Текст книги "Колодезная пыль"

***

Посмеиваясь, Валентин, сунул пустую кастрюлю в мойку, решил вымыть после. На уборку и мытьё посуды просто не было сил, даже читать не хотелось, только спать. «Спокойной ночи…» – подумал он, выходя из кухни, но перед глазами вместо двери спальни внезапно оказался тот самый заклеенный обоями гипсокартонный лист. На этот раз сбить мысль с опасного направления не получилось. «Мама», – безвольно подумал Ключик и несильно стукнул кулаком в перегородку. Пустой гул раскатился по коридору, как будто не в стену ударили, а в барабан.

Глава десятая

Ключик у раскрытого настежь окна вдыхал настоянный на липовом цвете июньский воздух и слушал молодой лиственный шепоток. Изо всех сил старался не поддаваться унынию, но за плечами разговор… Он дёрнул плечом, будто хотел сбросить ношу.

– Айнка! Зюська! – донёсся из недр квартирки номер пять пронзительный голос Зинаиды Исааковны. – Айнка! Девушка из приличной семьи никогда… Зюська! И ты туда же? Сейчас же прекратите!

Окна квартир по-июньски распахнуты настежь, поэтому всей улице слышно, как товарищ Гольц воспитывает двух крысоподобных собачек – Айнку и Зюську.

Ключик заставил себя улыбнуться – правду сказала Ядвига Адамовна, Зина таки вырастит из них примерных жён. Улыбка получилась гнусной, как будто за нитки растянули в стороны рот резиновой маски. Ясно же – нехороший разговор выйдет. «Опять он стучит», – раздражённо подумал Ключик и повернул голову – театрально, вполоборота. Оценить мизансцену было некому, отец, сидя за фортепиано, невидяще уставился на погашенные полгода тому назад свечи. Крепкие пальцы правой его руки при этом отбивали на гробовой крышке фортепиано дробь, левая рука висела плетью.

– Перестань стучать, – прошипел Ключик, не разжимая зубов, чтобы не сорваться на крик.

Отец спохватился, убрал руку с запертой клавиатуры и сцепил пальцы в замок, чтобы не своевольничали.

– Ты что-то хотел сказать, – напомнил Ключик. Собирался добавить «папа», но не вышло. Вот уже полгода не получалось сказать «папа», а говорить «отец» не хотелось, потому что и без того отношения холоднее некуда. Брякнуть «отец» – всё равно что узаконить разрыв.

– Валя, – ломаным голосом сказал отец. – Я договорился с Павликом, он согласен взять ту комнату.

Так и сказал «согласен взять» и «ту комнату». Не «купить», упаси боже, «не нашу с мамой спальню», ну что вы! Зачем себя беспокоить? Так и надо – бросить небрежно «взять ту комнату».

– Я так и знал, что вы споётесь, – проговорил Ключик, словно вбивая гвозди. – Хорошо он тебя обработал.

– Валя! – возвысил голос отец.

«А что – Валя? Кто-нибудь раньше спрашивал Валю?» – подумал Ключик, припоминая, как однажды – месяца не прошло после похорон! – Павлик подъехал к отцу с разговором. Ни о какой комнате речи тогда не было, ни боже мой! Просто Павел Петрович по-соседски стал жаловаться, что внезапно выросли дочери (трое) и Алик тоже подрастает (пока один), а жилплощадь не умеет увеличиваться, хоть тресни. Про семейное счастье что-то задвинул и что, видимо, так богу угодно, потом стал намекать – старшей дочери надо бы уже замуж, а жить негде.

Говорили они во дворе, Павлик поймал Юрия Александровича по дороге домой. Валентин разговор услышал случайно и поначалу не понял, куда дует ветер, просто обозлился, когда сосед слишком уж прозрачно намекнул на богоугодность смерти. Ключика передёрнуло, когда он представил себе, как больно всё это выслушивать папе, и он поспешил выйти во двор. Разумеется, увидев Валентина Юрьевича, Павлик тут же дал задний ход. Естественно, сам Валентин немедленно выбросил бы из головы подслушанную беседу, но вышло так, что, пропустив Юрия Александровича, он задержался на нижней веранде – возился с заевшим замком. А тут как раз Зина вывела девочек на прогулку, и сказала громким шёпотом: «Оттяпает комнату». Просто походя бросила, и тут же: «Айнка! Зюська! Бросьте это, фу! Какая гадость!» Была права, старая ведьма, видимо, сказались аппаратные привычки. Резиновая Зина долгое время работала стенографисткой у какого-то партийного бонзы, за что и получила в доме номер десять квартирку. Подковёрные манёвры распознавать умела в зародыше. «Была права», – думал Ключик всякий раз, когда заставал отца за душеспасительными беседами с Павлом Петровичем. Через месяц тот перестал скрывать интерес, через два выразил намерение, а через три осмелился требовать. Заметив, что отец не в состоянии оказать сопротивление (Валя, ведь я всё равно не могу туда зайти), Ключик поговорил с Павлом Петровичем круто. Пришлось подключить Екатерину Антоновну, в присутствии которой Павлик не решался врать. Выяснилось, что свадьба старшей дочери, Веры, ещё не слажена и даже не затевается. Хочешь – не хочешь, пришлось Павлику отступить, но на этот раз сам Валентин в пылу разговора высказался неосторожно: «Вот когда выйдет замуж, тогда поговорим». Сказал и вскоре пожалел о сказанном. Через три недели скоропостижно сыграли свадьбу, счастливый Павел Петрович получил законное право продолжить разговор о «той комнате». Если бы Зина сказала «может оттяпать», возможно, собственность получилось бы отстоять, но она сказала «оттяпает» и оказалась права. Думая об этом Ключик наблюдал, как отец опять тянет руку – барабанить пальцами по запертой крышке. Просить не пришлось, папа просто нервно погладил дерево и убрал руку. «Станет оправдываться» – понял сын.

– У них тесно, – чуть слышно заговорил Юрий Александрович. – И зачем нам? Ты хорошо знаешь, я никогда не смогу туда войти. Зачем ты меня…

Хотел сказать «мучаешь». Не сказал, только посмотрел виновато и тут же отвернулся. Продолжил:

– Они хорошие. Ты помнишь, как Верочку сюда не пускали, а она садилась у двери и… А как мама с Катенькой… Помнишь?

Когда-то не было квартиры номер четыре и квартиры номер один тоже, а была во втором этаже десятого дома одна большая перенаселённая коммуналка, где жили Екатерина Антоновна с мамой Ключика душа в душу. Всё это Валентин Юрьевич помнил, всё это помнил и Павлик и, конечно же, не преминул напомнить соседу много раз, когда убалтывал отдать комнату.

– И вообще, сын, я так решил, – сказал, распрямив плечи, Юрий Александрович. Сказал и хлопнул ладонью по траурной крышке. Подбородок при этом выдвинул точь-в-точь как дед Шура. Ключик отступил от окна, скользнул взглядом по нотам, раскрытым на осеннем Шопене, и подумал, что всё равно никогда больше не будет июньского Моцарта, а без него вдыхать настоянный на липовом цвете воздух бесполезно. «Бесполезно», – понял он, ещё раз глянув на подбородок папы. Суше, чем хотел, сказал:

– Хорошо, отец.

Будучи не в силах сдержать горечь, добавил:

– Как видишь, твои кирпичные стены оказались не прочнее моих воздушных замков.

Зря напомнил о старом споре, ох зря. Чтобы не видеть, как отец за сердце станет хвататься, вышел. Через неделю дверь заколотили гвоздями и двое молчаливых родственников Павла Петровича принялись наспех заделывать проём гипсокартоном. Павлик суетился, лебезил, подсовывал документы, смотреть на него Валентину было противно, но пришлось – отец уехал лечиться к морю, чтобы не слышать, как станут ломать стену. Домой он не вернулся, Ключику сказали – умер во сне. На похоронах Павлик прилично скорбел, а Валентин Юрьевич был каменно спокоен. Бесчувственное безразличие, овладевшее им, пустило глубокие корни, судьба комнаты не волновала его более, как и судьба дома. К чёрту кирпичные стены, да здравствуют гипсокартонные перегородки. Воздушные замки рулят! Все три дочери Зайцев выскочили замуж и разъехались. Алика Павел Петрович пристраивал дольше, но всё-таки сбыл с рук, хоть и не очень удачно. Слишком близко, через дорогу. О том, как трёхкомнатная квартира стала двухкомнатной, Ключик предпочитал не вспоминать и жене не стал рассказывать, опасаясь, что Елена Викторовна возьмётся за восстановление справедливости. Бередить старое не хотелось, всякий раз, когда разгорались в душе угольки раздора, Валентин Юрьевич старательно затаптывал их, но не преуспел, как оказалось. Память коварна, в самый неподходящий момент поведёт вас по коридору куда не нужно и ткнёт носом в глухую стену – в том самом месте, где раньше была дверь.

***

Бодать гипсокартонную перегородку и стучать в неё, как в бубен, бестолковое занятие. Ключик потащился в спальню. Усталость никуда не делась, по-прежнему ломило после экстренной разгрузки поясницу и ныло в плечах. Под веками жгло, но сон слетел. Валентин поворочался с полчаса, потом включил свет и попробовал читать. Только хуже стало, потому что как раз добрался в саге до примирения Джолионов – старого и молодого. Тогда он выключил свет, зарылся в одеяло и на голову натянул подушку. Для того чтобы отогнать мысли, прибег к обычной уловке: представил себе виртуальную мастерскую, заложил новый проект – приморский особнячок, – и принялся за работу. Очень скоро сбился, перепутал текстуры, вместо полимерной перемычки влепил почему-то перегородку из оцилиндрованного бруса. Долго выбирал, как врубить её в несущую стену – «в обло» или «в лапу», и не смог выбрать, очень мешало, что выскочило из памяти название. Как же называется такая перегородка? Выруб? Вруб? Переруб? «Бруб! Бурб-бруб!» – загрохотали, валясь на него, брёвна, он закрыл рукой голову и проснулся, сел на кровати торчком.

В окно цедился серый жиденький свет – ночью Ключик не задёрнул шторы. Сыпал дождь – то ли с вечера не прекратился, то ли начался утром. Не ливень, нудный осенний дождь. Что-то противно скрипело, откуда звук, не разобрать. И вдруг: «Бр-рох!» Валентин вздрогнул от грохота, вскочил, понял – это не гром, это из гостиной, – и туда кинулся. «Вроде бы всё в порядке, – подумал, осмотревшись. – Темно как-то не по-утреннему, совсем залепило жёлтой пылью стёкла. Снаружи что-то грохнуло. Открыть? Опять будет вонять дрожжами…» Он щёлкнул шпингалетом, толкнул забухшую от сырости раму, но не очень-то она открылась – стукнула, уткнулась во что-то. Валентин, опершись на подоконник, попробовал выглянуть, но оконная створка уперлась в стену. «Бр-рох!» – грохнуло над головой, сверху посыпались осколки. Ключик выругался и захлопнул окно. «Ломают мне шифер!» – подумал он и непроизвольно глянул вверх. На потолке расползлось безобразное пятно купоросного цвета, мокрое, мерзкое, похожее на амёбу. Простым глазом видно было, как оно растёт. Пока ошарашенный квартирохозяин собирался с мыслями, одна из ложноножек дотянулась до потолочной лепнины и – кап! – оттуда сорвалась капля.

– Живая, сволочь, – пробормотал Ключик, соображая, как следует поступить с амёбой.

– Кап! – снова упала на пол капля.

«Пока капает, но скоро польёт. Сдвинуло шиферный лист? Хорошо, если только сдвинуло, а не сломало. Чёртов бактобето…»

– Кап! Кап! Кап!

– Озверела что ли? – крикнул амёбе Ключик, и кинулся в прихожую, к чердачному люку. Вывесил шарнирную складную лестницу – отцовскую придумку, спохватился – на чердаке темно, как у крота в ухе, – и прихватил фонарь.

Взобрался. Головою и рукой поднял люк, как танкист, лезущий наружу из башни, закрепил его вбитым в стропильную ногу гнутым гвоздём. Вдохнул. Тепло. Пахнет лежалой пылью и ещё чем-то. Темно. Полез было в карман куртки за фонарём, но неудобно было, несподручно, торча по пояс в узком люке, по карманам шарить. Тогда он поднялся ещё на ступеньку, упёрся обеими руками в пыльный настил и втащил себя на чердак, неловко перебросив ногу через горбыльную доску. Обо что-то твёрдое, занозистое саданулся затылком. Ключик отряхнул руки и огляделся. Из тьмы на него уставились чьи-то глаза. Он судорожно вдохнул, стал искать фонарь, но никак не мог попасть

трясущейся рукою в карман. Две горящие искры шевельнулись и стали приближаться скачками, беззвучно. Сердце зашлось у Ключика, он нащупал фонарь и выхватил его, как пистолет. Комок тьмы, гуще чердачного мрака, испугался, свернул к люкарне, где в лучиках света, пролитых сквозь щелястую дверцу, танцевали пылинки. Валентин вздохнул с облегчением и позвал:

– Василий!.. Вась!

Дверца люкарны оказалась открытой, чёрное гибкое тельце выскользнуло наружу. Валентин позвал ещё раз, неуверенно: «Вася?» – не успел заметить, есть ли у чердачной тени на груди приметный белый галстук. Если есть – значит точно Василий. Нет – приблудный какой-то кот. Или кошка. В темноте и с перепуга показалась чуть не с пантеру, но когда выбиралась на крышу, едва шевельнула дверцу. Валентин пожал плечами – велика ли разница, приблудный или нет? – и двинулся туда, где во тьме посверкивали искры капели. Подсвечивал под ноги, переступал через балки, вперед и по сторонам светил тоже, чтобы не удариться об стропила, и всё-таки ударялся. «Есть разница. Василий сосед. Родная почти что душа. А приблудный – кто его знает, что за личность. Наверняка Василий. То-то он пропадал где-то целыми днями. Здесь отдыхал от Оленьки?» Световое пятно выхватывало из тьмы всякую всячину: то подстропильную балку с воткнутым наподобие ножа клином, то подкос, то ржавое пузатое тело печки-буржуйки, то какие-то трубы. Стопку аккуратно сложенных листов шифера Валентин обошёл стороной, но споткнулся, не заметив завала из кровельной жести. «Отец оставил, когда в конце девяностых чинили крышу. Я ему говорил – выкинь, зачем огрызкам тут валяться. Не послушал. Четверть века они… Ах ты!..» Валентин выразился на этот раз крепко. Вода лила по стропилу потоком, в залежах пыли образовалась лужа. Треснул шиферный лист или просто сдвинулся с места – непонятно, а на крышу не выйдешь – скользко.

– Упаду, хоронить будет некому, – выпрямляясь сказал Ключик. – Ох ты!..

Сильно затылком стукнулся. Снова подвернулось под язык выражение, подцепленное у прораба на строительной практике, ещё в институте.

– В три погибели, – добавил Ключик, согнувшись. – Что толку здесь торчать? Надо что-то делать.

Золотые слова – что-то делать. Но что? Понятно, если ничего не делать, через пару часов обвалится размокшая штукатурка, а может и раньше, если хиленький дождь опять превратится в ливень. Валентин в затруднении огляделся, шаря лучом карманного фонарика в залежах мрака. Кровельная жесть, кирпичные обломки, печка. Стопка газет. Чёрт знает что набросано, мусор. Поверх засыпанного пылью мауэрлата точится свет. Из-под застрехи? Ключик из чистого любопытства сунул туда голову, для чего пришлось лечь животом на балку и рукою упереться в мауэрлат. «Так и есть, из-под застрехи, потому что сломана обшивка свеса. Давно сломана, доски сгнили. Пахнет оттуда дождём и прелью. Свет из пролома. Дождь там снаружи льёт и льёт. Потоп. Разверзлись хляби. Вода валится в пасть сточной решётки водопадом. Возможно, не было бы потопа, возьми на себя кое-кто там наверху в допотопные времена заботу о водоотводе. Водоотвод? А можно было бы…» Он попятился, извиваясь ужом. Куртка цеплялась за вбитые в обрешётку насквозь здоровенные ржавые гвозди. Выбравшись, тут же взялся за дело.

– Не хуже римских акведуков, – провозгласил полчаса спустя бывший артмастер, бывший дипломированный архитектор, бывший студент архитектурного факультета, сын и внук архитекторов, Ключко Валентин Юрьевич. Ещё раз осмотрел сооружение – устои из битого кирпича, поддон из шиферного листа и сток из кровельной жести, проверил – вода течёт куда нужно, по жестяному стоку прямо в пролом обшивки, наружу, и:

– Хорошо! – сказал, чувствуя себя богом-творцом. Помолчал, добавил: – Пролом заделаю после дождя, когда просохнет крыша. А пятно на потолке…

Он прихватил из любопытства газетную пухлую пачку («Губернские ведомости», древняя газета, с ятями), спустился, заперев за собою чердачный люк, заглянул в комнату, убедился, что с потолка больше не течёт, и урон, объективно говоря, невелик.

– Плевать на тебя, – сказал он купоросной амёбе.

Несмотря на ломоту в пояснице – в три погибели же! – и почему-то в коленях, Валентин Юрьевич был необычайно собою доволен. Пришёл, увидел, победил. Вернее, залез, придумал, воплотил. Из подручных средств, без проекта, за полчаса. Недурно.

– Но продышаться не помешает.

Сказавши это, прошествовал к выходу, спустился по лестнице и остановился на нижней веранде, оглядывая окрестности хозяйским взором. Выходить во двор не стал, дождь. Вдыхал полной грудью, осматривал владения и внезапно заметил: под дверью вельзевулова логова комочек тьмы – чёрную кошку.

– Василий! Вась!

Никакой реакции. «Может, и не он. Ну ладно, подышали и хватит. Хочется есть. Позвать ещё раз?»

– Вася! Ладно, как хочешь. Но если что, заходи, дверь я закрывать не буду.

Как обещал, так и сделал, оставил немалую щель, но о кошке тут же забыл, потому что загорелся идеей сварить себе борщ. Сколько можно, в самом деле, давиться всякой дрянью? Борщ не борщ, но сварганил в два счёта. Что за борщ без поджарки на сале? Примерно как чердачный водоотвод – из подручных средств. Но то, что изготовлено с удовольствием, приятно есть. И Ключик стал прихлёбывать варево; цеплял ложкой мясные волоконца, обжигался, дул. Ел, почитывая выбранный наугад номер «Губернского вестника». Проглядел для начала раздел объявлений, потом заинтересовался статьёй о тяжбе владельцев фотографических салонов – почтенного купца второй гильдии Засекина и прусского подданного по фамилии Шильдт. Каковой Шильдт вывеской своею, пошлой и неискусной, совершенно испортил вид с Соборной горки, отчего заказанное городскою управою фото улицы Екатерининской не удалось. И паче того, принуждён был Засекин из продажи открытку с оным фото изъять до последнего экземпляра, в рассуждении, что попавшая на фото вывеска служит рекламою противной стороне – низкому аферисту и выскочке Шильдту. Журналиста по фамилии Вронский весьма позабавил сей казус, и в особенности тот факт, что почтенный Засекин предложил предприимчивому Шильдту не только возместить издержки, но и оплатить рекламную кампанию. Чем закончилась тяжба, Ключик не прочёл, заскучал. Отставив недоеденным борщ, заварил чай и стал просматривать раздел происшествий, где сообщалось о безобразной сцене на Немецкой улице, подле новой пивной. Указывалось в заметке, что некие незрелые господа под влиянием выпитого пришли в возбуждение и гуляющую по Немецкой улице публику смущали выкриками и непристойными жестами. Юные наглецы осмелились даже приставать с предложениями к дамам. До того дошло дело, что добрые граждане вынуждены были обратиться к властям в лице околоточного надзирателя, и двое особо рьяных молодчиков были доставлены в околоток. Имена и фамилии дебоширов не указывались, но специальный корреспондент «Ведомостей», негодуя о развращении нравов, прозрачно намекал, что Технологическому институту не мешало бы ввести для студентов специальный курс поведения в общественных местах. Ибо если студенты будут вести себя подобно мартовским котам…

– Мр-ряу! – послышалось Ключику. Он поднял голову от газеты.

В дверях кухни застыл, осторожно пробуя носом воздух, крупный кот, чёрный, с элегантным белым галстуком на груди.

– Ну, чего на пороге стоишь? Заходи, – пригласил Ключик.

Кот сделал два скользящих шага, на третий не отважился – застыл с поднятой лапой. Насторожив уши, посматривал то на человека, то на стол.

– Хочешь есть?

– Мр-ра, – сказал кот. Кончик его хвоста подрагивал, лапу он опустил так, будто пробовал на прочность ледяную корку на луже.

– Чем же тебя кормить? Я как-то даже не знаю… Не борщом же. Или попробуешь?

Кот проследил, как спустилась со стола тарелка, и: «Мграу!» – подобрался поближе, трижды аккуратно примерился и быстро-быстро стал лакать остатки жирной жижи.

– Рад, что тебе понравилось.

Кот не ответил, был занят. Валентин налил себе чаю, вернулся к газете, но читать не смог, всё время сворачивали в сторону мысли. «Василий вернулся. Кто-то говорил мне, коты привыкают к месту, а не к людям. Ерунда, скорее всего. Может, его забыли, и он всё это время… Измождённым вроде не выглядит, шерсть блестит, но что я понимаю в измождённых котах? Неужели его Оленька выставила? Или сам от неё ушёл».

– Вася, тебя что же, Ольга Александровна выгнала? – спросил, не сдержавшись, Ключик. – Вась!

Кот оторвался от еды, на человека глянул укоризненно. С кошачьего уса свисала красная капля. Потянув ради приличия паузу, он снова стал лакать.

– Я понял. Джентльмен не станет обсуждать с посторонним свои личные дела. Я не требую отчёта, просто хотел узнать, долго ли пришлось мыкаться на чердаке. Вась!

– Ыр-р, – сказал, шевельнув ухом, кот. Борщевая жижа закончилась. Валентин допил чай, собрался забрать с пола тарелку, но Василий выразил протест: «Р-рау!»

– Ну хорошо, я оставлю, но как ты собираешься есть овощи? Вилку и нож, сам понимаешь, я предложить тебе не могу.

Кот наклонил голову и глянул на человека иронически, примерился и когтистой лапой ткнул в красную гущу. Потом, вытянув шею, стал элегантно обирать с когтей капусту с волоконцами мяса.

– Ну ты, братец, артист! – восхитился Ключик. Кот даже ухом не повёл, очевидно считал, что фамильярность человека объясняется плохим воспитанием, а в этом случае джентльмену лучше сделать вид, что не заметил оскорбления, и не горячиться в гостях. Хозяин решил не смущать гостя и оставил его наедине с тарелкой. Когда вернулся, гущи было на донышке, а Василий, свернувшись клубком в углу на термолиноле, спал.

– Решил показать, что сыт и доволен? – спросил Ключик, принимая тарелку с объедками. – Откуда же ты всё-таки взялся? Вась!

Кот не поднял головы, только ухом дёрнул. Воспитанный человек не станет задавать вопросы, если видит, что джентльмен затрудняется ответить.