Текст книги "Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости"

Сила и жертвенность

Трансформация граничащего со смертью представления, которое Чан составил о самом себе, помогла ему выжить; такой тип выстраивания эмоциональных связей можно назвать тождеством силы и жертвенности. Спустя тридцать лет, став полноценным членом социума и начав собственный бизнес, Чан не принялся убивать красных кхмеров, с которыми ему приходилось вести дела, – теперь он старался объяснять им, каким безумием был устроенный теми геноцид. Сумев пересмотреть собственную самопрезентацию, Чан попытался изменить и свое отношение к агрессорам и захотел убедить их в том, что они были не правы.

Для возвращающегося к жизни, из которой его вырвала травма, изменение представлений о том, что одно твое присутствие может стать причиной гибели людей, несет в себе элемент мазохизма. Чтобы преодолеть его, Чану пришлось расстаться… с самим собой! Этот маневр вернул Чану душевное спокойствие, позволив ему выстроить новый социально приемлемый само-образ. Сила и самоотверженность позволили Чану жить в ладу с собой!

Использование подобной адаптивной защитной стратегии связано с одной проблемой, которая заключается в следующем: эта стратегия поселяется в подсознании ребенка и становится стилем отношений, которые он выстраивает в дальнейшем. «Чан постоянно занят работой, но его всегда можно попросить о чем угодно, – говорят окружающие. – Он не умеет отказывать». Другая проблема состоит в том, что человек, готовый все отдавать, часто встречает на своем пути того, кто готов все получать. Нередко подобная болезненная связь вызывает у морального мазохиста чувство деперсонализации и приводит к эмоциональному выгоранию, хотя изначально мазохизм мог приносить ему даже по-своему приятные ощущения.

Описываемая стратегия не тождественна процессу обретения психологической устойчивости, поскольку может привести к отрицанию себя и эмоциональному выгоранию.[131]131
  Синдром эмоционального выгорания: актуальный эквивалент прежнего понятия «моральное истощение». Дельбрук М. Синдром эмоционального выгорания. – Брюссель, 2003.


[Закрыть] Подобная защита – извращение, поскольку речь идет о выстраивании связей с самим собой, пусть даже этот процесс возбуждает и придает силы: «Я знаю, как следует теперь действовать, чтобы выйти из состояния, в котором я нахожусь». Это нечто большее, чем копинг-стратегия,[132]132
  Копинг – набор средств и методов, позволяющих индивиду, подвергшемуся агрессии, выстоять. Но если копинг-стратегия подходит для применения непосредственно в момент кризисной ситуации, то устойчивость – это процесс ее последующего преодоления.


[Закрыть] позволяющая преодолеть кризисную ситуацию в самый момент ее складывания (что такое копинг, как не «способ адаптации к шокирующей ситуации»,[133]133
  Полан И., Буржуа М. Стресс и копинг-стратегии преодоления психологических проблем. – Париж, 1995. С. 40.


[Закрыть] «содержащее элементы мазохизма возвращение к жизни»?[134]134
  Розенберг Б. Мазохизм смертельный и сохраняющий жизнь // Сборник монографий «Французского журнала психоанализа». – Париж, 1991.


[Закрыть]). Некоторые камбоджийцы во время геноцида предпочли оставаться абсолютно индифферентными – чтобы меньше страдать! Другие реагировали на происходящее как возбужденные психопаты, желающие убежать куда-нибудь и просто выжить, вот и все. И те и другие имели полное право бороться за жизнь. Процесс обретения устойчивости проявился чуть позже, когда на сцене жизни замаячил мирный жизненный проект. И мазохизм стал свидетельством начала возвращения к жизни. «Моральный мазохизм – это то, что демонстрируют невротики, когда чувствуют, что без мазохизма им никак не обойтись».[135]135
  Розенберг Б. Мазохизм смертельный и сохраняющий жизнь. Цит. соч.


[Закрыть] Итак, мазохизм стимулирует возвращение к жизни и запускает процесс обретения человеком психологической устойчивости, затем он должен сойти на «нет», чтобы не превратиться в упорядоченное и часто используемое извращение.[136]136
  Фрейд выводит понятие «мазохизм» за рамки сексуального извращения. Испытывая смутное чувство вины, субъект наказывает себя, превращает себя в жертву, но не получает от этого никакого удовольствия. Согласно Ж. Лапланшу и Ж.-Б. Понталису («Словарь терминов психоанализа», 1967), определение «моральный мазохизм» является источником заблуждений, поскольку не имеет ничего общего с сексуальными извращениями. Оно характеризует скорее печальную стратегию искупления воображаемой вины. Впрочем, Фрейд пишет также о «материнском» мазохизме, проявляющемся в чрезмерной заботе матери о ребенке, но при этом все же имеющем оттенок наслаждения.


[Закрыть]

Семья и общество, окружающие индивида, способны превратить мазохистскую транзакцию в бессмысленное явление, постепенно теряющее какой-либо смысл, и тем самым помочь индивиду восстановить психологическую устойчивость; но если среда не заботится о том, чтобы помочь ребенку, мазохистский стиль защиты может завести его в ловушку. Когда семья или любой другой социальный институт не нуждаются в жертвенности и чрезмерной силе духа ребенка, тот перестает нуждаться в социальных институтах. Впрочем, мало-помалу чувство эмпатии у него саморегулируется. Переживший травму ребенок придает одинаковое значение собственной личности и личности других людей. Так выстраивается связь, лишенная извращений. Однако нередки случаи, когда приемная семья или интернат используют болезненную, чрезмерную доброту ребенка в своих целях, при этом выражая ему свое презрение.

Чан задавался вопросом: почему его поведение оказывается столь разным в зависимости от среды, в которую его погружала судьба? Будучи добрым по своей сути, он удивлялся некоторым собственным проявлениям, которыми не мог гордиться. В его памяти постоянно всплывал один и тот же вопрос: почему он был так резок с учительницей, которая дала ему понять, что хочет выстроить с ним нормальную эмоциональную связь? Продемонстрированная ею симпатия настолько напугала Чана, что подросток позволил себе грубость… он защищался! «Не люби меня – это опасно для тебя, – мог бы сказать он учительнице. – Более того, ты настолько чудесна, что, раз ты меня любишь, ты показываешь мне тем самым, что я тебя не достоин. Твоя любовь подчеркивает мою заурядность, исходящую от меня опасность, и это заставляет меня на тебя злиться». Подобные «сложные» моменты не соответствовали обычному стилю поведения Чана.

Как-то раз, тридцать лет спустя, проводя спокойный вечер в компании супруги, Чан неожиданно испытал прилив благодарности и сказал ей: «Спасибо, что вышла за меня замуж». Произнеся эту замечательную фразу, Чан вспомнил давний эпизод с учительницей – и вдруг понял, что теперь он может рискнуть и вести себя со своей супругой нежно, а не только стараясь угодить ей, ведь он стал ее достоин! Прежде Чан страдал, стараясь быть сильным, брался за трудную работу, чтобы предложить супруге достойное жилье, которое она так мило украсила! И эта самоотдача, это счастье, которое он обрел, украдкой страдая, заставило его гордиться собой. Преодолев страдание, он почувствовал, что действительно заслужил собственное счастье. Поэтому лишь теперь он отважился быть нежным со своей супругой. Ласковая учительница возникла на его жизненном пути слишком рано. Пережив геноцид, Чан долго не мог никого полюбить. Ему следовало вначале искупить свою вину, приговорить себя к наказанию за преступление, которое он, как ему казалось, совершил, позволив убить всю свою семью. Затем стойко, без жалоб, вытерпеть все новые страдания и таким образом доказать самому себе, насколько он внутренне силен.[137]137
  Вэнтратер Р. Преодолеть геноцид. Попытки научиться жить снова. – Париж, 2003.


[Закрыть]

Подобная стратегия выстраивания отношений, в котором страдание смешивается с привязанностью, дала свои плоды… спустя тридцать лет. Этот отрезок мог бы сократиться и не оказаться столь затратным, если бы окружение Чана и его приемная семья постоянно не одергивали его, не ставили на место, если бы некоторые воспитатели не заявляли вслух, будучи уверены, что ободряют ребенка: «Как можно ожидать от него чего-то иного после того, что с ним случилось?» Даже если аналогичную фразу произнес бы враг, она не оказала бы на Чана такого сильного воздействия – наоборот, в этом случае ребенок мог бы расстаться с созданным им самим у себя образом «предвестника несчастий» и перестать чувствовать себя жертвой. Попытка эмоционального сближения, слова участия оказались столь шокирующими, что Чан отдалился от воспитателей, которые были ласковы с ним, ведь они приговаривали его любить их. Чан обнаружил, что на удалении от симпатичных ему людей он чувствует себя менее уязвимым. Понятно, что Чану нравились безразличные к нему воспитатели и учителя, не замечавшие его и, следовательно, не докучавшие своей любовью. Однако надо заметить, что эмоциональная дистанция отнюдь не тождественна «эмоциональной смерти».

Обстоятельства побудили Чана выбрать тактику избегания, что позволило ему контролировать мир своих эмоций. Слишком большая дистанция вызвала бы ощущение покинутости, а чрезмерная близость, физический и эмоциональный контакт, напротив, привели бы к развитию чувства тревоги, напряженности. Нельзя же любить пугало! Привязанность «издалека» дала Чану то необходимое ему эмоциональное расстояние, на котором он чувствовал себя увереннее, и ему было хорошо.

Существует целый спектр эмоциональных стратегий поведения: булимия чрезмерной привязанности, смакование безопасных связей, почти полное отсутствие эмоционального аппетита в ситуации наличия так называемых избегающих связей, поглощение и одновременное отвращение к связям амбивалентным и – неважно, по какой причине ставшие таковыми, – связи, основанные на чувстве стыда. Установление того или иного типа связей зависит от событий, запечатлевшихся в памяти и составляющих ту самопрезентацию, которой мы пользуемся.

Мы не являемся хозяевами тех смыслов, которыми наделяем предметы. Мы не властны над обрушивающимися на нас стихийными бедствиями. Мы не хозяева историй жизни наших родителей, которые часто способны – если только мы этого добьемся – объяснить нам причины и смысл загадочно возникающих у нас эмоций, нюансы нашей манеры поведения. Мы не управляем реакциями людей из нашего окружения и мнением общества, в котором существуем, о том, что именно с нами случилось. Мы не можем быть ответственны за период ранней коммуникации, в результате которых сформировался наш темперамент, мы чувствительны к одним фактам и с безразличием относимся к другим. И тем не менее сочетание всех хаотичных детерминант рождает тот фильм, в котором мы играем главную роль, называя его «историей всей нашей жизни».

Когда мы боимся собственной семьи, когда нас пугает коллектив, в котором мы живем, эмоциональная дистанция позволяет немного упорядочить наши переживания. Если мы утрачиваем ощущение безопасности, теряем то, что придает нам силы и рождает в нас наслаждение от исследования окружающего мира, тогда мазохистское поведение и чрезмерное самопожертвование способствуют рождению в нас того морального и сильного образа, который позволяет нам вновь вернуть это ощущение защищенности: «Я буду сильнее, чем события, ведь я не боюсь страданий, которые они причинят мне». Испытывая подобное чувство, переживший травму ребенок больше не ощущает себя жертвой обстоятельств – теперь он свободно побеждает все трудности, начинает верить в себя и наконец отваживается задуматься о том, что с ним случилось и как ему жить дальше. Начинается активная работа по обретению психологической устойчивости.

Вестерн или история успеха?

Процесс обретения психологической устойчивости не тождествен истории успеха, это история борьбы за жизнь подвергающегося смертельной опасности ребенка, которому приходится изобретать свою стратегию возвращения к нормальному бытию. Эту ситуацию правильнее сравнить с вестерном. В основе его лежит вовсе не крах или катастрофа, случающаяся в самом начале фильма, – основой сюжета становится борьба, длящаяся определенное время и вызывающая появление на свет порой невероятных решений, часто заслуживающих быть перенесенными на бумагу каким-нибудь действительно талантливым писателем.

В 1944 году Жорж вел спокойную жизнь; ребенок был спрятан подальше от чужих глаз и жил в отважной крестьянской семье в департаменте Коррез, когда части дивизии СС «Das Reich» вошли в Лажье.[138]138
  Гельман Ж. Страсти по выжившему. Неопубликованная рукопись. С. 68.


[Закрыть] Жорж не испугался, когда немецкие солдаты стали требовать у местных жителей еду. Он приносил им те яйца, которые крестьяне обычно подкладывают в курятники, чтобы заставлять кур нестись. На местном наречии эти яйца называют «гарденью́», и они всегда тухлые. Солдаты неизбежно должны были понять это, разбивая скорлупу. Ребенок гордился своим актом «сопротивления», но однажды узнал, что жители деревни Орадур-сюр-Глан были сожжены в церкви обозленными эсэсовцами. Жоржу никто не объяснил, что это преступление совершили другие части танковой дивизии, пришедшие со стороны Монтобана, и много лет он считал, что люди погибли из-за него, ведь он предлагал немецким солдатам тухлые яйца. Мальчик стал печальным, бездеятельным, болезненно послушным: «Я все время боялся поступать плохо. Ведь я уже натворил столько дурного в детстве!» Подобные воспоминания рождают вполне реальное чувство вины и объясняют странное поведение ребенка стремлением искупить ее, равно как и препятствуют сохранению в детской памяти каких-либо других эпизодов из жизни.

Я беседовал об аналогичной ситуации в Ханое[139]139
  Нгуен Тан Лок, Цирюльник Борис, Барт Ни. Общество и ментальное здоровье. – Ханой, 26 июля 2007.


[Закрыть] с молодой вьетнамкой, которой взрывом мины оторвало ногу. В отличие от Жоржа, та ни секунды не сомневалась, что в ее несчастье виновато правительство США, отдавшее приказ ставить мины во время отступления американских войск. Несмотря на тяжесть увечья, она не считала себя пережившей психологическую травму, поскольку ее ментальный мир не был «разломан надвое», она не испытала психологической агонии даже в наихудшие моменты физических страданий. Девушка твердо полагала, что есть агрессор и невинная жертва, и никак иначе.

Следовательно, похожие события могут иметь совершенно разную смысловую окраску в зависимости от контекста. «В реакции жертв центральное место занимает роль, отводимая другим».[140]140
  Джордан Дж. У. «Устойчивые связи» // Джордан Дж. У., Уокер М., Хартлинг Л. Сложность коммуникации. – Нью-Йорк; Лондон, 2004. С. 37.


[Закрыть] В 1942 году Элен было тринадцать лет. Она была парижанкой. Счастье жить в образованной, культурной еврейской семье рухнуло в одночасье, когда мать попыталась нашить девочке на платье шестиконечную звезду. Элен резко ответила, что не собирается подчиняться требованиям немцев. Однажды вечером знакомый полицейский предупредил их: готовится операция против евреев. Элен в испуге схватила младшего брата и бросилась к соседям, а мать принялась торопливо собирать чемодан. Спустившись по лестнице, девочка столкнулась с полицейскими, пришедшими арестовать ее семью. Элен словно озарило: необходимо вернуться и постараться предупредить мать… но было слишком поздно. Кричать? Тогда ее арестовали бы вместе с малышом. На платье у Элен не было никаких «опознавательных знаков». Девочка молча прошла мимо полицейских, ведя за собой малыша. Но потом всю свою жизнь она вспоминала эту сцену: «Если бы я закричала, моя мать не умерла бы… я презирала родителей за то, что они носили звезду… я бросила их…» Обстоятельства ее собственного спасения стали в восприятии Элен тождественны акту предательства, бегству, вызванному эгоизмом. «Я так и не отважилась признаться себе в том, что сделала это, просто чтобы выжить». Чувство стыда заставляло Элен молчать и стремиться искупить свою вину. Выбранный ею сценарий «спасайся, кто может» заставил ее все последующие годы питать отвращение к себе: «Я выжила, потому что струсила… Я думала только о себе, оставив умирать собственную мать». Много лет Элен жила отшельницей. Мало говорила, старалась не попадаться людям на глаза и избегала любых приглашений куда-либо пойти, особенно в те места, где она могла бы получить удовольствие. Она объясняла это себе боязнью стать счастливой, тем, что стратегии ее поведения были заведомо проигрышными и что она навсегда приговорила себя к угрызениям совести в тот момент, когда не решилась крикнуть, чтобы предупредить свою мать, став таким образом соучастницей ее гибели. Это продолжалось до того момента, когда спустя тридцать лет соседка вернула Элен мебель, которую разрешало приобретать после ареста евреев вишистское правительство, проводившее политику «ариизации послушных евреев». За одним из выдвижных ящиков стола девочка обнаружила свой детский дневник. Почти обезумев, Элен стала жадно читать его и узнала, что в возрасте восьми лет она, веселившая всех соседей вокруг, постоянно придумывавшая какие-нибудь штуки, которые могли бы доставить удовольствие другим, уже мечтала пожертвовать собой! То есть еще за пять лет до ареста матери и того позора, которым она покрыла себя, Элен стыдилась самой мысли, что «когда-нибудь сможет быть счастливой». Элен обнаружила несколько записей, которые она сделала когда-то очень давно – благовоспитанная девочка, игравшая на фортепиано, но отказывавшаяся выступать на публике – из страха унизить тех, кто играть не умеет. Уже в детстве в ней стало развиваться стремление к постоянному мазохизму, граничащему с неизбывной меланхолией. Возможно, она продолжала бы чувствовать вину и стыд от желания стать счастливой, даже если бы не началась война. Возможно, Элен всегда наказывала бы себя страхом причинить зло или обиду другим, даже если бы ее мать не депортировали «из-за нее».

Маленький Жорж чувствовал себя виноватым в массовом убийстве, произошедшем в Орадуре, – у детей это бывает достаточно часто; они начинают верить в то, что являются причиной болезни своей матери или что молния ударила в сарай из-за того, что они не слушались родителей. Элен приговорила себя быть виновной в гибели матери точно так же, как раньше, до начала войны, она приговорила себя быть виноватой в том, что хочет стать счастливой, когда вокруг столько людей страдают.

Стало быть, подобного рода травму можно объяснить. Обвиняя себя во всех грехах, придавая слишком большое значение какому-либо трагическому событию, мы отодвигаем в тень возможность нормального развития, которая вроде бы обозначилась. В этих случаях осознание вины влечет за собой появление стратегий, направленных на наказание самих себя, – это необходимо, чтобы чувствовать себя лучше; правда, в случае с Жоржем конъюнктурный мазохизм проявился мгновенно и сошел на нет позже, когда, начав профессионально заниматься изучением орадурской трагедии, он обратился к архивам Шоа.[141]141
  Премия «Коррен» за изучение истории Шоа.


[Закрыть] Что касается Элен, то еще до момента получения ею травмы она уже выстроила своеобразную стратегию поведения, которая в итоге способствовала эротизации ее страдания.

И наступает страдание… Надо ли возлюбить его?

Следовательно, проблема выглядит так: в ситуации потери, бед и страданий, которые в один или другой прекрасный день возникают перед нами, возможны различные стратегии поведения. Можно погрузиться в страдание, можно стараться быть безразличным или выбрать себе роль жертвы. Любая из этих стратегий препятствует выработке психологической устойчивости, поскольку останавливает дальнейшее развитие личности. С другой стороны, превратить свое страдание во что-либо положительное, действовать от противного, стараясь преодолеть его, выстроить какой-либо собственный социальный проект, означает совершить гигантский прыжок с трамплина в сторону обретения устойчивости.

Регулярно прибегающий к мазохизму старается эротизировать свои страдания даже тогда, когда по-настоящему не страдает. Тот, кто прибегает к конъюнктурному мазохизму, старается превратить выпавшее на его долю страдание во что-нибудь другое. До момента, когда случилась орадурская трагедия, в которой он обвинял себя, Жорж не боялся быть счастливым. Тогда как Элен уже пережила эту любопытную внутреннюю инверсию, укрепившую ее во мнении, что счастье не существует без страдания. Обе стратегии похожи – обе они являются реакцией на страдание, однако Жорж ощутил наслаждение, преодолев его, а Элен в конце концов привыкла к себе «страдающей» и полюбила свое страдание.

Таким образом, идет ли речь об мазохистских переживаниях, исполненных аутоэротизма или основанных на морали, всегда можно выделить следующие типы стратегии, определяющие характер поведения страдающего.

• Интерактивные: в повседневной жизни уступать другому, молчать, когда другой говорит, подчиняться его малейшему жесту, даже если другой и не думал отдавать какой-либо приказ.

• Реляционистские: любой жизненный выбор делается с учетом пожеланий другого – где жить, где проводить отпуск и т. д.

• Экзистенциальные: смысл жизни мазохиста – в счастье другого; лишь удовольствие, испытываемое другим, имеет какое-либо значение.

Когда-то шевалье Крафт-Эбинг набрался смелости и рассмотрел извращенные тенденции «как болезнь, а не как порок»,[142]142
  Морон П. Мазохизм // Бренно П. Словарь человеческой сексуальности. – Бордо, 2004. С. 392–394.


[Закрыть] вдохновив другого писателя, жившего в Вене в ту же пору, шевалье Леопольда фон Захер-Мазоха. Фрейд подхватил это знамя, чтобы с помощью идей Крафт-Эбинга выстроить свою фундаментальную теорию сексуальности,[143]143
  Фрейд З. Три очерка по теории сексуальности (1905). – Париж, 1949. С. 73.


[Закрыть] проявляющейся в том, что человек испытывает наслаждение вследствие унижения или страдания. Очень скоро Фрейд заявил, что подобный сексуальный мазохизм является нормой поведения всех маленьких детей, а моральный – всех женщин, обожающих это состояние;[144]144
  Фрейд З. Экономическая проблема мазохизма // Revue française de psychanalyse. 1928. № 2. С. 211–223.


[Закрыть] сегодня эту идею терпеть не могут феминистки. Концепция Фрейда была забавным образом опошлена – и на сцене возник богач, наряженный лакеем, стоящий на четвереньках и избиваемый проституткой. Такие сексуальные игры, конечно, существуют, однако, когда вы встретите настоящего мазохиста, вы восхититесь! Он настолько любезен и смел, что вы будете сражены им наповал! Вы ведь еще не знаете, какие страдания причините ему, позволив начать ухаживать за собой, пригласить куда-нибудь и заняться любовью.

Как правило, маленькие мазохисты, как и садисты, хорошо воспитаны. Они происходят из полной, культурной семьи, где оба родителя любят друг друга и в достаточной мере социализированы. И все же эмоциональное истощение, пережитое родителями, повлияло на развитие у их детей чувства эмпатии. Собственно, это та же схема, что и в случае с будущими террористами, палачами и философами-экстремистами. Даркье де Пельпуа, комиссар по делам евреев в период с 1942 по 1944 год, был благовоспитанным мальчиком, окруженным любовью матери и отца, мэра города Кагор.[145]145
  Кэллил К. Дурная судьба. Забытая история семьи и родины. Цит. соч.


[Закрыть] Почти все подсудимые Нюрнбергского процесса происходили из порядочных семей и были любимы родителями.[146]146
  Гольдензон Л. Нюрнбергские интервью. Цит. соч.


[Закрыть] Маленький Леопольд фон Мазох родился в 1836 году в Центральной Европе, национальный вопрос был тогда актуален и требовал незамедлительного решения; он провел детство в Праге, в прекрасном доме, принадлежавшем его родителям. Отец мальчика был богатым и образованным чиновником высшего ранга, проводившим много времени в компании супруги и преданных, уважаемых слуг. Отец благодушно терпел выходки сына: в возрасте двенадцати лет Леопольд решил поддержать угнетаемое меньшинство и поднялся на пражские баррикады (1848), таким образом сделав нечто подобное тому, что делали еврейские певцы в Польше или охотники из Коломыи, убивавшие медведя холодным оружием – ножами, дабы, исхитрившись, теснее прижаться к зверю в момент убийства.[147]147
  Захер-Мазох Л. Галицийские рассказы. Дон Жуан из Коломыи. – Париж, 1963.


[Закрыть]

Пора «воспитания чувств» для Леопольда наступила в четырнадцать, когда Адель, его симпатичная учительница, одетая в отороченный мехом полушубок («кацавейку»), буквально загипнотизировала его своей яростью: «Чем больше злилась Адель… тем большее восхищение охватывало меня… чтобы наказать меня, она приказала мне встать на колени… я испытал стыд, но в то же время был счастлив… но был бы счастлив намного больше, если бы она разрешила мне поцеловать краешек своего маленького ботинка, носок которого барабанил по полу от того, что она была разгневана».[148]148
  Мишель Б. Захер-Мазох, 1836–1895. – Париж, 1989. С. 46.


[Закрыть] Впоследствии в своих романах он опишет эротические сцены, связанные с мольбой, обращенной к госпоже «в красной шелковой накидке, подбитой горностаевым мехом»:[149]149
  Там же. С. 155–156.


[Закрыть] «Унижай меня, чтобы я мог насладиться моим счастьем… бей меня ногами… отхлестай, если это доставит тебе удовольствие». Счастье непереносимо, если столько людей вокруг страдают. Но если я страдаю вместе с ними, значит, я заплатил за него, я имею право быть допущенным к телу, чья красота пугает меня. Мазох пишет: «Все мои романы… являются порождением моей жизни, омыты кровью моего сердца»,[150]150
  Мишель Б. Захер-Мазох, 1836–1895. – Париж, 1989. С. 8.


[Закрыть] практически признаваясь в том, что он показывал в них собственные фантазмы. Как и Элен, мешавшая себе быть счастливой, он заставлял себя страдать, чтобы быть наравне с теми, кто действительно страдает, и, наказывая себя за счастье, он чувствовал, что наконец-то достоин его.

Можно говорить об извращении, поскольку один из двух оппонентов в этой связи не воспринимается как человек. Страдание настолько завораживало Элен и Леопольда, что они решили: для того чтобы заслужить счастье, им суждено страдать! Для Чана и Жоржа – братьев по моральному мазохизму – имел значение только другой. Психологические травмы, ввергшие их в состояние агонии, заставили их считать, что живет только другой, а не они сами. В обоих случаях развитие эмпатии сопровождалось препятствиями. «Я чувствую, что существую только ради удовольствия, испытываемого другим», – думает, взрослея, обыкновенный мазохист. Тогда как мазохист, переживший травму, добавляет: «Только другой существует, а я, пугало, почти мертв, меня нет».