчастный, глупый крестьянский парень!» И хотя Янко до смерти устал, он отправился в казарму. Делая вид, что проверяет солдат, он подошел к рекруту, рассмеялся и сказал, что он его не хотел обидеть, и отдал несчастному, дрожавшему от страха парню все папиросы, какие у него были в портсигаре. В другой раз он думал о Соне и вдруг вспомнил, что жена их дворецкого больна. По целым неделям он не вспоминал об этом, а теперь подошел к дворецкому и спросил, что с его женой. Он дал ему двадцать крон и сказал, что больной надо пить токайское вино, чтобы восстановить силы. Когда он думает о Соне, он избегает общества таких людей, как доктор Воссидло, Ксавер Савош и Ники Цукор. Их шутки и остроты становятся ему отвратительны. У него такое чувство, будто Соня всё это слышит.

Нет, он еще не совсем пропащий. Если бы Соня полюбила его, он снова стал бы человеком. Он бросил бы пить и играть.

И он еще раз перечитывает письмо Сони. Может быть, она всё-таки немного любит его? Эта мысль пьянит. Он быстро одевается. Он вдруг чувствует себя чистым, не потому, что на нем чистое белье и платье, о нет, он не это имеет в виду! Внезапно он ощущает себя точно заново рожденным. Он стал другим человеком. Он иначе чувствует, иначе мыслит. Он решает сегодня же отправиться к Соне и обратиться к ней «с великим вопросом». «Если она хочет стать моей женой, она даст свое согласие сегодня же, хотя бы у меня не было в кармане ни одной кроны. А если я ей не нужен, то она не возьмет меня и через две недели, хотя бы мне принадлежало тогда имение Сан-Суси и двести тысяч крон. Просто нелепо ждать, пока будет вскрыто завещание!»

Соня встретила его упреками. Затем они пили чай в саду, и Соня говорила. Она не мучила его больше вопросами о буддизме и о загробной жизни. Она говорила о судьбах людей, которых она узнала в больнице. И вдруг спросила его:

– Вы в последние дни виделись с Жаком?

– Да, я видел его на днях.

– Он вам что-нибудь рассказывал про меня?

– Нет, решительно ничего.

Соня удивленно покачала головой. Янко сжал пальцы и наклонился вперед.

– Послушайте, Соня… – начал он, запинаясь и так тихо, что она с трудом расслышала его.

У него вдруг перехватило дыхание. Но она, вероятно, все же поняла его. Она бросила на него быстрый смущенный взгляд, затем встала и сказала:

– Простите, кажется, папа зовет, – и быстро ушла.

Явилась госпожа Ипсиланти и заговорила о спекулянтах, об аферистах, об этом простофиле Савоше, который уже нашел нефть, – так по крайней мере рассказывают. Есть слух, что на горе, на монастырских лугах нашли прямо-таки невероятно огромные залежи нефти. И говорят, что эта женщина, эта Франциска, купила монастырский выгон только два-три месяца назад, прямо за бесценок… Ах, а ей вот не везет и не везет! Она вздохнула. Янко заметил у нее на висках белоснежные волосы. Видно, сегодня у него нет никаких шансов поговорить с Соней…

Всё же решение его было твердо. Не сегодня, так завтра. Однако на следующий день он нашел дом баронессы в тревоге. У Сони были заплаканные глаза. Здоровье отца внезапно ухудшилось. Янко распрощался и ушел. Он долго гулял после этого, что вообще делал очень редко. Вечером остался дома и написал Соне. Он просил ее не спешить с ответом, а написать ему только через три дня. До получения ответа он не будет приходить к ней.