Текст книги "Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости"

Значение слова «извращенец» зависит от контекста

Слова – это живые организмы, эволюционирующие вместе с социально-культурным контекстом. В XII веке, когда появилось слово «извращение», оно означало «поворот», «искажение Божественного порядка», которому подчиняются люди и природа. Содомия, препятствующая процессу естественного деторождения, осуждалась в христианском Средневековье, так же как в XIX веке навязчивой идеей всевозможных гигиенистов и морализаторов стал онанизм. «Мастурбирующий ребенок, гомосексуалист и истеричка» постепенно превращаются в основные мишени добродетели.[171]171
  Рудинеско Э. Наша темная сторона. История извращений. – Париж, 2007.


[Закрыть]

Сегодня слово «извращение» исчезло из психиатрических классификаций,[172]172
  Международная номенклатура: Диагностика и статистика психических отклонений (ДСПО).


[Закрыть] однако до сих пор наше общество возмущается рассказами о случаях инцестуальной парафилии и педофилии. Разговоры об этих ужасах – своего рода способ наслаждаться, прибегая к речевым оборотам, как нам уже объяснили это де Сад и Захер-Мазох. Не стоит забывать и о том, что подобные рассказы, их стереотипичность и предубеждение, которое испытывают в обществе, слыша подобные истории, способствуют распространению в обиходе понятия «извращение» и являются поводом для праведного гнева тех, кто слышит это слово.

Парафилию считают извращением. Существует уголовно наказуемая парафилия, если какой-нибудь ребенок погибает в результате инцеста или педофилии; следовательно, бывает и парафилия, не наказуемая уголовно? Должен ли фетишист, которого возбуждает ботинок его возлюбленной, пойти в комиссариат полиции и рассказать об этом? Следует ли нам подать жалобу, если какой-нибудь сельский каменщик, устав после долгого рабочего дня, расслабляется, наряжаясь в красивое платье со шнуровкой? Надо ли бросить в тюрьму женщину, носящую брюки?

Трудно объяснить тайну сексуального желания, этот настойчивый аппетит к частям тела другого (губам, ягодицам, рукам). Мы часто неправильно истолковываем странные жесты: одним внезапно хочется показать язык, другие, наоборот, плотно сжимают зубы в оскале, третьим нравится прижиматься к чьим-либо плечам, испытывая напряжение в бедрах или ягодицах, – поди разберись!

Ненаказуемая уголовно парафилия не рассматривается как извращение, даже наоборот. Сегодня мы улыбаемся, если известная марка одежды предлагает своим клиентам милые сексуальные игрушки, всей семьей идем в кино, чтобы посмотреть фильм, в котором симпатичная влюбленная пара подвергает друг друга порке, чтобы подогреть желание.[173]173
  Фильм А. Кешиша «Зерно и мул» (2008).


[Закрыть] Никто уже не называет извращениями сексуальные игры, пробуждающие аппетит, которые всего лишь поколение назад подвергались жесткой критике и проклятиям; будучи объявленными психическими заболеваниями, они требовали полицейского вмешательства и срочной госпитализации виновных.

Определение того, что такое извращение, «всегда зависит от социального бремени».[174]174
  Тиньоль Ж. Извращения // Пелисье И., Бренно П. Что изучает психиатрия. – Бордо, 1997. С. 425–427.


[Закрыть] Такой вид парафилии, как фетишизм, рассматривающий в качестве сексуального объекта, например, ботинок, доказывает, что у сексуальной идентичности очень частная конструкция. Иногда это забавно, если партнер решил позабавиться, но иногда это еще и… да, уголовно наказуемо. Связь, разрушающая другого просто для наслаждения разрушителя или не принимающая в расчет существования этого другого, регулярно наблюдается и в ситуациях, не связанных с сексом, и мы можем также определить их как примеры извращенного поведения.

Следовательно, мы можем иметь сексуальный контакт, разрешенный Церковью или предписанный врачами, но при этом подобный контакт становится частью абсолютно извращенной связи. Если вы занимаетесь любовью в естественной позиции, именуемой миссионерской, но при этом думаете о сексуальных игрушках, знайте, что вы, сами не догадываясь, реализуете извращенный сценарий, поскольку в подобной связи нет места другому. «Если она умрет подо мной, я продолжу без нее», как сказал поэт.[175]175
  Жуандо М. Домашний зверинец, сцены супружеской жизни. – Париж («Белая коллекция»), 1948.


[Закрыть]

Добродетельное общество способно даже организовывать извращенные встречи во имя морали. Столетия подряд во Франции, Италии, Испании ночные рубашки разрезались в тех правильных местах, которые позволяли месье зачать ребенка с мадам, так и не увидев ее обнаженной. Ирония заключается в том, что многие женщины вышивали вокруг этого разреза добродетельный афоризм: «Так хочет Бог». Культурный нарратив способствовал возникновению нормальных супружеских связей, когда месье (иногда мадам) оказывался в ситуации хищника: «Я нуждаюсь в частях тела другого, чтобы насладиться и выполнить свой долг». В подобных порочных ситуациях партнеры становятся жертвами культурного нарратива, который во имя морали придает определенный характер связям, в данном случае речь идет о супружеском долге, что означает: кто-то один в паре должен подчиниться другому. Пара прибегает к извращенному акту в ситуации связи, не предполагающей инаковости, когда месье – обычный эякулятор, а мадам – простой приемник спермы. Эти мужчины и женщины редко являются сознательными извращенцами, и все же их сексуальные акты извращены вследствие царящей в обществе определенной морали.

Совсем иной представляется ситуация, в которой оказывается извращенец-Нарцисс, не имевший прежде представления о том, что такое «быть иным».[176]176
  Эйге А. Извращенец – Нарцисс и его партнер. – Париж, 2005.


[Закрыть] Для него существует только один мир: его. Другие – просто тени, паяцы, созданные для его наслаждения.

Пигмалион обожает свою игрушку – статую, которую он только что создал. Он превозносит, словно царицу, женщину-фетиш, которую лелеет, ставя во главу угла свое желание. Но у этой царицы тело и душа статуи, не более того. Все, что имеет значение для Нарцисса-Пигмалиона, – это впечатление, которое производит на него статуя. Думая, что любит, Пигмалион просто пестует в себе чувство, которое вызывают в нем игрушки, созданные им самим и предназначенные для любви. Подобного рода эмпатию – это снова эмпатия хищника – демонстрирует львица, когда она нежно прижимается к еще живому слоненку, при этом пожирая его. Вообще, «в животном мире существует общая тенденция к детоубийству… перекусывая пуповину, мать может, не колеблясь, сожрать свое дитя».[177]177
  Том Р. Гнездо, как барьер // Цирюльник Б. Если бы львы могли говорить. – Париж, 1998. С. 364.


[Закрыть] Когда другой не воспринимается как человек со своим богатым психологическим миром, отличным от моего, когда он всего лишь результат произведенного им на меня впечатления, я легко могу сожрать его, даже превознося. Пигмалион, как многие педофилы, готов стать рабом своей обожаемой царицы, которую он сам и создает: «Я хочу одеть ее, научить хорошим манерам и превратить в настоящее сокровище».[178]178
  Захер-Мазох Л., фон. Венера в мехах // Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха. – Париж, 1967. С. 136.


[Закрыть] Ванда говорит своему любовнику, которого она в этот момент подвергает приятной порке: «Имейте в виду: мне не нравится происходящее».[179]179
  Там же.


[Закрыть] Жертва становится сообщником, если ей хочется быть любимой тем или той, кто унижает и третирует ее. Итак, кто эта жертва? Кто ее мучитель? Кто активен и кто пассивен?

Извращение как следствие коллективной воли

Все «коллективы формируются вокруг убийства»:[180]180
  Фрейд З. (1912). Тотем и табу. – Париж, 1947.


[Закрыть] «Если мы проанализируем любой большой миф о творении, сложившийся внутри любого крупного социума, то обнаружим, что он превозносит основополагающую роль жертвы и ее бездушного убийцы… Жертвенная жестокость формирует общественное сознание на заре его жизни… Геноциды или квазигеноциды, имевшие место в ХХ веке, направлены на поиск козла отпущения… это актуально для любого коллектива, пытающегося развиваться и с этой целью старающегося определить, вокруг чего следует сплотиться: родины, нации, идеологии, расы или религии».[181]181
  Жерар Р. Я вижу дьявола, падающего, как луч света. – Париж, 1999.


[Закрыть] Создать группу или коллектив, полностью зависящий от другого, означает придать извращению оттенок социального феномена!

Принесение в жертву – это ценное подспорье для архаичной социализации: «Все большие мифологические системы… изобилуют отрядами сверхъестественных убийц, способствующих формированию у жертвы ореола святости и ее обожествлению».[182]182
  Жерар Р. Старая дорога, которой идут извращенцы. – Париж, 1985. С. 39.


[Закрыть] Как нам уже дали это понять де Сад и Захер-Мазох, общество может использовать два инструмента, способствующие формированию коммуникации: секс и послушание. Когда сексуальное желание естественно, оно толкает нас в объятия другого, и мы начинаем верить в то, что в сексе есть оттенок сакрального. Однако подобный вывод делается совершенно не случайно – это утверждение формируется благодаря тому, что разрешают или запрещают партнеры; возникает миф, рассказывающий, что мы должны вступить в брак, чтобы наша душа стала принадлежать миру. Послушание же становится социализирующей добродетелью, формирующей законы общества.

Когда, по счастливому стечению обстоятельств, у нас появляется возможность найти кого-то третьего, виноватого в случающихся с нами бедах, мы можем объединиться с другим, чтобы победить этого третьего. Так послушание превращается в общественную силу, позволяющую нам испытать счастье, разделив его с другим, при условии, что мы принесем этого неугодного третьего в жертву, объявив его козлом отпущения.

До того момента, как современные технологии разделили процессы деторождения и получения сексуального удовольствия, секс сохранял свой социализирующий эффект, являясь порывом, направленным на другого. Однако в новом контексте он больше не является чем-то сакральным. Едва заканчивается фаза эмоционального притяжения, секс становится просто игрой, и в этой ситуации другому уже не обязательно быть человеком.[183]183
  Левинсон Ж. Сексуальные извращения // Ожьен Р., Билье Ж.-К. Понять природу сексуальности. – Париж, 2005. № 6. С. 158–162.


[Закрыть]

Глава III
Попугаи Панурга

Повиновение или подчинение?

Повиноваться не означает подчиняться: когда я подчиняюсь, то вынужден слепо делать то, что требует другой, тогда как, повинуясь, я добровольно и с радостью соглашаюсь с тем, что он от меня хочет. В обеих ситуациях необходимо, чтобы развитие чувства эмпатии дало мне доступ к миру другого. Когда другой подчиняет меня, он (она) навязывает мне свое желание и свой закон. Но я добровольно повинуюсь другому, когда понимаю, что мне интересно доставить ему удовольствие, приятно соглашаться с его законом и удовлетворять его желания; тогда как подчиняясь, я вынужден молча соглашаться с тем, что́ мне навязывается извне.

Едва младенцы начинают ходить, они чувствуют себя счастливыми, если им удается убежать, когда их зовут матери или няни. Так они обретают крохотную частичку свободы, самостоятельность на краткий миг, и это сразу же наделяет их ощущением победы или разочарования – в зависимости от того, как взрослый реагирует на это маленькое непослушание. Когда мать благополучна и следит за ребенком, она ловит своего малыша, поднимает его и прижимает к груди, смеясь. Часто сама жизнь и маленькие огорчения учат ребенка, что ему должно быть выгодно повиноваться. Иногда случается так, что малыш больше не пытается завоевать автономию, настолько серьезным оказывается наказание, и тогда он подчиняется. Напротив, иногда ребенок, не имевший ни малейшего опыта столкновения с опасностью, рассматривает волю того, кто мешает ему пересечь опасную дорогу, как источник невыносимого разочарования.

Эта зависимость от объятий другого и его психического мира с самых первых месяцев жизни малыша сталкивает его с проблемой повиновения. В отсутствие другого у меня нет ни малейшего шанса развиваться и просто выжить. Но если другой раскрывает мне свои объятия, я должен соотнести свои желания с его волей. Если я лишен каких-либо привязанностей, я не живу, а иногда и попросту умираю. И наоборот, когда я привязан к другому, я живу, повинуясь его воле. Лишь когда мой любовный голод будет удовлетворен, я начну учиться быть независимым. Именно благодаря той, что заключает меня в объятия и направляет в соответствии со своими правилами, моя тогдашняя зависимость превращается в сегодняшнюю независимость. Эта связь позволяет мне развиваться, проходя путь от полнейшей зависимости в момент рождения до независимости, которую иначе можно назвать автономией. Мой «испытательный срок» зависит от моего психического состояния. Защищенный ребенок пребывает в уверенности, что он способен завоевать мир, тогда как брошенный, не чувствуя никакой защиты, старается найти ее, подчиняясь окружающему миру.[184]184
  Срауф Л. А., Фокс Н., Панкейк В. Привязанность и независимость в ситуации развития // Child Development. 1983. № 54. С. 1615–1627.


[Закрыть] «Моя свобода зависит от той силы, которую дает мне кормилица», – именно так полагает новорожденный.

Способы выражения привязанности те же, что и способы демонстрации зависимости: плач с целью позвать, потребовать близости, стремление прижаться к той, которая кормит, и успокоиться. Это объясняет существование двух типов эмоциональной зависимости: зависимости «доверительной», позволяющей исследовать мир посредством ухода от того, кто обеспечивает защиту (мать, супруг, группа, друзья), и зависимости тревожной, вынуждающей бояться столкновения с любым открытием, поскольку это открытие чревато обязательным присутствием другого рядом и тем, что он все знает о происходящем. Так образуются супружеские пары, страдающие от автономии своей второй половинки. Так появляются матери, которые, полностью посвятив себя заботе о ребенке, прячут его в тюрьму собственной привязанности. Так появляются отцы, которые выражают свою любовь и надежду быть любимыми, все давая тайком. Так появляются младенцы, требующие, чтобы взрослый постоянно находился рядом. Все эти примеры привязанностей являют собой различные типы отношений, показывающие, какой смысл каждая пара вкладывает в слово «любовь» и как она оценивает ее составляющие. Некоторые порхают как бабочки, иные закрываются наглухо, некоторые не могут расстаться с другим и отделиться от него, а кто-то легко отделяется, как только чувствует, что так будет лучше.[185]185
  Силверман П. Р., Класс Д. Введение: в чем состоит проблема? // Класс Д., Силверман П. Р., Никман С. Л. Длящиеся обязательства: новый подход к пониманию несчастья. – Вашингтон, 1996. С. 3–25.


[Закрыть]

Эмоциональная зависимость учит повиноваться, что, в свою очередь, способствует возникновению защищенной связи, тогда как подчинение порождает унижение, заставляющее унижаемого стыдиться самого себя. Лишь Захер-Мазох может парадоксальным образом эротизировать это чувство, ведь он сам приказал Ванде подчинить себя. Эмоциональная связь, в которой один из участников получает выгоду от повиновения другому, возникает в различных дуэтах – например, в паре мать – дитя (в этом случае возникает эмоциональный обмен, напоминающий сексуальную связь). Привязанность отца к ребенку придает зависимости любопытную форму: образ отца способен прогонять страх и внушить ребенку чувство защищенности, даже если отец не присутствует рядом.[186]186
  Гроссманн К. Э., Гроссманн К. Развитие привязанности и психологическая адаптация – от колыбели до могилы // Enfance. 1998. № 3. С. 3–12.


[Закрыть] Некоторые дети (всего от пяти до десяти процентов) в первые месяцы жизни некомфортно чувствуют себя в объятиях матери, если та не умеет ни заставить повиноваться себе, ни утешить, когда ребенок плачет.[187]187
  Бразельтон Б. Т. Компетентность новорожденного и особенности его поведения // Psychiatrie de l’enfant. 1981. XXIV. № 2. С. 375–396.


[Закрыть] Эти же младенцы сразу успокаиваются в объятиях отца или другой женщины. Вероятно, они воспринимают мать как кого-то, кто не умеет их защитить, – возможно, та пережила травму в период беременности: катастрофу, утрату близкого человека, хроническую депрессию[188]188
  Арель Ш. Желание устойчивости. Вслед за детьми // Пеле И. Доклад на тему «Связь, психологическая устойчивость», Брюссель, 30 июня 2008 г.


[Закрыть] или – что сегодня случается все чаще и чаще – была напугана грозным диагнозом (не всегда подтверждающимся), объявленным ей во время ультразвукового исследования.

Даже если и справедливо утверждение, что ребенок, лишенный чувства защищенности, концентрируется на самом себе и тяжело входит во взрослую жизнь, редко можно угадать с долгосрочными прогнозами, поскольку на его психологическое развитие будут влиять и другие факторы.[189]189
  Ван Изендорн М. Х. Представление о привязанности у взрослых, родительская ответственность и связь с ребенком. Метаанализ предугадываемой обоснованности привязанности взрослых к детям: Интервью // Psychological Bulletin. 1995. № 117. С. 387–403.


[Закрыть]

Успокаивающее повиновение

С самых первых моментов пробуждения нашей психической активности повиновение представляет собой эмоциональное взаимодействие, от которого мы получаем большие выгоды, поскольку именно благодаря совершающейся «сделке» мы завоевываем доверие к себе. «Я повинуюсь тебе, чтобы оставаться рядом с тобой, ведь твоя привязанность дает мне уверенность в собственных силах», – мог бы сказать ребенок, чувствующий себя в безопасности рядом с матерью. Напротив, непослушный малыш постоянно стремится убежать от нее прочь – во всех смыслах этого слова; при этом он не выстраивает никаких стратегий собственного существования и слабо просчитывает возможные риски, что увеличивает вероятность его попадания в ситуацию катастрофы. Подчиняющийся ребенок не выбирает сам направление движения, которое ему подходит, – он ожидает, что другой сделает это вместо него и подчинит его своему Закону.[190]190
  Гольз Б. Эмоциональное и интеллектуальное развитие ребенка. – Париж, 1989. С. 84–85.


[Закрыть] Только повиновение позволяет избежать парадокса под названием «условия человеческого существования»: мне необходим другой, чтобы я мог стать самим собой; я не могу уйти ниоткуда, кроме как из того лагеря, где чувствую себя защищенным; я не могу стать независимым, если прежде не соотнесу мои собственные желания с тем, к кому я привязан.[191]191
  Лекамю Ж. Истинная роль отца. – Париж, 2000.


[Закрыть]

Зависимость, внушающая чувство защищенности, вызывает у ребенка ощущение, что он способен справиться с вызовами окружающего мира и быстро отреагировать на неожиданные выпады с его стороны.[192]192
  Срауф Л. А., Карлсон Э., Шульман С. Индивид и отношения: развитие на протяжении детского и подросткового периода // Фандер Д. К., Парк Р., Томлинсон-Кизи К., Уайдахан К. Изучая жизнь во времени: подходы к личности и развитию. Американская Психологическая Ассоциация. – Вашингтон, 1993. С. 315–342.


[Закрыть] «Это зависит только от меня», – произносит ребенок, обретший независимость после того, как вначале он был полностью зависим от других.

Смогли бы мы жить с кем-либо, если бы отсутствовала такая «подушка безопасности», как повиновение? Быть может, в этом случае мы были бы вынуждены бежать прочь, стараясь избежать подчинения, ведь отовсюду мы бы слышали только одно: истории о насилии и жестокости. Итак, чтобы жить вместе и быть членами социума, чтобы избежать историй про насилие, мы должны выбрать для себя стратегию повиновения. В этом случае мы испытаем любопытное удовольствие, поскольку, повинуясь, получим возможность находиться рядом с тем, кто защитит нас, поможет «встроиться» в социальную систему, стать ближе к лидеру. Повиновение выступает в качестве эмоционального «клея», способного сблизить разные по сути, но единые в своем стремлении находиться в одном социальном проекте личности. Если бы на земле жили всего только два индивида, им было бы больно разделяться, и тот, кто хотел бы доминировать, заставил бы второго чувствовать себя униженным. Но появись рядом с ними кто-то третий, и возможность повиноваться ему станет причиной того, что первые объединят силы и постараются лучше выполнять приказы новоявленного лидера. Да, унижение подчинением удается преодолеть; тогда как повиновение иногда позволяет даже победить, увеличивая шансы того, кто представляет наши интересы. Эта социальная связь имеет в большей степени эмоциональный, нежели рациональный оттенок. Эмоциональная и социальная выгода здесь настолько важны, что повинующиеся готовы внимать любым, даже самым абсурдным доводам – при условии, что их повиновение легитимизирует необходимость перехода на сторону отдающего приказы.

Пока я пишу эти строки, я припоминаю старый эксперимент, суть которого сводится к наблюдению за людьми, находящимися в зале ожидания.[193]193
  Эшч С. Эффект группового воздействия на модификацию и искажение фрагментов // Гецков Х. Человеческие отношения. – Питтсбург, 1951. С. 177–190.


[Закрыть] Все места, за исключением одного, занимают подсадные, делающие вид, будто они погружены в чтение газет. Наблюдаемый входит в зал ожидания, где он может сесть на единственное свободное место. Затем он также, следуя примеру остальных, принимается читать. Тем временем организаторы эксперимента запускают в зал через подвальное окно густую струю дыма. Но никто из подсадных не шевелится. Дым становится все более едким и плотным, по залу распространяется запах горящего дерева. Испытуемый начинает проявлять явные признаки беспокойства, однако, видя, что никто вокруг не поддается испугу, он снова, через силу берется за чтение. Когда помещение полностью заволакивает дымом, он наконец решается отколоться от остальной группы и устремляется прочь, оставляя других и дальше читать свои газеты. Недавние исследования в области нейровизуализации демонстрируют, насколько ситуация «держаться вместе» влияет на работу мозга каждого члена группы: когда мы видим, как другие что-то делают вокруг нас, клетки нашего мозга начинают потреблять дополнительное количество энергии, ведь мы собираемся сделать нечто похожее.[194]194
  Риззолатти Ж. Зеркальные нейроны. – Париж, 2008.


[Закрыть]

Лобные доли головного мозга у младенцев еще не способны замедлять рефлексы. До семи лет малыши повторяют жесты и подражают мимике тех, кто занимается их воспитанием. Доказательством может служить игра «сомбреро» – дети обожают надевать эти мексиканские шляпы. Женщина, проводящая эксперимент, проходит мимо двух детишек в шляпах и нарочито неуклюжим жестом сбивает сомбреро с головы одного из них так, что шляпа падает за спину. Ребенок рефлекторно закидывает руки назад. И то же самое делает его товарищ, хотя его собственная шляпа крепко держится на голове.[195]195
  Надель Ж., Бодонньер П.-М. Подражание как способ основного обмена эмоциями между партнерами, 1980.


[Закрыть] То есть «с шести месяцев ребенок демонстрирует подражание другому, напоминающее своего рода эхо».[196]196
  Дело М. Социальные корни психического развития. – Париж, 1990. С. 137.


[Закрыть]

Социализирующее повиновение

Когда ребенку исполняется семь лет, степень развития его головного мозга позволяет тормозить порывы, направленные на подражание. Нейроны по-прежнему искрятся, однако мышцы уже не реагируют на эти импульсы. На данной стадии развития ребенок осваивает язык и получает представление о времени. Стало быть, мы можем сделать выводы о том мире, в котором живет ребенок, изучая его рассказы о тех, кого он любит. Возникает любопытный феномен: ребенок верит в то, что навязывает ему окружение, намного больше, чем тому, что видит своими глазами. Он воспринимает мир через идеи окружающих его людей.

За доказательством далеко ходить не надо, достаточно прибегнуть к простому эксперименту: снять на видео детей в возрасте от трех до семи лет и в метре от них – взрослого, предложив им сыграть в игру «Жак сказал».[197]197
  Ван Гийзенгхем Х., Готье Л. Поступки и проступки в восприятии детей – жертв сексуального насилия // Journal du droit des jeunes. Декабрь 1999. № 190.


[Закрыть] Просматривая через неделю отснятый материал, мы сможем восхищаться тем, какая у этих детей замечательная память. Те, кому от трех до пяти, в точности припоминают все, что «сказал Жак». Важный момент: когда их спрашивают: «Что тяжелее – красное или зеленое?», маленькие гении уверенно выбирают какой-то один цвет. Беспокойство возникает в тот момент, когда мы задаем вопрос: «Бил ли тебя этот месье?» Дети от трех до пяти отвечают: «Да», тогда как видеозапись не фиксирует ничего подобного. На вопрос: «Показывал ли он тебе свой „зизи“»? – большинство детей вновь отвечает утвердительно. Но если проводящий опрос спрашивает в отрицательном ключе: «Он ведь не показывал тебе свой „зизи“»? – дети также отвечают отрицательно. Взрослый не может ошибаться, полагает ребенок, значит, я должен сказать то, что он ожидает от меня услышать. Любые вербальные репрезентации, которые ребенок ловит на лету, зависят от того, что именно говорит взрослый. Несмотря на восхитительную память, ребенок произносит то, что ожидает услышать от него взрослый человек.[198]198
  Цирюльник Б. Можно ли доверять словам ребенка? По мотивам наблюдений Гийзенгхема и Готье // Psychologies, июль – август 2004.


[Закрыть]

Поиск защиты в вербальных репрезентациях объясняет удовольствие разделить чью-либо уверенность. Если мы верим в одного бога, если нас объединяют одни и те же мифы или стереотипы, мы испытываем друг к другу чувство, напоминающее фамильярность. Нам достаточно верить в то же, во что верит тот, к кому мы привязываемся, чтобы ощутить эмоциональную близость. Разделить с кем-либо его представление о мире означает выразить нашу любовь к этому человеку.

Панургово[199]199
  Панург – персонаж романа Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», хитрый и трусливый интеллектуал, наделенный при этом чувством юмора и охотно высмеивающий людские недостатки.


[Закрыть] повиновение обладает невероятной успокаивающей силой, которую сегодня можно обнаружить, если предпринять нейровизуальное исследование. Эксперимент выглядит следующим образом: с помощью магнитно-резонансного томографа специалист наблюдает за импульсами головного мозга испытуемого. Руководитель группы дает остальным знак копировать некий текст. Все принимаются делать это, и зеркальные нейроны в мозге испытуемого настраиваются на выполнение той же операции.[200]200
  Берн Г., Чэпеллоу Дж., Зинк К., Паньони Г., Мартин-Скурски М., Ричард Дж. Нейробиологические корреляты социального соответствия и независимости в процессе психической ротации // Biological Psychiatry. 2005. № 22. С. 463–472.


[Закрыть] Когда участники эксперимента неожиданно перестают копировать текст или допускают очевидные ошибки, испытуемому начинает казаться, что они специально насмехаются над заданием. Он оказывается перед сложным выбором: отделиться от группы, чтобы поступить правильнее, чем остальные, или же последовать общему примеру, намеренно искажая текст. Томограф фиксирует, как миндалевидные тела в этот момент начинают светиться, что доказывает напряженную работу мозга, даже если испытуемый не произносит при этом ни слова. Действительно, любая физическая или химическая стимуляция базальных ганглиев вызывает смешанные чувства тревоги и гнева.[201]201
  Панксепп Дж. Аффективная психофизиология // Oxford University Press, 1998. С. 55.


[Закрыть] Суть эксперимента с копированием текста как раз заключается в вариативности выбора – делать так, как остальные, или наперекор им.

Наименее энергозатратный способ приспосабливания к коллективным действиям – поступать именно так, как остальные. Тогда мы не только не будем испытывать стресс, но и ощутим эмоциональную поддержку окружающих. У любого, кто пытается избежать этого удобства подражания, начинают светиться миндалины головного мозга и вырабатываться гормоны стресса. Мозг беспрестанно сигнализирует человеку – пора понять, почему ты так устал, плохо спишь, сильно нервничаешь. Простой факт разлада с действиями коллектива помещает человека на конвейер эмоционального выгорания. И наоборот, эмоциональная солидарность, согласованность поведения и слов защищают от депрессии и нервного истощения. Однако «рабочая атмосфера порой все-таки способствует обед нению связей… усилению сенсорной изоляции… принятию решений, способствующих отделению от коллектива».[202]202
  Дульбрук М. Феномен СЭВ у проявляющего чрезмерную заботу. – Брюссель, 2003.


[Закрыть] Так возникает физический и психологический коллапс.

Зато какие выгоды сулит нам конформистское поведение! Какое парадоксальное чувство силы мы обретаем, будучи уверены, что наше повиновение способствует укреплению власти лидера, какое чувство интеллектуального превосходства рождается в нас, когда мы повторяем теории Хозяина, и это повторение лозунгов исключает какую-либо возможность диссидентства, дерзкого инакомыслия! Наше общество приучает детей к добровольному послушанию благодаря школе, требующей неподвижности не только от тела, но и от ума, который должен быть направлен только на зубрежку материала, могущего попасться на экзаменах.

Некоторые внушают себе, что они свободны, поскольку систематически сопротивляются происходящему вокруг. Речь в данном случае не идет о неповиновении или даже отделении от коллектива, поскольку (как, например, это происходит у подростков) таким образом эти люди самоутверждаются. Следовательно, им обязательно нужен другой, с которым необходимо быть несогласным. В этом нет вызова – это обычный псевдомятеж – так же бунтует трехлетний ребенок, испытывающий удовольствие от того, что убегает прочь от матери, когда та его зовет.

Освобождение от тех, кто живет рядом с нами, всегда дается болезненно. Галилей, Лютер, Дарвин, Спиноза и Фрейд, сворачивая с автострады привычных теорий, подвергаются агрессии со стороны тех, кого любят и с кем до поры до времени разделяют одинаковые убеждения.[203]203
  Серван-Шрейбер Д. Мозг независимости // Psychologies, сент. 2005. С. 110–111.


[Закрыть] Интеллектуальный панургизм раздает дипломы, образует коллективы единомышленников, научные кружки и секты, заставляя верить, что повторение всеобщих теорий и есть истина. Огромные эмоциональные и социокультурные выгоды, обретаемые в тот момент, во многом позволяют понять, откуда берутся те психические эпидемии, которые дают «заболевшим» иллюзорное ощущение счастья, дружбы, социального роста. Трудно не поддаться этим выгодам, трудно покинуть тех, кого мы любим, трудно обнаружить, что оторван от коллектива, оказаться в ситуации обеднения связей,[204]204
  Дельбрук М. Феномен СЭВ у проявляющего чрезмерную заботу. Цит. соч. С. 122.


[Закрыть] что приводит к депрессии, утрате эмоций и сенсорной изоляции. В контексте, когда коллектив в едином порыве считает себя счастливым, потому что повинуется, личная свобода дается невероятно высокой ценой. В ситуации интеллектуальной стадности каждый служит для остальных доказательством общей безопасности, каждая идея опирается на чью-либо другую идею, и все вместе мы повторяем сентенции, однажды произнесенные обожаемыми нами гениями. Повторяя их, мы уверяемся в том, что они – настоящие сверхлюди.

Интеллектуальная стадность необходима для того, чтобы общаться на одном, понятном всем языке, с общим акцентом, испытывать общее чувство фамильярности, следовать «правильным» веяниям моды, участвовать в общих ритуалах, гарантирующих защиту и саму возможность сосуществования. Однако приятное чувство принадлежности быстро превращается в клановое мышление, и в этой ситуации тотем, которому мы поклоняемся, изолирует нас от других, и мы больше не нуждаемся в чувстве эмпатии, предполагающей умение ставить себя на место другого. Так, утонченная необходимость быстро приводит к сектантству, к извращенной в психосоциальном плане ситуации, когда страдание и смерть других оставляют нас равнодушными: «Мы не можем ставить себя на их место, значение для нас имеет только коллектив как группа единомышленников». Несложное повиновение превратилось в счастье подчиняться, в извращенную общественную мораль.