Текст книги "Колодезная пыль"

Глава семнадцатая

– Ты чьи приказы выполняешь, а?! – восклицал мэр. – Что?! Мои?! А почему мне тут докладывают, что сетями рулит Бабич?! Кто дал указание отключить…

Мэр отнёс телефон в сторону и, заглядывая в провал двора, спросил:

– Юрич, фамилия твоя как?

– Ключко! – сообщил Ключик, и добавил: – Девичья десять!

– Ключко, – повторил в трубку мэр. – Девичья улица… Что?! Я не спрашиваю, есть ли такая улица! Тебе моя мысль недоступна?! Я спрашиваю, кто дал указание отключить сети гражданину Ключко?!

В трубке, надо думать, вымолили тайм-аут.

– Погуляй пока, Юрич! Разберёмся! – крикнул мэр. Таким тоном некогда Калигула, лицемерно славя с трибуны почившего Тиберия, возвещал отмену закона об оскорблении величества.

– Ростислав Владиславович… – обратился к мэру вежливый строитель.

– Тебе чего? – удивился мэр. – Тоже погуляй. Видишь, не до тебя. А!.. Ты вот о чём. Работайте, работайте. Что недоступно? Говорю, можно работать.

Ключик не стал ждать, пока будет установлена последняя секция мраморной балюстрады. «У меня тоже дела, – подумал он. – Вода давно закипела». Не только закипела, успела отчасти выкипеть. На кашу воды не хватало. Валентин Юрьевич сбивать сосульки при высоком начальстве постеснялся, решил ограничиться чаем. Щедро сыпанул в кружку заварку, залил кипятком из кастрюли так, чтобы не попала в божественный напиток всякая муть. Выждав сколько положено, вышел с кружкой во двор.

– … и это в те дни, – возмущался на балконе мэр, – когда мы напрягаем все силы, чтобы преодолеть последствия безграмотного руководства предшественников! Когда мы всемерно боремся с бюрократизмом и формализацией управления! Когда мы преодолеваем перегибы принудительной виртуализации! Когда…

«Когда, когду, когде, когдам… – рассеянно думал, слушая мэрское выступление Ключик. – Что он несёт? Это огрызки предвыборной речи? Перегибы принудительной виртуализации – в этом что-то есть. Что-то знакомое. Он всегда так по телефону разговаривает? Демагог. Не хотел бы я под ним заведовать сетями. Ладно, моё дело маленькое. Газ, воду и свет пусть включат и убираются с глаз – бороться с бюрократизмом и формализацией управления. Наше дело маленькое, победа будет за нами. Когда? Тогда, тогду, тогде, тогдам».

Он прихлёбывал горячий, крепкий, с привкусом ржавчины чай и слушал Ростислава Владиславовича, – не на Тиберия похожего, а на Калигулу первых дней правления. Лиха беда начало, но говорят, Калигула и кончил неважно.

– Ты уяснил мою мысль?! – делая плавный жест свободной рукой, спросил мэр.

Надо полагать, телефонный ответ был утвердительным.

– Всё включить прямо сейчас, – припечатал новый мэр, хлопнув ладонью по мрамору. – У меня всё. Работай.

Запихав телефон во внутренний карман, он соизволил глянуть с балкона.

– А, Юрич! Ты опять здесь? Мы разобрались. Всё порешали. С этим формализмом и бюрократией будет покончено. Ты понял? Мы – не предшественники, мы реально с народом. Ты только брось это дело – гадить у меня под носом, понял? Всё, свободен. Сети тебе включат.

Засим мэр потерял интерес к соседу снизу, снова обратился к рабочим: «Ну! Долго ещё провозитесь? В два часа ко мне в резиденцию привезут ландшафтного дизайнера». Ключик с отвращением выплеснул ржавый чай. Свежий снег испохабили похожие на мочу звёздчатые пятна. Волоча кружку за стальное ухо, он поднялся на веранду, щёлкнул для пробы выключателем. Свет был. Он забрёл в кухоньку Ядвиги Адамовны, врубил заблокированный после аварии котёл. Газ подключили. Он открыл водопроводный кран. Тот проплевался ржавчиной и пустил в раковину ровную тугую струю. Буржуйка снова, как много лет назад, стала ненужной, однако Валентин разбирать её на всякий случай повременил. «Мы мирные люди, но наша буржуйка готова, как прежде, чадить, – думал он. – Не нравится мне этот Ростислав Владиславович. Что-то в нём есть. Знакомое что-то. Как он сказал? „Ты понял? Свободен!“ Тот же гриб, вид снизу. Господи, ну почему наверх попадают одни грибы? Кто он вообще, этот Ростислав Владиславович? А кто был мэром до него? Не знаю. Занятно. Почему-то никогда не интересовался политикой. И теперь не буду. Что, Юрич, сети тебе включили? Пользуйся, только брось гадить у господ политиков под носом, а не то господа отключат тебе свет, воду и газ. Понял? Свободен». Гражданину Ключко Валентину Юрьевичу захотелось что-нибудь сделать. Выругаться или хотя бы швырнуть в стену кружкой, но он сдержался. Вышел на веранду, намереваясь подняться к себе…

– Дз-з… – звук, будто кто-то всаживал дрель в жестяной лист, сначала не показался Валентину странным. Думал, строители наверху развлекаются. Когда на веранду вышел, понял – нет. Снова кто-то с дребезгом воткнул сверло, пошевелил дрелью, как стоматолог бормашиной, затем извлёк из жестяной раны. «Это у Резиновой Зины». От звука зубы заныли у Ключика. Он отпер стёганую дверь.

– Дз-зы! – звякнул в прихожей товарища Гольц телефонный аппарат. Звякнул и замолк, абонент не дождался ответа. Смотреть на чёрный обелиск ушедшей эпохи было страшно. «Гальванизированный труп… Чур меня, чур», – ёжась, подумал Ключик и выдохнул пар – квартира Зинаиды Исааковны выстыла, протопить не вредно. Он занялся котлом, поминутно оглядываясь: не оживёт ли опять эбонитовый зомби? Тот притаился, делая вид, что покоится с миром, но когда Валентин Юрьевич собрался на выход, грянул. Выстрелил в спину.

– Ал-ло! Зинаида Исааковна? – услышал Валентин, сорвав трубку с крюка дрожащей рукой. Издали, как из раструба репродуктора, прозвучал мужской голос.

– Алло?.. – неуверенно сказал в раковину микрофона Ключик.

– Прошу прощения, – с достоинством извинился репродукторный голос. – Молодой человек, не сочтите за труд, позовите, пожалуйста, к телефону Зинаиду Исааковну Гольц.

Голос – чарующий баритон. Интонации точны, произношение безупречно. Дикция… Если не «от советского Информбюро», так по крайней мере «ТАСС уполномочен заявить». Перед Ключиком замелькали кадры чёрно-белой кинохроники: раструбы на столбах, головы, головы, взволнованные лица людей, «…сегодня в десять часов утра скоропостижно…» Впрочем, это было значительно позже.

– Извините, – собравшись с мыслями, ответил Ключик. – Я не могу позвать Зинаиду Исааковну.

– Она вышла на прогулку? Тогда передайте ей, пожалуйста…

– Извините, – перебил Ключик. – Передать тоже не возьмусь.

– Простите великодушно, – с лёгкой тенью упрёка рокотнул дикторский баритон. – Возможно, я неправильно набрал номер?

– Вы правильно набрали.

– Кто вы? – с едва заметным беспокойством поинтересовался баритон, проглотив слова вежливости.

– Сосед, – кратко проинформировал Ключик, потом счёл нужным пояснить: – Бывший сосед.

– Сосед? Но ведь Зиночка живёт одна… Я сам обеспечил её… Кх-м… Бывший? Что вы хотите сказать, молодой человек? Я надеюсь, с Зиночкой всё в порядке?

Что-то случилось с дикцией незнакомца – Ключик понял, что говорит со стариком.

– Зинаида Исааковна в добром здравии, – поспешил заверить он. – Вернее, она выглядела здоровой, когда мы виделись в последний раз… Э-э… Я хотел сказать, что она попросту съехала месяц назад.

– Но это очень странно. Я, знаете ли, звонил ей месяц назад, она ничего не сказал мне о том, что собирается съехать. Вы извините, конечно, но Зина не могла вот так вот попросту съехать, как вы изволили выразиться, даже не поставив меня в известность. У неё есть мой номер, и я…

Ключик слушал треснувший изнутри баритон. В голове вертелась назойливая мешанина из утомлённого патефонного солнца и рваных строк: «…у тебя телефонов моих номера… я ещё не хочу уми…»

– Послушайте, – решился он перебить старика. – Рези… Зинаида Исааковна не могла вам позвонить, аппарат здесь старый, с диском. Он не работает с новыми телефонными станциями. Зина оставила мне ключ, чтобы я присмотрел… даже не знаю, зачем оставила. Дом шёл под снос.

В трубке вздохнули, помолчали, потом спросили:

– Она не оставила новый номер? Адрес?

Ключик мучился раскаянием. Ни у кого из соседей не спросил нового адреса. Патефонный голос глодал его изнутри, как уксус ест киноплёнку; читал нараспев «…у меня ещё есть адреса, по которым найду…»

– Она не оставила адрес и номер телефона, – ответил Валентин, чувствуя себя отвратительно.

– Не оставила? Это очень странно. Вы говорите, съехала месяц назад, – вслух размышлял дикторский баритон. – Дом под снос? Чьё это было распоряжение? А вы, молодой человек, почему не съехали, если дом под снос? Как вас зовут?

Незнакомец поразительно быстро восстановил равновесие, голос налился прежней силой, в тоне стали проскальзывать начальственные нотки. У Ключика мелькнула догадка, кем был… Он отогнал безумную мысль, человек этот никак не мог быть шефом Резиновой Зины.

– Ключко, – представился он. – Валентин Юрьевич.

– Валя? – удивился голос. – Сын Юрочки? Зина часто мне о тебе рассказывала. Как же так, Валя? Как же получилось, что ты не взял у неё новый телефон? Она так любила… Один раз в месяц, один звонок…

«Я на лестнице чёрной живу, и в висок ударяет мне вырванный с мясом звонок», – горько били в висок Ключко Валентина Юрьевича рваные строки. Как получилось? Ему захотелось оправдаться, если не перед собою, так хотя бы перед стариком. Стоя в пустой прихожей, стал рассказывать телефонной трубке, как вышло, что Резиновая Зина съехала, не оставив адреса, как получилось, что не снесли назначенный под слом старый дом на несуществующей улице, и как он, Ключко Валентин Юрьевич, очутился на дне колодца. Рассказ вышел длинный. Из-под обитой дермантином двери сочился холод. Трубка оставалась холодной – бесполезно греть, сколько ни дыши в неё и как ни прижимай к уху. Старинный друг товарища Гольц оказался благодарным слушателем, почти не перебивал, однако даже по коротким его замечаниям Ключик понял: этот человек – действительно бывший патрон Зины, небожитель, тот самый партийный босс. Оказалось, и он остался верным Зинаиде Исааковне, хоть и не в полной мере, отчасти. Ежемесячно звонил.

– Почему Резиновая Зина? – спросил он вдруг.

Ключик понял, что случайно проговорился. Досадуя на себя, пробормотал:

– Не знаю. Так её иногда называли соседки, – и добавил на всякий случай:

– За глаза.

– За глаза, – повторил бывший партийный руководитель, по-стариковски хихикнул, и вдруг стал неспешно, отменно интонируя, читать:

– Купили в магазине Резиновую Зину, Резиновую Зину в корзинке принесли. Она была разиней, Резиновая Зина…

– Это не со зла, её все любили, – попытался вмешаться Ключик, но бывший большой начальник не слушал, читал так, словно хотел, чтобы за ним поспевала стенографистка:

– …упала из корзины, измазалась в грязи. Мы вымоем в бензине Резиновую Зину, мы вымоем в бензине и пальцем погрозим: не будь такой разиней, Резиновая Зина, а то отправим Зину обратно в магазин.

Прочитав, он хохотнул, и ещё раз, рефреном, почему-то с грузинским акцентом: «Обратно в магазин», – потом, внезапно сменив тон на официальный, спросил:

– Так что же, Валентин Юрьевич, получается, статус вашего дома сомнителен? Кто, вы говорите, занимался сносом? Бабичев? Нет, такого не знаю. Кто-то из новых. А теперь, значит, вопрос на контроле у Ростика.

– У кого?

– У Ростислава Владиславовича, нового мэра. Этого я знаю хорошо, сам его двигал. Комсомолец-доброволец… Великолепно. Значит, вот что мы с вами сделаем…

По ту сторону телефонного провода шуршали бумагой, потом звякнули сталью об стекло (стакан в подстаканнике, ложечка). В трубке послышалось бульканье. Баритон откашлялся и продолжил:

– Вот что мы с вами сделаем. Я займусь этим вопросом лично. Дам указания… м-м… по своим каналам. История, Владислав Юрьевич, не терпит такого обращения, у кого нет прошлого, у того нет будущего. Вы со мной согласны?

– Да, но…

– Без этих ваших интеллигентских «но». История не терпит полумер. О статусе дома вы можете не беспокоиться, я распоряжусь сегодня же. Новый телефон Зинаиды Исааковны выясню сам, вы не утруждайтесь. Если хотите, сообщу вам.

– Да, пожалуйста, – попросил Ключик. В голове его было пусто, и гудело в этой пустоте издевательским рефреном: «…и пальцем погрозим… обратно в магазин…» Раскаяния он больше не чувствовал.

– До свидания, Валентин Юрьевич, – тепло и дружественно распрощался Зинин патрон.

– До свида… – выдавил Ключик, слушая короткие гудки.

– Тут-тут-тут – било ему в висок. Не глядя, он нащупал провод в резиновой изоляции, обкрутил вокруг руки и дёрнул, что было силы. Из стены вырвал с мясом.

Трубка умерла. Ключик с дребезгом швырнул её на рычаг, оглядел чёрную стёганку, английский замок, крючок на цепочке… «И всю ночь напролет жду гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных…» – продекламировал про себя, и злорадно сказал, обращаясь к двери:

– Не дождётесь. Свидание не состоится.

Он погасил в пятой квартире котёл, шарахнул за собою дермантиновой дверью, бодро взбежал по лестнице, но вызванный разговором прилив сил пошёл на убыль, на верхней площадке лестницы Ключик остановился. Они дождутся, если захотят. Свидание состоится, если они сочтут нужным. Все эти грибы, комсомольцы-добровольцы, дикторские голоса, чёрные очкастые типы – всесильны и бессмертны. Дадут нужные указания и спустятся в колодец, если будет необходимо. Займутся лично любым вопросом. У них есть каналы. Они продвинут кого надо, чтобы потом при случае позвонить ему и сказать: комсомолец! Надо! И он по старой памяти ответит – есть! Потому что знает: они не терпят полумер, у них есть каналы. Каналы у них всегда были, есть сейчас и будут всегда. О статусе не стоит беспокоиться, замажешься в грязи – не беда. Отмоют бензином, погрозят пальчиком – Не будь разиней! В магазин вернём! – и ты не только в корзину полезешь, ты… Да, полумер они не терпят, если что, вырвут с мясом не только звонок. И значит, дорогой бывший артмастер, придётся привыкать к мысли, что художества твои они до времени только терпят, а когда у них кончится терпение… Что они сделают?

– Мне всё равно, – устало сказал Валентин и вошёл в квартиру, подключенную из начальственной милости к городским сетям.

***

Он потерял счёт времени. День ли, ночь – было ему безразлично. Рутинно потреблял продукты, поставляемые городом, исправно сбрасывал отходы. Попыток выглянуть в Сеть больше не делал, не потому что боялся, а просто внешний мир стал ему неинтересен. Читал без охоты и мимо текста – мозги закаменели. Пробовал рисовать, разыскав для этого в кладовке отцовскую пастель, но из этого ничего не вышло. Что рисовать? Стены колодца? Собственные портреты? Натюрморты из банок тушёнки и пачек с овсяными хлопьями? Вот уж действительно мёртвая натура. Однажды, проснувшись… на рассвете? посреди ночи? в полдень?.. он понял, что и сам превращается в натюрморт. Надо было встряхнуться. Он пустился в привычный обход хорошо вытопленных помещений, ища занятие – какое угодно, лишь бы не пялиться тупо в дежурную книгу, и в кухоньке Ядвиги Адамовны споткнулся о брошенный за ненадобностью топор.

– То, что надо, – довольно сказал он. – Плевать, что не нужны дрова. Милость начальства – штука такая: сегодня есть, а завтра съест. Запас дров не помешает.

Во дворе было светло. То ли утро, то ли вечер. Ключик с наслаждением втянул сухой морозный воздух: «бог знает сколько времени на улицу не казал носа», – помахал топором вместо разминки и принялся отковыривать дверь пристройки. Намокла, забухла и примёрзла. В логове Вельзевула всё было по-прежнему. Зиял провал, из него валил пар. Со стены свисали сосульки, с них мерно капало в черноту. Трубное жерло встретило Валентина рокотом; он вслушался, но определить источник шума не смог – звуки стихли. Минуты через две или три, когда он, отодрав доску, искал, куда бы её бросить, из преисподней снова вынесло каменный рокот. «Да это колёса по рельсам! – сообразил Валентин. – Метро? Проложили новую ветку? Или от старого тоннеля по фундаменту передаётся? То-то вечерами слышно, как поезда ходят. Можно было раньше догадаться, а то – придумал: землетрясение, толчки, афтершоки…» Он разобрал настил в спальне Вельзевула. Теперь какой угодно человек, не только среднего, но и крупного телосложения мог без труда попасть в трубу. Ключик сунулся туда – тьма показалась ему непроглядной, тёплой и сырой, пахла стоялой водой, ржавчиной и мокрым бетоном.

– Без фонаря лезть – думать нечего, – гулко сказал Валентин Юрьевич и упятился обратно.

Он выволок во двор доски, примерился пилить, но, глянув мельком на восточную стену колодца, бросил ножовку. К унылому боку бактобетонного монстра прилеплены были рельсы – снизу доверху, с редкими перекладинами вместо шпал. Если бы поезда могли ездить по отвесным стенам… Валентин глянул вверх. Там, у кромки стены, висела на рельсах стеклянная кабинка лифта.

– Кто и когда поставил подъёмник? – громко спросил, озираясь, Ключик.

Зачем кому-то понадобилось устанавливать сообщение между крышей сотового дома и дном двора-колодца, он не спросил просто потому, что вниманием его завладело ещё одно улучшение, произведенное неизвестно кем, когда и зачем. На углу дома красовались новые шикарные таблички: первая – с названием улицы, вторая – с номером дома и третья, официального вида, с гербом. Подойдя ближе, Валентин Юрьевич прочёл: «Музей коммунального быта», – рельефно и крупно, а ниже, буквами помельче, пущена была какая-то дьявольская аббревиатура, расшифровать которую Ключик не смог, не хватило фантазии. Вероятно, то было название организации, взявшей под крыло музейный дом на Девичьей улице.

Глава восемнадцатая

Валентин Юрьевич Ключко самозабвенно рубил дрова. Выхакивал облачка пара, разлетевшиеся поленья подбирал и кидал в кучу, под стену пристройки. Нет лучше средства от апатии, чем рубка дров. Ключик увлёкся: ломота в пояснице, занозы в ладони – пустяки. «Хак!» – топром, – «Стак! Стак!» – одно за другим в кучу занозистые полешки, – «Фху!» – пар изо рта. Вошёл в ритм, работал шумно, подстать паровому локомотиву, поэтому не заметил, как пришёл в действие локомотив электрический. Только когда колокольчиком прозвенел сигнал остановки, и разъёхались прозрачные двери похожей на аквариум кабины лифта, Ключик оглянулся.

– Шклац! – щёлкнул затвор.

Ключик смигнул, прикрылся топором от вспышки. Дурацкое положение для хозяина дома – согбен над кучей дров, упирается рукою в колено, физиономию прячет за топором. Фотографу, тем не менее, ракурс показался удачным, – двор озарился серией вспышек. Все фазы распрямления спины, все нюансы мимики Ключко Валентина Юрьевича, все промежуточные положения топора – всё это было подмечено, схвачено и сохранено для истории. Финальный кадр вышел просто великолепно: волосы у хозяина дома всклокочены, глаза чуть не с чайное блюдце, рот открыт; клетчатая рубашка расхристана, торчит из-под расстёгнутой куртки; тёртые джинсы в деревянной пыли, пузыри на коленях; в правой руке топор. Бедный студент на утренней разминке. Злосчастный Родион.

Из стеклянной кабины во двор вывалила толпа – так показалось затворнику, – на самом деле всего-то семеро.

Две низкорослые азиаточки, друг от друга неотличимые, в одинаковых дутых зимних костюмчиках и вязаных шапочках, вертлявые, обе с чудовищными фотоаппаратами наперевес, – из кабины выскочили цирковыми собачками, за собою вытащили угрюмого сутулого типа в тулупе поверх унылой визитки. «Переводчик», – догадался Валентин Юрьевич.

Неопределённого возраста пара – определённо муж и жена, – сухие, какие-то даже суковатые, в мохнатых треухах, «алясках» и негнущихся джинсах, сунутых в унты, вышли следом, высокомерно поглядывая под ноги. Надо полагать, они боялись вступить во что-нибудь непотребное, из-за чего напоминали цапель на болоте. За ними выкатился толстячок, сплошь затянутый в чёрную кожу, – их переводчик. Посверкивая во все стороны чёрными квадратными очками, он шевелил нижней челюстью, словно бы проверял готовность речевого аппарата.

Дородный мужчина административного вида сошёл во двор последним. Пальто с бобровым воротником сидело на нём чугунно, как на памятнике; идеальные складки брюк рассекали пространство, как носы океанских лайнеров режут воду, подошвы страусовых туфель ступали твёрдо. Под ноги хозяин шикарных туфель не глядел. Зачем? Всё непотребное должно убраться с дороги само. Первым делом он придирчиво осмотрел лифтовую кабину и рельсы, затем дом номер десять бегло окинул взором, после чего подошёл ближе, и, сложив губы в куриную гузку, стал побуквенно изучать надписи на музейной табличке.

Валентину Юрьевичу не дали освоиться с ситуацией, на него накинулись девушки. Ухватили за рукава, повернули спиной к поленьям, что-то прощебетали своему переводчику, он хмуро ответил, забрал у них камеры, отступил и стал целиться объективом в хозяина дома. Девушки поставили потерявшего дар речи Ключика в красивую позу, развернули в его руке топор так, чтобы видно было лезвие, сами повисли у него на плечах – справа и слева. Переводчик крикнул им что-то с видом дрессировщика, понукающего питомцев, щёлкнул камерой раз и ещё раз, повесил её на шею и взял другую. До Ключика наконец дошло, что его роль незавидна – что-то вроде фотографического болвана или ручной обезьянки. Собрался возмутиться, закрутил головой…

– Не шевелитесь! – прикрикнул на него дрессировщик, и вторым аппаратом запечатлел зверскую физиономию Валентина Юрьевича и девичьи улыбки.

– Аригато! Аригато! – по очереди прокричали улыбчивые девицы, отобрали у поводыря камеры, глянули, одна расхохоталась, и стала показывать второй результат.

– Ы! – скалясь, передразнила та, глянув на Валентина Юрьевича и его топор. Вторая, по-прежнему хохоча, кивнула ему: «Аригато!»

– Аригато, – машинально повторил Ключик, чем привёл девиц в полный восторг.

– Вы экскурсовод? – спросил переводчик с таким выражением, будто с детства ненавидел экскурсоводов, а к Валентину Юрьевичу питал личную неприязнь.

– Н-не… – неуверенно ответил Ключик, потом, взяв себя в руки, добавил несколько невпопад:

– Я здесь живу.

– Аниматор, – скривившись, покивал переводчик. Видимо, аниматоры с его точки зрения не заслуживали ничего, кроме презрения.

– И здесь тоже нет экскурсовода? – осведомился кожаный толстяк. При этом водил носом справа налево, будто вынюхивал, где скрывается экскурсовод.

Его подопечные между тем окончили осмотр двора, разглядывали ободранную дверь пристройки и обменивались впечатлениями, потряхивая мохнатыми шапками. Ключик развёл руками и покрутил головой, мол, нет экскурсовода. Чего нет, того нет.

– Жмоты, – констатировал кожаный. – За такие бабки не то что экскурсовода, медведей с балалайками…

– Скажите им, чтоб не лезли внутрь, – прервал Валентин Юрьевич, заметив, что гости суют носы в квартиру номер шесть. – Ноги переломают.

Кожаный поводырь устремился к подопечным, крича на бегу.

«Англосаксы», – понял Ключик. «Англичане?» – предположил он, заметив, как туристы оглядывают свои ноги в унтах. «Нет, скорее американцы», – решил он, услышав, как весело матерятся эти ребята, показывая друг другу на дверь опасной пристройки. Дрессировщик девушек ворчал: «Слава тебе господи, хоть здесь нету экскурсовода, не придётся переводить за дураком с его идиотского на японский». На Валентина Юрьевича он при этих словах косился значительно, мол, ты, аниматор, лучше помалкивай. Твоё дело корчить зверские рожи и помахивать топором. Юные японки между тем позировали друг другу на фоне памятной таблички дома-музея. Седьмой гость в развлечениях участия не принимал, похаживал по дорожке, рассматривал строения, как личную собственность, иногда удивлённо задирал брови, будто ожидал, что строения станут восторгаться тем фактом, что были замечены.

– Что там дальше в программе? – спросил кожаный переводчик, проявляя явные признаки нетерпения. – Осмотр музея?

Ему никто не ответил. Он пожал плечами, привлёк внимание подопечных, прожевав и выплюнув несколько слов, и стал им что-то втолковывать, с преувеличенной жестикуляцией. Слушатели, взявшись за руки, поочерёдно кивали и отвечали междометиями. Сумрачный японский переводчик обречённо простонал и потащился к дому. На ходу издавал тоскливые невнятные фонемы, адресуясь к питомицам. «Разнесут мне дом, – потеряно подумал Ключик, завидев, как ринулись внутрь туристы. – За что такая напасть? Кто это выдумал – водить сюда экскурсии? Музей коммунального быта… А, ну да. Это от бывшего начальства Резиновой Зины подарок. Статус дома показался ему сомнительным, он по своим каналам дал знать кому-то из комсомольцев-добровольцев, они устроили здесь музей. Я теперь аниматор. Не гожусь. Аниматор – это живенько с улыбочкой, креативненько, а я что? Чучело для фотографирования. Экспонат музея коммунального быта, вот кто я на самом деле. Табличку надо раздобыть: „Мещанин конца двадцатого – начала двадцать первого века, действующая модель“. Полутруп с каменными мозгами. Раз „полу“, значит на половинном окладе. Интересно, положено ли мне жалованье или предполагается, что я буду скоморошничать на общественных началах? Надо спросить этого, с бобровым воротником. Он, должно быть, мой куратор. Какой-нибудь бывший инструктор горкома комсомола, ныне брошенный на культуру, спорт и народное образование». Ключик поискал куратора, но тот, видимо, закончил внешний осмотр дома и приступил к обследованию вверенных площадей. Ключик взошёл на веранду, поджал губы, соображая, – куда податься? где пересидеть набег? – но спрятаться ему не дали.

– Э-э! – протянул высунувшись из квартиры Ядвиги Адамовны переводчик с японского. – Можно вас?

Не придумав, как бы пристойно отказаться, Валентин Юрьевич молча принял приглашение – вошёл.

– Что это за штука? – шепнул у него за спиной переводчик. – Я не знаю, что им сказать.

Компания, столпившись у чудо-печки, разноязыко галдела. Шесть человек, Ключик – седьмой. Никогда в кухоньке Ядвиги Адамовны не было такого столпотворения.

– Буржуйка, – коротко пояснил Валентин Юрьевич, прокладывая себе дорогу к печке.

– Что-что? – переспросил переводчик.

– Печка-буржуйка.

– Как же я это переведу?

Ключик пожал плечами, открыл дверцу, показал туристам печное нутро, потом демонстративно сунул туда полено и жестами изобразил, как зажигает спичку. Пантомима имела успех. Вспышки! Вспышки! Сколько удачных кадров! Абориген кормит деревом ручную буржуйку. Я и буржуйка. Мы с подругой и аборигеном на… что это? Кровать? Мы с подругой и аборигеном на кровати возле буржуйки. Я кормлю буржуйку, это вовсе не страшно. Наши американские друзья кормят буржуйку. Я с топором аборигена готовлю корм для буржуйки. Напоследок американцы, пошептавшись, через переводчика попросили, чтобы им предоставили комнату с печкой-капиталисткой в эксклюзивную аренду на полчаса. Чем они там занимались, осталось загадкой; задолго до истечения срока аренды они присоединились к основной группе.

Ключик потерял волю к сопротивлению. Его поволокли на второй этаж – безропотно подчинился. Его спрашивали: «Что это? Как это надевают? Это едят?» – он отвечал, давал примерить, показательно ел. В какой-то миг ему показалось, что его самого хотят взять в эксклюзивную аренду обе японки, но обошлось. Его задёргали переводчики, наперебой требуя пояснений, он в ответ нёс полную чушь. Обваленную штукатурку в квартире Зайцев назвал последствиями Второй Мировой, газовый камин отнёс к девятнадцатому веку, пианино окрестил роялем – врал не злонамеренно, просто от растерянности. Когда туристы разбрелись по гостиной, уважительно рассматривая развешанную по стенам отцову мазню в дешёвых рамах, он счёл миссию выполненной и устроился на отдых в антикварном кабинетном кресле, но не тут-то было.

– Это для продажи? – спросил через переводчика американец, указывая на «Танец» Матисса, скопированный отцом для собственного удовольствия.

Ключик внутренне содрогнулся и нелюбезно ответил:

– Нет, это экспонат.

– А это? – спросил американец, тыча пальцем в статуэтку Дона Кихота.

– Нет! – нервно выкрикнул Ключик и вскочил. Распродажа – это слишком.

– Могли бы позаботиться о сувенирах, – попенял ему кожаный переводчик.

– Су-вэ-ни? Су-вэ-ни? – наперебой защебетали японские туристки, указывая на синюю щербатую тарелочку, спрятанную под стеклом, в ногах у рыцаря печального образа.

– Продайте им что-нибудь, иначе не отвяжутся, – посоветовал переводчик с японского. – Из посуды, из книг…

«Из посуды? Из книг? – Ключик окончательно растерялся, кинулся к полкам. – Синюю тарелочку продать?.. Оккупанты. Захватчики». Туристы галдели за спиною, обсуждая, что бы они хотели получить в качестве сувениров. Валентин Юрьевич трясущимися руками отодвинул стекло и синюю тарелочку сунул во внутренний карман куртки. Но всё ведь не спрячешь! Налетят, как саранча, не только вещи, хозяина дома растащат на сувениры. Заберут в плен печального рыцаря с кукольным мечом, книгами истопят печку-капиталистку. На пианино станут бренчать чёрт знает что, снимут со стены Матисса и в гостиной устроят пляску. Обдерут с камина изразцы, утробу дома растащат по кирпичику. Не отвяжутся. Что им продать? Книги?

– Что-нибудь из книг? – шёпотом предложил Ключик поводырю японских туристок.

– Пойдёт, – согласился тот. – Им всё равно, что покупать. Книги даже лучше, напишете что-нибудь на обложке.

– Автограф? Но как же…

Переводчик его больше не слушал, вступил в переговоры с гостями, к каковым переговорам вскорости подключилась и американская сторона. Конференция закончилась быстро, постановили, что гости могут приобрести что-нибудь русское, по вкусу. Возникло одно затруднение – высокие стороны плохо ориентировались в литературе. Одна японка считала, что Маркс – русский писатель, другая мечтала приобрести для своей домашней библиотеки что-нибудь из русской классики – лучше Чайковского, «Щелкунчика», если есть. Мстительно подсунув японским гостям на выбор «Цусиму» Новикова-Прибоя и двухтомник Далецкого «На сопках Манчжурии», Ключик занялся американской четой. С теми было проще. Они спросили, нет ли «Лолиты», потому что Достоевского уважали и даже любили. В общем, он им нравился. Ключик, поджав губы, чтобы не улыбнуться, кивнул и достал с полки «Преступление и наказание». Потом, поразмыслив, всё же извлёк на свет божий «Лолиту». Через переводчика пояснил, что «Лолита» вот, а то, что в этом томе, происходило раньше.

– Приквел, – сказал американец.

Стоило ли с ним спорить? Всё равно по-русски он не понимал ни слова, и, судя по всему, учить язык не собирался. Ключик написал пару тёплых слов американским друзьям, расписался и за Фёдора Михайловича, и за Владимира Владимировича, а чтобы не мучили угрызения совести, денег за книги не взял. Сказал, что можно забрать бесплатно, на память о знакомстве. Восхищённые широтой русской души гости долго благодарили. Валентин Юрьевич растрогался, и японским красавицам, всё ещё выбиравшим между Цусимой и сопками Манчжурии, сообщил, что они могут забрать то и другое в подарок.