Текст книги "Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости"

Когда всё имеет свое значение

Находясь рядом с печами Аушвица, узники концлагеря просили тех, кто умел это делать, – прочитать линии на их руках и успокаивались, если им сообщали, что линия жизни у них длинная. Вера помогала им свыкаться с неумолимой реальностью в ситуации абсолютного бреда. Люди, придающие смысл своему тюремному заключению,[98]98
  Де Голль-Антониоз Г., предисловие к книге: Тийон Г. Пересечения со злом. Беседы с Жаном Лакутюром. – Париж, 2004.


[Закрыть] например коммунисты или Свидетели Иеговы, не всегда искушены в вопросах парапсихологии. Но те, кто чувствует смерть с каждым вздохом, изнуренные абсурдом жизни настолько же, насколько страданиями, выживающие в одиночку, существующие одним-единственным мгновением, зажатые тисками обстоятельств, лишенные каких-либо связей, возможности беседовать с себе подобными, находящиеся в состоянии психической агонии, именно они освобождаются посредством гибели, обретающей болезненный смысл, прибегают к бредовым аргументам. Невозможно сориентироваться в бесчувственном, всего стыдящемся мире, приспособиться к нему, но как только появляется четко очерченный стимул – нам становится лучше: теперь мы можем объяснить всю бессмысленность происходящего одной фразой, знаменующей для нас стратегию дальнейшего существования. Теперь мы знаем, что делать, где прятаться, кому бросить вызов. Выйдя из состояния тумана и агонии, мы возвращаемся к жизни, и не важно, каким будет повод, идет ли речь о линиях жизни на ладонях тех, кто находился в Аушвице, или о выборе козла отпущения после какого-либо стихийного бедствия, не поддающегося рациональному объяснению.

Так ведут себя, защищаясь, «трудные» дети. Для них, как и для параноиков, все имеет значение. Я вспоминаю Армель, девочку, удивительно сильно любившую своего отца-алкоголика. Когда он не пил, то был замечательным человеком, но стоило ему напиться, и он становился ужасен. Армель научилась определять состояние отца по звуку ключа, вставляемого в замочную скважину. «По этому звуку я могла определить, броситься ли к нему в объятия или спрятаться под кроватью», – рассказывала она мне. Этот звук стал символом ментального состояния ее отца. Неугнетаемый ребенок не нуждается в подобной способности к интерпретации. Любая обычная семья лишена склонности к столь параноидальной бдительности, когда все имеет значение. Разумеется, Армель не бредила, просто звук ключа символизировал непонятное ей ментальное состояние отца. Этот звук стал для нее своего рода семиотическим признаком, адаптировавшим ребенка к настроению родителя – приветливому или пугающему. Даже после коллективной травмы, когда ничто больше не имеет форму, когда все значения утрачены, любая бредовая интерпретация способна нести в себе рациональное зерно: «Я стал чувствовать себя лучше с того момента, когда обнаружил, кто именно является источником моего несчастья». Выбор козла отпущения – в общем-то бредовый акт, поскольку он обращен не на поиск подлинного виновника, однако этот логический бред успокаивает нас, давая ощущение контроля над бессмысленностью окружающего мира.

Исцеляющая жертва

После манхэттенских терактов 11 сентября 2001 года реакция политиков, столкнувшихся с ситуацией немыслимой агрессии, иллюстрирует эффективность этого архаичного защитного механизма. Прежде всего, следовало избежать ужасов реальности, завуалировав некоторые образы, расставив «правильные» акценты и вознося мужество пострадавших, равно как призывая к наказанию агрессора. Афганистан и Ирак оказались жертвами стремления американцев вернуть целостность своему пострадавшему нарциссическому образу. Позднее реальность войны привела к продолжению терактов. Чтобы противостоять террористической угрозе, американцы быстро сплотились, и это дало им защиту от психотравматических расстройств, однако войны, которые они затем вели на Ближнем Востоке, разрушили сформировавшийся защитный механизм и вызвали гораздо более травмирующие последствия, умножив боль и страдания. Нападение чеченских террористов на школу № 1 в Беслане (Северная Осетия, Россия) 1 сентября 2004 года не вызвало в обществе подобного чувства сплоченности. Из тысячи двухсот заложников триста тридцать погибли, при этом более половины из них – дети. Выжившие испытали различные психотравматические расстройства, это затронуло также их семьи и вообще всех жителей России. Реакция на случившееся была далека от проявления единства американского духа, стремившегося укрепить свой нарциссизм; напротив, россияне погрязли во взаимных обвинениях. Доктора Савелия Торчинова обвинили в том, что он забыл бинт в брюшной полости одной из пациенток. Ассистировавший ему медбрат пояснил, что врачам приходилось оперировать возле окон при естественном дневном освещении, поскольку хирургических ламп не хватало. Население обвинило власти в том, что они не сумели организовать должным образом спасательную операцию, что повлекло за собой огромное число смертей.[99]99
  Горовиц Ф., Эмманюели Кс., Цирюльник Б. Построить открытый город, где найдется место каждому ребенку, всем нашим детям. – Москва, 16–18 октября 2007.


[Закрыть] Враг был повсюду. Внешний – «чеченские варвары» (из-за этого несколькими годами раньше бомбили их столицу Грозный – практически наугад). И внутренний – в самой России, где ответственными за небывалое несчастье оказались власти. Однако проявление нарциссической самозащиты все-таки имело место и здесь, когда один из врачей-педиатров, желая спасти нескольких детей, добровольно предложил себя в качестве заложника. Это профессор Леонид Рошаль,[100]100
  Леонид Рошаль – профессор педиатрии, почетный президент Samu Social Moskva, удостоен звания «Герой России».


[Закрыть] единственный, кто сохранил благородство во время случившейся бойни, заслужив тем самым уважение и звание «Герой России».

Стратегии защиты от террористических атак были различными. В Соединенных Штатах невероятная и неожиданная травма спровоцировала агрессивную защиту – превозмочь ужас, проявить эмоциональную солидарность, обрести былое чувство нарциссизма и найти козла отпущения. Американцы, как один, назначили таковым Ирак. В России же невероятная, но вполне предсказуемая бесланская катастрофа вызвала социальную дезорганизацию. К внешнему врагу – чеченцам – добавился внутренний – ответственный за случившееся, тот, кто изначально находился рядом с остальными. Сразу стало ясно, кто этот враг. Резня в Беслане задним числом «узаконила» убийство чеченцев.

Японские камикадзе в 1944–1945 годах погибали с мыслью «ничто нас не остановит, даже смерть», но, достигая своей цели, они не должны были думать, что их смерть – акт мщения проигрывающей стороны. Они умирали с грустью. В то время как исламские террористы умирают в экстазе за торжество своих идей. Подобный эмоциональный подъем можно сравнить со страстью, переживаемой нормальным человеком, который под влиянием сильного чувства готов пожертвовать всем – самим собой и другими, – лишь бы добиться желаемого. Аффективное торнадо – настолько жестокий механизм, что пойманный им субъект не видит ничьи миры, кроме собственного. Когда его уносит смерч, у него нет времени на раздумья, в этом контексте насилие отвечает лишь его непосредственному стремлению. Наш внутренний мир наполнен переживанием встречаемых на пути водоворотов, водопадов, воронок, деревьев и скал, с которыми мы сталкиваемся по воле влекущего нас вихря.

Всепоглощающая страсть

Та же всепоглощающая страсть заставляет нас «вступить в брак» с какой-либо сектой или организацией и питает в течение всего медового месяца, наполняя душу счастьем и очарованием абсурдных теорий. Любой резонный довод способствовал бы нивелированию экстаза, любое правильное замечание отделило бы неофита от объекта его любви. Однако, посеяв сомнения в его голове, вы тем самым разрушите его счастье, умалите его мужество, вернете в его жизнь страдание и однообразие, над которыми восторжествовала его страсть. Приводя разумные доводы, вы станете его врагом; примерно так же чувствует себя влюбленный, когда кто-нибудь из друзей ранит его, указывая на недостатки той, что очаровала его.

Этот феномен всепоглощающей страсти создает ощущение нарциссической полноты, рождает моменты эмоционального величия, лишенные любых других оттенков. Таков один из способов бытия в мире, впрочем, его нельзя назвать патологией. В ситуации подобного экстаза любой нюанс, любой оттенок становится подобен глотку невкусной теплой воды; любой, кто пытается задавать «правильные» вопросы, раздражает. Разнообразным чувствам и мыслям больше нет места – новообращенный живет только в своем собственном мире, не допускающем вариативности. Любой другой, не похожий на него, напоминает ему послушную печальную овцу. В момент оргазма, когда субъект чувствует лишь то, что идет из глубины его самого, любая эмпатия исчезает; и все-таки это особое мгновение не является свидетельством извращенной патологии. Можно было бы говорить об извращении, если бы до и после оргазма субъект был бы лишен способности воспринимать иное и иных. Да, высшее наслаждение, страсть, терроризм и другие грандиозные переживания становятся моментами нарциссической полноты, упраздняющими любую эмпатию. И тем не менее после совершения теракта чувство эмпатии может вернуться: симпатичная террористка может установить бомбу на свадьбе, вовсе не соотнося себя с теми, кого собирается убить, а затем вернуться домой и вновь стать милой мамочкой, внимательной к тем, кого любит.

Людей, охваченных идеей, можно представить кем-то вроде наркоманов, получающих кайф без приема каких-либо веществ; они отдаленно похожи на игроков, не могущих обходиться без эротизации риска проигрыша, или футбольных фанатов, нетерпеливо ожидающих воскресенья, чтобы принять участие в драке, которая оживит их тусклую повседневную жизнь и наполнит ее высшим смыслом.

Никогда бы не подумал, что Адель способна на такое! Тихое детство в спокойной обстановке позволило ей сдать экзамены и отправиться в Париж, чтобы продолжить учебу. Ничего захватывающего – только скука, помогавшая Адель хорошо учиться, и экзамены, составлявшие единственное развлечение в жизни, полной рутины. И вот наступил май 68-го, и над Адель словно разразился гром. Каждый день она спешила в Латинский квартал: спорить, злиться, возбужденно обсуждать что-нибудь с группой других студентов, охваченных интеллектуальной лихорадкой в сочетании с идеями психоанализа и политическими теориями; это было захватывающе! Она восхищалась некоторыми женщинами за их остроумие, громко осуждала тех, кто критиковал их, ходила в рестораны, старалась быть красивой, чтобы нравиться мальчикам, – короче, май 1968 года в Париже был просто прекрасен. Адель читала, возмущалась, слушала радио и передавала слухи – великолепный момент эмоционального и интеллектуального пробуждения – наконец-то она ожила! Именно это – а что же еще? – навело ее на мысль напасть на комиссариат полиции. В нападении должны были участвовать только девушки, поскольку обычно подобные акции – привилегия парней, а зачем уступать им? Она стала интересоваться, как изготовить «коктейли Молотова», изучала расположение отделений полиции, наблюдала за передвижениями полицейских, сама удивляясь тому жесткому наслаждению, которое возникало в ней от приближения дня X, и, когда этот день настал, бледная от страха, в компании нескольких приятельниц она швырнула бутылку с горючей жидкостью в здание комиссариата. Все бросились бежать, стали задыхаться, сердце колотилось в груди. Адель поразилась охватившей ее дрожи, трусики промокли от мочи, но девушка испытала невероятную эйфорию, она принялась смеяться, болтать, обсуждать малейшие подробности случившегося, анализируя собственные эмоции и их малейшие оттенки. Комиссариат не пострадал, поэтому Адель часто вспоминала о своем «нападении» с гордостью, заявляя: «Я сделала это».

С этого дня она стала стремиться попадать в ситуации, которые вызывали бы у нее сильные ощущения. Ударилась в политику, предприняла рискованные путешествия и удивлялась тому, с каким напором участвует в дискуссиях, любимых ею за то, что они были бурными. Вышла замуж, родила нескольких детей, прекрасно развивавшихся в тесном контакте со своей активной матерью, красившей волосы до того дня, когда, почувствовав себя зрелой, она наконец отказалась от идеи швырять «коктейли Молотова» и посвятила себя изучению катехизиса.

Адель никогда не была извращенкой, даже наоборот, девушку увлекал мир окружающих ее людей, интересовали различия между ними, а ее увлечение катехизисом позволило ей постепенно развить в себе уважение к другим религиям. Тем не менее в эпоху своего микротерроризма Адель могла бы убить человека, потому что в тот момент горячо отстаивала возможность бросать в полицию «коктейли Молотова», утверждая, что это занятие перестало быть привилегией парней! Охваченная боевой страстью, она утратила чувство эмпатии. Ее пример позволяет нам понять одну вещь: когда человек оказывается лишен возможности нормального существования, поскольку этому мешает какой-нибудь домашний тиран, препятствует религия или общество заставляет душу онеметь, а нищета и страдания становятся серьезным препятствием к обычной жизни, либо оккупационная армия уничтожает государственную структуру, в подобном «бедном» контексте очарование, которое несут в себе идеи терроризма, дает возможность испытывать ощущение подлинного существования, пробуждая чувство достоинства.

Фабрика героев

Террористами становятся, чтобы жить страстью, если среда безнадежна. Террористическая программа объединяет самых разных людей. Среди них есть настоящие партизаны, превращающие убийства в захватывающее шоу с целью терроризировать всех тех, кто стремится их уничтожить. Есть среди них и испытывающие смертельную скуку, для кого риск гибели превращается в эротическое переживание, дающее ощущение подлинности существования. Есть там и одиночки, позволяющие увлечь себя различного рода экстремистским идеологиям с целью почувствовать себя менее одинокими.

Меньше всего среди террористов людей психически больных. Встречаются, разумеется, и психопаты, наемники, финансируемые с целью совершения терактов, такие, как, например, Карлос, сделавший из убийства ремесло, прежде чем его посадили во Франции, или японские камикадзе, которым заплатили за то, чтобы 30 мая 1972 года в аэропорту Лод в Тель-Авиве они наугад расстреливали людей. Встречаются среди них редкие меланхолики, которых желание умереть легко превращает в живые бомбы, а также иногда параноики, которым время от времени удается встать во главе своей группы. Террористы – храбрые люди, стремящиеся совершать чудовищные убийства во имя собственной морали, они не считают себя преступниками, поскольку всего лишь подчиняются репрезентации, придуманной их обожаемым лидером.

«Фабрика героев» действительно представляет собой проблему.[101]101
  Сенливр П., Фабр Д., Зонабенд Ф. Фабрика героев. Т. 12. – Париж, 1998.


[Закрыть] Механизм героизации создает образы, служащие моделями для подрастающих детей и для идентификации взрослых. Когда рождались нации, на сцене всегда появлялись «национальные герои». Байярд – рыцарь без страха и упрека (1524), символизировал борьбу французов против испанцев и миланцев. «Маленький капрал» дал возможность каждому французу испытать гордость от того, что их император – человек из народа, также как и они. Генерал де Голль воплощал собой идею Французского Сопротивления. Сегодня эти герои – Янник Ноа и Зинедин Зидан, священные персонажи, глядя на которых мы можем понять, чем живут люди начала XXI века, а также то, что эта жизнь совершенно непохожа на жизнь людей в 1804 году – людей, очарованных Бонапартом, который только что объявил себя императором.

Зная все это, можно задаться вопросом: что означает героизация образа, скажем, палестинского подростка? Очень немногие из палестинских детей становятся террористами, однако, выходя из школы, они собирают камни, сначала робко, а потом все увереннее швыряя их в израильских солдат, прячущихся в блиндажах.[102]102
  Маналь Аль Тамими, доктор психологии – личное свидетельство (2007).


[Закрыть] Что означают их действия, вызванные желанием подростков почувствовать себя героями? Им противостоит мощная сила – танки и другое вооружение, дети играют со смертью, которая иногда добирается до них. «Мы уже мертвы в любом случае». Впрочем, они не стремятся убить врага, но хотят бросить ему вызов, чтобы таким образом вернуть своей униженной социальной группе достойный имидж. Они переживают минуты храбрости, а потом, придя домой, садятся за уроки. Однако подобный бунт вызывает противодействие: эти мальчишки, уважаемые за жестокость на улице, дома подвергаются суровой родительской критике.[103]103
  Материалы коллоквиума, посвященного проблеме Устойчивости. Университет Бирзейт, Рамалла, Палестинские территории // Цирюльник Б., Мансио М. 17–18 марта 2007.


[Закрыть]

Некоторые заявления их матерей, однако, также способствуют героизации подростков и заставляют живущих на Западе испытывать сладостную дрожь ужаса: «Я хочу, чтобы мои сыновья стали мучениками… и их смерть превратилась в праздник».[104]104
  Мансур С. Трудно быть ребенком в Газе. Цит. соч.


[Закрыть] Есть матери, которые настолько подчинены словам лидера, что верят ему и действительно готовы танцевать в день гибели своего ребенка. Это производит невероятное впечатление на жителей западных стран, да и Ближнего Востока тоже. Подобное ужасающее веселье – послание израильтянам, вроде того, которое отправляли японские камикадзе: «Посмотрите, насколько мы любим смерть… ничто нас не остановит… вы уже мертвы».

Большинство матерей, конечно, ведут себя иначе. Они беспокоятся за своего ребенка, защищают его и испытывают отчаяние, когда их дети получают травмы во время несчастного случая или преднамеренной агрессии. Их реальность сдержанная, она не требует ни зрелищ, ни страшных слов. И в то же самое время закутанная в хиджаб мать, гордо произносящая: «Я уже потеряла троих сыновей, и надеюсь, что другие тоже погибнут, как герои», участвует в террористическом «Гран Гиньоле».

Героизм или депрессия?

Еврейская молодежь в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет, вступавшая в ряды движения Сопротивления во время Второй мировой войны, стремилась убивать тех, кто хотел убивать их. Эта отчаянная защита была лишена всякой зрелищности; эти подростки хотели умереть, чтобы сохранить собственное достоинство. Их убивали на улицах без суда и следствия. Будучи арестованными, они исчезали в печах. Многие из них были повешены в публичных местах, и их тела долго демонстрировались окружающим.[105]105
  Бирже Т. Бешенство выживания. – Париж, 1998.


[Закрыть] Нацисты разыгрывали свой ужасный спектакль. Смерть еврейских детей была лишена всякого геройства. Никаких похорон, праздников и слов прощания, когда тело отрывалось от земли и повисало в петле или исчезало в облаке дыма… все что угодно, лишь бы не деморализовать врагов!

Эти убитые дети просто хотели жить либо умереть достойно, в то время как героизация палестинских подростков свидетельствует о желании униженной нации взять нарциссический реванш. Демонстрация и восхваление их мужества – защитный механизм против меланхолии, а вовсе не рядовой акт терроризма, как могло бы показаться. Родители этих подростков, как любые родители в подобной ситуации, испытывают гордость, беспокойство и отчаяние. Эти люди, живущие в состоянии коллективной депрессии, становятся жертвами тех, кто хочет превратить их в живые бомбы, а их страдания отвергаются теми, кто не хочет их замечать.[106]106
  Грюнберже Б. От монады к извращению // Нарцисс и Анубис. Сборник психоаналитических эссе. Париж, 1989. С. 593–617.


[Закрыть] Когда изменение обстоятельств делает героизм бесполезным, эмоциональные всплески показывают, насколько явно он воплощал собой легитимный механизм психологической защиты. Достаточно просто заставить юных героев от десяти до семнадцати лет от роду встретиться с их «угнетателями», израильскими солдатами, которым, в свою очередь от восемнадцати до двадцати, – и героизм утрачивает всякий смысл. Да и израильтяне обнаруживают, что палестинские подростки – тоже люди, чье безрадостное и бесперспективное существование заставляет их попытаться вернуть себе достоинство, выходя с голыми руками против армейских частей. Бывает так, что палестинские мальчики начинают разговаривать с молодыми израильскими солдатами, снизошедшими до того, чтобы их выслушать. Однако радостное героическое самоощущение может внезапно вылиться в череду болезненных упреков. Палестинец, маленький герой, срывает с себя маску гордости и обнаруживает подлинное отчаяние подростка, у которого нет будущего.[107]107
  Аль Тамими М., Таль Дор. Палестино-израильский конфликт против активных социально-политических перемен. А также: Аль Тамими М. Противостояние врагу мягкими методами, ч. 2, Университет Париж-VIII, 24 февраля 2007.


[Закрыть] Встреча с врагом дает надежду договориться, однако подобное болезненное стремление к обретению аутентичности упраздняет эффективность механизма героизации; тем не менее в этом случае ребенок и его семья чувствуют себя менее униженными. Насилие имеет социальное значение, поскольку позволяет отомстить за унижение, но при этом оно формирует в человеке ментальный мир, где нет места другому. Этот другой едва-едва появляется (если вообще появляется) в размышлениях о методах и целях борьбы; правда, положительного жизненного опыта от этих рассуждений не прибавляется. Обе стороны, палестинцы и израильтяне, оказались в социально извращенной ситуации: каждая сторона, чтобы чувствовать себя благополучно, должна игнорировать различия, существующие между социумами и культурами, да и сами эти социумы. Подобное игнорирование позволяет извращенцу насладиться страданиями другого.

Следовательно, можно рассматривать героизацию палестинских подростков как своего рода жертвенный акт, имеющий терапевтическое значение для того общества, в котором они живут. Как и любые другие защитные механизмы, подобная индивидуальная адаптация к социальному конфликту приносит кратковременное облегчение, препятствующее принятию устойчивых решений. Эта терапия становится хронической, поскольку образ отличен от реальности. «Карнавал мучеников»[108]108
  Цирюльник Б., Бозарлан А., Мансио М. Коллоквиум по проблемам Психологической Устойчивости. Университет Бирзейт, Рамалла, Палестинские территории // Цирюльник Б., Мансио М., 17–18 марта 2007.


[Закрыть] и переговоры несовместимы, но первое позволяет индивидам чувствовать себя психологически защищенными. У подростков, швыряющих камни в солдат, наблюдается меньше психологических и психических расстройств, чем у их сверстников, не участвующих в интифаде.[109]109
  Там же.


[Закрыть] Подобная групповая иллюзия позволяет сохранять достоинство, но мешает установлению мира.

Противоположная стратегия – организация встреч между противниками – дает возможность мирного решения проблемы, однако, предложив каждой из двух групп узнать, чем живут их враги, эта стратегия упраздняет защитные функции героизации и демонстрирует коллективную меланхолию. Жить без другого означает находиться в состоянии извращенной психологической самозащиты, испытывать мгновенное счастье, которое, узаконивая насилие, способствует уходу от реальной проблемы. Зацикленный на самом себе субъект лишен связей с окружающими. Пленник собственного нарциссизма и желания уничтожить врага пребывает в извращенной ситуации. Нарциссическое величие, озаряющее его внутренний мир, отбрасывает тень на мир другого и скрывает его.