Текст книги "Колодезная пыль"

Глава одиннадцатая

Шёл четвёртый от пришествия кота день, Ключик возился на крыше: пытался подсунуть поверх расколотого листа шифера целый. Дело подвигалось туго, вернее вовсе не двигалось, мешала стена. Попробуйте подсунуть в крайний ряд лист, если свес упирается в монолитный шершавый бок рифа. Валентин Юрьевич решил сделать перерыв. Болели оттянутые руки, ладони саднили, а главное – никакого прогресса, проклятый лист, зажатый между скатом и стеной, мёртво застрял. И некому сказать: «Нет, ну ты видишь, экая пакость, а?» – потому что Василий на крышу лезть категорически отказался. К хорошему привыкаешь быстро, четырёх суток не прошло, а гляди-ка – без кота жизнь пуста.

– Но помощи от него не дождёшься, – буркнул Ключик, карабкаясь ближе к покрытому ржавой жестью коньку. – Одна болтовня. Ни лист подать-подержать, ни слазить за плоскогубцами. В этом ты, Василий, похож на Ленку Викторовну, но хотя бы не говоришь глупостей, что пойдёт тебе в плюс.

Долезши до конька, Ключик взял плоскогубцы и сунул в карман, но спускаться обратно не стал, надо было перевести дух. Он оседлал конёк, прижался спиною к тёплому оголовку трубы и глянул в небо. Над квадратным жерлом колодца с бешеной скоростью неслись рваные облака, рифлёный краешек западной стены солнечно вспыхивал и тут же гас. Увидеть со дна колодца нельзя, но можно представить, как сквозит в прорехах облачного покрывала низкое зимнее светило. «Солнце отсюда летом в полдень не увидишь, – думал Валентин. – Слишком высоко стены. На востоке, юге и западе. А на севере…» Он оглянулся. Бактобетонная громада на севере перестала расти, вытянувшись над шиферным полем всего-то метров на пятнадцать. Получилась она, как и на западе, глухая, ни проёма, ни единой отдушины, пилястр в ней не было, отчего эта стена больше прочих трёх напоминала ограду тюремного дворика. Для полного сходства не хватало по углам сторожевых скворечников, где шатались бы, изнывая от холода и караульной тоски, остроголовые, похожие на диковинных птиц вертухаи.

– Не я в тюрьме, а вы, – напомнил Ключик, обратившись почему-то на запад. Скользнул рассеянным взглядом сверху вниз по треугольным мощным пилястрам до того места, где похожая на стиральную доску поверхность становилась гладкой. «Там ведь тоже поломало шифер». Он поднялся. Неохота, но надо бы посмотреть. Он прошёл вдоль конька, ступая мягко, по-кошачьи; добрался до западного ската крыши, мельком глянул вниз, ища как спуститься, и замер. Нет, шифер, конечно же, местами обломан, не в этом дело. Желтоватая стена как раз над рваным шиферным листом треснула, и треснула странно. В прямоугольнике два на три метра трещинами обрисованы были стороны и диагонали, как будто кто-то вычертил на боку новостроя конверт. В треугольниках паутина трещин, но хуже всего стене пришлось там, где скрестились диагонали. «Ширина раскрытия трещин… – думал, слезая по скату, бывший архитектор. – Сантиметр? Нет, больше сантиметра, палец пройдёт, если сдуру сунуть туда палец. Нда-а, что-то не задалось у них с проектом. Чтобы так треснула несущая стена… Или она не несущая? Надо бы звякнуть кому-то, сказать. Но кому? Может, так и должно быть? Какой-нибудь технологический проём… Позже выбьют, сунут сюда решётку или теплообменник. Когда выбивать будут, окончательно покалечат мне крышу. Почему мне? Не мне, а Зайцам.

– Ладно, хватит болтать, делом займись, – приказал себе Валентин Юрьевич.

Он вернулся на северный свес, выдрал застрявший лист и отложил в сторону. Пока отдыхал, в голову пришла дельная мысль.

Он вытащил плоскогубцами какие нужно гвозди; упираясь ногами в бактобетон, без особых усилий сдвинул вверх предпоследний лист; поверх битого шифера уложил целый, и лист предпоследнего ряда вернул на место с нахлёстом.

– Вот так, – сказал он, отдуваясь. – В самый раз. И даже гвозди вбивать не нужно, слышишь, Василий? Даже гво…

Тут он осёкся. Боковым зрением приметил возле оголовка печной трубы чёрную тень, но когда посмотрел прямо, ничего там не увидел.

– Глюки у тебя опять, дорогой артмастер, – сказал он с неудовольствием, сам же при этом подумал: «И это не странно. Если днями напролёт никого, кроме кота, не видеть, станут мерещиться всюду чёрные кошки. Но это ладно, не случилось бы чего похуже. Вспомнить хотя бы сны». Сны артмастеру виделись странные: то домом себя представлял, а то и целым городом; впрочем, после пришествия кота стало чуть легче. Василий с первого дня взял моду поутру приходить и устраиваться под боком. Прогнать кота у сонного Ключика не хватало воли, и очень хорошо, потому что кошмары после этого отступали, под утро снилось только приятное, человеческое что-то. Но что? Не получалось запомнить.

– От галлюцинаций лучше всего помогает плотный обед, – возвестил проголодавшийся Валентин Юрьевич. Он устал и был собою несказанно доволен. Штаны и куртку извозил в грязи и ржавчине, ободрал руки. Пальцы зазябли. Под ногами скрипела холодная жесть, в декабрьском небе над головою летели обрывки снеговых туч, но при этом почему-то хотелось заорать во всё горло от счастья. «Радости полные штаны – починил крышу», – подумал, сдерживая дурацкий порыв, Валентин Юрьевич. Без пользы отряхнул колени, взобрался к трубе и примерился осторожно спуститься южным скатом к люкарне, но решил ещё раз осмотреть странные трещины в стене новостройки. Интуиция? Да, пожалуй. Человек после пары недель полного одиночества становится необыкновенно чувствительным к мелочам. Должно быть, услышал слабый шум и бессознательно насторожился. Беглого взгляда на изуродованную трещинами стену оказалось достаточно, чтобы понять – встревожился не без причины.

Из трещин змейками лезла бурая пыль, летели осколки. Валентину, когда он подобрался ближе, захотелось заткнуть уши. Странное ощущение – звука не слышишь, но будто бы давит что-то на перепонки. Присмотревшись, Валентин подумал: «Не трещины, а разломы», – на секунду отвлёкся, ища опору, а когда снова поднял взгляд, не было ни разломов, ни трещин – бурое плотное облако. «Фах-хс!» – сказало облако басом, – «аш-шс!» – и плюнуло крошкой. По шиферу дождём затарахтели мелкие обломки. На миг Валентину показалось, что выдутое из пролома тёмное облако сейчас накроет его, но пыль отнесло восходящим потоком вверх, стих песчаный шорох – мелкий сор частью ссыпался, частью застрял между стеной и шифером, и в проём глянула квадратная пасть неизвестного науке зверя.

– Хорош! – гнусаво прогундел зверь и убрал граммофонный раструб на гофрированной шее, вместо него выставив человеческое лицо в респираторе и круглых очках.

Слева, оттуда, куда уходила гофрированная шея чудовища, в пролом сунулся второй человек, одетый так же: в синем комбинезон и ботах, в таких же стрекозиных очках, и в таком же точно наморднике.

– Отойди, пускай дерьмо осядет, – гнусаво пробубнил он. – Слышь, а мы этажом не ошиблись? Тут крыша.

Его напарник уложил голову страшного зверя себе под ноги, стащил каску, а намордник задрал на лоб, отчего стал похож на циклопа, и выглянул наружу.

– Хорош подкалывать, – отозвался он, шаря по шиферу взглядом, потом, заметив Валентина, раскрыл рот и с видом слегка обалделым спросил:

– Э! Мужик! Тут что у тебя, в натуре крыша?

– Вообще-то да, – с большим раздражением ответил Валентин Юрьевич, подумав: «Чёртовы строители, сначала проломят стену, потом обнаружат, что этажом ошиблись. Крышу мне изгадили».

– Здесь у меня крыша, и вы мне её изгадили. Поломали шифер.

– Шифер… – растерянно повторил циклоп, почёсывая лоб под третьим глазом. – А как же они в проекте зафигачили тут пожарный выход?

– Та говорю тебе, Михалыч, мы этажом ошиблись, – посмеиваясь, сказал его напарник, натягивая «глаз» на лоб.

– Пошёл ты. Сейчас гляну.

Он содрал с себя очки и намордник, то и другое сунул в каску и стал что-то искать во внутреннем кармане куртки.

– Какой у тебя здесь этаж? – спросил напарник у Валентина.

– Второй. С половиной.

– Толян, – позвал Михалыч. – Вот, смотри.

Он протянул напарнику обшарпанный грязный планшет и, тыча пальцем в экран, сказал:

– Ниша семь дробь сто сорок три написано. Видишь?

– Ну, вижу.

– А здесь что написано? – Он отступил и указал вверх.

– Ну-у… – неуверенно протянул строитель по имени Толя.

– Не «ну», а семь дробь сто сорок три. Я вчера, когда травилки здесь цепляли, тебе номер показывал?

– Ну, показывал.

– Так какого хрена ты мне опять мозги клепаешь? Разбирай трясучку, надо края отбить, пока не привезли раму и створы.

Валентин, на которого строители перестали обращать внимание, решил вмешаться.

– Э-э… Михалыч! – позвал он.

– Чего?

– Вы можете объяснить, что вы здесь делаете?

– Что положено, то и делаем, – ответил Михалыч. – Пожарный выход. Вчера наклеили травилки, сегодня, сам видишь, прошлись трясучкой, до обеда осталось отбить края. А после обеда будем ставить раму и створы. Если привезут. А ты что, против?

Последний вопрос, очевидно, был риторическим.

– Против. Мало того, что загадили крышу и поломали шифер, вы ещё зачем-то устроили пожарный выход ко мне на крышу.

– Не мы устроили. К проектантам вопрос. Видал, вот у меня в задании отметка против ниши семь дробь сорок три. Грамотный, читать умеешь? Вот и хорошо. Против он. Ты вообще кто?

– Хозяин этого дома.

– А нам пофиг, чего ты там хозяин. У нас задание: наклеить здесь травилки, пройтись трясучкой, отбить края и поставить дверь. Всё. Ну так и что, если на втором этаже пожарный выход? Выход этот для галочки. Скажи, зачем в «соточке» пожарный выход? Чему здесь гореть?

Подручный при этих словах почему то фыркнул, глядя на своего начальника снизу вверх, искоса. Пока Валентин раздумывал, стоит ли прямо сейчас закатить обоим скандал или устроить корриду проектантам, Толик покончил с трясучкой, выпрямился, и, как-то неловко помявшись, интимно спросил:

– Слышь, как тебя? Хозяин! У тебя здесь это… сортир человеческий имеется?

– Потерпишь, – холодно уронил слово Михалыч, производя какие-то манипуляции с планшетом.

– Ну зачем же, – сказал Валентин. – Есть у меня туалет. Прохо… Только шифер на свесе слабый. Были бы сходни, тогда – отчего же, можно.

– Сходни? – оживился Толик. – Это в момент.

– Эй! Ты куда? – окликнул Михалыч, но подручный убежал, громко топая ботами.

– А что, у вас там нет туалетов? – рискнул спросить у Михалыча Валнетин. – А, понимаю, сети ещё не подключены.

– Как же не подключены, когда дом уже сдан. Всё подключено. Слышишь, лифт загудел? Эти уже заселяются. Пчёлы, – Михалыч презрительно фыркнул, потом продолжил, – А туалетов нет ни одного. Пчёлам они ни к чему.

Валентин хотел спросить, при чём здесь пчёлы, но вернулся Толик, волоча огромную доску из какого-то композита – чёрную, рубчатую как подошва ботинка.

– Это что? – удивился Михалыч. – Где взял? А оно меня выдержит?

Толик суетился, пристраивал трап, отвечал коротко:

– Где-где… Спёр у этих, с пятого. Копыта убери. Выдержит. Прокладка от этой, как её. Нирванны. Пусти, я первый. Сил нет терпеть. Эй, хозяин! Показывай, где у тебя?

Валентин проследил, чтобы рабочие, выбираясь на крышу, не побили и без того искалеченный шифер, и повёл их за собою. Толик рвался вперёд, спрашивал: «Ну? Куда теперь! Давай! Слышь, как тебя? Не могу больше». Михалыч по крыше лез степенно, пыхтел: «Толян, а ты давай – в карман. Пчёлы, понимаешь? Нет туалетов, комнат нет. Как тебя звать? Валентин? Валёк, значит. Так вот, Валёк, с десятого этажа начиная… Ох, люк у тебя узковат, как бы мне не застрять. Да, так с десятого этажа начиная нету прихожих и кухонь. Ничего, кроме сот, нету».

– Ну! Где? – нервно оглядываясь, спросил Толик, когда хозяин следом за ним спустился по складной чердачной лестнице.

Ключик указал нужную дверь.

– Свет ему включи. – Михалыч хохотнул. – Не то он тебе всё там отпескоструит. Пивом залился с рыбками. Человек-аквариум.

Строители оказались людьми компанейскими и симпатичными, на приглашение отобедать вместе с радостью согласились. Толик слетал наверх, притащил свой взнос в трапезу – двухлитровую бутыль пива, Ключик выставил кастрюлю сваренного утром рассольника, рагу и хлеб, лепта Михалыча была легковеснее прочих, но от этого не менее значимой – он за едою беспрестанно трепался:

– Рабочие пчёлы. Поработали – в улей. Ничего им не нужно, понимаешь Валёк? Ничего кроме этих самых нирванн. Что? Да я сам не очень-то понимаю, что это такое. Видел много раз, как её ставят, но… Стакан прозрачный вроде душевой кабинки, шланги, краны… Байда ещё какая-то сверху. Нет, чтоб я в такое полез по своей воле – извините. Но мне приятель один, который вхож к этому… Ну, ты понял, кандидат в мэры, рожей его весь город обклеен. Толян, пива налей ещё. Да, приятель мой – он садовником ишачит у Бабичева, – говорил: весь центр под снос, будут здесь одни «соточки». И ещё говорил, что скоро кое-кто из пчёл вообще из сот вылетать не будет. Вся офисная братия, инженера, кодеры-шмодеры – эти особенно, прямо там в нирваннах и будут работать. Я не поверил – не может, говорю, такого быть, ведь должны они жрать и прочее. Опять же, без движения, слышал я по телику, с мышцами что-то такое творится паршивое, а какое в нирваннах движение? Банка она банка и есть, какую к ней байду сверху ни приляпай. О!.. А это кто? Как звать? Василием? Васька, пива тебе налить?

Кот обошёл оратора стороной, прыгнул на свободный табурет и там улёгся. Жмурился. По ушам видно было – не спит. Слушает.

– Ну, как хочешь, – сказал Михалыч. – Значит, не поверил я Славику, враль он вообще-то и прохиндей, неудивительно, что пролез в садовники к Бабичеву. Но вчера по телику в новостях сказали, что будет новый закон о принудительной гимнастике. Вроде бы этот закон запрещает сдавать дома сотового типа без спортзалов, где вся эта офисная шушера должна будет не меньше двух часов в день тягать железо. А я так думаю, лучше бы кирпичи на стройках носили, больше было бы пользы. Хотя кому теперь нужны кирпичи?

– Мне, – оживился слегка осоловевший Толик. – По весне хочу сарай выложить.

– Не о тебе речь, Толян, тебя не тронут, тебе до центра час электричкой и два часа автобусом. Я о кирпичах к слову. Понимаешь, Валек, выходит, про пчёл-то правду говорил Славик, хоть он и трепло. Как-то муторно мне стало. Пока они ломают центр – ладно, но что я буду делать, когда доберутся до моих выселок? Бабичев этот – такая… ну, ты, я так думаю, сам знаешь. Недаром лезет в мэры.

– Григорий Борисович? – стыдливо осведомился Ключик.

– А? Ага, Борисович. Прохиндей, и вокруг себя собрал таких же – один к одному. Вот не поверишь, все, кто с ним дело имел, оказываются…

– Извините! – сказал Толик и покинул кухню.

– Свет себе вруби! – проорал вослед Михалыч и переключился на обсуждение особенностей физиологии напарника, потеряв нить прежнего разговора. Ключик тому был рад, потому что не мог спокойно слушать рассуждения о грибе, и тех, с кем тот работал.

– … пузырь слабый и ещё что-то. Говорит, это у него с детства. Больше литра… Прости, Валёк, мне чего-то пришло.

Михалыч извлёк планшет, глянул на него с расстояния вытянутой руки, встал и сказал:

– Привезли-таки. Слышь, Валёк, мы б ещё посидели, но надо ставить эту заразу, а там ещё края не отбиты. Так мы пойдём.

– Спасибо, что зашли, – сказал Валентин Юрьевич.

Строитель из коридора отозвался: «Ага, всегда пожалуйста. Ну, я тоже схожу на дорожку». Ключик проводил этих двоих до самого пролома. Во-первых, боялся за шифер, во-вторых, опасался, что после плотного обеда кто-то из гостей может не удержаться на крыше. Всё сошло гладко. Когда Валентин Юрьевич попросил быть аккуратнее с шифером, Михалыч ему ответил:

– Об чём разговор, Валёк! Свои же люди. Всё сделаем в лучшем виде.

А Толик спросил:

– Слышь, как тебя? А можно на крыше эту беду оставить?

Валентин Юрьевич не сразу понял, что речь о трапе. Когда понял, изъявил безусловное согласие, потому что прокладка от нирванны могла пригодиться в хозяйстве. Вернувшись, наскоро вымыл посуду, затем, желая выбросить из головы полученные от строителей сведения, решил взять книгу. Подвернулись «Будденброки». Он усомнился: пробовать или не стоит? В прошлый раз, лет пять назад, не осилил. Роман показался занудным, да и душевное состояние Ключика накануне свадьбы не способствовало такому чтению. Он был тою весной под сильнейшим влиянием чар Ленки Викторовны, отчего заметно поглупел, и, хоть считался модным артмастером, растерял часть клиентуры. Всё-таки Валентин снял «Буденброков» с полки, привычно расположился в кресле и стал читать. «…К тому же: платье и обувь, – прочёл он, – пищу и питье, дом и двор, жену и детей, землю и скот…» Но вынужден был на этом месте прерваться, потому что дёрнулась в руках книга. На колени вспрыгнул Василий, повозился, умостился и затих.

– Ладно, лежи себе, если хочешь поработать пюпитром, – с усмешкой сказал Ключик, втайне радуясь такому знаку доверия. До сих пор кот на колени не просился ни разу, максимум на что соглашался – утром улечься под боком.

Присутствие ли кота тому стало причиной, или сказалось иное влияние, но «Буддендроки» пошли хорошо. Когда с улицы донеслись истошные вопли, Валентин не сразу нашёл в себе силы отвлечься. «Поздравляю, господин Грюнлих! От всего сердца поздравляю! Ну, вам, надо сказать, достаётся настоящее сокровище, самое что ни на есть…»

– Трави! – орали на улице. – Дёржи её, уйдёт! Трави! А-а! С-сука!.. Руку прикусила!

Валентин Юрьевич швырнул на журнальный столик книгу, согнал с колен кота, более двух часов изображавшего собою статую лежащего Будды, и выбежал на улицу – узнать, кого травят, кто кому прикусил руку.

В проёме ниши семь дробь сто сорок три в позе атланта стоял Толик. Лицом был красен, вытянутыми руками над головою удерживал перекладину дверной рамы. Рычал с натугой: «Ну!.. Ну!.. Скоро?!» Канаты талей, на которых спустили незамысловатую конструкцию, провисли. Михалыч флегматично возился у косяка с анкерными болтами. С крыши новостроя орали в колодец: «Крюки отцепи-и! Михалы-ыч!» – в ответ гулко гикало эхо.

«Растяпы. Уронят что-нибудь, плакала моя крыша, – подумалось Валентину Юрьевичу. – Не моя, а Зайцев. Или всё же моя?» В задумчивости он поднялся на второй этаж, прошёлся по коридору и остановился у глухой гипсокартонной перегородки.

– Кто ремонтирует, тот и хозяин, – сказал он. Огласив таким способом давно вызревшее решение, сходил за топором, обухом обстучал лист по периметру старой дверной коробки, и принялся за дело. Преграда хлипкая, ломать – не строить. Он спешил восстановить свои права, саморезы можно было и позже вывернуть, главное – вытащить из полотна эту мерзость: гвозди вогнанные наискосок, как в крышку гроба. В пылу сражения не заметил гостя.

– Хозяин, – сказали за спиной. Ключик обернулся, держа наперевес инструмент.

– Э-э… – неуверенно протянул Толик, глядя на топор. – Я это. Спросить хотел. Можно, мы там эту оставим, как её…

– Трясучку? Ну нет, ребята. Перетаскивать её по крыше? Нет. Тяжёлая слишком.

– Да не трясучку, а эту беду, с канатами.

– А, тали!

– Вот их. Тали. Две штуки. Понимаешь, машина ушла, а эти с собой таскать… А завтра, может, ещё чего здесь. А? На доме оставить негде, сопрут. А?

– Ладно, оставляйте, – разрешил Валентин Юрьевич.

Толик просиял: «Ага» – скрылся с глаз, из дальнего конца коридора крикнул: «Я у тебя тут ещё схожу!» Ответа он дожидаться не стал.

– Проходной двор, – сказал Валентин Юрьевич выглянувшему из кухни Василию. Тот не ответил, видом выразил согласие: «И не говори».

Ключик вернулся к своему разрушительному занятию, ободрал остатки реек, вытащил гвозди, толкнул дверь и, затаив дыхание, вошёл. Никакого эффекта. Пустая чужая комната, оклеенная дурацкими крашеными обоями. Там, где раньше была кровать, – дверь: модная, с бронзовым стеклом в форме сперматозоида. Не топлено, стылые стены пахнут лежалой бумагой. Стоя посреди этого запустения, Ключик искал в памяти хоть что-нибудь, любую мелочь, которая бы восстановила его в правах. Тщетно. Он расправил плечи, упрямо выпятил подбородок и двинулся в соседнюю комнату, толчком распахнув уродливую… Дверь на поверку тоже оказалась пустой, полотно – одна видимость, крашеный картон. Павлик Заяц не стал сносить перегородки, оттяпанную комнату сделал смежной. Очевидно, Екатерина Антоновна отстояла гостиную, дверь прорубить разрешила, но больше ничего не позволила трогать. Там тоже было пусто, на паркетном полу, в тех местах, где стояла мебель, – пятна от ножек. В углу обрывок новогодней гирлянды. Ключик закрыл глаза, потянул носом… Нет, показалось. Он тряхнул головой: «После. Сначала глянуть». Надо было оценить масштаб бедствия. Валентин Юрьевич заложил руки за спину и направился в «комнату девочек», над которой по его расчётам в крыше была дыра. Не ошибся. Косметический ремонт, затеянный Зайцем в этом помещении за пару лет до продажи квартиры, пошёл прахом. Гипсокартон на потолке висел клочьями, на полу в гигантской подсохшей луже валялись какие-то обломки и обрывки. На западной стене обои местами превратились в лохмотья. «Мерзость, мерзость», – шипел Ключик, пиная гипсовый и бумажный мусор и с ненавистью глядя в потолок, где в пробоине свежей косметики проглядывала испорченная водою старая побелка, и хуже того – ромбы дранки в израненной штукатурке. Язва. Всё надо было бросить и срочно заняться крышей с западной стороны. Ключик, подбадривая себя словами: «Давай-давай, хозяин. Мусором на полу никогда не поздно заняться», – двинулся через гостиную Катеньки, но что-то его задержало. Ёлочная гирлянда? Запах? Он склонился над обрывком мишуры, смёл пальцами в кучку и подобрал сдвоенные бурые иглы – урожай неизвестно какого года от Рождества Христова. «Известно какого. Позже Екатерина Антоновна здесь поставила стенку из немецкого гарнитура. Это всё, что осталось от её леса». Ключик закрыл глаза, стоя посреди просторной двухоконной гостиной. Из трясины забытья вынырнули ощетиненные иглами ветви и оранжевые стволы – строем.