Текст книги "Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости"

Когда туман, окутывающий наше происхождение, рассеивается, появляется солнце

Туман, окутывающий происхождение ребенка, не вызывает избытка удовольствия и не становится источником чрезмерного страха – он рождает лишь неопределенность и удивление, если вдруг сквозь него случайно блеснет луч света. Конечно, некоторые приемные дети получают определенное удовольствие, занимаясь поисками собственных корней: «Каждый раз, когда я предвкушаю погружение в архивные записи с целью обнаружить какого-нибудь моего кузена, я с нетерпением жду этого события, поскольку оно делает историю моей жизни более длинной и разнообразной, помогает мне ощутить собственную уникальность». Демон происхождения[329]329
  Ле Бра А. Демон происхождения. La Tour d’Aigues, 1998.


[Закрыть] овладевает незначительным числом душ приемных детей (от двух до четырех процентов, не более), однако он оживляет культурные нарративы, помогающие находить свои корни и одновременно выстраивать проект своего будущего существования: «Понять, откуда я родом, это почти как узнать, что со мной было до рождения… Знать, кто я, означает восстановить мою уникальность, связанную с моментом моего появления на свет…» Да, все-таки есть элемент удовольствия в формировании представлений о себе, возникающих в результате изучения истории собственной жизни: «Я родом из Сен-Луи. Мы жили там начиная с XV века». Означает ли подобная самопрезентация расширение границ исторической идентичности?

Знание своих корней может содержать и другие оттенки – отказ от них или сожаление. Дети иммигрантов, говорящие только на языке своей новой родины, с трудом воспринимают информацию о своих корнях, и даже отождествление с собственными родителями для них оказывается затруднительным. И наоборот, те, кто не хочет учить язык и узнавать обычаи новой родины, демонстрируют легкий отказ от ностальгии по собственным корням.[330]330
  Тузиньян М. Социальные и культурные истоки психологических проблем. – Париж, 1992. С. 227–233.


[Закрыть]

Случается и так, что ребенок, не желающий ранить своих новых родителей, пожимает плечами и говорит, что ему вовсе не интересно знать, где он родился. Родители тоже могут лгать, следуя тем иллюзиям, которые рождаются у них, когда они принимают решение усыновить ребенка; эти иллюзии прорастают в их бессознательном. Некоторые женщины, зная, что они не могут иметь детей, решают усыновить ребенка. Подобная «удовлетворительная» гипотеза[331]331
  Лани-Бейл М. Усыновление: невысказанное и неописанное // Le Journal des psychologues. Декабрь 1997 – январь 1998. № 153.


[Закрыть] избавляет их от неожиданного открытия: оказывается, почти все они, начиная с восьмилетнего возраста, так или иначе мечтали об усыновлении! Хотя тогда они, разумеется, не знали о невозможности родить собственное дитя, но в душе у них уже формировалось желание полюбить того ребенка, которого они не выносили.

В целом усыновление может рассматриваться как благо. Для ребенка, попадающего в новую среду, где появляются новые факторы, способствующие обретению им психологической устойчивости, и для родителей, которые осуществляют свое едва осознанное стремление. Обществу также выпадает хороший шанс сделать доброе дело, позволив нескольким семьям улучшить жизнь детей, которая, не будь эти дети усыновлены, оказалась бы не столь проста.

Конечно же проблемы, связанные с усыновлением, все еще существуют, и у основной массы населения они проявляются в значительной степени.[332]332
  Уоррен С. Б. Нижний порог для направления на психиатрическое лечение среди усыновленных подростков // Journal of American Academy Child-Adolescent Psychiatry. 1992. № 31. С. 512–517.


[Закрыть] И даже когда все идет как нельзя лучше, осознание того, что ребенок усыновлен, становится непременным фактором его развития как личности, который будет неизбежно коррелировать с важнейшим вопросом: «Откуда я родом?»

Эпилог
Говорит пугало

«Как-то раз я превратился в пугало… Прежде я был ребенком (подростком, женщиной, человеком, кем-то). Я шел по жизни так себе, ни шатко, ни валко, и вдруг почувствовал, что умер. Но не совсем. Я стал подобен пугалу – с деревянным телом и соломенными руками. Впрочем, вы ведь знаете, это не страшно – пугало страдает меньше человека, пародией на которого является. Но однажды ночью жизнь вернулась ко мне в виде снов, которые я видел когда-то давно, в виде образов и незаконченных фраз, всплеска сумасшедших, но все же более спокойных, чем раздавившая меня абсурдная реальность, эмоций. Я вновь испытал боль от пробуждения жизни. Это случилось, когда вы предложили мне «ужасный инструмент под названием слово».[333]333
  Сартр Ж.-П. Святой Жене – комедиант и мученик. – Париж, 1952. С. 603–605.


[Закрыть]

Одна-единственная жизнь может стать источником тысячи записанных биографий. Нет никакой необходимости лгать, надо просто поменять местами слова, изменить угол зрения, вытащить на свет то, что прежде было скрыто.

Вариации на эту тему, как и разновидности сюжета, подобны припеву. Первый куплет этой песни поется в детстве, когда мы получаем психологическую травму, влияющую на всю нашу дальнейшую жизнь. Произошедшее с нами тогда наделяет особенным смыслом наше нынешнее существование. Благодаря вербальному «инструменту под названием слово» мы вновь переживаем наше прошлое, как будто присутствуем на представлении в театре. Это не означает, что мы пытаемся вернуть то время, нам достаточно покопаться в уголках своей памяти, чтобы выстроить самопрезентацию, а затем выйти на сцену и повторить возникшую в голове историю.

Эволюция подвижна,[334]334
  Селосс М.-А., Годель Б. Эволюция всегда приводит к прогрессу // Словарь идей, рожденных в научном мире. Октябрь 2007. № 412.


[Закрыть] она не линейна, она бурлит, как сама жизнь, совершается в разных направлениях. Принимает различные – непредсказуемые, диковинные – формы, тем не менее подверженные влиянию тысячи нюансов, образующих контекст. Любое развитие – это приключение, и я не вижу причин, почему бы устойчивому новоразвитию не стать своего рода эпопеей. Как во время сильнейшего шторма, когда каждая капля находится там и только там, где ей суждено находиться, повинуется мрачной силе волн, неудержимо влекущей ее в определенном направлении. Эти грохочущие валы детерминизмов объясняют, почему мы наделяем смыслом самые незначительные мгновения нашего существования, не будучи способными придать смысл всему нашему существованию.

Мы настолько сильно сопротивляемся попытке внушить нам когерентное видение мира, что, не колеблясь, обобщаем собственные жалкие истины, пока из них не начнет формироваться абсурдная реальность. Похожим образом мы рассуждаем, когда стремимся объяснить все особенности нашего существования одной удобной нам теорией.

Все диктаторы приходят к власти посредством изобретения нового языка,[335]335
  Пример Дж. Оруэлла. Цит. по // Фоссион П., Режа М.-К., Хирш С. Транспарентность. По поводу нового родительства и тех, кто его отрицает (изд. в 2009).


[Закрыть] мешающего думать о том, что мы – всего лишь полуфабрикат, созданный мыслящей за нас машиной. Как обычно говорит абсолютный лидер, вы имеете право судить о чем-либо только в одном случае – если будете использовать когерентные (то есть находящиеся во взаимосвязи, сцепленные между собой) термины – например, «рыночная экономика» или «эксплуатация человека человеком». Сойдите с этих «межеумочных» рельсов – и не будете поняты, останетесь в одиночестве, покинутые и преданные забвению всеми, осуждаемые и подвергнутые наказанию. Вне общих шаблонных фраз нет ни намека на возможность спасения.

Ленивое мышление оказывается выгодным, поскольку оно позволяет видеть мир однозначным, дает уверенность, являющуюся залогом силы и власти. Слово – предпочтительный инструмент этого беспечного мышления, и произнесение его доставляет произносящему удовольствие. Ни малейшего следа путаницы и суматохи, отличающих мышление сомневающееся. Мыслить так, как надо, означает мыслить небрежно, и это позволяет избежать ненужных рефлексий: другой уже все продумал за нас. Убежденность в том, что Хозяин прав, твердое повторение его слов обеспечивает нам спокойную уверенность в правильности сделанного нами выбора.

Пугало вообще старается меньше думать, это слишком болезненно – строить собственный мир, наполненный жестокими репрезентациями. Если сердце из дерева, а голова – из соломы, меньше страдаешь. Но если пугало встречает на своем пути живого человека, напоминающего ему о том, что в нем тоже где-то прячется живая душа, у пугала снова возникает ощущение боли от пробуждающейся жизни.

Все можно переосмыслить. Когда реальность безумна, слова лишены уверенности. Жизнь, возвращающаяся к пугалу, будет невыносимо болезненной, если только оно само не испытает определенные метаморфозы. Поэзия, театр или философия способны сделать представления пугала о жизни более приемлемыми. Бешенство понимания может трансформироваться в удовольствие изучения, открытия, поиска ада с целью обретения своего кусочка рая, превратиться в умение находить другие живые души.

И тогда пугало начинает говорить, а иногда даже записывать – создавать автобиографию-химеру.