Текст книги "Высшее общество"

Глава 8

Сибил была так счастлива вновь оказаться в Лос-Анджелесе, что стала относиться к Ходдингу почти с искренней теплотой. Первые двенадцать часов, проведенные в Бел Эр, в доме Ходдинга, это чувство признательности и доверия наполняло ее спокойствием, и ощущение потери, вызванное отсутствием Пола, было не таким острым. Но позднее она опять начала беспокоиться.

На следующее утро Сибил встала и в одной тонкой шелковой пижаме выбежала на террасу. Она сидела, слегка дрожа от холода, и предавалась грустным мыслям. Ходдинг в это время уже находился внизу, в комнате, где он занимался то ли йогой, то ли дзен-буддизмом, – она не помнила, что именно увлекало его в настоящий момент.

Конечно, рассуждала она, она не имеет ничего против того, чтобы заниматься с ним любовью. Но непонятно, почему она должна делать это постоянно.

Ходдинг как-то уже объяснял ей, как устроено матриархальное общество, много рассказывал о Лилит, меланезийских женщинах и прочих вещах. Глупо было бы ожидать, что женщина смирится с ролью покорного, запуганного существа, находящегося в полной власти мужчины. Как и любое рабство, такие отношения не могут считаться нормальными.

«Все это очень хорошо», – думала Сибил. Поначалу ей действительно доставляло огромное удовольствие играть главенствующую роль. Ее энергии, которую в прошлом приходилось сдерживать, теперь можно было дать полную волю. Очень хорошо! Если не считать того, что со временем она начинала испытывать разочарование и неудовлетворенность.

– В конце концов, – не раз говорила она Холдингу, – меня воспитывали в духе консерватизма и старомодных традиций.

Этим утром несправедливость ощущалась особенно остро. «Боже мой! – твердила она себе. – Он не видел меня две недели!» Прекрасно осознавая всю свою непоследовательность, Сибил тем не менее считала, что Ходдинг должен узнать о Тедди Фрейме и быть благодарен ей за то, что она оставила Тедди и вернулась сюда. Но нет! Хоть раз он предложил ей что-либо стоящее взамен? Ходдинг оставался верен себе. «Избалованный эгоист», – с горечью подумала она.

И без особого труда Сибил перенесла свое раздражение на Пола. Почему он уехал в Нассау? Почему не предупредил ее? Разве он не мог задержаться еще на один день? От злости ее дыхание участилось, и внезапно нахлынувшее желание очутиться в объятиях Пола оказалось таким сильным, что рот ее непроизвольно приоткрылся.

Неожиданно она почувствовала на своих плечах ладони Ходдинга. Машинально она погладила его по руке и так же машинально улыбнулась.

– Я рад, что ты вернулась, – сказала он. – Так уж вышло, что мне плохо, когда тебя нет рядом. Теперь я в твоей власти. – Он вздохнул и улыбнулся.

Сибил возразила:

– Это я – одна из тех, кто находится в твоей власти.

– Нет ничего страшного в такой зависимости, пока отношения взаимны и глубоки, – ответил Ходдинг.

– Только когда я с тобой, я знаю, кто я, – сказала она. – Благодаря тебе я ощущаю себя личностью.

Так продолжалось еще некоторое время. Это стало уже традицией, сотни раз они повторяли одни и те же слова. Когда ритуальный обряд был закончен, Ходдинг вытянулся в стоявшем рядом с ней шезлонге и сменил тему.

– Так как Фрейм воспринял все это? – спросил он. – Ты говорила с ним?

– Конечно, – ответила Сибил, – но ты же сам знаешь, каково разговаривать с англичанами. Никогда не догадаешься, о чем они думают. Так или иначе, я не собиралась переходить с ним на личности. Но мне кажется, он был честен по отношению к тебе. Думаю, они действительно решили убрать его.

– Убрать! – Ходдинг снисходительно рассмеялся.

– А что тут такого? – фыркнула Сибил. – А, так говорят гангстеры, да? – Она зло посмотрела в его сторону.

Ходдинг поднял голову и бросил на нее удивленный взгляд. Затем он снова откинулся в шезлонге.

– Мне бы хотелось, чтобы он по-прежнему водил мои машины, – сказал Ходдинг. – Возможно, кое-что я смогу сделать.

– Что, например?

– Деймон Роум устраивает вечеринку для Фредди Даймонда в клубе «Джошуа Три» завтра вечером в Вегасе. Может быть, я сумею заключить сделку с Пардо.

– С кем?

– С Анджело Пардо – ты знаешь его.

Сибил напрягла свою память и наконец вспомнила.

– Это тот коренастый невысокий парень, попавший в сети Карлотты Милош? Он, кажется, занимается оптовой продажей металлоизделий?

– Содовой шипучкой, – ответил Ходдинг. – Он глава компании «Френдз».

Пол вступил во внезапно надвинувшуюся тень своего отеля размашистым шагом, питая слабую надежду, что в отеле будет на чем сорвать свою злость. Но в холле никого не оказалось, кроме храпевшего на скамейке посыльного и портье, дремавшего на стуле за конторкой. Обозлиться было не на кого.

Портье машинально потянулся за ключами от комнаты Пола, но, увидев его лицо, сразу же проснулся.

– Неудача? – спросил портье невозмутимым, сдержанным тоном.

– Да, серьезная, – ответил Пол. Он был благодарен портье за участие. Злость прошла, осталась только усталость. – Упало давление масла. Закончились гонки. Три круга… – он поднял вверх три пальца, которые слегка дрожали.

– Жаль, – произнес портье. Даже в эту убийственную жару на нем был тугой воротничок и то, что, по предположению Пола, являлось форменным галстуком. – Надеюсь, никто не пострадал?

Пол покачал головой.

– Никто.

Он направился к лестнице: не было смысла будить посыльного, чтобы ехать на лифте. До него донесся голос портье: – Хорошо, что гонка была не очень важной.

Пол не ответил. Он поднялся по лестнице, прошел через безмолвный коридор с раздвижными дверями и вошел в свой номер. Слава Богу, что горничная не забыла закрыть жалюзи. Благодаря лениво вращавшемуся над головой вентилятору пребывание в комнате было терпимым. Пол опустился на кровать и решил, что все-таки не будет убивать Фернандеса.

В общем-то не стоит особенно винить этого парня, Фернандеса. Он страстно хотел победить и очень нервничал. «Ты бы тоже захотел прийти первым в двадцать три», – подумал про себя Пол. И несмотря на то, что эта гонка, как сказал портье, не была важной, Фернандес безумно желал победить – победить в своей первой гонке за пределами Штатов, впервые попробовать вкус настоящей романтики. Эмилио Фернандес, гонщик. Двадцать три. Поэтому он и сорвался со старта, ведя машину как маньяк, вырвавшись вперед – сначала на сто ярдов, затем на четверть круга, несясь с сумасшедшей скоростью. Один, два, три раза он оставил без внимания сигналы Пола с заправочно-ремонтного пункта. Он сверкал улыбкой, приклеившейся к его лицу, и плевал свысока на немногочисленную кучку зрителей, смеявшихся вместе с ним и в то же время над ним. Они знали, что это не сможет долго продолжаться при сорокаградусной жаре. И они были правы. Через полторы мили, на втором круге, улыбка сползла с лица Фернандеса, как этикетка с мокрой бутылки. Стрелка указателя давления масла упала почти до нуля.

Мол вздохнул. В конечном итоге именно это они и хотели обнаружить. Главной целью приезда в Нассау в это время было опробовать машины в настоящей гонке – пусть и не очень важной – при сильной, не по сезону, жаре. И то, что другие гонщики, как и Фернандес, были зелеными, а машины – не первого класса, не имело значения.

Пол знал или думал, что знает, в чем кроется причина беспокойства и как с ней справиться. Фактически, если бы Фернандес не гнал машину с такой идиотской скоростью, дефект мог бы и не проявиться. В любом случае, сейчас ничего не остается делать, как возвращаться домой. С поломанной машиной, наказанным водителем, обгоревшей и похмельной командой.

Он зевнул. Наверное, будет вечеринка, когда с гонок вернутся остальные участники, шумная вечеринка с разбитыми стаканами, истошными воплями и, конечно, с дракой. И, вероятно, придет жена британского консула или вице-губернатора – он не мог вспомнить точно, – которая танцевала с ним перед званым обедом прошлым вечером. Дайана, Дейдр, Дебора? Этого он тоже не помнил. Зато на память пришло, как она попросила его, легко, словно речь шла о передаче посылки в Штаты:

– Не мог бы ты увести меня куда-нибудь? Он вернется через час. У него слабые легкие.

Под «ним» подразумевался муж, который, помимо слабых легких, имел очень слабую власть над женой.

– С удовольствием бы, – ответил Пол, – но я всю ночь должен провести возле капризной гоночной машины.

В ее глазах стали появляться раздражение и неприязнь. Он добавил: – В какой-то мере я отвечаю за жизнь этих людей.

Ее глаза сразу же простили его. Поскольку она серьезно относилась к сексу, то не могла с легкостью говорить о смерти.

Пол задремал. Где-то внизу, в холле, хлопнула дверь. Люди начали возвращаться с трассы. Вдруг он почувствовал знакомый запах хороших французских духов и очнулся. Дверь его комнаты открылась. Вошла жена консула.

– Привет, – сказал Пол, по-прежнему не имея понятия, как ее зовут.

Женщина была в набивном шифоновом платье с меховым боа, которое она тут же бросила на стул, словно желая поскорее избавиться от униформы правящего класса. Туда же отправились и серьги. Скинув туфли, она спросила:

– Есть здесь что-нибудь выпить?

Пол указал на бутылку, стоящую на столе.

– Прекрасно, – сказала она, направляясь к столу и щедро наливая себе. Она протянула бокал в его сторону. Пол отрицательно покачал головой. Женщина вернулась и села к нему на кровать.

– Я видела, как ты ушел, и сказала своим, что должна забрать детей. Теперь у меня есть два часа. И я всегда могу позвонить Иену и сослаться на пробки. О, боже, как жарко! Извини меня, я сниму этот чертов пояс.

Она встала и изящным движением извлекла из-под платья маленькую эластичную ленту, чулки соскользнули по ее ногам.

– Ты в таком жутком настроении из-за машины? Я тебя утомляю?

– Только самым приятным образом, – улыбаясь произнес Пол. Он встал с кровати и поднял ее платье до бедер. – Оно снимается через верх или низ?

– Через верх. Подожди, сейчас расстегну.

Спустя некоторое время они спокойно лежали, захваченные внезапно подкравшейся темнотой субтропиков, прислушиваясь к нарастающему в отеле шуму. Люди возвращались с гонок, и нетрудно было понять, кто победил. Громкие тенора техасцев легко проникали сквозь толстые стены.

Она взяла со столика часы, посмотрела на них и вздохнула.

– Боюсь, что мне действительно пора.

– Очень хорошо, что ты пришла, – сказал Пол. – Кроме шуток, я чувствовал себя мерзко.

– Я так и думала. Хотя нет нужды говорить, что я здесь не только поэтому. – И потом добавила: – Мне нравятся американцы. Но ты не похож на большинство из них. По крайней мере ни на одного из тех, кого я знаю.

Она вся задрожала, когда Пол погладил ее.

– Да? На кого же я похож?

– Милый, продолжай. Пожалуйста, не останавливайся.

Он ласкал ее до тех пор, пока она, наконец, не прошептала с облегчением:

– Я погибла, совсем, совсем погибла.

– Ты говоришь, что я не похож на большинство американцев, но не сказала почему.

– Разве? – ее голос был сонным и мягким. – Думаю, вот почему. Я должна была уйти несколько часов назад. Меня ждет страшный скандал.

Она приподнялась на локте и, взглянув на Пола, опять откинулась на подушки.

– Тебе следовало выгнать меня. Выкинуть отсюда.

– Нет, до тех пор, пока не ответишь мне, – сказал он.

Она улыбнулась.

– Ты очень много знаешь. Ты тактичен. Ты довольно долго жил за границей. Не в смысле «слишком долго», а просто ты стал другим, ну, потерял, что ли, свое национальное простодушие. Могу я спросить тебя кое о чем?

– Спросить можешь, хотя я могу и не ответить.

– Ты, случайно, не еврей?

– Сначала скажи мне, что ты думаешь о евреях.

– Я не знаю точно, но, честно говоря, я не испытываю к ним особой симпатии. Так меня воспитали. И ничего тут не поделаешь.

– А сейчас? – спросил Пол. Она пожала плечами.

– Правда, не знаю. Я знакома с несколькими евреями, прекрасные, полные жизни люди. Но трудно забыть все, чему тебя учили в молодости. Можно смеяться над этим или стыдиться этого. Можно противиться. Но нельзя совсем забыть. Я несу вздор?

– Не знаю, – мрачно отозвался Пол.

– Ты не ответил. Ты…

– Еврей ли я?

– Да.

– Нет.

Пол положил руку ей на грудь и начал гладить коралловый сосок, устыдившись своих слов перед его обезоруживающей невинностью и зная, что эту ложь он произнес в последний раз.

Позже, после обеда, он сидел с ней и ее мужем Иеном за отдельным столиком и медленно потягивал вино, в то время как вечеринка в другом конце зала набирала обороты. Оказалось, что ее зовут Делия, – теперь он никогда не забудет ее имени. Она с поразительным проворством позвонила своему мужу, – свежая после душа, лишь с полотенцем, наброшенным на плечи, – и выдала ему нагромождения хитро сплетенной лжи. Тут же, на ходу, было придумано приглашение на обед от Пола. Обед закончился, и они сидели, трое симпатичных благовоспитанных людей, обмениваясь пошлыми, откровенными анекдотами, ставшими неотъемлемой частью цивилизованного общения. Время от времени они понимающе поглядывали на кривлянье в другой стороне зала, и иллюзия, взаимный гипноз, оказались такими реальными, что Пол быстро забыл обстоятельства появления багрового кровоподтека на шее Делии – он просто через некоторое время перестал для него существовать. А для Иена, он был уверен в этом, синяк не существовал и раньше. Он находил Иена обманчиво мягким парнем, в характере которого едва угадывалась закаленная сталь – пружина старых часов или жесткая проволока, – которая поранит вас, если вы сожмете ее слишком сильно.

И вдруг молодой Фернандес с его каштановыми кудрями, позолоченными солнцем (и, как подозревал Пол, подкрашенными) тонкий и гибкий, как бамбуковая поросль, представил им огромную светловолосую глыбу – девушку, которая выглядела так, как будто сошла с опоры моста.

– Я хочу познакомить вас с Джоанной-Мэй Детвейлер, – начал Фернандес, но продолжить не сумел.

– Сзади! – заорал Пол, не успевая сделать что-либо, а лишь для того, чтобы как-то предупредить Фернандеса, глупо вытаращившего глаза, когда стул разбился об его голову.

К счастью, это был видавший виды стул с плетеным камышовым сиденьем, поэтому, когда Фернандес упал, Пол заметил, что, несмотря на удар и стул на плечах, взгляд его был осмысленным. Пол вскочил на ноги и ухватил техасца за грудки, но тот с размаху ударил его в лоб. Пол тут же упал и так и остался бы лежать под столом, где было хорошо и спокойно, если бы техасец не прорычал:

– Достали вы меня! Я отучу вас всех от ваших рокерских повадок. Катитесь отсюда к своим итальянским бабам.

Пол ударил техасца сбоку ногой по колену. Этого было достаточно. Парень зашатался и замахал руками, пытаясь сохранить равновесие. Выкарабкавшись из-под стола, Пол увидел перед собой огромный, как пороховой бочонок, незащищенный живот и изо всех сил влепил по нему. Техасец согнулся. Не думая о том, что может повредить руку об острый подбородок, Пол врезал снизу в челюсть и удовлетворенно хмыкнул, услышав, как хрустнула кость.

Не успел первый техасец опуститься на пол, как внезапно рядом появились другие. Краем глаза Пол заметил, как Делия и ее муж исчезают в двери, ведущей на террасу. Хорошо. Им будет что весело вспоминать через несколько лет. Фернандес уже освободился от стула, встал на ноги и со свистом метал тяжелые тарелки в нападавших, а те окатили его содовой водой из сифонов, а затем пустили в ход и сами сифоны.

Крупный детина схватил Пола за руку, к счастью, у плеча. Пол ударил его, голова противника мотнулась назад, но и рука онемела. К ним бросился коротышка и, пока Пол выбирал, лягнуть ногой коротышку или сцепиться с высоким, чертов недомерок ударил его коленом в пах, и он стал падать. Детина было замахнулся, но затем передумал и ухватил Пола за горло. Пол вонзил зубы в его руку со всей силой, какую только могли выдержать челюсти. Рот заполнил вкус соли и табака.

Послышались свистки полицейских, пыл дерущихся охладел, и каждый почувствовал себя неуютно, словно в ознобе, как если бы пришла зима.

Украдкой Пол выплюнул лоскут кожи с большого пальца техасца. Тот убрал руки с его горла, Пол повернулся и увидел Фернандеса, верхом восседавшего на ком-то: он методично поднимал за волосы голову противника и давал ей свободно опускаться на пол. «Хороший парень, этот Фернандес, – подумал Пол, улыбаясь, – и всего-то ему двадцать три». После чего сполз на пол лицом вниз.

На следующий день в самолете до Лос-Анджелеса Пол сидел позади Фернандеса и всю дорогу молчал. Полицейские оказались очень сговорчивыми ребятами и никого не арестовали. Служащие отеля тоже не стали шуметь, а просто выставили счет. Протрезвевшие к этому времени и сконфуженные техасцы повели себя честно, уплатив безо всякого свою долю и даже предложив Фернандесу вставить ему новый зуб. Фернандес высокомерно отказался, хотя позднее, когда они остались одни, горько плакал о потере. И сейчас он сидел, отвернувшись к окну с носовым платком в руке, прикрывая рот, а Пол мог видеть его все еще опухшие и полные слез глаза. Пол похлопал его по ноге. Фернандесу будет нелегко пережить потерю одного из его прекрасных зубов.

– Послушай, Пако, забудь об этом. Когда мы приедем домой, я позвоню своему дантисту. Босс заплатит.

Фернандес невнятно пробормотал самое грязное, какое только смог вспомнить, испанское ругательство и надолго умолк.

Пол улыбнулся и закрыл глаза. Да, подобное выражение, высказанное вслух, может успокоить душу мужчины.

– Скази-ка мне, – вдруг спросил Фернандес. Понимать его было труднее, чем обычно, так как слова с присвистом проходили через дырку от выбитого зуба и застревали в складках носового платка. – Почему, черт восьми, ты влес в эту драку? Неузели ты думал, что я не справлюсь с ним?

Ну, что ты. Я знал, что справишься. Я только подумал, что давненько я не участвовал в хорошей потасовке. А тогда, почему бы и нет?

– Когда мне было тринадцать, я пообещал своей матери, что никогда не буду носить нож. Я дал священную клятву, понимаешь? О-о! – Он сжал пальцы в кулак и нанес воображаемый удар себе тринадцатилетнему, своей матери, священным клятвам. – Что заставляет меня звереть, так это то, что у меня не было возможности схватиться с этим здоровым… Ты вмешался, и мне пришлось драться с другими.

– Я позаботился о нем вместо тебя, разве нет? Сломал ему челюсть. Что, черт тебя дери, еще надо?

Фернандес замолчал и посмотрел на Пола. Наконец он пожал плечами.

– Пол, не злись на меня. Извини. Ладно?

– Конечно.

– Я только хочу узнать, почему ты влез в драку? – Его глаза опять начали наполняться слезами. Он с трудом вымолвил: – Ты ведь не паршивый итальяшка. – Он опять отвернулся к окну и закрыл лицо руками.

– Пако, послушай меня. – Пол обнял худые плечи Фернандеса. – Это была хорошая гонка, правда? Ты вел машину, как сумасшедший. Ты понравился зрителям. Ты понравился той девчонке. А парень был жлоб.

– Пошла она, эта девчонка! – огрызнулся Фернандес.

– Как скажете, мистер.

Несмотря на свое состояние, Фернандес рассмеялся. Быстро вытерев лицо, он бросил взгляд на Пола.

– Ты хороший парень, Пол. Ты мой брат.

– Да, – ответил Пол. – Ты и я против жлобов.

Пол прикрыл глаза в надежде снова уснуть. Он старался не обращать внимания на приступы тошноты и боль в паху. И не думать о Сибил, поскольку именно это еще больше все портило.

Когда бы Сибил ни приезжала в Лас-Вегас – а это можно было позволить себе не часто – она ударялась в такой аскетизм и самоотречение, что ей бы позавидовал картезианский монах. Сибил отказывалась от спиртного, сигарет и мужчин – если в этом не возникала крайняя необходимость. Она пила снятое молоко и поглощала горы сырых овощей, посыпанных пророщенной пшеницей, заедая их порезанным на кусочки яблоком или инжиром. В девять вечера она была уже в постели, и ничто не могло остановить ее – пусть даже сам президент играл в карты за столом или его жена показывала фокусы в гостиной, Сибил все равно пошла бы спать. Утром она вставала в восемь и занималась ритмической гимнастикой, после чего принимала контрастный душ. Затем обязательно гуляла и плавала, большей частью стараясь прятаться от солнца. Днем немного спала и плавала. А с пяти до девяти, ни минутой дольше, позволяла себе быть «на виду».

А причина подобного поведения была до смешного проста: она находилась в стане врагов. Добро бы враг был один, а то, без сомнения, сотня женщин в Лас-Вегасе были так же красивы, как и она. И, разумеется, еще тысяча других, которые, если и не были так же хороши, то достаточно интересны, чтобы казаться безупречно красивыми на один крайне важный вечер.

Если эту причину считать недостаточной, то можно назвать еще одну, заставляющую вести себя именно так: все эти одиннадцать сотен женщин (да еще тысячи две других) алчно жаждали действия.

Сибил не пребывала бы в состоянии отвлеченности и возбуждения, не будь она уверена, что король, а вернее королева, обязательно умрет. Но пусть это будет, думала она, когда мне исполнится сорок. А пока не было причин, чтобы королева умерла такой молодой. В Лас-Вегасе девушка десятком способов может поймать или упустить свою птицу удачи, но полагаться на случай означало наверняка упустить ее.

Отсюда и путь покаяния. Любой самурай, готовящийся к битве, и любой доктор философии, стоящий перед необходимостью отстаивать свою теорию, сразу бы поняли ее. Наделенная от природы превосходным здоровьем и внешними данными, Сибил укрепляла и улучшала их, доводя себя до совершенства. Когда она в конце дня спускалась в холл отеля, у нее были ясные глаза, сладкое дыхание, медленный пульс. Ее чувства так обострялись, что она ощущала опасность за пятьдесят метров, как если бы это было легкое касание прохладного ветерка ее горячей кожи. Мозг ее был отдохнувшим и готовым к действию. Она шла в своей плотно облегающей шелковой одежде, бросая всем открытый вызов и неустанно повторяя самой себе: всякая другая женщина в этом ресторане выглядит рядом со мной старой каргой.

И в общем-то Сибил была права.

В этот особенный вечер она сидела рядом с Ходдингом за длинным столом вместе со многими другими знакомыми ей людьми. Она потягивала снятое молоко и улыбалась. Они с Ходдингом прибыли в отель «Вегас» вчера вечером и провели ночь каждый в своей комнате. Ходдинг уважал ее решительность и даже хотел этого. После того, как они поселились в «Вегасе», Сибил коротко ему сказала: «Вегас – безумно дикое место, он ранит меня и вынуждает прятаться в свою раковину».

Хотя, по мнению Ходдинга, происходило противоположное – она не пряталась, а наоборот, начищала, полировала, холила себя, выставляя на всеобщее обозрение с пяти до девяти. Но это не имело значения, поскольку Ходдинг воспринимал такое поведение как результат ее страшного и задавленного страхом детства. Именно поэтому он принял ее желание спать в разных комнатах с чувством благородного самопожертвования.

Сибил заметила эту жертву, надо сказать, небольшую, освежившую душу Ходдинга и давшую ему повод для бесед во время его ежедневных визитов к психиатру. Она также увидела, что подобный пример ее непреклонности и жесткости был таким убедительным для Ходдинга, что он был склонен думать о ней, как о матери. Случайно это слово слетело с его губ, но Сибил сделала вид, что не услышала.

И сейчас она сделала вид, что не слышит, как Ходдинг, похлопывая время от времени заросшее волосами запястье Баббера Кэнфилда, старается склонить нефтяного короля на свою сторону.

Дальше за столом сидел Анджело Пардо, выглядевший очень значительным, даже несмотря на свой добродушно-скучающий вид. Карлотта Милош, в черном платье с белым лифом, больше похожим на накрахмаленную манишку, была с ним, но, видимо, Пардо начал уставать от этого своеобразного десерта. Более того, он бросил случайный взгляд на Анетту Фрай, сейчас лишь слегка сонливую, сидевшую рядом со своим патроном, Андрэ Готтесманом: голубовато-белая бледность ее кожи резко оттеняли темные волосы и строгое черное платье. Она напомнила Пардо нечто, о чем он не вспоминал с юношества: больше всего на свете он хотел переспать с монашкой. Поэтому он позабыл Карлотту и заговорил с Готтесманом о бизнесе, время от времени скользя по Анетте Фрай своим немигающим взглядом ужа. Он испытывал чувство гордости старика, который снова может любить.

– Если вы и Пардо партнеры, – продолжал Ходдинг, – это должно что-то значить. Я знаю, что это касается не очень больших денег, но все же.

– О чем ты, черт возьми, парень? – Баббер Кэнфилд был задет. – Каждый из нас вложил по полтора миллиона. Для нас это не деньги.

Ходдинг понял, что допустил ошибку, развел руками и извиняюще улыбнулся. Баббер никогда не упускал возможности напомнить ему о большой дистанции между богатеющим и богатым. К несчастью для Ходдинга он родился в эпоху эгалитаризма; все психиатры были бы на стороне Баббера.

– Я имел ввиду, – настойчиво продолжил Ходдинг, – что вы и Пардо занялись этим отчасти шутки ради, и я подумал, что вы могли бы сказать ему: «Послушай, Анджело, старик, как насчет того, чтобы дать моему приятелю, отдыхающему здесь, возможность иметь своего гонщика»?

Баббер, который, как обычно, был усыпан бриллиантами – пальцы, манишка, манжеты, лацканы пиджака – и рука которого, как обычно, лежала чуть ниже спины Клоувер, умудрялся выглядеть строгим.

– Во-первых, – произнес он, – я не помню, сколько раз говорил тебе: полтора миллиона – это не только шутки ради. Да, я могу потерять полмиллиона, и это меня нисколько не обеспокоит. Но в целом каждый должен предвидеть последствия подобных действий. Это первое. Во-вторых, этот Анджело Пардо очень хитрый человечек с очень хорошим нюхом, даже если он всего лишь итальянец. Когда имеешь дело с такими людьми, держи ухо востро или они надуют тебя.

– Но это не выглядит так, что стоит вам каких-либо… Баббер махнул рукой, прерывая Ходдинга, словно это исходило от канючащего игрушку ребенка.

– Скажу тебе правду, у меня с Анджело нет ни единой подписанной бумажки. Ни одной. Но у нас есть договоренность, по которой я не суюсь в его дела, а он в мои.

Считая разговор законченным, Баббер свободной рукой заткнул угол салфетки за ворот и добавил: – Ешь грейпфруты, пока они холодные. Они из долины Рио-Гранде, там растут лучшие грейпфруты в мире.

– Хорошо, благодарю вас, – мрачно произнес Ходдинг. Баббер звучно хлебал ложкой сок, совершенно забыв о Холдинге.

Спустя два часа, как раз перед своим уходом, Сибил увидела Летти Карнавон, направлявшуюся к двери с глубоко простроченной обивкой из искусственной белой кожи и табличкой «Женская комната». Зная, что до начала первого представления Деймона Роума осталось не так много времени, она быстро последовала за англичанкой и нагнала ее перед самой дверью.

– Я была бы очень благодарна, если бы ты оказала мне одну услугу, – сказала, слегка задыхаясь, Сибил, отводя Летти Карнавон в уединенное место.

– Я уже оказала тебе одну, – ответила Летти. Несмотря на слова, ее манера поведения не была неприятна. – Позавчера в Лондоне я видела Тедди Фрейма. Ты не будешь сердиться? Мы с ним такие старые друзья. Практически со школьной скамьи.

Сибил была поражена.

– Я бы никогда не подумала…

– Это не пойдет дальше, обещаю тебе, – дружелюбно сказала Летти. – Это естественно для наших отношений, мы ведь рассказываем друг другу все. Возможно потому, что никогда не любили друг друга.

– И ты знаешь все о гоночном бизнесе? О его контракте с Ходдингом?

– Не правда ли, все это довольно мрачно?

– Мрачно! – воскликнула Сибил. – Боже мой. Это ужасно! – Она помолчала. – Не могла бы ты упомянуть об этом при встрече с Деймоном Роумом?

– Ты хочешь сказать, чтобы я поговорила с этим маленьким смешным итальянцем, который только и знает, что болтать о своем бизнесе? Шипучка, как я помню. Совершенно иная вещь.

– Шипучка? – Сибил удивилась, как если бы Летти была немного не в себе.

– Содовая, я думаю, вы так ее называете. Ну, как, моя дорогая, это ведь идея, не так ли? Деймон говорил, что он очень близок с Ломбардо, Джепетто или кого он там еще называл. Но на самом деле он никогда не занимался этим. Я действительно так думаю, что он не имеет ни малейшего касательства к этому, но что именно ты хочешь сказать?

– Помешать насилию, – сказала Сибил.

– Насилию? Ты сказала…

– Я имела в виду, забыть это, – произнесла Сибил и добавила с отчаянием: – Не тебя. Его. Их. Заставить их остановиться.

– Должна сказать, – протянула Летти, почти закрыв глаза, – что это очень странно. Я почти уверена, что Тедди говорил мне, что ты хотела, чтобы он разорвал свой контракт с молодым Ван ден Хорстом.

– Ну, я хотела… – начала Сибил, но запнулась. Было очевидно, что Тедди Фрейм в самом деле рассказывал Летти все. Она покраснела от стыда.

– Пустяки, дорогая, – Летти потрепала Сибил по руке. – Правда, мне следовало быть более осторожной сейчас. Ты хочешь, чтобы я попросила Деймона поговорить с тем парнем и…

– И сказать Тедди, чтобы он не работал на Ходдинга, – продолжила Сибил, – и тогда все получат все, что хотят, и никто не пострадает.

– А разве сейчас не так?

– Думаю, пожалуй, да, – сказала Сибил, – за исключением того, что мы обе будем чувствовать себя намного спокойнее, если эти бандиты уйдут со сцены. Ты понимаешь, что в автогонках если страдает один, то иногда потери несут многие.

– Ты имеешь в виду, что если бы ты была уверена, что только Тедди Фрейм…

– Я так не говорила и не это имею в виду, – твердо ответила Сибил.

– Извини, – сказала Летти. – Ты совершенно права, что обижаешься. Сегодня вечером я поговорю с Деймоном. – Она помолчала и улыбнулась.

– Все это странно, правда? Примерно как проснуться в середине плохого фильма. Не можешь вспомнить, спала ты или нет, когда на экране были предыдущие кадры.

– Со мной такое часто бывает, – серьезно сказала Летти, – но я и не пытаюсь уже понять, то есть понять, что же является реальностью.

Чуть за полночь Сибил разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь. Она спрятала голову под подушку, стараясь не обращать внимания на стук, но поняла, что это невозможно. Наконец она крикнула:

– Дорогой, я сплю. Будь паинькой.

Стук продолжался, словно ее не слышали. Сибил с большой неохотой скинула ночную сорочку, немного подумав, набросила легкий халат и пошла к двери. В ожидании неприятной встречи она зевнула.

Перед ней стояла Клоувер Прайс. Объясняя причину своего появления, она просто сказала:

– Баббер уехал на всенощную, – и, прежде чем Сибил смогла помешать ей, шагнула в комнату.

– Я действительно спала, – сказала Сибил с нескрываемым раздражением.

Клоувер в своих двуцветных очках и в жестком, как броня, платье из тафты, вдруг произнесла, как бы извиняясь:

– Мне было одиноко. Я немного побуду у тебя. И еще, – добавила она, – я думаю, у меня расстройство желудка. Нет ли у тебя бисодола?