Текст книги "Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости"

Глава II
К радости извращенцев

Три подходящие причины для убийства

Поиск смысла свидетельствует о пробуждении психической жизни. Не важно, кто обидчик – вулкан, разлившаяся река, враждебное племя или сосед, – во всех случаях подвергшийся нападению чувствует себя лучше, увереннее и испытывает меньшую скорбь, как только он начинает анализировать поступки своего обидчика и пытается понять их, чтобы таким образом действеннее защитить себя. Изначально жертва словно загипнотизирована всем, что исходит от агрессора. Малейшее вздрагивание кратера, едва заметный подъем воды, неуловимые изменения в поведении врага становятся свидетельством очередного враждебного выпада… И чтобы спастись, жертва начинает узнавать своего обидчика. Ведь понять угрозу – это как понять болезнь; необходимо научиться ее контролировать и перестать идентифицировать себя с агрессором, при этом непрестанно думая о нем.

Можно сказать, что существует три подходящие причины для убийства:

• в защитных целях;

• в соответствии с почти неуловимой логикой преступления;

• в ситуации преступлений на почве страсти, когда смерть становится решением проблемы.[74]74
  Кидер М. Цит. по: Маннони П. Логика терроризма. Париж, 2004.


[Закрыть]

Четыреста или пятьсот тысяч человек были согнаны в Варшавское гетто 16 ноября 1940 года; голод, тиф, случайные убийства на улицах и депортация постепенно уничтожили большую часть узников, и тогда горстка выживших восстала. На черном рынке они купили тридцать револьверов – ни одна политическая группировка, ни одна партия не захотела снабдить их оружием. Имея на руках только эти тридцать револьверов, евреи все равно подняли восстание, продолжавшееся с апреля по май 1943 года, «просто чтобы умереть как люди»;[75]75
  Кен Л. Детство в Варшавском гетто. Париж, 1997. С. 136.


[Закрыть] против них были брошены тридцать тысяч солдат с пулеметами и огнеметами и танки. Лишь около ста восставших остались в живых, однако народы стран, перемолотых нацизмом, обнаружили, что немецкая армия не является непобедимой силой, как это казалось раньше. Принеся себя в жертву, восставшие подали сигнал к началу общеевропейского движения Сопротивления.

Умышленное преступление порой имеет одновременную политическую и эмоциональную окраску. Чем ужаснее теракт, тем более вероятна яростная реакция потенциальных жертв; выбирая своими мишенями мирных людей, террористы рискуют навлечь на себя их гнев, и тогда нейтралитет со стороны жертв перестает быть возможным. В начале войны в Алжире ФНО[76]76
  Фронт Национального Освобождения.


[Закрыть] совершил несколько отвратительных нападений, чтобы спровоцировать ответные действия противника, не менее устрашающие.

Николя, молодой парижанин, хотел, чтобы Алжир обрел независимость. Его прадед, сирота из Бретани, был «депортирован» (как выражались французские власти в XIX веке) в Алжир, чтобы стать фермером.

Николя защищал алжирцев до того момента, пока не обнаружил тело своего лучшего друга, замученного до смерти. Потрясенный, испытывая крайнее возмущение, он заявил: «Если какая-нибудь алжирская семья окажется рядом со мной, пусть даже она будет абсолютно невинна, я убью всех ее членов». Отреагировав подобным образом, он невольно попался на удочку ФНО, желавшего тем самым радикализовать конфликт. Когда мы уверены, что выиграем войну, любые переговоры кажутся предательством. Мы сопротивляемся, убивая тех, кто хочет нашей смерти, но превращаемся в террористов, убивая невинного, чтобы заставить его близких играть в наши политические игры.

Довольно редко террористы считают себя таковыми, кроме разве что Робеспьера, Сен-Жюста, Гитлера, Сталина, Карлоса или Каддафи (для которых необходимость убивать тех, кто не разделяет их идеи, стала политической стратегией). Большинство же считают себя защитниками справедливости… и только ее! Когда группа Штерна захотела создать на палестинской территории, в то время находившейся под действием британского мандата, свое государство, ее члены 22 июля 1946 года совершили взрыв в отеле «Кинг Дэви д» в Иерусалиме, использовав триста пятьдесят килограммов взрывчатки, в результате чего погиб девяносто один человек и еще семьдесят получили ранения – это были англичане и палестинцы.[77]77
  Эндерлен К. Огнем и кровью. – Париж, 2008. С. 224.


[Закрыть] Совершившие теракт – «патриоты, а не террористы», – сказал Менахем Бегин.[78]78
  Бегин М. Восстание. – Париж, 1951.


[Закрыть] Несколько лет спустя Арафат уточнил: «Того, кто борется за правое дело и освобождение своей страны… нельзя назвать террористом».[79]79
  Арафат, цит. по: Маннони П. Логика терроризма. С. 20.


[Закрыть]

Все экстремисты сходятся во мнении: чтобы навязать окружающим собственную волю, необходимо внушить им ужас, который становится мощным оружием. Любое соглашение, ограничивающее военные действия, делая их более «цивилизованными», уменьшает значение поставленной цели. Недостаточно просто убивать – необходимо подвергнуть окружающих устрашению, превратив ужас в театральное действо. Ничто не должно помешать торжеству ужаса. Цена, которую за это приходится заплатить людям, незначительна, если сравнивать ее с масштабом цели, оправдывающей любые средства: «Этика – тормоз, который не должен связывать руки террориста».[80]80
  Матеи Ж.-Ф., Розенфельд Д. Цивилизация и варварство. Размышление о сути современного терроризма. – Париж, 2002. С. 25.


[Закрыть] Поэтому стрелять наугад по толпе в аэропорту Тель-Авива или по прохожим на парижской улице Розье, взорвать здание в Бейруте, чтобы убить двести девяносто девять французов, не являвшихся врагами тех, кто их убил, взять восемьсот зрителей в заложники в московском театральном центре «Норд-Ост» не очень большое преступление, полагает террорист, «ведь я защищаю свои права, свои интересы, свои идеи». Реальность стирается, остается лишь идеал. В этом случае террорист опирается на идеи Главаря, Мстителя, Философа – тот высший разум, который легитимизирует его действия; так же поступает влюбленный, добиваясь женщины своей мечты. «Любовный гипноз, подчинение лидеру»[81]81
  Добеш Ж.-Ф. Идеал // Пелисье И., Бренно П. Объект изучения в психиатрии. – Париж – Бордо, 1997.


[Закрыть] – именно так можно охарактеризовать состояние ума этих нарциссов, влюбленных в своего всемогущего лидера и подчиняющихся только ему. «Нарциссизм детского „я“ раскрывается в идеальном „я“ великого лидера, который отныне становится легальным хозяином внутреннего мира подростка».[82]82
  Фрейд З. Введение в нарциссизм (1914) // Берже Д., Лапланш Ж. Сексуальная жизнь. – Париж, 1969.


[Закрыть]

Подчиняться, чтобы торжествовать

Эта стратегия подчинения приводит к опьянению собственными силами. «Я не слишком велик, у меня нет четких идей, убеждений, которые могли бы вдохновить меня, – думает тот, кто решил стать террористом. – Я веду не-жизнь, в ней нет места радости или несчастью. Все идет гладко, и от этого я страдаю. Если я вдруг встречаю человека, которым начинаю восхищаться, по мне словно проходит ток. Философ, политик, загадочный лидер пробуждают во мне дремлющий до сего момента нарциссизм и порождают страстное желание идеализма.[83]83
  Дебре К. Любовь, сексуальность и личностные расстройства. – Тулуза, 2007.


[Закрыть] Он очаровывает меня, я восхищаюсь его идеями, его убеждениями, не требующими доказательств, ведь они принимаются мной на веру. Он говорит, и я повинуюсь. Подчинение его величию и величию его идей поднимают меня на его высоту, ибо, повинуясь ему, я разделяю с ним его победу, его славу. Подчиняясь его логике, я открываю в себе ту силу, о существовании которой доселе не подозревал. Изучая его заветы, я осознаю: мои мысли становятся более четкими, упорядоченными. Восхищаясь им, я растворяюсь в Нем, и моя возвышенная страсть не знает границ: во имя него все возможно! Он – Благо, Доброта и Справедливость, следовательно, умереть или убить за Него значит защитить его мораль. Я предоставляю ему абсолютную власть над собой, поскольку в ответ испытываю освобождающее возбуждение, счастье больше не принадлежать себе, но пребывать в Нем в жизни и смерти».

Все эти «аргументы», значащие не более, чем любые другие слова, позволяют нам вступить в мир, где нет места иному, и мое «я» вырастает настолько, что не оставляет шанса интересам, планам и всему остальному, что, казалось бы, принадлежит миру людей, окружающих меня. Отсутствие эмпатии становится своего рода извращением, которое проявляется в том, что субъект влюбляется в самого себя, обожая лидера, представляющего его интересы.

Когда обстоятельства гасят психическую жизнь, идет ли речь о травматическом оцепенении, обществе, замолчавшем под властью тирана, или неспособности человека найти смысл собственной жизни, возникает благодатная почва, на которой произрастает терроризм. После стихийного бедствия, войны, экономического коллапса, культурного обнищания, приводящих к обеднению смысла жизни, наступает тот самый, близкий к паранойе момент, как бы дающий толчок к возврату в нормальную жизнь.

Самое простое объяснение, позволяющее восстановить рухнувший мир, таково: всему виной бредовая логика, направленная на поиск козла отпущения, виноватого во всех бедах. Назначение виновного подсказывает удобное терапевтическое решение: принести его в жертву! «Мишле (1862) объявил ведьмой свою соотечественницу в то самое время отчаяния, когда власти (принц, судья, епископ) были бессильны что-либо предпринять».[84]84
  Маннони П. Логика терроризма. – Париж, 2004. С. 141.


[Закрыть] Неважно что, лишь бы не пустота, ведь психика страшится пустоты, а страх приносит облегчение в том случае, если придает окружающему миру хоть какую-то форму, пусть даже эта форма оказывается бредовой и не имеющей ничего общего с реальностью. «Терроризм заставит нас пожалеть о войнах прошлого… случится еще много насилия, прежде чем наступит примирение…»[85]85
  Жирар Р. Завершить начатое Клаузевицем. – Париж, 2007. С. 97.


[Закрыть] «Что ни говори, достойная победа, если в результате использования варварских методов мы потеряли смысл жизни».[86]86
  Жирар Р. Апокалипсис может быть мягким // Le Figaro, 8 ноября 2007 г.


[Закрыть] На обычной войне простой солдат, участник движения Сопротивления убивает ради жизни, тогда как террорист убивает ради смерти, чтобы кто-то другой, более великий, мог существовать дальше; умереть, чтобы убить, пусть только представляющий его живет и побеждает! Подобная бредовая логика не является признаком психического заболевания, скорее она свидетельствует о психосоциальных проблемах, под воздействием которых человек превращается в величественного Нарцисса, способного реализовать все его мечты.

Это объясняет цепочку действия террористов: однажды, пользуясь стыдом или отчаянием подростков, военный, религиозный, интеллектуальный лидер задает им вопрос: «Кто хочет умереть во имя моей победы?» Эта фраза становится даже для хорошо воспитанных в тоскливой рутине не-существования подростков подобной удару грома. Великий экстаз вдыхает в них жизнь, которую они готовы немедленно предложить обожаемому ими лидеру. После того как эти герои выразят свою радость, любовь и праведное негодование, лидер наделяет их будущую гибель высоким смыслом. Называя их мучениками, он переносит ярость подростков на того, кто должен стать их мучителем, что, в свою очередь, легитимизирует ответное насилие других кандидатов в мученики. Таким образом, создается отряд несчастных, униженных и лишенных всякой надежды. Окружение лидера уже готово назвать этих безымянных воинов, отправленных на смерть, героями, повторить это во время их похорон, а затем полностью забыть о них.

Террористические организации сильно отличаются от традиционной армии или отрядов ополчения, поскольку добровольно собираются вокруг почитаемого лидера и презирают все человеческое. А лидер, вызывая у подростков чувство восторга, заставляет их умирать, чтобы их чудесная жертва заставила следующие отряды несчастных идти на смерть – словом, все как обычно.

Невозмутимый террорист

Решение проблемы «психология терроризма» имеет некоторые особенности. В большинстве случаев если мы говорим о террористе, то имеем в виду человека, не страдающего нервными, психическими расстройствами либо травмами, чье существование приводит к совершению извращенных действий, притом что сам он вовсе не извращенец. Подобные психические особенности традиционно исследуются с помощью теста Роршаха.[87]87
  Тест Роршаха основан на демонстрации чернильных пятен, представляющих собой случайные фигуры, пациенту. Пациент толкует образы по-своему, что позволяет понять, каким он видит окружающий мир.


[Закрыть] Некоторые взятые под стражу террористы, прошедшие этот тест, были изучены двумя независимыми группами психологов – в Бургундии и Нанси.[88]88
  Бенони Э., Булмани М. С., Тише К. де. Клиническое исследование, направленное на оценку психопатологических отклонений у заключенных террористов. Тише де К. Клинические исследования извращений. Диагностика и наблюдения. – Рамонвилль-Сент-Ань, 2007.


[Закрыть] Опрошенные молодые люди имели жен, детей, происходили из больших семей с хорошими традициями, получили надлежащее образование и не продемонстрировали никаких психических или социальных отклонений. Результаты теста Роршаха не выявили у них никаких признаков патологий, и тем не менее все наблюдатели подчеркнули удивительное отсутствие у этих людей раскаяния.

Совершив чудовищные преступления, они спокойно рассказывали о том, как убили десятки человек, взорвав бомбы в общественных местах. Помню одну из террористок – красивую палестинку, с улыбкой вспоминавшую, как она взорвала бомбу во время свадьбы, убив сорок человек, восемь из которых были детьми. Она безо всяких «вокруг да около» излагала подробности, абсолютно невыносимые для слушавших ее не-террористов. Это спокойствие духа свидетельствует об отсутствии реляционного компромисса. Не нуждаясь в общественном признании, террорист следует своей собственной репрезентации независимо от эффекта, который вызывают его действия у окружающих. Нарцисс, если ему необходимо умереть, ни секунды не станет сомневаться и сделает убийство (и собственное самоубийство) еще более грандиозным. «Я абсолютно не страшился боли, которую мог бы причинить себе, реализуя свои желания, ведь единственное, что имеет для меня значение, чувство экстаза, наполняющее мой внутренний мир при мысли о том, какой чудный план действий я составил». Подобная извращенная риторика[89]89
  Перрен Ф. Послесловие к книге: «И что теперь, папа? Проблема устойчивости». – Бордо, 2004.


[Закрыть] показывает, что мир такого субъекта – поле его собственных устремлений, которые он всеми силами пытается воплотить. Эта риторика не помогает дальнейшему развитию – она носит циклический характер. Террорист обнаруживает свое ясное желание убивать, только когда ему представляется возможность совершить теракт. В обычной жизни этот господин (или госпожа) вовсе не извращенец(ка), он (она) считается с мнением близких, может смирять те побуждения, которые, как он (она) полагает, будут отвергнуты обществом. Когда теракт имеет социальную ценность, террорист с восторгом прибегает к этому средству, ему легко об этом говорить, он получает даже некоторое удовольствие от провокативности самой ситуации и таким образом успокаивает себя.[90]90
  Тише К. де. Клинические исследования извращений. Цит. соч. С. 120.


[Закрыть] Так уникальный психосоциальный контекст порождает эмпатию, характерную для типичного хищника-извращенца: когда орел охотится за добычей, он ставит себя на ее место, только чтобы лучше понять, как добыча будет себя вести, стараясь скрыться и тем самым быстрее схватить ее. Но подобную эмпатию нельзя назвать тотальной, поскольку орел, ловя мышь, не представляет внутренний мир своей добычи, он не печалится о мышатах, которые осиротеют из-за него.

Хищница, взорвавшая бомбу на свадьбе, наслаждалась болью, которую она причинила, рассказывая об ужасе, вызванном ее действиями, однако ей было все равно, к каким последствиям привело убийство сорока человек, из которых восемь были детьми. «Мне не нужно соотносить себя с ними, их мир для меня абсолютно чужой, – заявила юная террористка. – Я смеюсь над вашим мнением, мне нет нужды раскаиваться, поскольку ваш мир оставляет меня равнодушной; я забавляюсь, когда вижу, как ужас от осмысления моего поступка появляется у вас на лицах, это доставляет мне истинное наслаждение». В ее ситуации инаковость оказалась настолько незначительной, что убийца вряд ли признавала существование подобных себе и их право на жизнь.[91]91
  Шабер К. Психоанализ и проективные методы. – Париж, 1998.


[Закрыть] Садомазохистская трансгрессия проявляется только тогда, когда террорист спокойно говорит о «сожженных трупах или зарезанных детях». Можно сказать даже, что причины, заставляющие этих людей испытывать счастье от содеянного, в большей степени свидетельствуют о склонности к психопатии, нежели к извращениям. Происходит следующее: эти (изначально) не-извращенцы с радостью подчиняются ситуации, которая в итоге их извращает. Они настолько зациклены на собственных убеждениях, что даже не способны установить с врагом какую-либо – пусть самую незначительную – эмоциональную связь. «Я прав, – думает террорист, – и это нормально, что я устраняю тех, кто не подчиняется моим доводам. Существует только один мир: мой! Не может быть ничего иного, кроме моих желаний и суждений». Стало быть, принципиальной характеристикой образа мыслей самовлюбленного извращенца является представление о мире без вариаций.[92]92
  Эйге А. Сексуальные извращения, извращения моральные. Наслаждение и доминирование. – Париж, 2001.


[Закрыть]

Желание катастрофы

Когда воюют две армии, все предельно ясно: вот тот, кто нас защищает, а вот – тот, кто убивает. Следовательно, у каждого есть возможность в этой ситуации стать солдатом, партизаном или беженцем. В террористической войне враг – повсюду, невидимый, возникающий ниоткуда и неожиданно наносящий удар, его сложно отличить от остальных до того момента, когда он проявит себя, и поэтому каждый подпадает под подозрение,[93]93
  Гросс Ф. Расширение поля безопасности: какие вызовы нас ожидают? // Шантр Б. Терроризм против войны. – Париж: Центр Жоржа Помпиду, 2007.


[Закрыть] даже симпатичный сосед, который вдруг оказывается совершенно не таким, стоит вам только узнать, что он установил бомбу в помещении, где собрались скауты в возрасте двенадцати – тринадцати лет. Когда среда, в которой существует человек, оказывается бедной и бесцветной, когда соотнесение себя с той или иной социальной группой почти невозможно, когда жизнь больше не озаряется яркими ритуалами праздников, а встречи перестают иметь какой-либо смысл, когда будущее становится похожим на пропасть, наступает момент паранойи, дающий коллективу толчок к дальнейшему существованию. Именно безразличная среда, окружение, не помогающее человеку обнаружить отличия между ним и остальными, объясняет его желание катастрофы, являющейся результатом стремления к обретению определенной идентичности. «Катастрофа подталкивает память к преображению».[94]94
  Жеди А. П. Желание катастрофы. – Париж, 1990. С. 136.


[Закрыть] «Теперь я должен определить, кто я есть, что я хочу и чего стою», – мог бы сказать террорист, настроенный на самого себя.

Когда среда не структурирована – в результате разрушения коллектива или из-за того, что рутина провоцирует психическое отупение, – любая, особенно болезненная травма пробуждает сознание, дает толчок к дальнейшему существованию, заставляет искать свое место в истории: «Теперь я – тот, кто пережил глубокий разрыв и участвовал в каком-то значительном событии, я уже что-то значу!» Эта необходимость травмы объясняет, почему среди террористов столько милых и любезных убийц, которых рутина повседневного существования сделала безвольными и безжизненными. Часто бывает так, что жизнь человека оказывается под влиянием экономического коллапса или подчинена режиму, навязанному оккупационными войсками. Никаких радостей, надежд на встречу с кем-либо, только пустота небытия, и вдруг экстатическое Откровение: «Ты умрешь, убивая во имя лучшей жизни!»

Можно понять, когда убивают бедняки – потому что не могут жить дальше, такое иногда случается. Но удивительно, как много, например, среди радикальных исламистов врачей: Жорж Хабаш – педиатр, выбросивший в море парализованного туриста в инвалидном кресле; Махмуд аль Захар и Аль Завари – студенты-отличники знаменитого факультета медицины Каирского университета; Абдель Азиз Аль Рантиси – тоже педиатр,[95]95
  Махфуз Азам. Свидетельство, опубликованное в «Le Monde» 12 октября 2001 г.


[Закрыть] как и еще семеро других, готовившихся устроить взрывы 3 июля 2007 года в Лондоне и Глазго. Среди пяти миллионов доносов, найденных во Франции в период освобождения, многие принадлежат будущим преподавателям медицины, отправлявшим на смерть своих руководителей-евреев, чтобы занять их место и сделать блестящую карьеру. Авторы этих писем убивали, чтобы жить лучше, – только их желание имело для них какое-либо значение. Такие же доносы отправляли соседи евреев, рассчитывавшие на небольшую компенсацию в размере семидесяти пяти евро (по нынешнему курсу) за ребенка и трехсот за взрослого.[96]96
  Левертовски К. Смерть или евреи. – Париж, 2003.


[Закрыть] Самый известный убийца Аушвица, добрый доктор Менгеле был приятным собеседником, читавшим Ницше, слушавшим Баха, а в рабочее время пытавшим детей.

Все эти самовлюбленные Нарциссы игнорировали существование мира других и даже отрицали принадлежность этих других к человеческому роду, что объясняет удивительное отсутствие у них чувства какой-либо вины. Убить таракана не преступление! Неважно, были семьи этих людей богатыми или бедными, религиозными или нет, эмоциональная серость отделила их от остальных в момент развития. Рутина превратила их в хороших учеников, оторванных от коллектива, оккупационная армия заставила их сидеть дома, не высовывая нос. Так будущие террористы оказались изолированы от окружающих и от подлинной реальности. Подобная ситуация соответствует понятию «бред», если иметь в виду его не психиатрическое значение, иными словами, это навязчивая идея, не нуждающаяся в реальности и присутствии окружающих, она становится единственным смыслом жизни. Если эту идею усиливает чувство унижения, она способна пробудить в человеке безумную надежду – убивать и умереть во имя лучшей жизни!

Война, навязанная соседним государством, имеет свои правила, законы, рамки, формы и традиции, вызывает появление героических песен и рассказов о подвигах. Все крайне структурировано, армия воплощает собой силу государства. Поле боя всегда выглядело захватывающе: все эти мужественные гусары, резво скачущие на лошадях, султаны на киверах, красивые мундиры и все, что только придавало сходство происходящему с театральным действом.

Но когда войны приобретают асимметричный характер, когда деньги предоставляют доступ к сверхмощным технологиям, жестокая постановка выглядит иначе: все начинают обожать террориста, в одиночку идущего против вооруженного Голиафа. Даже если мы не считаем его действия чем-то значимым, мы гордимся тем, что этот маленький Давид как бы представляет нас – со своей пращой или другим легким вооружением, защищающий честь своего коллектива и мстящий за унижение. Театр мужества, героизма, самопожертвования меняет облик: его главным персонажем становится вовсе не храбрый солдат в красивой униформе, гибнущий за родину, теперь это неизвестный подросток, который по окончании школы выходит один против мощной армии и насмехается над ее бессилием.

Вообще, войну как процесс осудили недавно – прежде считалось, что она помогает обществу выжить, защитить свою цивилизацию и законы. Поведение солдат становится примером добродетельного мужества, благородства и доблести. Гегель говорил даже, что люди, никогда не воевавшие, не способны к трансцендентности. Война не только была прекрасной – она была по-своему моральна, открывала путь к духовности.[97]97
  Гросс Ф. Расширение поля безопасности: какие вызовы нас ожидают? // Шантр Б. Терроризм против войны. – Париж: Центр Жоржа Помпиду, 2007.


[Закрыть] Сама по себе постановка подобной эпопеи вызывала добродетельный экстаз зрителей.

Когда силы слишком асимметричны, храбрость мужчин больше не имеет особого смысла, все решается деньгами. Добродетель в этом контексте будет приписана партизану, террористу – человеку в одиночку выходящему против всесильных машин. Подобное ощущение становится нарциссической компенсацией ничтожности реального бытия. Оно дает безумную надежду и ощущение того, что войну можно выиграть даже в ситуации явной асимметрии.