Текст книги "Колодезная пыль"

Глава седьмая

Ключик не находил себе места. Слонялся по роскошным декорациям, которые сам же и выдумал, но выхода придумать не мог. «Будь гриб хоть трижды негодяй, не легче от этого. Сдать его этому чёрному? Нет. Кто он? Служба безопасности?.. Это ещё бабушка надвое. Проверить отсюда не смогу. Всё здесь фальшивое. Золото, бронза, дерево – всё. Колонны, лестница. Да что колонны! Ариадна и та… Тьфу, мерзость. Как подумаю, что это чудо меня лапало, прижималось ко мне… Минутку. Странно. Она это так делала, будто не в первый раз. Вдруг я с ней… Не помню. Ничего не помню!

Ключик захотел с размаху хлопнуть себя по лбу, но сдержался. Неизвестно, чем это кончится в реале. Недолго сдуру и шлем сломать. Сломать? Артмастер остановился, перевёл дух. Сколько времени прошло? Чепуха, минут десять. Ещё не вечер, ребята, мы ещё побарахтаемся. Только спокойно, не дёргайся. Может быть, за тобой присматривают.

Он заложил руки за спину и с удручённым видом потащился вверх по боковой лестнице, в шикарный кабинет. «Не всё здесь поддельное, ребята. Мы ещё… Не беги и рожу сделай мрачную. Вот так. Только бы дверь гриб не запер, ломать не хочется, вдруг… Открыта. Рожу, рожу кислую. Теперь осмотрись, как будто в первый раз. Лапы эти львиные, завитушки. Как в музее. А ты олух из провинции, ходишь, пялишься, как люди живут. Только не переиграй, рот открывать не надо. Они же знают, что не в первый раз. В курсе ли они, что с памятью у меня беда? Пальцем по столу повози, раззява. Сходу не надо, как бы случайно». Артмастер провёл ладонью по инкрустации столешницы, огладил отделанную золотом рамку терминала, по экрану провёл пальцем. «Есть! Консоль им не по зубам. Теперь быстро, пока они не врубились, что к чему. Мой логин. Техподдержка. Срочный вызов. Оператору напрямую. Димыч не сменился ещё, он поймёт.

> Димыч, хэлп! Пургани меня!

Ключик не дышал, пока ниже его запроса не выскочила строка.

>> А я предупреждал…

По глазам резануло светом, в уши ввинтился свист. Ключик, скалясь от боли, обхватил руками голову. Гладкое, холодное под ладонями, перед глазами темень и в ней плавают круги с огненными ободками. Шея мокрая, липкая. Что с головой? А, это же шлем. Скорее снять! Ключик сощурился, опять стало от света больно. Это из окна. Голова болела адски, особенно виски. Пульс не меньше ста. С каждым толчком крови темнело в глазах. Не только шея мокрая, рубашка насквозь, хоть выжми её. Ещё немного, и точно сварились бы мозги, из горшка пришлось бы черпать ложкой.

Он сунул шлем на стол, мельком глянул на терминал. Димычу спасибо сказать? Да не «спасибо», а в ноги поклониться. Спас дурака. Но нет, не сейчас, позже. И деньги от гриба смотреть буду после. Голова ни к чёрту, не до грибов. Сначала вспомнить. Если не всё, то хоть что-нибудь. Господи, до чего же тошно, аж в глазах зелень. Надо встать.

Ключик из кресла поднялся рывком. Мир перекосился, чуть не рухнул, но устоял, потому что получилось ухватить его за книжную полку. «Осторожно, порог. Руки трясутся и колени, во рту сухо. Похмелье. Кровать разорена вдрызг. Широкая. Зачем мне такая? Как теннисный корт. Я что, баб сюда вожу? Обои паршивые, как в борделе. Удивительно. Не мог я выбрать такие обои! Сейчас стошнит. Похмелье. С наступающим похмельем вас, Василий Степанович. До сортира бы хватило сил добраться. Кто такой Василий Степанович?

– Где я? – спросил Ключик, не решаясь выйти из спальни в тёмный коридор. Стоял, схватившись за дверную латунную ручку. Всё как во сне: тёмный коридор, двери, дрянь какая-то на полу, мусор.

– Валя-а, ты не узнал? Это твой дом. Пыль, грязь под ногтями у покойника. Перхоть! Ва-аль!

Краем глаза Ключик заметил шевеление, будто ожило на разорённой кровати одеяло. Голова на подушке.

Повернувшись, он чуть не потерял равновесие. Когда стал на место покачнувшийся мир, на кровати уже никого не было. Почудилось. Новый симптом.

– Глюки! – злобно выкрикнул артмастер, и, щупая стенку как слепой, двинулся по тёмному коридору. Точно как во сне. Под ногой скрипнул картон. Коробка. Откатилась, стукнулась об стенку пустая жестяная банка. Мусор, дрянь, обрывки упаковочной бумаги. Ключик остановился, чтобы стряхнуть с ноги приставший пакет. Прочёл на нём: «доставка суши». Чёрт знает что такое. Доставка суши куда? В море что ли? Коридор закончился скрипучей дверью, за нею оказалась лестница вниз.

Как и во сне, Ключик спустился, вышел на открытую веранду. Зашуршали под ногами жухлые листья. «Нанесло ветром. Подметать некому? У дома покинутый вид. Холодина! До костей прохватывает. Если всё как во сне, в кармане должны быть ключи… Вот так связочка! Как у ключника. Ключик – ключник. Кто это сказал? Не помню». Валентин подбросил на ладони увесистую связку, перебрал ключи. Показалось – должен подойти этот вот, на золотую рыбку похожий. Ключ подошёл. Третья квартира. «Выходит, не сон? Или я и теперь сплю?» Он открыл дверь и закрыл её за собою. Затхло в квартире было, застоялся воздух. В прихожей горел свет, кто-то забыл выключить. На холоде голова чуть отошла, но от духоты замутило так, что Ключик снова поймал стену. Ввалился в комнату. «Да, это здесь. Та самая комната. Куда-то девалась мебель. Дивана, где те двое сидели, нет. Стола нет. Стул тут вот валялся – его тоже нет. Окно только есть. Туда тот, третий, головой вперёд выкинулся. Зачем? Ведь первый этаж. Тошно. Голова раскалывается. С ног валит. Похмелье. Да, это именно он кричал: «Я могу лечь спать?!» Морда красная, бычьи глаза. И опять: «Я могу лечь спать?!» А Зина ему: Василий Степано…

***

По случаю майской жары окна гостиной распахнуты были настежь, раздёрнутые гардины висели мёртво. Штиль. Из окон девятого дома постанывал саксофонный импровизатор, взрёвывал далёким океаническим прибоем стадион, монотонно бубнили новости.

– Понимаете, Валентин Юрьевич, – говорила Зина, потирая костлявые руки, – Алик не виноват, что вырос таким неприспособленным к жизни. Да что я вам говорю, вы и сами прекрасно знаете. Мать и три сестры, он младшенький, и – мужчина. Вот если бы над вами с детских лет в четыре голоса квохтали, какой вы замечательный мальчик и уже совсем мужчина, притом взрослого мужчину показывали только издали, по выходным и праздникам, вы бы тоже выросли рохлей.

– Ну отчего же по праздникам? – вяло возразил Ключик, представив почему-то церковные песнопения. – Павлик же…

– От Павла Петровича, – перебила Резиновая Зина, – он только и слышал, что настоящий мужчина должен хорошо зарабатывать и содержать семью.

Сказала, как отрезала. Сухо. Не жаловала Павлика, считала ханжой и святошей. Валентин спорить не стал, доля правды в такой характеристике была. Действительно: деньги и приторные нравоучения – этим ограничивался вклад Павла Петровича в воспитание сына.

– Да, так вот, – продолжила рассказ Зинаида Исааковна. – Сашенька Дончик, когда Алик пришёл с повинной и принёс курицу, устыдилась и решила урегулировать вопрос. Понимаете, она не умеет по-другому. Бизнес, как вы это теперь называете. Взвесила она курочку, прикинула в уме стоимость и понесла Екатерине Антоновне подношение. Я сама видела из окна, как она шествует через улицу с такой миной, будто её вызвали в налоговую инспекцию, а в руке конвертик. Вот так и вышло, что Катя продала курицу дважды, а Павел Петрович сегодня остался без плотного ужина, зато с деньгами.

Из окна голоса – мужской (глухо) и женский (со смехом, звонко) прихлынули и отхлынули, прошла парочка.

– Студенты, – прокомментировала Зинаида Исааковна, перехватив взгляд. «В наблюдательности ей не откажешь, в любую мелочь вцепится и вытащит на свет божий событие. Студенты. Весна», – с тоскою подумал Ключик, покосившись на фортепиано. Под гробовой крышкой заперты клавиши чёрные и белые, вечный Шопен открыт на одной и той же странице.

– Жаль, жена ваша не играет, – подлила масла в огонь наблюдательная Зина, но Ключик сдержался, не полыхнул, всего лишь затрещал и чадом изошёл:

– И хорошо. С меня этой музыки хватит, – сказал он, обмахнув рукою саксофон, футбольный ор, новости и неясные вскрики то ли от Зайцев из-за стены, то ли из квартиры Вельможных, снизу. Не захотел выпустить наружу досаду и не выпустил. Десять лет нет мамы, десять лет Шопен открыт на этой странице, десять лет заперта крышка. Так было, так есть и так будет, аминь. Кончено.

– Юрочка… э-э, простите. Я всегда говорила, Валентин Юрьевич, что ваша Леночка… – снова двинулась в атаку Зинаида Исааковна Гольц. Ключик не успел пресечь вылазку и сказать, чтоб не совала нос.

Дом дрогнул, как от землетрясения, взвыли голоса; стало ясно: это не за стеной, а снизу, у Вельможных. Что-то грохнуло, посыпались осколки, затем дикий визг расколол томный майский вечер.

– Вася вернулся трезвый? – без испуга, но с большим удивлением проговорила Зинаида Исааковна. Засим бочком подсеменила к окну, чтобы лучше слышать, но выглядывать не стала.

«Первый толчок – захлопнули дверь, афтершок – открыли оконницы так, что вышибли стёкла. С чего она взяла, что это Василий Степанович и что он трезвый? Визжала женщина», – размышлял Валентин, следя за профессиональными действиями соседки.

– Вася! – донеслось из недр третьей квартиры. – Не на!..

– По конституции, в бога душу мать, я имею право на отдых! – быком ревел Василий Степанович. – Твою закавказского военного округа дивизию в дышло! Я трое суток, как бобик сучку, драл во все дыры ржавые ваши трубы, а теперь мне по конституции положен отдых! И что же я вижу, ты, дочери твоей мать и бабули её дочь?!

«Действительно, Вася трезвый», – сообразил Ключик. Все знали, что стоит Василию Степановичу слегка принять, как он воспаряет мыслью к высотам философской науки, изъясняется латынью и напрочь теряет вкус к противлению.

– Юрочка, ты бы спу… сошёлся вниз, – путаясь от волнения, попросила Резиновая Зина. – Это кончится челновреди… Ай!

Внизу возопили дуэтом.

– Да что ж там такое?! – раздражённо вопросил Ключик, двигаясь по коридору быстрым шагом.

– Там Заури! Ох, как я сразу не… – причитала позади Зинаида Исааковна. – Ведь я же тебе говорила! И зачем я только поднялась? Надо же было мне…

На лестнице Зина отстала, потому что Валентин Юрьевич скатился вниз, прыгая через две ступени. Неизвестно, чем бы закончился вечер, если бы Вася запер за собою дверь. Не запер. Ключик влетел в гостиную Вельможных, как раз когда Василий Степанович прикидывал на вес стул.

– Вас-ся! – перехваченным голосом сипела Ольга Александровна.

Заури – мохнатый, страстный, бледный, – сидя рядом, волосатою рукою обнимал её плечи. Места на диване оставалось немного, поскольку Оленька и южный гость не отличались изяществом форм. Крытый скатёркою стол был придвинут к дивану, на нём имелась слегка початая бутылка красного вина, фрукты в вазе, конфеты «Ассорти», два пустых фужера, кепка и неразвёрнутый гвоздичный веник. Видимо, Василий Степанович застал самое начало приёма, рядом с конфетной коробкою лишь две смятых обёртки валялись – серебряная и золотая.

Взвешивая стул, Вася рычал:

– Я, растрендить меня на триста восемьдесят в землю, кого спрашиваю?! Где я буду отдыхать, если ты и этот мохнатый шмель весь мой диван задами перекрыли к японого трактора матери?! Ну! Где?! Ты, ядрёна матрена!

Оленька трясла щеками, ответа не давала. Захваченный врасплох Заури только теперь понял, что дело принимает дурной оборот, и, сняв с Оленькиного плеча руку, произнёс примирительным тоном:

– Э, Вася! Ты зачем такие слова женщине, а?

– Женщине? – прошипел Василий Степанович, занося над головою стул.

Ключик счёл необходимым вмешаться.

– Женщ-щине! – плевался Вася, не понимая, почему не получается швырнуть. – Жен!.. Та шо ж такое, а, бляха-му!..

Он зыркнул на Валентина Юрьевича бычим глазом, взрычал: «А-а! И ты тут! Ёшкин ты кот!» Кот Василий, до той поры жавшийся под диваном, при этих словах повёл себя благоразумно – молнией стрельнул в окно. Ключик его примеру не последовал, вместо этого стал уговаривать:

– Вася, осторожно, разобьёшь…

– Раз!.. Етить!.. Твою! – пыхтел Василий, пытаясь вырвать стул, но безуспешно: позиция оказалась невыгодной с тактической точки зрения.

– Бутылку разобьёшь! – громко добавил Ключик.

– А? – спросил Василий Степанович, выпустив стул, и стал озираться. Физиономия красная, глаза навыкат, по щеке слюна. Бешеный.

Валентин отшвырнул стул подальше. Где-то позади одобрительно пискнула Резиновая Зина.

– Ага! – Василий сделал два широких шага к столу, сгрёб бутылку за горлышко и приложился. Стал похож на статую пионера-горниста в старом парке – тщедушный, штаны висят, рубашка с коротким рукавом расхристанна.

– Пролетариат имеет право на отдых! – заявил он, переводя дух, и добавил: – Кислятина.

Потом прочёл этикетку: «Сапера… А, один хрен», – и приложился ещё раз. Ключик считал бульки: «Один, два, три», – решил, хватит ему, и предложил:

– Вася, давай поговорим спокойно.

Не хватило. Василий, отставив бутылку на стол, обратился к соседям с речью:

– А? Вот скажи, Валюха, и ты… вы Зина тоже скажи. Я могу после тяжёлой трудовой смены лечь спать?

– Конечно можете, Василий Степанович! – охотно подтвердила товарищ Гольц. – Каждый гражданин имеет право на отдых.

– Вот! – подняв кверху указательный палец, сказал гражданин Вельможный. – А эта гражданка со своим понаех-хавшим гражданином препятс… ст… создают препоны. Эрго, я просто обязан устр… отстр…

Василий Степанович зашарил взглядом по полу в поисках чего-нибудь и снова узрел стул.

– Вася! – предостерёг Ключик, занимая позицию между Василием и орудием преступления.

– Э, дорогой! – решил вмешаться Заури.

– Василий Степанович! – подала от двери голос Зинаида Исааковна. – Не надо самоуправства! В таких случаях лучше всего обратиться к властям!

– А?! – спросил Вася. Чересчур энергично спросил – закашлялся.

– На, дорогой, выпей, – Заури сунул ему горлышко бутылки мира.

– В горле пересохло, – задавленно пожаловался Вася, принимая бутылку, потом ответил Зине: – И я обращусь. Щас.

Он отхлебнул. Загоревшись новой идеей, отправился в прихожую, к телефону.

– Куд… Куда он? – мило удивилась Оленька.

– Звонить, – ответила Зина.

– Кому?

– Властям. Знаешь, Оля, если бы твоя мать узнала…

Что именно сделала бы мама Ольги Александровны, если бы узнала о безобразной семейной сцене, так и осталось неизвестным, в комнату вернулся Василий Степанович. В одной руке у него была ополовиненная бутылка, в другой телефонная трубка. В неё он кричал.

– Алё! Милиция?! Я спрашиваю, это милиция? Ага! Значит, полиция. Один хрен. Вот вы скажите, девушка, я могу лечь спать?! Что? Девичья улица десять. Нет, вы не поняли. Я вас спрашиваю, я могу лечь спать? Что значит, пожалуйста?! А, вы об этом… Зачем вам фамилия? Василий Степанович. Вельможный. Вель-мож-ный! Вам по буквам ещё сказать?! Так вот, я вас спрашиваю, полиция, мать вашу, я могу лечь спать?! Что?

– Положила власть, – обиженно сообщил он, ни на кого не глядя. – Положила. На меня! А?!

Он снова закашлялся, разглядывая телефонную трубку, потом обнаружил в другой руке вино. Просиял. Когда с бутылкой было покончено, по лицу его лились слёзы. Ключик спешно лишил его и пустой бутылки и телефона. Зря беспокоился.

– Съешь конфетку, дорогой. Закуси, – умильно улыбаясь, предложил Заури, протягивая на широкой ладони золотую конфету.

– Тимео Данаос эт дона ферентес! – отпихивая руку, рыдал философ.

– Не ругайся, да? Закуси! Потом ляжешь, отдохнёшь.

– Вась, иди сюда, ко мне.

– Василий Степанович, вам бы прилечь.

– Но! Хонеста морс турпи вита потиор! – выкрикнул Василий, расталкивая утешителей. – Цезар! Моритури те салутант!

И с этими словами он прыгнул в окно, как в воду с вышки. Всё смешалось в доме Вельможных: визги двух женщин, мяв придавленного кота Василия, проклятия его хозяина, причитания Заури. Ключик за всей этой суетой наблюдал отстранённо. Опасности больше не было, первый этаж. Ушибы, царапины – мелочь. Но ведь прыгал-то он всерьёз. Вот какие от любви приключаются драмы. А всё Оленька. Сериалов насмотрелась, пробует воплотить. Скучно ей без остренького. И Ленка Викторовна…

***

Ленка Викторовна? Совсем гнусно стало Ключику, когда в пустоте замусоренной комнаты сгустились призраки. Женщина без лица на диване и с ней Заури. Стол, мятые обёртки – серебряная и золотая. Два пустых фужера. Початая бутылка шампанского. Почему шампанское? Красное было на столе, «саперави». Я прочёл на бутылке. Нет. Фужеры – значит шампанское. Немного шампанского за знакомство. Спрыснули договор. Ты, значит, подписала? Ленка Викторовна. Заури молча тискал ту, на диване. Её лицо… Ленка? Прихлынула память. Лица людей, события, имена. Толчками крови в виски стучало: «Валь!.. Грязь!.. Перхоть!.. Пыль!..» Ключик не мог дышать, так подступило к горлу. Окно. Воздух, небо. Открыть.

Он кинулся к окну, задёргал задвижку, толкнул оконницы. «Дзан!» Стекло лопнуло и посыпалось, как тогда. В ноздри ударила вонь. Дрожжевая фабрика. Зелень в глазах. Ключик упал на подоконник животом. Тьма, бездна, и в ней огоньки. От тёмного бурления и дрожжевого запаха мутило нестерпимо. Живот свело спазмом, горлом и носом хлынула горечь. Обрыв, пропасть. Только бы не упасть. Оа-ар-ркха-кха! Наизнанку. Оа-а! выворачивает. Гнусь, горечь. Ох! Оа-ар-р! А-кха! Кха! Гадости сколько накопилось. Оа-а! Ах-х… Не могу, одна желчь. Оа-ар! Кха-а! Блевота. О-ух. Вдохнуть. Воздух оттуда тёплый, вонючий. А на веранде – холодный. Но туда не дойти, с ног валит. Встану, голова опять закружится, свалюсь в пропасть. Как с вышки в воду. Был первый этаж, а теперь дна не видно. Тьма, огоньки. Котлован? Откуда? Яма была на месте восьмого номера, а теперь? Улица где? Ключик попробовал поднять голову – глянуть туда, где громада девятого дома, многооконная серая сталинка, но в глазах снова всё поплыло, и снова прихлынула горечь. Дряни нажрался, блюй теперь. Оа-а! Кха-ха! Легко сказать. А если нечем уже? Если лезет наружу с желчью душа? На руке красное. Кровь? Оа-а! Ох-х! Всё изблюй. Желчь, кровь, душу. Всю погань. В ушах звон, но чуть легче. Кровь – это из носу. Кровопускание. О-ух. Блевал, значит было чем. Жрал, значит, недавно. Где взял, если тут пропасть? Пиццу Коля привёз и банки с энергетиком. Целую кучу. Коля? Огра так зовут. Значит, это был не сон. Он страшное сказал что-то. Вид у тебя, сказал, как у покойника. Нет, не то. Это не самое страшное, я и есть покойник. Он вот что ещё сказал: еле к тебе сюда заехал, всё вокруг перекрыто. В последний раз, сказал, больше сюда не поеду. Реконструкция. То есть как? А как же я? А он мне: дурак, выбирайся отсюда, пока вместе с домом не зарыли. Но нет. Не это самое страшное. Вот после чего меня накрыло: улицы твоей Девичьей, сказал он, нет больше на карте, и адреса твоего в городской базе тоже нет. Система заказ на доставку не примет, доставлять-то некуда. Где эта улица, где этот дом?.. Крутится-вертится слон голубо… Как это так нет адреса? А я где? Вот тут-то он и сказал самое страшное. А ты нигде, говорит. Я, говорит, потому тебе сегодня пиццу привёз, что предзаказ был, и я тебя, Ключко Вэ Ю, запомнил. Будь не моя смена, хрен бы тебе что доставили, вернули бы на счёт бабки за вычетом штрафа за неверно указанный адрес. Ты нигде теперь, никто и звать тебя никак. Выбирайся отсюда, пока заживо не зарыли, поехали. Но я ему: не могу, заказ ещё не сдал. А он: ну тогда прощай. Мне с тобой на пару подыхать неохота, меня жена ждёт. И уехал. Фу-у… Кажется, полегчало. Можно поднять голову.

Девятого номера больше не было. За котлованом, над островком битого кирпича и неузнаваемого хлама дрожал воздух. Сквозь плотный желтоватый туман, в сотне метров можно было ещё различить очертания каких-то цистерн, но дальше ничего видно не было, кроме шевелящейся мути. Там глухо погрохатывало и взрыкивало, как будто монстр, топча городской квартал, неторопливо насыщался обломками и отрыгивался между глотками.

Никто, нигде и звать никак.

– Я Ключко Валентин Юрьевич! Я живу здесь! – в гневе заорал Ключик. Жёлтая мгла пожрала крик без остатка, потому что не от чего было отразиться звуку.

Глава восьмая

Кричать можно всё что угодно, от крика не рухнут стены и не поднимутся новые. От одного слова «живу» живее не станешь. Сбросив пар, Ключик ощутил новый приступ апатии: идти никуда не хотелось, даже окно закрыть и то не хватало сил. Сидеть бы вот так вот на подоконнике, вдыхать тёплую дрожжевую вонь вечно. А лучше лечь на пол. Он пошаркал ногой, зацепил белую, в жирных пятнах коробку от пиццы. «Я что же, прямо тут её и сожрал? Нет, о чём угодно, только не о еде, а то стошнит, а нечем. Пусто внутри. Странно, что денег хватило. Когда делал первый заказ, на счету оставалась какая-то мелочь. Почему? Там за день до того приличная сумма была, мы копили на доплату за квартиру. А теперь там опять куча. Откуда? Ну, гриб заплатил, ну, проценты первого числа пришли старые, а остальная прорва откуда? Надо бы выяснить». Он нехотя поднялся, через силу закрыл окно – стекло всё-таки раскокал, чёрт! – и потащился прочь из квартиры Вельможных. На продутой ветром веранде его взяла за животики дрожь. Выдыхая пар, он совал ключ в замочную скважину и не мог попасть, тряслись руки. «На черта закрывать? В квартире пусто, а даже если бы и осталось барахло, кому оно нужно?» Он махнул рукой и совсем было собрался подняться к себе, но то ли холодный воздух так подействовал, то ли мелькнувшая мысль: «Всё равно никто теперь сюда влезть не сможет», – стало ему любопытно: «Так-таки никто не сможет залезть?» Ежась от холода, стал осторожно, приставным шагом спускаться во двор, но чуть не упал на предпоследней ступеньке. Заметил разбитый телефон, переступить хотел – нога поехала. Рассматривая телефонные останки, забыл мёрзнуть. Белая искорёженная тушка вывалила разноцветные кишочки на щербатый бетон, выглядела неважно. Видимо, шёл дождь, трупик телефона поливало всякой дрянью с крыши. Весь в грязи. Починить – думать нечего. А жаль, хороший был, хоть и старый. Склонившись над обломками и дыша на них паром, Ключик с удивлением отметил, что о телефоне вот жалеет, а о том, что ушла Ленка, – нисколько. Смешно себя вёл и глупо, выбросил телефон, потом в шлем полез, чтоб забыться. Мальчишка. А мог ведь и подохнуть, лежал бы там, наверху, кишочками наружу. Сдох бы и обошёлся без похорон, потому что хоронить некому. Ключик распрямил спину и сунул в карманы руки. К себе самому тоже не испытывал жалости – с чего бы? Ну, остался без телефона, и что? Кому звонить и зачем? И терминал работает и шлем.

– Нет, в шлем нельзя. Там тот тип из безопасности, – сказал Валентин, шаркая ногами по ясеневым листьям, усыпавшим дорожку. – В мэрию звонить голосом не хочу. Лучше в письменном виде.

Он подошёл вплотную к глухой стене, закрывшей полмира, задрал голову. Быстро справились, молодцы. Шероховатая поверхность, похожая на вулканический туф, только с поправкой на цвет. Не розовая, жёлтоватая. Метров двадцать сплошной гладкой стены, выше какие то уступы вроде треугольных пилястр ещё метров на шестьдесят. И ни одного окна на всю стену. Обелиск. Как они там будут жить в таком склепе? Заломило шею, Ключик опустил голову. У цоколя, всей стены, решётка наподобие ливневого стока. А если бросить туда камень? Камешек, подброшенный на ладони, упал, подскочил на одном из серых зубьев и провалился в щель. Из тёмного оскала вынесло усиленный эхом всплеск.

– Ливнёвка и есть, – сказал Ключик. Заглянул за угол дома, в ущелье между стенами – старой и новой. Протиснуться можно при желании, но что дальше? Надо посмотреть.

Тискаться не пришлось, узкая на первый взгляд щель оказалась достаточно широкой, чтобы свободно прошёл один человек среднего телосложения. Ключик продвигался, осторожно ступая, мимо обрубленного крыльца Зайцев, мимо опрятно занавешенного окошка Ядвиги Адамовны, вдоль штукатуренной бог знает когда стены, под свесом крыши. Бактобетонный монстр, когда рос, зацепил и обломал кое-где края шиферных листов. «Как пить дать потёчёт у Зайцев крыша», – подумал Валентин. Остановился там, где закончилась под ногами решётка. Монолитный прогон, подпорная стена, за нею обрыв. «Заглянуть? На колени стать страшно, разве вот на живот лечь». Так он и сделал. К обрыву подполз ужом, высунул голову. Нет, при желании можно было бы выбраться. Кое-где сантиметров тридцать от цоколя, а местами и все пятьдесят осталось вдоль стены.

– Фу… ундамент мне зацепили, сволочи, – брякнул Валентин Юрьевич, чтобы хоть что-то сказать. Ругался зря. Понятно ведь: когда вылезет из котлована бактобетонный риф, подопрёт фундамент десятого дома прочно.

Выразив недовольство, Валентин попятился, потому что понял: не будь даже наглухо заткнут зев дорожной развязки, всё равно не хватило бы духу пройти над обрывом пятьдесят метров. Просядет грунт, поползёт. Кракнет под ногами асфальт, полетят с шорохом в котлован комья земли пополам со щебнем, шкарябнут пару-тройку раз по штукатурке скрюченные пальцы… А-а! Чавк. И всё.

– Нет, жить мне ещё не надоело, – шепнул Ключик. Пятясь, поднялся сначала на колени, затем встал и на полусогнутых кинулся обратно во двор. Отдышался. Осмотрев ограждённую со всех сторон территорию, сказал:

– Что твой колодец.

На западе бактобетонная махина. На юге стена паркинга со слепыми окошками, над которой зеркальная небоскрёбина чуть не до самых туч. На востоке казематного вида мур дорожной развязки, метров двадцати высотой. Без альпинистского снаряжения не выбраться. С южной стороны в углах ни щели, мышь не пролезет. Вот разве что если поднять в юго-западном углу решётку ливнёвки… Ключик уронил туда камень, стал считать секунды, но на десятой остановил счёт. Колодец в преисподнюю.

– В гости ко мне теперь только на вертолёте. Или на верёвке м-можно, с крыш-ши, – стуча зубами, сказал Ключик. Его трясло.

– Ну х-хватит, – заявил он и вернулся домой. Останки телефонной трубки поднимать не стал: ну их, не хоронить же с почестями, да и мусор всё равно выбрасывать некуда. Первым делом камин.

Камин – утроба дома, а труба каминная – кирпичное горло его. Был дом когда-то многотрубным, для обогрева употреблял дрова и уголь, но грянули после войны перемены – пришлые люди всадили в изразцовые бока печей газовые рожки, и началось: стали одна за другой пропадать трубы. Тут котёл газовый поставят, там электрический, станет холодно в кирпичной утробе, а обожжённое бездымное горло зарастёт паутиной. Но остались всё-таки в доме три трубы, потому что Ключик свои печки ломать не дал. Как ни подъезжала жена – ни в какую. Хочешь термолинол на пол, изволь, но печи не трожь, потому что к термолинолу ладонями прижаться можно только раком ставши, а чтоб щекой, так вовсе надо лечь. И в декабре не воет в термолиноле ветер, не ревёт драконов огонь. Отстоял, уберёг, и, как оказалось, не зря. Жёны приходят и уходят, а камин – нет.

– Не отрезали бы только газ, – буркнул Ключик, сбрасывая в прихожей обувь. «Заодно воду и свет. Ага, электричество есть, пол тёплый. Да что пол! Сеть есть, а она по тому же проводу. И шлем работает. Вода…»

Он заскочил по дороге в ванную, открыл кран. Есть. Стараясь не смотреть в зеркало, наскоро умылся. Думал при этом: «Так и должно быть, потому что когда строили зеркальный дом на Подгорной, подключили оттуда. Ох, вода горячая! Здорово. И газ, и свет, и воду и каналью туда же вывели. Прекрасно. В коридоре у меня бардак, и ладно, пусть. Что нам ещё нужно для полноты счастья?»

– А для полноты счастья, господа, – провозгласил он, ворвавшись в гостиную, – мы с вами подтащим сюда кресло.

«Раритет! Кабинетное, девятнадцатый век».

– Затем мы возьмём спички.

«Тоже раритет, пойди их сейчас найди днём с огнём».

– И – вуаля!

В мгновение ока: дверца поддувала – тонк! – решётка – щёлк! – спичка – ш-шарк! – об коробку. Запальник – фрс-с! – и:

– Фс-сш! – змеёй засипел фитилёк запальника. – Фха! – полыхнул в захолодевшей утробе огонь.

Ключик ещё раз проверил тягу (была хороша), решил, потирая руки: «Дыши, согревайся, а я пока гляну почту», – и направился в кабинет. Спешил. Поскорее вернуться в гостиную. Нетерпение дёргало его как за нитки марионетку, хоть и понятно было, что выстуженной каменной утробе меньше чем за три четверти часа не согреться никак. Почты нападало много. От бывшей жены пространное письмо Ключик, не читая, отправил в корзину. Банковские сообщения просмотрел мельком, убедился: да, перед тем как потребовать развод, жена сняла со счёта круглую сумму, едва на пропитание оставив гроши. Всегда была предусмотрительной девочкой. И всё-таки просчиталась. Подожди она ещё пару суток, смогла бы урвать изрядный куш. Свалились деньжищи непонятно откуда. Впрочем, написано же в расшифровке: компенсационный сертификат номер такой-то.

– То есть как? – удивился Ключик. – Без меня меня женили?

Естественно, к женитьбе деньги не имели ровным счётом никакого отношения, просто муниципалитет почему-то без спросу заплатил возмещение за квартиру номер четыре по улице Девичьей деся…

– Минутку. Коля сказал, нет больше такой улицы и дома моего нет. Точно помню, он не шутил. Вот что надо бы выяснить. Что тут ещё мне накидали?

Он стал просматривать список дальше. Письмо из электронной прокуратуры. Тарам-парам, приняли к рассмотрению жалобу, то да сё, вынесли постановление, пятое-десятое… Ага, вот. Настоящим сообщаем, что деятельность общества с ограниченной ответственностью «Би Би Элефант» прекращена. Земельный участок по адресу улица Девичья восемь возвращён в собственность городской общины.

– Так уж и прекращена, – проворчал Валентин Юрьевич, припомнив гигантскую бактобетонную стену. – Это что же? Значит, это городская община у меня под боком небоскрёб отгрохала, а перед самым фасадом вырыла ямину? Ну-ка…

Он проглядел следующее письмо. Электронный муниципалитет сообщал, что отправил на расчётный счёт гражданина Ключко В. Ю. компенсацию за недвижимое имущество, отчуждённое в принудительном порядке согласно постановлению городского совета с таким-то номером от такого-то числа. Указанному гражданину предлагалось освободить квартиру по адресу (прочерк, адрес не указан) немедленно. По истечении двадцати четырёх часов после поступления денег на расчётный счёт участок по адресу (прочерк, адрес не указан) перейдёт в собственность городской общины и будет использован для общественных нужд.

– Для каких-каких нужд?! – изумился Ключик. – И почему не указан адрес? Вечно в этом электронном муниципалитете…

Он не договорил. Рассеянно проглядел уведомление из банка о том, что оплачен заказ гриба, ещё одно письмо от бывшей жены (сразу в корзину) и последнее сообщение – снова из электронной мэрии. Именем городской общины ему сообщали, что квартал, ограниченный улицами Черноглазовская, Девичья, Подгорная и Театральная, подлежит реконструкции. Городской совет, оказывается, вынес такое решение, чтобы на означенном участке воздвигнуть сотовый кондоминиум, скоростную подземную магистраль и вспомогательные конструкции. Состав и назначение вспомогательных конструкций не уточнялось.