Текст книги "Колодезная пыль"

Глава шестнадцатая

На войне как на войне, говорила Ядвига Адамовна Вишневская, когда в доме на Девичьей улице отключали воду. Ключик верил ей, все знали – когда во время войны немцы взяли город, она с матерью осталась. Не по своей воле, конечно. Эвакуировали в первую очередь нужных, во вторую – родных, а уж в третью… До третьей очереди не дошло дело, паровозов не хватило, вагонов и ещё чего-то, быть может, времени. За нехваткой времени или ещё чего-то сбившимся в густую толпу на вокзале гражданам никто не сказал, что решено взрывом обвалить на пути вокзальный мост. Нет, кому-то, должно быть, сказали, иначе откуда бы взялись в очумелой толпе слухи? «Вокзал минирован, его взорвут сегодня в два», – «Что вы такое говорите? Как можно? Ведь люди!» – «Не сегодня, а завтра в два», – «Кто сказал в два? Почему в два? Ведь далеко ещё немцы!» – «Будет врать-то! Не вокзал, только мост. Я сам слышал по радио», – «Когда?» – а чёрт его знает, когда. Стали спрашивать непроспатого какого-то путейца, тот только отмахнулся молотком и пошёл обстукивать колёса литерного состава. Двери опечатаны, оцепление на платформу не пускает, паровоз под парами. «Видал? Не будут взрывать. Этот ходит, стучит. Как они выпустят литерный, если сегодня в два? Пять минут осталось» – «Неразбериха. Видите, что творится?» Сложно было не увидеть. Не нужные и не родные, сбитые в толпу граждане волновались, как море в шторм, а когда дрогнула от взрыва земля и в зале посыпались стёкла, всею толпой хлынули в двери. Началась дикая давка. Машеньке Вишневской с дочерью Ядвигой повезло – их не задавили и друг от друга не оторвали – Маша в дочку вцепилась мёртвою хваткой. Когда вместе с ревущим обезумевшим стадом их выдушило на платформу, стало ясно – никто больше никуда не едет. Хода нету и литерному, и обыкновенному.

Октябрьским промозглым днём мать притащила Ядвигу в разбомбленный дом на Девичьей, потому что поняла – лучше не дожидаться третьей очереди родным репрессированного фармацевта: их задавят в толпе или расстреляют под горячую руку. Хоть и стоял дом без крыши, комнатка в первом этаже, где ютилось после уплотнения семейство Вишневских, была вполне пригодной к жизни. С потолка не текло, стены уцелели, одно плохо – уж очень холодно. Вот если поставить печку… Поставили. «Буржуйку, – рассказывала Ключику Ядвига. – Не знаю, где мама её раздобыла, сменяла на что-то. Топили мы всякими обломками, стульями. Разбивали мебель. До малинового цвета раскалялась труба, из колена, шипя, капала чёрная жижа. Прямо на измазанном сажей круглом пятаке кипятили в кастрюле талую воду. Дай бог, Валя, чтоб не пришлось тебе никогда есть суп из картофельных очисток, сваренный на талой воде. И всё-таки наша печка была чудом, мне до сих пор снится чёрная дверца с задвижкой, жар…»

– Не та ли это буржуйка, что валяется у меня на чердаке? – спросил Ключик, осматривая опрятную квартирку Ядвиги Адамовны. Вне всяких сомнений, кухня Ядвиги – та самая комнатушка, где они с матерью провели первую голодную зиму. Непонятно только, куда печную трубу выставили, разве что был в потолке пролом.

– На войне как на войне, – заявил Валентин Юрьевич, обращаясь к воображаемому противнику. – Выжить меня отсюда не выйдет. А я выживу. Устроюсь прекрасно. Притащу с чердака печку и раздобуду где-нибудь дров. Куда трубу выставить, я придумаю, будьте покойны.

– С комфортом устроюсь, – говорил он, поднимаясь на чердак. – Натоплю из снега воды и стану пить чай. Жратву из холодильника вытащу на веранду. Нет, вот это как раз ни к чему. Скоро в доме температура будет, как в холодильнике.

– Стану… сидеть… у печки… – пыхтя, говорил он, таща ржавую тушу к чердачному люку. – Дрова… подбрасывать… смотреть, как из колена капает… чёрная жижа…

У люка задержался, отирая рукавом лоб. Чтобы капала из колена жижа, нужно найти колено, а заодно и трубу. «Там валялись трубы и ещё что-то», – припомнил Валентин и вернулся туда, где обнаружил «буржуйку». Всё там было. Две длинные трубы, одна короткая, два рифлёных колена, да кроме них ещё какая-то непонятная рухлядь: закопченная железяка с круглой дырой, листы кровельной жести, – всё это Ключик по размышлении здравом прихватил. Но как спустить с чердака этакую тяжесть? «Верёвку бы… Канат… Канат?»

Он помянул добрым словом забывчивых строителей, отыскал возле печного «борова» тали и, подцепив на крюк печку за одну из трёх скобяных ног, мигом спустил её в люк. С мелочами управился без затруднений.

– Ну что же, чудо-печка, теперь надо искать, чем тебя кормить, – сказал спустя час Валентин Юрьевич. Плоды его трудов не вызывали сомнений – буржуйка стала на место. Под скобяные ноги легли кровельные листы, чтоб не летели на пол угли. Для железяки с дыркой тоже нашлось применение – сквозь неё высунула в форточку чёрную шею жестяная труба, похожая на коленчатого удава. С колосниками пришлось помучиться и с погнутой дверцей, но Ключик справился. Критически осмотрев отопительный агрегат, не смог удержаться, похвалил себя: «Я молодец». Оставалось раздобыть для буржуйки корм.

Валентин вернулся к себе, разыскал топор и ножовку, бодро спустился на нижнюю веранду, но перед лестницей остановился, во двор не пошёл. Что разбить на дрова? Свою мебель портить не хотелось бы, да и какие дрова из современной мебели? Не дерево, одна видимость. Разобрать на доски пол у Резиновой Зины? Тоже как-то нехорошо. Он помахивал топором, стоя перед лестницей, во двор сойти не спешил. «Что такое, Ключик? – спросил себя удивлённо. – Да ты, я вижу, боишься!» Некстати припомнился сон, в котором вооружённый охотничьим ружьём Бабичев выстрелами гонял гражданина Ключко по двору. «Зарою!» – кричал и палил поочерёдно из двух стволов. «Так дела не будет», – понял Ключик и принялся разжигать в себе злобу. Это ему удалось. Бормоча сквозь зубы ругательства, спустился во двор. Вверх не смотрел. Ничего не выйдет, если поминутно, выворачивая шею, озираться – не заглядывает ли в колодец поверх ружейного ствола стрелок. Чем по сторонам глядеть, лучше под ноги. Он стал смотреть вниз и сразу увидел на свежем пушистом снегу следы. От логова Вельзевула тянулась цепочка, начиналась у подслеповатого оконца со свёрнутой на сторону форточкой. Вела к свежей могиле. Кошка. Возле могилы Василия была проталинка, от неё следы вели обратно.

– Ночка! – негромко позвал Ключик. Гриб с ружьём вылетел из головы, страх соскочил, и главное – стало понятно, где взять дрова.

Замок, врезанный в дверь пристройки, не заслуживал доброго слова, ломать его не пришлось. Топор в щель, лёгкий нажим – и готово дело. Дверь крякнула, подалась.

– Ночка! – ещё раз позвал Валентин Юрьевич, стоя на пороге вельзевулова логова.

***

В пристройке ему довелось побывать до этого один лишь раз, в детстве. Токарь Петров, вернувшись с очередной партийной конференции, неожиданно пригласил Ключика-старшего поговорить. Чтобы не пришлось пить, Юрий Александрович взял с собою шестилетнего сына. Поэтому ли, или по иной причине, разговор не вышел. Чего хотел от отца функционер опальной партии, шестилетний Валя не понял, да и сам визит запомнил смутно: всё время потихоньку осматривался, ища в пристройке токарный станок. Всезнающая Зинаида Исааковна Гольц рассказывала соседям, что у токаря Петрова есть персональный станок с гравированной табличкой, и что никто, кроме самого Петрова, не смеет на этом станке работать. Мол, изредка, когда возвращается Петров с партийного съезда, подходит он к своему персональному рабочему месту и выполняет дневную норму. К великому сожалению Ключика—младшего, ничего похожего на токарный станок в пристройке не обнаружилось, шикарная мебель в те времена его не интересовала, хорошо запомнилась двуспальная кровать, и то потому только, что размерами поражала воображение. Не одного токаря могла вместить, по меньшей мере десяток. Не кровать – теннисный корт, удивительно, как прошла в двери. Как прошла, так и вышла. Петров съехал за город, в особняк, по утверждению Резиновой Зины. Долгое время пристройка стояла пустой, потом в неё вселился… Нет, не вселился, не въехал, а загадочным образом возник Вельзевул, которого Зина в глаза величала Гариком, а за глаза – не зло, уважительно – жуликом и жучком.

***

– Ну-с, что здесь у нас? – спросил, чтобы подбодрить себя, Ключик. Приступил к осмотру.

Исчезнувший при загадочных обстоятельствах Гарик-Вельзевул ухитрился прихватить с собою мебель и вещи – две комнаты, кухонька, прихожая и прочие помещения были удручающе пусты. В прихожей, где у нормальных людей зеркало, косо висела обёрнутая бумагой пенопластовая доска с пришпиленными записками. Имена, телефоны, обрывки каких-то документов, похожих на ведомости или накладные. Кое-какие записи, очевидно самые ценные, сделаны были прямо на доске. Почерк Вельзевула напоминал колючую проволоку, рукописная цифирь страдала пляской святого Витта. Ничего из записей сходу не разобрав, Ключик направил стопы в комнатушку, где раньше стояла гигантская кровать. Именно в этом помещении было окно с покосившейся форточкой, а значит, овдовевшую кошку следовало искать там. Кошки Ключик не нашёл, зато понял, откуда она приходила и куда уходила. У дальней стены доска крашеного пола была отодрана, валялась под окном. Из подполья валил пар, на сырой стене висели безобразные жёлтые сосульки, с них капало во влажную черноту. Сыро было в комнате, как в бане, но не жарко, а промозгло. Валентин опустился на колени, положил топор и пилу рядом и заглянул под дощатый настил.

Кирпичная кладка разворочена, в проломе под нею серое жерло железобетонной трубы – аркой. Конечно, будь Валентин Юрьевич котом, он запросто смог бы спрыгнуть в тоннель, да и оттуда в покинутое Вельзевулом логово мог запрыгнуть очень даже просто.

– Эй! – крикнул Ключик, тяня шею.

Труба ответила голодным гулом, понятно стало – там подземелье немалых размеров. Преисподняя. Метрового диаметра железобетонный тоннель уходил горизонтально прямо в стену и, стало быть, вывести должен был к нулевому ярусу дорожной развязки. Валентин осмотрел остатки старой кладки, прочёл оттиснутую на буром кирпиче надпись «1862», удивился (дом генеральши Поповой был построен значительно позже, лет через сорок), прикинул на глаз ширину раскрытия трещины в стене пристройки, – но всё это мимоходом. Не лезть же в кошачий лаз! Зачем? Решит Васильева вдова вернуться – вернётся. Выяснять, за каким чёртом строителям дорожной развязки понадобилось ломать снизу старый фундамент и закладывать трубу, тоже показалось бывшему артмастеру неинтересным. В конце концов, дверь вскрыл не из чистого любопытства и не за кошкой гнался.

– Пришёл сюда по дрова, так и занимайся дровами, – строго приказал себе Валентин Юрьевич. Вцепился в доску, желая отодрать, и тут услышал из железобетонной преисподней шум, как будто катили по трубе камни. «Хватит загадок», – проворчал он, понатужился, оторвал доску. Скрипнули ржавые гвозди, с треском отлетели щепы – гниловата доска и ничего в этом странного нет, если всё время несло из подземелья паром.

– Ничего странного нет в том, что Гарик с радостью продал эту халупу. Правильно её признали аварийной, жить здесь нельзя, адское место, – с отвращением оглядывая пущенные над просевшей землёю лаги, проговорил Ключик. Поддев топором, отодрал ещё одну доску – теперь не только кошка, средней комплекции человек легко смог бы спуститься в преисподнюю. Сложив три доски одну на другую, решил, что на первый раз дров хватит. Оставалось напилить и наколоть. Этим делом Ключик решил во дворе заняться: жутковато было ему рядом с дьявольской трубой, лишнюю минуту провести в квартире номер шесть не хотелось.

Затворив за собою дверь пристройки, Валентин услышал сверху невнятные окрики. Звали, конечно же, не его, но он всё же втянул голову в плечи и кинулся к лестнице. Поднимался в спешке, с грохотом уронил доски. Суетливо, без шума, собрал, но зря старался. Те ребята наверху не интересовались живностью, копошившейся в колодце: человек и кот были им равно безразличны. Они перекликались в свинцовой выси, как диковинные птицы, зудели свёрлами и свистели дисковой пилой. Ключик наскоро разделал одну доску, остальные оставил на веранде. Во-первых, хотелось поскорее опробовать печку, во-вторых, к вечеру строители должны уйти, тогда можно будет наколоть дров во дворе с полным комфортом.

Разожжённая упаковочной бумагой и щепками печка дымила. Где-то Ключик прочёл, что так и должно быть, пока не разогреется печное нутро и не потянет жестяной коленчатый удав из комнаты холодный воздух в полную силу.

– Грейся, я пока сбегаю…

За чем собрался сбегать в квартиру, не сказал, потому что не ещё решил. Оказавшись там, стал собирать вещи – бездумно, что попадалось под руку. Взял: одеяла, пачку чаю, кружку, ложку, большую кастрюлю. Хотел прихватить стул, но передумал. Трофейная кровать, найденная в квартире товарища Гольц, показалась ему удобнее. Напоследок заглянул в гостиную и взял почитать «Триумфальную арку» Ремарка. Почему выбрал именно её – непонятно. Происходящее казалось Валентину вязким кошмаром, стоит ли во сне удивляться иррациональности обстоятельств и собственной странной реакции? Просто нужно проснуться.

Но пробуждение не наступило. В разогретом печном нутре гудел огонь, из коленного сочленения с шипеньем капала чёрная жижа, по кухне Ядвиги Адамовны волнами расползалось сухое тепло. Ключик, обжегшись, отвалил печную дверцу, подбросил дровишек (удав оказался существом прожорливым), локтем прихлопнул удавий рот и задвижку защёлкнул поленом. По рецепту Ядвиги Вишневской для чая следовало взять талую воду. Ключик опрометью выскочил во двор, нагрёб полную кастрюлю снега, и, не поднимая головы, кинулся обратно. Голоса в вышине перекликались по-прежнему, краем глаза Валентин Юрьевич приметил силуэты на северной низкой стене, но вглядываться не стал.

Грязноватой воды из трёх литров снега получилось до обидного мало. Чтобы не таскаться с горячей кастрюлей, Ключик топором насбивал с крыши пристройки охапку сосулек. Строители не обратили на него внимания, хоть нашумел изрядно. Он осмелел, голову больше не втягивал в плечи и по двору не бегал, ходил спокойно. Вернувшись, напихал в кастрюлю ледяных обломков, разложил кровать и бросил на неё ворох одеял. Пока суд да дело, можно было почитать. В комнате стояла томная жара, сверчком потрескивала печка; шипели, изредка постреливали в обожжённом её нутре уголья. Ключик подбросил сыроватое, в струпьях краски, полено и со стоном лёг. Кровать протестующе пискнула, защёлкала, когда он, возясь, подставил под голову руку. Шелестнули желтоватые страницы. Ночной Париж. Холодно. Это в Париже-то холодно, в ноябре?! Какая-то женщина. Рядом Сена. Вид на реку.

Ключик заметил, что не читает, а скользит без смысла по строкам. Вызванные чужими словами видения не имели отношения к Парижу. Кальвадос?.. Шампанское, а не кальвадос. Столица, вид на реку. Женечка. Пьяная Ленка Вик…

– А я думал, мне уже всё равно, – проговорил он, отложил книгу и лёг, сунув за голову руку. Под лопатками заскрипели пружины трофейной кровати, в печи стрельнуло, с шорохом просыпалась в поддон сажа. И Ключик понял – всё равно. О бывшей жене мог теперь думать спокойно, точно как о той женщине, встреченной в Париже Равиком. Мир съёжился до размеров пропахшей дымом кухоньки; то, что творилось за стенами, не стоило беспокойства.

– Мозговое окостенение, – изрёк, изучая тени на потолке, Валентин. – Век бы лежал вот так вот. Читать лень. И вообще всё лень, даже чай заварить. Та женщина или эта – без разницы. Что будет с Равиком? Да хоть бы что. Как можно читать о каком-то Равике, если мне безразлично, что со мною самим будет?

В печке снова сухо шорхнуло, прогорали дрова.

– Важно, чтобы не кончались поленья, остальное зола. – Сформулировав сие философское утверждение, Ключик вопреки протестам немецкой кровати вскочил, скормил печке последнюю порцию дров, подхватил брошенный топор и, не заботясь о том, заметят его соседи сверху или нет, вышел во двор.

Зло хрипя ножовкой и рассыпая по снегу оранжевую стружку, он распилил доски с таким расчётом, чтобы удаву было легче глотать, затем стал колоть швырок. Удары его топора пистолетными выстрелами отбивались от стен колодца.

– Эй! – кричали сверху. – Эй, любезный!

Ключик, не поднимая головы, поставил на попа очередную дровину и: «Так!» – топором. «Зовут? Пусть зовут. Опять топор застрял, чёрт. Эта, с сучком, покрепче других». «Ток!» – обратной стороной стукнул, и только когда разлетелись по сторонам расщепленные криво поленья, распрямился и нехотя глянул вверх.

– Эй, любезный! – кричал со стены кто-то в каске мандаринового цвета и хвойно-зелёной робе.

«Что это они там затеяли?» – изумился бывший артмастер. По верху северной стены – частокол балюстрады, с виду – мрамор. Почти что всё огорожено, недостаёт одной секции, как будто выбит в нижней челюсти передний зуб. Эта последняя секция висит на стреле крана в чёрном дыму, что столбом в безветрии поднимается над… «Э, да это же…» – сообразил, выпустив топор, Ключик.

– Дорогуша! – кричал сверху хвойно-мандариновый строитель. – Нельзя так! Что же вы нам коптите мрамор? Я вас очень прошу, дымите полегче! Не подбрасывайте сырые дрова!

У балюстрады появилась ещё одна фигура в таком же облачении и что-то пролаяла.

– Других дров у меня для вас нет! – злорадно заорал со дня колодца Ключик. – Плевать я хотел на ваш мрамор, сейчас вот ещё дровишек подброшу! Сырых и с краской!

– Голубчик! – человечно упрашивал хвойно-мандариновый. – Ну нельзя же быть таким мизантропом! Нам из-за вас не закроют наряд! (и вполоборота напарнику) Да погодите, Виктор, вы видите – он не понимает.

Нарядный его напарник по имени Виктор вылаивал какие-то ругательства, улегшись на мраморную ограду животом.

– Наряд вам не закроют?! – бесновался Ключик – Это я мизантроп?! Да, я мизантроп! Чихать я хотел на ваши наряды, мне холодно! Мне надо топить! Я чаю хочу! Других дров у меня нет! И вообще! Некогда мне болтать! Прогорят угли!

– В таком случае мы вынуждены будем сообщить хозяину! – уныло предупредил вежливый строитель.

Валентин Юрьевич пожал плечами и стал собирать наколотые дрова. «Такая охапка – не донесёшь. Пускай сообщают. Мрамор я им копчу. Мизантроп. Станешь мизантропом, когда в декабре отключат воду, газ и свет. Чем я теперь возьму топор?» Топор и пилу пришлось оставить. Ключик дотащил дрова, вывалил с грохотом на пол, набил доверху печку, чтобы закипела вода. Её теперь хватало – полкастрюли. В самый раз: и на чай, и сварить кашу. И принялся бы Валентин Юрьевич за готовку, но решил сначала выйти во двор – подобрать пилу, топор и пару выпавших поленьев. Лгал себе. На самом-то деле хотел глянуть, как валит из трубы дым и что поделывают те, на северной стене. Нарочито неторопливо спустился во двор и задрал голову. Поспел к самому началу второго акта.

У мраморной рампы появился третий герой. Он похож был на атланта: набычился, под свинцовое небо подставил загривок. Держать облачный свод было для него занятием привычным, поэтому руки он сложил за спиною. Голосом Зевса рокотал в колодец: «Прекратить, я сказал!» Одесную громовержца Ключик увидел вежливого строителя, тот размахивал руками, напоминая при этом зелёного Петрушку в оранжевом колпаке.

– Мы его просили! – горячо оправдывался он. – Не слушает! Плевать, говорит, и чихать хотел на мрамор.

– Да кто он тут такой?! – рокотал Зевс – Откуда он взялся у меня под носом?!

Второй строитель обретался ошую от громовержца и по своему обыкновению лаял. Должно быть, объяснял начальству, кто таков Валентин Юрьевич и откуда взялся у Зевса под носом. Забитая дровами печка чадила знатно, как древний локомотив. Жертвенный дым начальству не пришёлся по вкусу. Обмахиваясь, Зевс рычал: «Вонища!» – и вдруг узрел во дворе Валентина Юрьевича.

– Ты кто тут такой?! – загремел он. Испугано ойкнуло эхо, с ветви ясеня, каркнув, сорвалась чёрная птица.

– Ключко Валентин Юрьевич! – представился Ключик, поигрывая топором.

– Какая мне на хрен разница, как тебя зовут?! Что ты мне тут под носом гадишь, Юрьевич?! Делать тебе нечего?! Вони развёл…

– Нечего! – подтвердил Ключик. – Надо же мне как-то греться!

– Человеческого отопления у тебя в коттедже нет, что ли? – внезапно заинтересовался Зевс. Впервые за время разговора переменил позу, склонился над колодцем, как над вольером с диким зверем, одною рукой опёрся на балюстраду.

– Всё у меня есть, – пояснил Ключик. – Только его отключил какой-то гад.

– Что отключили? – Зевс не расслышал. – Газ?

– Да! – крикнул Ключик. – А заодно воду и свет!

– И дрова у него сырые, – вклинился в переговоры вежливый строитель. – А я ему говорю…

– Молчи, когда я не спрашиваю, – оборвал Зевс и снова обратился к соседу снизу:

– Ты за газ не платил, что ли? А, Юрич? Бабок нету? Может, ссудить тебе?

– Я тебе сам могу ссудить! – ответил, пряча топор за спину, Ключик, беседа теперь казалась ему забавной. – За всё уплачено!

– Так кто ж тебя отключил, если за всё уплачено? – поинтересовался Зевс. На балюстраду теперь опирался обеими руками, с таким видом, будто собирался кинуть хищнику в ров кровавую подачку.

– Не знаю! – забавляясь, крикнул Ключик. – Но думаю, это сделано по указанию Григория Борисовича Бабичева! Знаешь такого?!

Надо думать, Зевс знал. Даже на большом расстоянии видно было, как мгновенно побурел, налившись до макушки тёмной кровью, и стал рвать что-то из внутреннего кармана.

«Надеюсь, там у него не пистолет», – подумал Валентин Юрьевич, наблюдая за действиями Зевса с интересом. Страха не испытывал – надо быть отменным стрелком, чтобы с такого расстояния подстрелить кого-то из пистолета. Дело принимало нешуточный оборот, если судить по реакции строителей. Чуть не по стойке смирно стояли оба: и вежливый, и грубый. Наконец Зевс вытащил из кармана что-то блестящее – не пистолет, не гранату, – и, держа двумя пальцами, поднёс к уху. Воткнувши взор в низкое облако, выкрикнул:

– Алё!.. Что?! Нина, дай мне зама по сетям.

Он прошёлся вдоль балюстрады, похлопывая по ней рукою, три шага вправо, три шага влево, остановился и заорал снеговым облакам:

– Алё!.. Что?! Ты совсем оборзел?! Мэра надо узнавать по первым трём буквам!