Текст книги "Город Анатоль"

XIX

Оттепель превратила все дороги нефтяного района в непроходимые болота.

– Идите правее, Соня! Осторожно, здесь трубы!

Жак каждую минуту предостерегал Соню. Он знает здесь каждый шаг. Соня выбрала для осмотра нефтепромыслов очень плохой день. Вчера еще дороги были прихвачены морозом.

– Это ничего, Жак, ведь я в галошах, – смеялась Соня. Жак ведет ее за руку по скользким дощатым мосткам.

Иногда поддерживает ее, обнимая за талию, чтобы она не поскользнулась. Повсюду проложены трубы, берегись! На земле, над землей трубы толщиной в руку, а между ними тянется кабель. Как во всем этом разобраться? Воздух между черными вышками совсем желтый и какой-то густой. Соня находит, что всё это очень безобразно и прозаично, но всё же интересно; неизвестный и несколько таинственный для нее мир. На этой скважине работают насосом, здесь – желонкой. А вот новая вышка, там идет бурение. На «Турецком дворе» стоит совершенно черная буровая вышка, – это старый ветеран, теперь он на покое.

– Здесь мы начали, – объясняет Жак.

А теперь она должна осмотреть пробную скважину номер двадцать три. Там сейчас забил фонтан, правда, слабый. С вышки стекали струйки нефти, скважина словно потела ею.

Черные подтеки расплывались по липкой грязи. Когда Жак распахнул дверь, их обдало мелким нефтяным дождем, и через несколько мгновений Соня ушла, так и не разглядев как следует колыхавшуюся в воздухе струю фонтана.

– Всё это необыкновенно таинственно, точно земля дышит! – сказала Соня.

В заключение Жак показал ей нефтеперегонный завод, где производилась очистка бензина, бензола, легкой и тяжелой нефти. А теперь она должна еще посмотреть, как он живет. Это совсем недалеко отсюда. Да, конечно, это очень интересует ее! «События развиваются точно так, как я и предвидел», – думал Жак, помогая Соне снять шубку. Он был терпелив и не спеша завоевывал ее; теперь он чувствовал, что она принадлежит ему. Он так был уверен в своей победе, что чуть не поцеловал ее в шею.

Соня сняла перчатки и подышала на застывшие руки.

– О, как у вас здесь тепло, Жак! – сказала она, с любопытством осматривая комнату. Да, он вроде кошки: любит, чтобы было тепло. В кабинете Соня заинтересовалась приколотыми к стене огромными картами местности и загадочными чертежами, и Жак должен был ей всё объяснить. Он охотно сделал это, польщенный и обрадованный ее искренним интересом. Затем Соня подошла к рабочему столу и стала внимательно разглядывать выполненный на кальке чертеж.

– Это ваше изобретение, Жак, ваш насос? – с любопытством спросила она.

Вот как, она не забыла даже про насос, хотя Жак только раз бегло упомянул о нем!

– Да, это насос, – ответил Жак. Он засмеялся. – К сожалению, из этого ничего не выйдет, как пишет мне из Берлина мой адвокат. Я всегда изобретаю то, что уже давно изобретено. Однако переходите сюда, Соня! Будем пить чай.

Жак сам тщательно накрыл и украсил чайный столик. Он наслаждался удивлением Сони. Вот ее кресло. Он обо всем подумал, вот здесь через несколько минут он будет ее целовать, еще раньше, чем закипит вода для чая. Соня качала головой и тихонько смеялась.

– Почему у вас так голо и неуютно? – спросила она.

– Неуютно? Для кого же мне украшать мой дом? Для себя самого? Но я обставил бы его так красиво, как только мог, если бы вы обещали иногда навещать меня, Соня!

Соня улыбнулась и взглянула на него. Она насторожилась. В голосе Жака прозвучали какие-то необычные нотки.

– Разве вам больше не нравится у нас? – спросила она.

– О да, конечно!.. Но, быть может, нам когда-нибудь захочется побыть наедине.

– Да, конечно. Это вполне возможно.

Жак вплотную подошел к ней. Он обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Ее губы были нежны и холодны. Она не шевельнулась. Легкий, едва заметный румянец разлился по ее лицу. Он откинул голову назад и заглянул ей в глаза. Взгляд ее был спокоен и ясен. Нежная улыбка играла на губах. Она обняла его голову и возвратила поцелуй.

– Почему бы нам и не поцеловаться? – тихо спросила она. Голос ее оставался спокойным, только она вдруг густо покраснела.

Да, она готова отдаться, она принадлежит ему в это мгновение. Ему нужно только протянуть руку и взять ее в свои объятия. Она будет принадлежать ему, если он захочет, теперь и навсегда.

Спиртовой чайник зашипел, и Жаку был приятен этот вынужденный перерыв. У него была уважительная причина отойти от Сони, и в этом было его единственное спасение. В эту секунду решалась его судьба. Он наливал чай, пододвигал печенье и сахар, развлекал Соню, разыгрывал хозяина и даже влюбленного, и пока он всё это делал, мысли в его голове стали по своим местам. «Ни шагу дальше», – предостерегали они его. Минуту тому назад он чуть-чуть не изменил себе. Да, Соня будет принадлежать ему, если он этого захочет. Но – навсегда! Соню нельзя совратить, как какую-нибудь другую девушку, не совратив при этом самого себя. Любовная интрижка с ней может превратиться в любовь до гроба. Здесь проходит чуть заметная, незримая черта, которую он не должен переходить никогда, никогда! Дело идет о всей его жизни, о его свободе! Ни шагу дальше: это опасная игра, предательство по отношению к ней, предательство по отношению к самому себе. То, что он подготовлял, было настоящей подлостью. Он стыдился себя. Но эта подлая игра и его самого чуть не увлекла в пропасть.

Соня улыбалась нежной, прекрасной улыбкой.

– О чем вы думаете? – спросила она, испытующе смотря на него.

Жак стоял рядом с ней и заглянул ей в глаза, он покраснел и улыбнулся. Неужели она отгадала его мысли?

– О, как глупо всё, что вы думаете! – продолжала Соня. – На вашем лице написаны все ваши глупые мысли, Жак! Да, это очень, очень глупо!

Она наклонилась немного вперед, протянула ему руку и улыбнулась. Но ее глаза, блеснувшие так близко перед ним, вдруг стали темными-темными, не глаза, а сплошные зрачки.

Жак снова поцеловал ее. Теперь он уже ни о чем не думал. Губы у нее были мягкие и горячие. Его испугала страстность, с которой она отдалась ему.

XX

Но Жак уже знал, что всему конец. Он помог ей надеть пальто и привлек ее к себе. Он нежно и влюбленно целовал ее, с жгучей болью в сердце. И всё-таки это был конец. Она улыбалась, счастливая, упоенная любовью, она ничего не подозревала. Каким прекрасным и нежным был ее последний взгляд! Жак обещал ей прийти завтра к обеду, но он знал, что лжет, так как в это же время он клялся себе возможно дольше не показываться в ее доме. Когда он вернулся в комнату, где еще стояли на столе цветы и чайная посуда, его решимость ослабла. Не побежать ли сейчас за Соней? В эту минуту он искренне любил ее. Но вопрос стоял ясно: он или она. Так пусть же будет она. Может быть, он был бы счастлив с нею всю долгую жизнь, но он вовсе не стремился быть счастливым всю жизнь с одной женщиной, даже если эта женщина Соня. Какая у него была цель, он и сам не знал, но во всяком случае не эта.

На следующее утро он получил длинную телеграмму из Берлина: «Анатолийская нефть» переходит в руки «Международной ассоциации» в Брюсселе. Некий господин Брааке, представитель ассоциации, уже выехал в Анатоль. Этого господина Брааке Жак уже знал. Около двух месяцев назад он побывал здесь с письмом от Альвенслебенов и всё основательно осмотрел. Теперь Жак понял, зачем ему это было нужно. Телеграмма привела в волнение весь нефтяной город: «Международная ассоциация» была одним из крупнейших нефтяных концернов, и судьба нефтяного города находилась теперь в руках могущественного Шарля Журдана – председателя ассоциации, известного своим деспотизмом и крутым нравом. Завтра же всех служащих могут вышвырнуть отсюда. Жак написал Соне несколько строк. У него сегодня, как она сама прекрасно понимает, особенно много неотложных дел. На следующий день он ненадолго зашел к ней. Ничто в его поведении не указывало на какую-либо перемену. Ему повезло: баронесса оказалась дома и изнывала от любопытства. «Международная ассоциация»? Это, должно быть, французский капитал? Хорошо ли это для города и для ее личных планов? Ах, как было ему стыдно, когда Соня глядела на него!

Господин Брааке, полномочный представитель Журдана, приехал с поручением значительно поднять добычу нефти. Эти Альвенслебены были просто трусливые лавочники. Журдан хочет построить нефтепровод до Станцы, куда «Международная ассоциация» будет посылать свои танкеры. Он требует возможно скорее чертежи и сметы расходов. Брааке поручил эту работу Жаку. С первого числа посыпался ряд увольнений. Мирбах уехал в отпуск в Берлин и не вернулся. На нефтепромыслах стали наводить жесткие порядки. Брааке ни с кем и ни с чем не считался, никого не щадил. А кого теперь щадят? Разве Журдан пощадил бы его, Брааке? Ничего подобного! Стоило бы ему немного отпустить вожжи, и Журдан тотчас же уволил бы его. А разве кто-нибудь щадит Журдана и ассоциацию? Им тоже не от кого ждать пощады: крупные нефтяные концерны борются между собой не на жизнь, а на смерть! Что знают об этом здешние обыватели? Они не имеют об этом ни малейшего представления.

Брааке, несколько отяжелевший человек, очень молчаливый, с первого же дня обращался с Жаком весьма любезно, подчеркивая, что они коллеги. Полномочия Жака ни в коем случае не будут урезаны, скорее даже расширены. Журдан, который начал как авантюрист, ценил Жака, несмотря на его молодость или, может быть, именно за его молодость, как откровенно заявил Брааке. Только одно не нравилось Журдану – это специальный пункт в договоре Жака, который был передан теперь ассоциации. Жак заключил с Альвенслебеном особый договор о тантьеме, который вступал в силу при известном уровне добычи. Ассоциация принципиально никогда не заключала договоров о тантьемах, и Журдан поручил Брааке просить Жака согласиться на изменение этого пункта договора. Жак понял. Это было не что иное, как деликатное объявление войны со стороны могущественного Шарля Журдана.

Для Жака снова наступила полоса напряженной работы. Бывают моменты, когда надо показать, на что ты способен, а после можно и полениться немного. Само собой разумеется, что в это трудное время он лишь изредка мог посещать дом Ипсиланти. Он посылал цветы и маленькие знаки внимания. Иногда он заходил к ним, усталый, измученный работой, и часок болтал, тщательно избегая оставаться наедине с Соней. Однажды Жак пригласил Соню в театр, но настоял на том, чтобы и баронесса отправилась с ними: ей необходимо рассеяться. Он боялся Сониных взглядов. Да, он стал просто трусом. От его былой смелости не осталось и следа. Он стыдился теперь своего поведения и радовался, что скоро должен был вернуться Янко. Еще один только раз поцеловал он Соню, когда помогал ей выйти из автомобиля. Но он твердо решил в будущем не позволять себе больше никакой интимности с ней, ни в коем случае.

– А как наше дело с Г.? – каждый раз спрашивала его баронесса.

Жак сам знал, что теперь, когда всеми делами управлял Брааке, нужно было очень спешить. Он сделал Гершуну совершенно новое предложение. Он хочет теперь – то есть, конечно, этого хочет та дама, ты знаешь! – не купить участок Гершуна, а заарендовать его на двадцать пять лет. И за это он предлагает ту же сумму в шестьдесят тысяч крон наличными, – деньги на стол.

– Твой двор, Гершун, останется за тобой, ты по-прежнему будешь возделывать свою землю, только нефть, – конечно, если ее вообще найдут, – будет принадлежать той даме.

Старуха Гершуна недоверчиво щурилась на Жака, а Гершун чесал черную как уголь макушку и обещал «подумать». Можно было прийти в отчаяние! Так это тянулось уже неделями. Жак заявил баронессе Ипсиланти, что он навестит ее не раньше, чем сможет сообщить ей что-нибудь положительное. И больше не появлялся. Однажды, когда Жак делал покупки у Роткеля, сидевшая за кассой Антония мило улыбнулась ему как старому знакомому. Жак не забыл ее игры на рояле у открытого окна. Когда он подошел к кассе, она покраснела. О, у нее есть к нему просьба, большая просьба, только она всё как-то не решается сказать. Нефтепромыслы... там, должно быть, так интересно! Она кокетливо склоняла голову то направо, то налево и бросала на него томные взгляды до тех пор, пока он не согласился. У нее такие красивые матово-черные глаза. Почему бы и не показать ей нефтепромыслы?

Жак водил ее почти по тем же местам, по каким водил Соню. В его ушах звучал голос Сони, и сердце больно сжималось, точно Соня внезапно умерла. Он был рассеян и грустил. Однако, несмотря на свою грусть, он пригласил Антонию выпить у него чашку чаю. Ведь она совсем замерзла. Антония не заставила себя долго упрашивать, она была рада-радешенька.

И вот она сидит в том же кресле, в котором сидела Соня, играет черными мерцающими глазами и болтает – из кокетства – по-французски. (Она хорошо владела французским языком.) Здесь ставка далеко не так высока, никакого сравнения!

XXI

Как-то раз по улицам города проехали запряженные измученными низкорослыми лошадьми убогие крестьянские сани, на каких обычно ездят жители горных деревушек. В санях сидел с красным от мороза лицом, закутанный в плед сэр Губерт, гость Бориса. Возница подъехал к особняку Стирбеев, и сейчас же на улицу выскочили лакеи. Но сэр Губерт приказал им не трогать багажа. По-видимому, он был в очень дурном настроении и что-то громко кричал. Слуги испугались. Что случилось? Почему он приехал один? Может быть, несчастный случай на охоте? Но тут вышла англичанка, личная секретарша Бориса, золотоволосая восемнадцатилетняя мисс Мэй Сильверсмит. Она казалась тоже очень взволнованной. Сэр Губерт сказал: «О-о!», и мисс Сильверсмит ответила: «О-о!» Вот и всё, что поняли слуги. Сэр Губерт выразил желание немедленно уехать, и мисс Сильверсмит не осмелилась перечить. Тяжелый автомобиль Бориса выкатился из гаража, однако сэр Губерт, лицо которого всё еще рдело и пылало, не пожелал сесть в автомобиль. Он продолжал кричать. Крестьянин, который привез его в город, указывал на своих измученных лошадей. Наконец явился Гершун со своими санями. Сэр Губерт показал ему на часы и опять что-то прокричал. Они уехали. А мисс Сильверсмит, боттичеллиевский ангел, заплаканная и расстроенная, вернулась в дом.

Крестьянин, привезший сэра Губерта в город, заехал к Яскульскому передать ему поклон от матери. Отца Яскульского не было уже в живых – он умер с горящей сигарой во рту, – но мать его еще была жива, благодарение богу. Ей исполнилось девяносто лет, но она и сейчас могла пройти пять километров по глубокому снегу с коробом на спине. Яскульский дал крестьянину две кроны на чай, и тот долго не соглашался взять их, так как Яскульский уже накормил его обедом. В конце концов крестьянин всё-таки взял две кроны и пропил их в каком-то кабаке. Он так охмелел, что у него украли пятьдесят крон, полученные им от сэра Губерта за то, что он так гнал лошадей. Люди есть люди, их не переделаешь!

Яскульский на следующий же день рассказал в «Траяне», что он узнал от этого простоватого малого. Трудно поверить, образованные люди, а затеяли драку. Сэр Губерт ударил Бориса тростью по голове; тогда Борис схватил его за горло и бросил на землю. А женщина с белокурыми волосами кричала так, точно ее резали. Борис целился в лисицу, а англичанин неожиданно сунулся ему под выстрел и, как видно, решил, что Борис метит в него. Во всяком случае ясно одно: они не на шутку поссорились. На следующий день со звоном бубенцов промчались через Анатоль сани Стирбеев. Борис сидел мрачный и какой-то скорее серый, чем бледный, и рядом с ним – леди Кеннворти, дама, которая всегда смеялась. Но теперь она больше не смеялась.

Мисс Мэй Сильверсмит выбежала к ним навстречу, но Борис и его спутница были так расстроены, что забыли даже выйти из саней. Леди Кеннворти в тот же день уехала; Борис отвез ее на вокзал. Несколько дней Борис нигде не показывался. Боттичеллиевский ангел порхал по дому с заплаканными глазами. Из Лондона одна за другой шли телеграммы, и в конце концов уехал и Борис.

Через десять дней Борис опять был дома. Его автомобиль каждый день стоял теперь перед зданием правления «Национальной нефти», ярко освещенным до поздней ночи. Спустя несколько недель из Лондона получено было известие, что сэр Губерт скончался от удара. Что ж, он давно уже был болен!

Борис опять уехал, но через несколько дней вернулся. В особняке Стирбеев начались приготовления. Говорили, что Борис ждет приезда какой-то дамы. Но никто не приезжал, и Борис с неистовой энергией принялся за работу, чтобы наверстать время, упущенное в последние тревожные недели.

«Национальная нефть» делала не такие большие успехи, как ожидали; ей с самого начала не везло; дела «Анатолийской нефти» и «Анатолийской натуральной нефти», как называлось предприятие Янко Стирбея, шли гораздо лучше. Здание правления «Национальной нефти» выглядело чрезвычайно внушительно, особенно вечером. Приемные комнаты в первом этаже были обставлены – по словам тех, кто в них побывал, – просто по-княжески. А поезжайте на станцию и посмотрите на нефтяные поезда «Национальной нефти»! Они были выкрашены белой лаковой краской и не шли ни в какое сравнение с грязными, видавшими виды цистернами «Международной ассоциации». Клуб «Национальной нефти» был, без сомнения, самым красивым зданием в Анатоле, и всё же...

Участки, приобретенные компанией у Яскульского, давали довольно большое количество нефти, но бурение на розовых плантациях Ксавера Савоша, которое обошлось в полмиллиона, не привело ни к каким результатам. Самым удачным приобретением «Национальной нефти» были до сих пор участки, купленные у молодого Находа. Это был внук торговца шерстью Находа, убитого кузнецом. Говорили, что только эти участки и спасли «Национальную» от неизбежного банкротства. Но акции компании продолжали падать.

Когда Борис узнал, что Альвенслебен продал свое предприятие «Международной ассоциации», он слег в постель. Да, действительно, он пролежал три дня с высокой температурой. Мисс Мэй бесшумно шмыгала по коридорам. В свое время Борис вел в Берлине переговоры с Альвенслебенами. Они потребовали несколько миллионов. Борис осаждал министерства. Неужели там не понимают, что это вопрос национального значения, что речь идет о шаге, который может оказать решающее влияние на всю политику страны! Что значат при таких условиях несколько миллионов! Борису сказали, что правительство получает известный процент от прибылей «Анатолийской нефти», это твердая статья дохода, тут нет никакого риска. Но что это за постановка вопроса! Дружба с великой державой, которую Борис имеет в виду, может принести неисчислимые выгоды, а правительство торгуется из-за двух-трех миллионов!

И вот теперь Журдан опередил их. А капитал, который стоял за «Международной ассоциацией», был капиталом великой державы, соперничавшей с Англией.

Ошибка, которой никогда уже не исправить. Никогда? А всё же...

Борис ходит взад и вперед по коврам кабинета и предается честолюбивым мечтам. А всё же... А всё же... «Национальная нефть» должна стать такой внушительной силой, так разрастись, чтобы прижать «Анатолийскую нефть» к стенке. И тогда ассоциация откажется от «Анатолийской нефти», просто отвернется от нее.

Борис ходит с мрачным и бледным лицом взад и вперед. Никто не смеет приблизиться к нему.

Он подходит к телефону и вызывает мисс Сильверсмит.

– Мэй, – говорит он, – есть телеграммы из Лондона? Нет ли писем от леди Кеннворти? Ничего? Благодарю, Мэй!

Когда он берет трубку, голос у него становится мягче и он улыбается.

XXII

Однажды утром, когда всё было залито ярким солнечным светом, к «Траяну» подкатил автомобиль. Корошек выбежал к подъезду. И кто же сидел там, улыбающийся и красный от мороза? Янко!

– Господин барон! – забормотал Корошек и, спотыкаясь, побежал вниз по лестнице. – Опять в родных краях?

Итак, Янко вернулся. Совершенно такой же, как и прежде, только как будто пополнел немного.

– А Роза Мариам у себя?

– Да, у себя. Она уже несколько дней не решается выходить из гостиницы.

Когда Янко вошел в комнату, Роза громко вскрикнула и бросилась ему на шею. Она его ждала, о, как она ждала его! Уже несколько недель она томилась в своей комнатке под крышей, только по вечерам выходила ненадолго подышать свежим воздухом. Она смеялась, и в то же время слезы бежали по ее лицу. Она по-прежнему была влюблена в Янко. Ни одного вопроса, ни одного упрека, ничего! Он тут, значит, всё хорошо, и она счастлива. Вот каковы эти женщины! Когда они не любят, человек может гибнуть на их глазах, и они не пошевелят пальцем, но, когда они любят, они сами гибнут без слова жалобы. Янко был обрадован, что она вела себя так мужественно.

– Ну-ка, дай на тебя посмотреть, – сказал он и окинул взглядом ее фигуру.

Само собой разумеется, она должна выносить ребенка! Роза готова была сделать всё, что он хотел. Но Янко уже собрался уходить: ему некогда, он должен сейчас же увидеть Жака.

– Передай ему привет, – сказала Роза. – О, как он был добр ко мне! Вот это настоящий друг! Он приходил ко мне каждые два-три дня и баловал меня подарками.

Когда Янко ехал через город, лицо его сияло от счастья, как у мальчишки. Радость жизни переполняла его и била через край. Он жадно впивал холодный сухой воздух родины, чувствуя при каждом вздохе, как в него вливаются новые силы. Он наслаждался удивлением прохожих, когда они узнавали его. Да, да, он опять здесь, воскресший из мертвых, трижды живой! Он радовался, что он снова здесь, в этом городе, где ему знаком каждый дом, где он знает каждого человека. Он совсем не был космополитом, любителем анонимности больших городов, теперь это для него ясно. Жак, конечно, будет высмеивать его, но что поделаешь. Он, Янко, в сущности, большой домосед.

Янко нашел Жака нервным и переутомленным. Лицо его вытянулось, черты заострились. Он бранил город: он погибает здесь от скуки; нефть опротивела ему. Он ни в коем случае не останется здесь надолго. Жак почти ни разу не улыбнулся.

– А Соня? Как она поживает? Часто ли ты видишься с ней? – спросил Янко.

Жак покачал головой и со скучающим видом посмотрел куда-то в сторону. Нет, он редко видит ее, за последние недели не был ни разу. У него слишком много работы, этот Брааке не дает ему спуску. Вдруг Жак вспомнил что-то важное. Он наклонился вперед, понизил голос и сказал, что они дошли до нового нефтеносного слоя на глубине восьмисот метров.

Это была единственная важная новость, которую он мог сообщить Янко.

– Но ты молчи об этом, Янко, слышишь? Это глубочайшая тайна!

Янко побывал в Вене, в Берлине и Копенгагене. Одна из трех картин, которые он заложил, была продана в Данию. Он, конечно, пережил целый ряд приключений. Jeg elsker dig, min lille pige!Ссылка1414
  Я люблю тебя, моя крошка! (датск.)


[Закрыть] Да, его там обучили датскому языку. Он добрался до Стокгольма и видел северное сияние.

Жак скептически прищурил левый глаз. О делах Янко будет говорить с Жаком завтра, а сегодня нужно отпраздновать свидание, без этого нельзя.

– Вообще, мы теперь устроим себе развеселую жизнь, вот увидишь, Жак! – воскликнул Янко и засмеялся.

Жак слушал его рассеянно. Да, это опять широкие жесты Янко, его прежний смех, его разухабистая, несколько крикливая манера говорить. «Человек никогда не меняется», – подумал Жак, и в эту минуту он смотрел на Янко немного свысока. Он никогда и не изменится. Каким был в шесть лет, таким будет и в шестьдесят. Когда жизнь наносит ему удар посильнее, он стонет, хочет даже наложить на себя руки, а через несколько недель опять принимается за старое. О жалкий род людской! Но всё же Жак обещал Янко в этот вечер прийти в «Траян».

Затем Янко отправился на свои скважины. С большим волнением вошел он на бывший строительный участок и едва узнал его. Скважина «Голиаф», о которой Жак писал столько чудес, сильно разочаровала его.

Тут вообще нечего было и смотреть! Ее всё еще глушили, и нефть, по трубам толщиной в руку, текла в примитивный, наспех вырытый резервуар, откуда по другим трубам устремлялась в цистерны. Ледерман сломя голову прибежал откуда-то и радостно приветствовал Янко. Чего только не пришлось ему здесь пережить, какую выдержать борьбу, один бог знает! Янко вернулся как раз вовремя. Господин Грегор не мог, конечно, во всё вникать, у него не было для этого времени. А теперь, когда в дело ввязался этот Журдан, нужно быть очень, очень осторожным! Ледерман хорошо знает Журдана из «Международной ассоциации»! Он начал свою карьеру в Южной Африке, на алмазных приисках.

Знаменитый участок Янко являл собой неприглядное зрелище – сплошная трясина из жирной грязи. На нем стояли три новые буровые вышки, две из них – у самой кладбищенской стены, сверху донизу заляпанной нефтью.

– Мы хотим выкачать нефть даже из-под зада у мертвецов, – сказал Ледерман с циничным смехом.

Затем Янко вернулся в гостиницу переговорить с госпожой Корошек насчет меню сегодняшнего ужина. Когда Янко вошел к ней на кухню, матушка Корошек не утерпела и привлекла его на свою обширную грудь. Она любит Янко, как родного сына – несмотря на все его недостатки. Это она никогда не забывала прибавить.