Текст книги "Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости"

Всякая травма – свидетельство извращенной связи

Победить страдание, причиненное стихийным бедствием, помогают эмоциональная поддержка и тот правильный смысл, в который облекается случившееся ближними, членами семьи и коллектива, их интерпретации катастрофы. Тогда как победить страдание, причиненное другими людьми, можно, только если его оценка и его истолкование будут гораздо сложнее, поскольку нам не просто предстоит победить реальность травмы, но и найти объяснение поступкам другого, его желанию разрушить и уничтожить нас. Пережив умышленное нападение, мы испытываем необходимость снова овладеть чередой событий, чтобы мир вновь обрел для нас упорядоченность. На самом же деле все уже случилось, беда произошла, и слишком поздно что-либо делать. Однако для того чтобы мы смогли попытаться понять случившееся и решить, как жить дальше, мы должны начать мыслить правильно. Ведь вопросы, которые «задает» любая катастрофа, всегда оказываются одними и теми же.

• Что произошло? Когда в автобусе, ежедневно везущем вас на работу, взрывается бомба, любая попытка «правильной» репрезентации оказывается невозможной.

• Должен ли я жить дальше? В мирном контексте этот вопрос кажется абсурдным. Но если на дороге, по которой вы ездите каждое утро, вдруг образуется воронка от взрыва и смешанные с машинным маслом куски человеческой плоти валяются в грязи, сам факт того, что ты выжил, кажется ненормальным.

• Стоит ли начинать снова? На этот вопрос нам должен помочь ответить тот, кто не находился рядом с нами в момент взрыва; если он сделает это, мы получим действенную психологическую поддержку: «Вы живы, я могу это засвидетельствовать… мы всё видели, поскольку наблюдали за происходящим извне. И мы можем объективно рассказать вам о том, что произошло, ибо нас не было в эпицентре непредставимого».

Переживший травму начинает с нуля, но теперь ему предстоит двигаться в другом направлении: «Я невредимой выбралась из ада… Возможно, я сошла с ума, сама того не осознавая… Только вы можете рассказать мне… Я сама никогда не упоминаю о произошедшем, общаясь с близкими… Эта психологическая пытка изменила меня».[38]38
  Сирони Ф. Интенциональный травматизм и психотерапия // Марти Ф. Образы и лечение травм. – Париж. 2001. С. 136.


[Закрыть]

С самого начала человеческая травма предполагает причинно-следственную связь. Когда происходит стихийное бедствие, мы пытаемся понять, почему извергся вулкан, тряслась земля: «Боги разозлились, они хотели наказать нас за какую-то ошибку, о которой мы даже не знаем. Серия жертвоприношений или искупительных обрядов должна успокоить их гнев и позволить нам возобновить наше былое существование». Но если катастрофа вызвана деяниями человека, то тогда переживший травму и подвергшийся мучениям вынужден признать: «Это меня, именно меня, мою семью хотели взорвать, уничтожить,[39]39
  Натан Т. Целительное влияние. – Париж, 1994.


[Закрыть] разрушить мою жизнь». Следовательно, мы должны изучать личность пережившего травму, чтобы оценить те угли устойчивости, которые еще тлеют в нем, но подобным же образом надо исследовать и личность агрессора, дабы понять особенности связи, возникающей между ними. «Армия его страны только что уничтожила мою семью просто потому, что мы оказались в том месте… Он, не колеблясь, заставил меня страдать ради того, чтобы наслаждаться в течение нескольких секунд… Судьбе было угодно, чтобы я убежала; я дала обещание сражаться. Мне нужно понять, как человек вообще может стремиться заполучить для наслаждения мое тело и заодно, ради собственного удовольствия, попытаться уничтожить мою душу?» Попасть под град, побивший урожай, и осознать, что теперь ты обречен на голод, вовсе не одно и то же, что понять следующий факт: группа людей мучает нас и преследует в нас саму суть человеческого. Структура травмы имеет прямое отношение к тому смыслу, который ей приписывается.

Нет никаких сомнений в том, что существуют психологические отношения типа «доза – реакция». Мы не можем утверждать, что, чем сильнее катастрофа, тем большее воздействие на психику она оказывает. Лучше думать так: структура разрушителя находится в определенных отношениях со структурой разрушаемого. Вероятность возникновения психических расстройств будет еще большей, если травма нанесена человеку человеком, причем намеренно, и этот процесс занял длительное время. О структуре разрушаемого тоже надо сказать особо. Если речь идет о ребенке, то коварная травма спровоцирует отклонение в его развитии; эта невидимая травма приводит к тому, что сверхчувствительный человек начинает воспринимать любое событие через призму собственного «я»: «Не знаю почему, однако любая несправедливость кажется мне невыносимой». Случается так, что эти люди погибают от, казалось бы, минимальной агрессии, слишком остро воспринимая ее, вследствие особенностей своего психического развития. Они не сумели обрести такую же устойчивость, как те, кто после пережитой травмы был окружен заботой извне. Зачастую даже общественный дискурс лишь усугубляет разрыв, стигматизируя его: «Сироты значат меньше, чем дети, выросшие в семьях… Тутси были изгнаны из своих домов, как тараканы». Беженцы, которые могут только одно – бежать, гонимые народы, живущие в особых лагерях, ощущают презрение оседлых народов, что лишь усугубляет процесс их дегуманизации. Для людей, изгнанных из любого общества, с любой территории, действие имеет более устойчивый эффект, чем вербальная помощь. И неважно, что дискурс может быть безумен: если он предлагает беженцам возможность вновь обрести какой-то вес в глазах остальных народов, они с радостью ухватятся за нее. После землетрясения в греческой Парните большое число раненых и лишившихся крова людей отказались от любой словесной психологической помощи, легко соглашаясь на зачастую сомнительные предложения, связанные с необходимостью предпринять какое-либо действие.[40]40
  Ливану М., Касвикис Й., Басоглу М., Мицкиду П., Сотиропулу В., Спанеа Э., Мицопулу Т., Вуца Н. // Европейская психиатрия. Эльзевир, 2005. № 20. С. 137–144.


[Закрыть]

Меланхоличное пугало

Исмаэль, мальчик-солдат из Сьерра-Леоне, был вынужден бежать в лес, спасаясь от повстанцев. Одиночество томило его. «Невыносимее всего то, что, когда остаешься один, начинаешь слишком много думать… Я решил гнать от себя любую мысль, приходившую в голову, поскольку они заставляли меня слишком сильно тосковать».[41]41
  Би И. Долгий путь. – Лондон, 2006. С. 52; фр. перевод. – Париж, 2008.


[Закрыть] Когда травма еще свежа, она вызывает в памяти ужасные образы, что приводит к развитию психотравматического синдрома. Чтобы не возвращаться домой, маленький Исмаэль, которому тогда было двенадцать лет, беспрестанно собирал плоды, бесцельно блуждал по лесу, сплетал из веток подобие постели, и в итоге он почувствовал себя лучше. Подобная психологическая адаптация, позволяющая контролировать страдание, сродни больше отказу, чем ощущению устойчивости. Избегать любой мысли, чтобы предотвратить возникновение в памяти травмирующих образов, – своего рода защита, впрочем, не способствующая выработке устойчивости. Двенадцать лет спустя после описываемых событий Исмаэль, став блестящим нью-йоркским студентом, смог вернуться в прошлое и позволить ужасным образам все-таки возродиться в памяти. Сегодня Исмаэль может их спокойно осмыслить, дать им политическое и литературное истолкование, поскольку он живет в приемной семье, помогающей ему и защищающей его, а новое общество, новое окружение предлагает ему разносторонне осмыслить былую катастрофу. В случае Исмаэля можно говорить об успешной выработке ощущения психологической устойчивости.

«Одна из самых больших возможностей, выпадающих нам в жизни, не быть счастливыми в детстве».[42]42
  Московичи С. Хроника обманутых лет. – Париж, 1997.


[Закрыть] Автор этой фразы, большая величина в социологии, долгое время не желал ничего слышать о Румынии, своей родной стране, где регулярно преследовали евреев. Как и Исмаэль, этот маленький румын не мог обратиться к своему разорванному на части прошлому и проделать необходимую работу, чтобы обрести уверенность и силы. Именно поэтому копинг-стратегия, быстрое противодействие, не является предпосылкой выработки устойчивости. Мы можем столкнуться с испытанием, хорошо перенести его, а затем позднее, не проделав необходимую работу, внезапно пережить внутреннюю катастрофу. И наоборот, люди нередко страдают и паникуют, оказываясь лицом к лицу с агрессором, а потом, уже находясь в безопасности и справившись с агрессией, стремятся понять, что же все-таки произошло, чтобы предотвратить наступление рецидива и преодолеть страдание.

Изнасилованные или пережившие попытку убийства дети, испытавшие эмоциональную опустошенность, первое время чувствуют, что их «тело как будто разломано на части, превратилось в пустую оболочку».[43]43
  Кондамен К. Тело расчлененное, подвергнувшееся пыткам, уничтоженное. Изменение образа тела в результатах теста Роршаха у детей и подростков, переживших агрессию // Champ psychosomatique. 2006. № 41. С. 129–142.


[Закрыть] Однако некоторые «часто используют свою наполненную фантазиями жизнь, чтобы эротизировать травматический опыт, изобрести идеализированные сценарии, которые послужат своеобразной тихой гаванью».[44]44
  Кондамен К. Цит. соч.


[Закрыть] Отказ от воспоминаний защищает от страдания, тогда как уход в грезы является нарциссическим реинвестированием, творчески насыщающим наши травмы, «нарциссизацией, необходимой для функционирования „я“».[45]45
  Грин А. Нарциссизм жизни, нарциссизм смерти. – Париж, 1983. С. 104.


[Закрыть]

Во Вану было семь, когда его отца убили в Дьен-Бьен-Фу во время невероятной победы вьетнамцев над французскими войсками. Через несколько лет во время бомбежки пропала его мать. Во Вана отдали в приют, где все с обожанием говорили только об одном – своих родителях. Сирота чувствовал себя отпрыском героев, и все было прекрасно до момента, когда один из воспитателей стал испытывать к нему сексуальное влечение. В течение нескольких дней интимный мир ребенка стал мрачным и намного более болезненным, и он был вынужден хранить в тайне ночные сексуальные атаки. Во Ван начал сомневаться в реальности собственного тела, частей своего организма: «Я не был уверен, что у меня есть левая рука… может быть даже, не было головы… мне говорили, что у меня есть живот, но мне казалось, что его у меня нет, я никогда не хотел есть… моего сердца больше не существовало, я стал безразличным…» Это ощущение разбитых, разорванных органов, распавшегося на части тела сопровождалось странными поведенческими реакциями. Во Ван хотел удостовериться, что его левая рука все же существует, и резал кожу осколками стекла. Он резал лицо и прижигал разрезы – вид крови, текшей из них, странным образом успокаивал его: «Я жив, ведь я страдаю!» Под действием боли его тело вновь соединялось в нечто целое. Каждый вечер, засыпая, ребенок испытывал удовольствие, отдаваясь любопытным грезам: как будто он стоит перед судом, обвиняющим его в преступлениях; в этот момент он начинал испытывать приятное умиротворение, воображая, как его ответы обезоруживают строгих судей. Он наконец мог доказать собственную невиновность. Фраза за фразой, инквизиторы становились менее жестокими и в конце концов выносили решение, реабилитировавшее мальчика: «Это не твоя вина», – признавали они с высоты воображаемого суда. Мужество ребенка перед лицом страданий и поведение воображаемых судей придали жестокости взрослых оттенок дружеской связи. Во Ван больше не чувствовал себя оскверненным, его как будто очистило решение суда, реабилитировавшего его.

Многие дети, пострадавшие от насилия, избавляются от телесного хаоса или душевной пустоты с помощью подобных мазохистских стратегий. Подобный способ обретения устойчивости выходит на передний план, если травмированного ребенка оставляют один на один с неблагоприятными обстоятельствами. Не умеющее обрести устойчивость большинство движется к психическому распаду, исчезновению, за которым следует физическая гибель, но некоторые открывают для себя мазохистсткую стратегию, позволяющую собрать воедино разрозненные части тела, борются против душевной пустоты, подходя к этой борьбе болезненно-креативно, и в итоге занимают достойное место в обществе, освободившись от страданий после оправдательного приговора, вынесенного воображаемым судом.

Окружение способно избавить пугало от заниженной самооценки

Путь к обретению психологической устойчивости не всегда столь сложен.[46]46
  Анюс М. Устойчивость – но какой ценой? Выживание и «отскок». – Париж, 2001.


[Закрыть] Когда окружение защищает ребенка, а общество предлагает ему разные модели развития, процесс обретения устойчивости может протекать без страданий,[47]47
  Перенс Х. Обновление. Исцеление после холокоста. – Роквилль, Мэриленд, 2004.


[Закрыть] мазохистская защита не обязательна. Анри, маленький бельгиец одиннадцати лет, потерял семью во время Второй мировой войны. Он бежал с матерью во Францию. Там мать и ребенок были арестованы и заключены в тюрьму Ривзальт возле Перпиньяна. Внутри лагеря, где содержались в основном испанские республиканцы, находилась и другая тюрьма, в которой казнили евреев. Ребенку удалось бежать, но его мать позднее погибла в Аушвице. Анри оказался в еврейском приюте в Сен-Рафаэле, департамент Вар, где находились сорок девять детей, через некоторое время попавших в Соединенные Штаты Америки. Почти все они смогли встать на путь устойчивого развития, не подразумевавшего использование мазохистских стратегий. Сегодня Анри – доктор психиатрии в Больнице Джефферсона в Филадельфии.[48]48
  Там же.


[Закрыть] Путь обретения им психологической устойчивости оказался менее сложным и более гармоничным, чем у многих его маленьких товарищей, также переживших травму. Этому есть два объяснения: во-первых, он очень хорошо помнил свою мать, невидимая связь с которой оберегала его, и, во-вторых, новое окружение смогло предложить ему не требующую обязательной стигматизации новую среду.

В случае Анри изобразить на графике травму, пережитую ребенком, не представляется возможным, поскольку силы взглянуть на собственное прошлое ему придала уверенность, обретенная еще до момента получения травмы. А способность к эмоциональной защите вкупе со смыслом, сообщаемым травме посредством рассказываемой истории, оказались факторами, помогающими обретению устойчивости.

Даже когда ужас оказывается предельным, тот смысл, в который облекается какой-либо ужасающий факт, способен повлиять на испытываемые чувства. В Израиле группа религиозных евреев из ЗАКА[49]49
  ЗАКА – израильская служба быстрого реагирования.


[Закрыть] предложила свои услуги по сбору останков путешественников из перевернувшегося автобуса или посетителей ресторана, взорванного террористом. Нам часто показывают по телевизору этих людей, живописно собирающих куски человеческой плоти и наполняющих ими пластиковые мешки, словно для того, чтобы душа вновь могла вернуться в уничтоженное тело. Известно, что во время любых войн и кровавых конфликтов спасатели часто страдают от травм, полученных вследствие сопереживания,[50]50
  Дэниели А. Соединяя линию фронта и преисподнюю: международные защитники, миротворцы, члены гуманитарных организаций и СМИ в эпицентре кризиса. – Нью-Йорк, 2002.


[Закрыть] потому можно предположить, что религиозные евреи идут на большой сознательный риск, связанный с возникновением посттравматических страданий. Впрочем, сам вид обломков, грязи, разлитого масла, фрагментов плоти взрослых и детей, а также резкие запахи и т. д. не позволяют отказываться от этой работы и иногда препятствуют возникновению эмоций. Среди сотни мужчин-спасателей было проведено социально-психологическое исследование, посвященное изучению копинг-стратегий:[51]51
  Соломон З., Бергер Р. Борьба с последствиями террора. Сопротивляемость и психологическая устойчивость у спасателей ЗАКА. – Тель-Авив. 2002.


[Закрыть] поддержка общества, чувство юмора, упорное отрицание очевидного, вера и желание действовать активно рассматривались во время испытания как надежные факторы психологической сопротивляемости. Большинство из опрошенных спасателей имели опыт работы (80 %), сами пострадали от подобных атак (51 %), либо от терактов пострадал кто-либо из членов их семей (11,5 %). Несмотря на то что эти ситуации выявили объективную эмоциональную уязвимость респондентов, большинство мужчин не испытывали ни малейшего чувства опасности (91 %) и только некоторые выражали беспокойство (2,3 %). В целом члены ЗАКА меньше страдали от посттравматических расстройств, чем основная масса израильского населения.[52]52
  Блейк А., Гелькоф М., Соломон З. Воздействие терроризма, влияние стресса на психическое здоровье и копинг-поведение израильского населения // JAMA. 2003. № (5) 290. С. 612–690.


[Закрыть] Однако в после дующие годы большинство из них изменили свой привычный образ жизни (59 %). Они стали особенно восприимчивы к терактам, чаще обращались к Богу и чувствовали, что еще в большей степени, нежели раньше, должны заниматься своей работой. Лишь два процента из числа респондентов пострадали эмоционально, тогда как среди остальных групп спасателей посттравматический синдром отмечался чаще.

Все эти исследования имеют своей целью установить следующий факт: теракты в итоге приводят к последствиям, противоположным тем, на которые рассчитывают их организаторы: они сплачивают пострадавших и усиливают их мотивацию к противодействию, – разумеется, без учета того факта, что очередные теракты легитимизируют ответное законное насилие. Этот психосоциальный феномен, возможно, объясняет, почему радикальные политики, выступая против терактов, объединяются между собой и призывают к еще более резким ответным действиям.

Имея чувство юмора, необязательно веселиться прилюдно

Сложился стереотип, будто религиозные люди всегда печальны. А вот евреи из ЗАКА среди ужаса, царящего вокруг, демонстрируют юмор, который может даже смущать окружающих. Некоторые наблюдатели бывают шокированы, поскольку, по их мнению, шутить во время трагедии неприлично. Однако все исследования, касающиеся оценки критериев психологической устойчивости, подчеркивают, что юмор выступает в роли надежного эмоционального защитника. Это не означает, что обязательно быть веселым, чтобы иметь чувство юмора. Согласно Фрейду, «юмор позволяет представить травмирующую ситуацию таким образом, чтобы обозначить в ней ироничные, шутливые аспекты».[53]53
  Ионеску С., Жаке М. М., Лот К. Защитные механизмы. Теория и клиника. – Париж. Университет Натана. 1997. С. 183.


[Закрыть] Подобная реакция приводит окружающих в замешательство, поскольку, смещая на периферию гипнотизм ужаса, она освобождает страдание и переворачивает кошмарные образы. Эта психологическая стратегия, следовательно, является чем-то вроде защитных механизмов, описанных в литературе психоанализа.

Ни одно дородовое обследование не смогло выявить у плода трисомию. Шок был ужасным, обескураженная мать не могла даже плакать. Дом погрузился в тишину. Все страдали молча, занимаясь лишь необходимыми домашними делами. Пять месяцев спустя мальчик-родственник вместе с родителями пришел в гости в этот дом, увидел ребенка и обратился к его матери со следующими словами: «Похоже, у вас в семье появился монгол. Кстати, у нас в школе есть одна китаянка. У них всех косые глаза».[54]54
  Сель Р. Процесс выработки устойчивого поведения в семьях, воспитывающих ребенка-инвалида. – Париж, 2007. С. 180.


[Закрыть] Родители попытались заставить ребенка замолчать, но слово не воробей, и было уже слишком поздно. Мать малыша-инвалида неожиданно засмеялась над этими странными словами ребенка, связавшего образ страдающего трисомией с симпатичной китаянкой, отчего тот приобрел неожиданную репрезентацию. Впервые с момента рождения малыш увидел над собой чью-то улыбку.

Эксперименты показывают нам действенную силу обмена улыбками.[55]55
  Спитц Р. А. «Нет» и «Да». Зарождение человеческой коммуникации. – Париж, 1962.


[Закрыть] Адресуя нам улыбку, наш собеседник показывает, что произносимая им фраза содержит юмор, и, будучи брошенной в болезненную среду, она способна неожиданно вызвать эмоциональную транзакцию, как произошло в случае матери малыша-инвалида и ее ребенка. Юмор, как фактор обеспечения устойчивости, не означает необходимость насмехаться над жертвой или высмеивать переживаемые ею страдания. Неожиданное смещение болезненной репрезентации на периферию сознания помогает пережившему травму немного облегчить ее тяжесть, взглянуть на вещи иначе и, наконец, реконструировать саму репрезентацию. Это не означает, что травма уходит – ребенок все равно останется больным, однако теперь окружающие будут смотреть на него иначе, снова появятся улыбки, которые будут отныне сопровождать его развитие. Именно в этом смысле можно утверждать, что юмор способствует выработке устойчивости. Разделенная с кем-либо улыбка вызывает эффект эмоционального договора, ведет куда-то в глубину внутреннего мира, помогая ребенку лучше узнавать других людей. Следовательно, речь не идет о нелепом комике, высмеивающем, доводя до крайности, некоторые людские черты. Когда философ помпезно рассуждает о каком-либо предмете, но при этом его ширинка расстегнута, комичность ситуации противоречит самому факту рассказа. Подобное противопоставление придает ситуации гротескный характер, отчего оратор начинает выглядеть забавно. Что касается юмора, то здесь речь идет о простом сдвиге, неожиданном изменении репрезентации, что вызывает скорее поэтический, нежели карикатурный эффект. Когда двоюродный брат сравнил ребенка, страдающего от трисомии, с маленьким монголом, его выпад был лишен злобы, однако тот небольшой семантический сдвиг, который заключало в себе подобное сравнение, не только уменьшил груз страданий, но и открыл способ иного восприятия реальности. Чтобы прекратить взрывы смеха, напыщенному философу достаточно застегнуть случайно расстегнувшуюся ширинку; юмор мальчика показал окружающим, что можно совершенно иначе посмотреть на случившееся с ними несчастье. Неожиданность перемены взгляда доказывает, что проблема вполне может эволюционировать благодаря только что зародившемуся чувству надежды. Мятеж юмора приоткрыл дверь из тюрьмы травматизма.

Отсутствие возможности обмениваться юмором увеличивает эмоциональную дистанцию с тем, кто не понимает этот юмор. Диктаторы, полагающие, что их идеи будут беспрекословно поддерживаться массами, лишены чувства юмора. Между смеющимися над одним и тем же сюжетом возникает что-то вроде эмоционального соучастия, но если кто-либо лишен чувства юмора и не смеется вместе с прочими, то ему начинает казаться, что остальные смеются над ним. В Любляне я с удивлением увидел на перекрестках и в городских садах бюсты Наполеона; сопровождавшая меня переводчица объяснила, что словенцы превозносят его, поскольку тот сохранил их язык. Мне очень понравилась красота этого города, разнообразие его оттенков, смесь австрийских костелов и итальянских дворцов, кроме того, я был удивлен невероятными размерами массивного, вычурного здания с множеством окон. Когда гид пояснила, что это – тюрьма, я очень удивился тому, какое количество неохраняемых окон и дверей выходит прямо на улицу. Девушка ответила: «При старом режиме за тюрьмами наблюдать было вовсе не сложно, поскольку в них было больше свободы, чем за их стенами».

Даже если речь не идет о тирании, нередко случается так, что в официальных учреждениях юмор понимают далеко не все. В больнице, например, врачи шутят между собой, но не с больными. В старой, прежней школе учителей коробило, если ребенок начинал их дразнить; я неоднократно слышал, как многие преподаватели требовали от своих студентов, чтобы те «прекратили улыбаться», – отличное доказательство того, что они чувствовали себя так, будто на них нацелено оружие, а не рассматривали эти улыбки как возможность единения с аудиторией.

В нынешней школе многие преподаватели больше не воспринимают проявления детского юмора как нечто вроде богохульства, зачастую они даже вступают в шутливую игру с ребенком. А иногда «злополучный» ребенок обретает в школе особую площадку для своих игр, а одноклассники становятся зрителями в его маленьком театре. Подобная стратегия социализации позволяет избежать ярлыка жертвы и сострадания со стороны взрослых. Более того, таким школьникам удается выстроить со своими сверстниками связи, основывающиеся на симпатии и уважении.

Малыш Людо все время грустил оттого, что его мать была алкоголиком, а отец, – «легким на реме шок».[56]56
  Ано М. Юмор и психологическая устойчивость у школьников // Цирюльник Б., Пуртуа Ж.-П. Школа и устойчивость. – Париж, 2007. С. 327–356.


[Закрыть] Школа была единственным хорошим в его жизни местом, где с ним обращались вежливо. Людо постоянно заставлял своих товарищей смеяться, и его школьный учитель рекомендовал ему записаться в театральную студию. Сегодня Людо сам стал учителем и вновь объясняет, что если бы преподаватель заставил его в тот момент молчать, то из его жизни исчез бы самый ценный фактор, способствующий обретению устойчивости. Именно этот фактор удержал его в мире, где не было алкоголя, тоски и ремня.