Текст книги "Реки жизни"

С Митькой мы мастерили рогатки и выходили на охоту на воробьёв и ворон. Из ствола бузины изготавливали трубки, которые использовали потом как амазонские индейцы – только вместо отравленных стрел применяли горох, ягоды незрелой черёмухи или той же бузины. А если один конец трубки закрыть деревянной пробкой и проколоть в пробке иголкой тонкое отверстие, то можно было использовать её по принципу насоса как брызгалку. Естественно, мы умели делать из прутьев акации лук. Для стрел употребляли стебли сухой полыни, а в качестве наконечника – острые гвозди. Из ивовых прутьев делали дудки и свистки – для этого нужно было только отбить ручкой ножа лыко и снять его с прута.

Весьма популярным занятием у нас было гонять кольца. В каждом доме находился какой-нибудь рассохшийся бочонок. Нужно было только снять с него обруч, согнуть из толстой проволоки водило и гонять по улице обруч до «посинения».

Не обошли нас и игры в деньги. Естественно, самой простой игрой был пристенок, в которой в ход шли пятаки и прочие медные деньги. Более интересной представлялась игра в расшибалы: на кон ставились деньги и по очереди бросался биток – крупная монета, обычно царской ещё чеканки2424
  После войны у многих сельчан обнаружились вдруг запасы старых денег, в том числе «керенок» и медных монет времён Екатерины Великой и Петра Первого. Естественно, эти деньги мы широко использовали в своих играх.


[Закрыть], и в зависимости от расстояния, на котором оказывался от денег брошенный биток, устанавливалась очередность разбития кона. Ударом битка нужно было перевернуть лежащие на кону монеты. Каждая перевёрнутая монета опускалась в качестве выигрыша в карман удачливого игрока.

Интересно устроена жизнь: как только я подрос и перестал бояться петуха и козла, у меня исчезли мотивы для посещения Митьки, потому что появились другие друзья и товарищи. Митька дружил или, как мы говорили, водился со своими одногодками и соседями Ёркой Кроликовым и Толькой-Арбузом. Впоследствии я более тесно сблизился с Толькой, но он, закончив семилетку, скоро уехал к отцу в Москву. Впрочем, к этому времени в том же направлении исчезли и Ёрка с Митькой. Всех их под своё покровительство приняли дальние московские родственники и система ФЗО – фабрично-заводского обучения, снабдившая их, кроме профессиональных знаний, бесплатными форменной одеждой и питанием. Москва строилась и нуждалась в рабочей силе.

Примером для многих из нас был старший по возрасту Николай Зайцев (Гаранин), племянник тёти Кати и в некотором роде «седьмая вода на киселе» для нас, Чугуновых. Этот пытливый и неординарный парень доходил до всего сам: он знал правила игры в футбол и волейбол, он умел сделать детекторный приёмник, владел приёмами борьбы и бокса, что в условиях деревни было очень немаловажно, а главное – он был всесторонне развитым спортсменом-самоучкой, и его слава лучшего в своём возрасте лыжника, легкоатлета и пловца гремела по всей области.

Николай умел заразить своим примером и нас, и мы тянулись к нему, стараясь подражать ему во всём. Благодаря ему, и я стал по самоучителю осваивать стиль «брасс» и по два раза в день проводить самостоятельные тренировки на Красивой Мечи. Потом это мне очень даже пригодилось, я здорово развил лёгкие – объём их вырос за шесть тысяч кубиков, а на районных соревнованиях школьников показывал даже очень неплохие результаты. Благодаря ему, я стал заниматься лыжами, коньками, лёгкой атлетикой, гимнастикой.

Осваивая спортивное плавание, продлевая свои тренировки на реке до октября месяца, я одновременно закаливал свой организм, и ангина, которая постоянно мучила меня в детстве, постепенно исчезла и никогда больше о себе не напоминала. Точно также другие виды спорта помогали мне формироваться физически. (Я помню ощущение себя в возрасте восемнадцати-двадцати лет: я не только во сне, но и наяву чувствовал в себе иногда такой прилив силы и энергии, что, казалось, я мог бы оторваться от земли и полететь!)

Меня всегда удручает вид нынешних, особенно городских, подростков, часами слоняющихся в подворотнях и не знающих, куда себя деть от скуки – разве только на какой-нибудь антиобщественный хулиганский поступок.

Вспоминаю себя и сверстников в начале пятидесятых и удивляюсь, откуда тогда в нас поселилась неуёмная тяга к знаниям, к культуре. Ведь мы доходили до всего сами, у нас не было вожатых и инструкторов, родители наши были бедны и даже нищи, но мы умудрялись внедрять в деревне волейбол, футбол, хоккей на льду, ходить в турпоходы с самодельными палатками, мастерить лодки и инвентарь ко всем нашим играм, заниматься художественной самодеятельностью, учились танцевать, играть по нотам на музыкальных инструментах, занимались спортом и много читали. (Кстати, мои дети не читали столько, сколько читал в школьные годы я).

Почему нынешних подростков тянет в другую сторону? Почему они предпочитают культуре и здоровью склонность к пороку? Ведь условия для их развития просто не сопоставимы с теми, в которых находились мы. Играет тут роль дефицит или избыток благосостояния в обществе? Или нечто другое, неуловимое, которое мы называем знамением времени?

Попытка преодолеть бескультурье было тогда таким знамением. Мы инстинктивно чувствовали, что для выхода в большой и интересный мир нужны знания, и мы стремились выйти за ограниченные рамки глухой провинции, каковой, несомненно, была тогда русская деревня. Другое дело, что претворить в жизнь честолюбивые мечты удавалось единицам.

Мы тогда и не подозревали, что именно в дошкольном возрасте закладывается фундамент будущей судьбы человека – если принять за аксиому, что характер – это судьба. А характер наш формировался именно в то время, когда мы ещё бегали в перелицованных из старых юбок и кофточек коротких штанишках на помочах, застёгнутых под коленками на чёрные пуговички.

Очень долго – до самого призыва в армию – я дружил с Колькой Шальневым по кличке Седан. Колька был парень что надо, с фантазией. В отличие от прочих друзей-товарищей, фантазия эта не была направлена на то, чтобы причинять кому-то боль, пакостить, вредить, как это часто было, например, у Митьки. У Кольки она носила не разрушительный, а, можно сказать, созидательный, прогрессивный характер. Он мог загореться идеей смастерить из подручных средств телефон, и нереальная, казалось на первый взгляд, задумка претворялась в жизнь. В течение всей зимы мы с Седаном как-то поддерживали между собой телефонную связь, пока тонкопроволочную линию, проходившую мимо трёх дворов, не оборвала какая-то корова. Седан предлагал сногсшибательную идею совершить стокилометровое паломничество к истоку Красивой Мечи и сразу приступал к сборам: шитью палатки, добыванию компаса, изъятию из кухонного арсенала матери сковородок, котелков и прочей необходимой в дороге утвари. Мы вместе с Колькой купили волейбольный и футбольный мячи, научились сами и научили других играть в волейбол и футбол и организовали товарищеские встречи с доморощенными спортсменами соседних деревень. Позже Колька предложил ребятам «не ждать милости от колхозного председателя», а самим попытаться приспособить пустовавшее здание полуразрушенной церкви под сельский клуб, и через полгода в клубе колхоза «Путь Сталина» состоялся первый концерт художественной самодеятельности.

С Седаном дружить было легко и интересно, жалко только, что ему, как и другим деревенским ребятишкам, оставшимся без отца, приходилось много помогать матери по дому и на огороде. Колька был старше меня на два года, но он тянулся ко мне, вероятно, потому, что я много читал и много знал, а главное – беспрекословно поддерживал все его начинания2525
  Летом 2014 года Колька приезжал в Курапово, и нам удалось встретиться. Беседы наши были немногословными, живой контакт детских лет был утрачен. Выглядел он задумчивым и слегка удручённым. Он уехал, а некоторое время спустя я узнал, что он умер от рака в Уссурийске.


[Закрыть].

У меня вообще друзья были, как правило, на несколько лет старше. С одногодками и, тем более, младшими по возрасту мне «водиться» было не интересно. Тем не менее, моим «сквозным» через школьные годы товарищем стал младший на год Сашка Лукашков. В некотором роде он играл роль верного оруженосца, мы дружили с ним с первого класса до окончания десятилетки и даже вместе поехали в Москву для повышения уровня своего среднего образования. Потом жизнь развела нас всех, и из описываемых здесь действующих лиц многих я уже давно потерял из вида. Но я часто вспоминаю их – в основном в таких же, что и сам, коротких штанишках на помочах, вихрастых, ершистых, угловатых, диковатых, добрых, весёлых, искренних, лукавых – моих первых спутников в этом мире. Потом были товарищи по институту и по работе, но товарищи детства – это нечто чистое, святое и незабываемое. Так, по крайней мере, мне представляются они на расстоянии прожитой жизни.

При упоминании Сашки Лукашкова у меня в первую очередь возникает ассоциация со знаменитыми в то время Штепселем и Тарапунькой. Во-первых, эта ассоциация была оправдана чисто внешним нашим видом: Сашка был маленьким и пухленьким мальчиком, в то время как я был длинным, худым и нескладным акселератом и всегда был на голову выше своих сверстников. Рядом мы выглядели весьма похожими на упомянутых выше артистов эстрады. Но главное в этом сравнении заключалось в том, что мы в художественной самодеятельности «сделали себе имя» на репризах Штепселя и Тарапуньки, которые были тогда у всех на слуху. Сейчас всё это кажется довольно наивным и бездарным подражанием популярным артистам, но нашей неискушённой деревенской публике это нравилось. Нравилось и нам быть в центре всеобщего внимания.

Речка

…А ниже Лебедяни, вёрст с 8, пала в Дон река Быстрая Меча…

Книга Большому Чертежу2626
  Издательство АН СССР, Москва-Ленинград, 1950.


[Закрыть].

Излюбленным местом всех наших игр и развлечений была речка, потом уж улица, огороды и лес. Красивая Меча была составной частью кураповского бытия и щедро предоставляла нам свои угодья в безвозмездное пользование. Как только она очищалась ото льда, мы с нетерпением выбегали на её берега и ждали, когда же спадёт паводок, посветлеет вода, и можно будет начинать ловить рыбу и купаться.

Рыба в это время нерестилась и окрашивала свои спинки в тёмный цвет. Самой популярной и многочисленной особью в Красивой Мечи был пескарь. Ловить его было легко и просто: достаточно было привязать к нитке червяка, а вместо грузила – маленький камешек. Пескари сами заглатывали наживку и не выпускали её изо рта до тех пор, пока, будучи выдернутыми из воды, не оказывались на берегу. Обычным вопросом к рыбаку было:

– Ну-ка покажи, сколько рыбы надёргал!

За пескарями шли попы или бычки – головастые темносерые крепыши с чёрными крапинками, похожие на маленькую треску. Они были настолько жадны, заглатывая крючок, что его приходилось выдирать вместе с внутренностями. По вкусу «попы» не уступали пескарям, но отличались от них характером и нравом. Если пескарь клевал с налёта, как лихой кавалерист, то «попик» подкрадывался к крючку незаметно, даже самый чувствительный поплавок не всегда мог показать, что началась поклёвка. Но когда наживка сидела у него уже глубоко в желудке, он делал резкое движение в глубину воды, и подсечка, конечно, была лишь формальным актом.

Пескари хорошо ловились около моста, обычно рыбаков там было столько, что для всех не хватало места. Многие заходили по колено в воду и вылавливали из глубины более крупные экземпляры. Рыба насаживалась на кукан, называемый снизкой. Возвращающегося с речки удачливого рыбака можно было издалека определить по серебряной снизке пескарей. В период хорошего клёва за пару часов можно было «надёргать» полуметровую снизку пескарей и попов.

Водились в реке также плотва, ёрш, уклейка (селявка), жерех, подуст, окунь, голавль, налим и раки. Самой престижной из них считался голавль. Это был сильный и крупный хищник, для поимки которого нужно было иметь особую снасть: острые крепкие крючки, прочную леску и соответствующую наживку – обычно, живого пескарика, вьюна или мясо речного моллюска. Лучше всего голавль ловился на снасть без поплавка – «в постанов», т.е. «на глухую» или на донку. Потом на селе появился откуда-то совершенно революционный способ ловли головля на «тюкалку»: через всю реку протягивалась леска, к которой подвешивались поводки с тройничками, украшенными куриными перьями. Один рыболов находился на одном берегу, а другой – на противоположном. Перемещая леску с поводками поперёк реки и передвигаясь по берегу, рыболовы подводили крючки на мелководье, где обычно на утренней или вечерней заре голавль охотился на малька и выпрыгивал из воды за мошкой. Один из рыболовов – обычно тот, который располагался к крючкам поближе, начинал макать их в воду и резко, с подсечкой, вынимать из воды, имитируя купание в реке то ли стрекозы, то ли ещё какого насекомого. Голавль немедленно бросался на «насекомое» и попадался на крючок.

Раки селились почти под каждым камнем у самого берега. Для их поимки нужно было осторожно приподнять камень и так же осторожно подвести под него руку. Странно, но раки в Курапово как блюдо популярностью не пользовались. Кстати, голавли и подусты тоже имели обыкновение прятаться под большими камнями, и некоторым счастливчикам иногда удавалось поймать их руками.

Рыбы в реке в сороковых годах было видимо-невидимо. По вечерам, перед заходом солнца, рыба начинала охотиться за вьющейся над водой мошкарой, и тогда по реке от бьющейся о воду рыбы – голавлей, подустов и коней (жереха) – стоял сплошной треск, как от шлёпанья вальками по мокрому белью.

Непоправимый ущерб экологии реки был нанесен в тех же пятидесятых, когда под городом Ефремовым был построен химкомбинат (полям требовались удобрения). Он, как это у нас в стране давно было заведено, сбрасывал в реку вредные отходы, а с окружающих полей в неё стали стекать растворы поставленных в колхозы тем же химкомбинатом минеральных удобрений. Первыми из реки исчезли пескари, потом сазаны, потом налимы, а потом и остальная приличная рыба. Остались мутировать представители всякой плотвы, густеры и прочей сорной рыбы.

Отравление рек промышленными сбросами – это, так сказать, стихийный и глубоко фаталистичный процесс уничтожения живой природы. Но Красивая Меча и в плановом порядке удостаивалась зоркого взгляда капитанов советской индустрии. Однажды прямо под нашим огородом остановился грузовик, из которого выгрузили огромный котёл и мужскую особь неопределённой наружности. Под котёл эта особь подсунула несколько больших камней, в пустое пространство насовала сухих веток и приказала окружившим его любопытным туземным детишкам вылавливать из речки ракушки (речные моллюски или мидии) и загружать ими котёл.

Вероятно, хозяину котла были выделены какие-то деньги, но нам деньги были не нужны, мы и так, из чистого любопытства, доставили бы этих ракушек хоть пуд – их в реке было видимо-невидимо, мы их использовали для приманки на голавля. Для чего же понадобились они незнакомцу? Когда котёл был более чем на половину наполнен ракушками, хозяин залил его водой и поджёг дрова. Бедные моллюски сразу почувствовали, что попали не туда, начали ворочаться и пищать – кому же приятно вариться в горячей воде?

Мы стояли и ждали, стояли и рассуждали о цели всего этого странного мероприятия. Большинство склонялось к мысли, что из моллюсков будут делать консервы.

– В консервы кладут соль, перец и «лаврушку», – заметил кто-то.

– Дяденька, а вы солить их будете? – осмелился задать вопрос другой мальчишка.

– Чего спрашиваешь? – зашикал на него третий, что постарше. – Не видишь что ли, что никакой соли и перца у него нет.

Когда от котла повалил такой запах, что хоть нос зажимай, стала побеждать другая теория – моллюски пойдут на «деколон». Ведь употребляют же в парфюмерии китовый жир! Спор знатоков разрешился скоро: как только сваренное мясо моллюсков отделилось от скорлупы, особь опрокинул котёл на траву и стал собирать скорлупу в мешок, а мясо оставил лежать на съедение каким-нибудь неприхотливым зверям или птицам. Тут тоже возник спор, кто мог бы позариться на такую гадость. Пришли к выводу, что никто.

– Дяденька, на что они вам? – не выдержал кто-то из нас.

– Пуговицы будем из них делать. Понятно?

– Не-а.

– Так скорлупа от ракушек – чистый перламутр. Разве не понятно?

Мы молча разошлись. Разочарование было всеобщим и тотальным – точно такое же, как после выливания сусликов или сбора того же кок-сагыза.

В тот же день «разведка» донесла, что «ловцы перламутра» поселились и в других концах деревни, привязываясь к излюбленным местам купания детворы. Лов продолжался всё лето, а на следующий год прекратился. Как всякое новое начинание, добывание перламутра из речек заглохло на корню. По всей вероятности, мировой рынок перламутра был насыщен до предела.

Ещё из Красивой Мечи доставали лекарственное средство под названием бодяга. Бодяга представляла собой лохматые водоросли, которыми обрастали подводные камни. Особенно много её было на быстрой воде вокруг моста. Бодягу отжимали, сушили и использовали в настоях при лечении радикулитов, ревматизма и прочих простудных заболеваний. Свежевыдранная со дна реки трава жгла тело, и мы подкрадывались к неподозревавшим на берегу товарищам и мазали их грязной темно-зеленой жидкостью. Эффект не заставлял себя ждать, бодяга жгла, как скипидар, и чтобы избавиться от жжения, нужно было срочно лезть в воду.

Наловившись досыта (не в смысле живота, а времени) жирных пескарей, колючих окуньков, строптивых подустов, сильных голавлей и кусачих раков, мы поджидали купального сезона – самой благословенного периода лета. Купальный сезон начинался накануне Троицы и продолжался до Яблочного спаса, когда Илья-пророк «замачивал» воду, но мог произвольно расширяться в обе стороны этого временного отрезка – в зависимости от нахальства и выдержки отдельных купальщиков. В это время мы только и знали, что окунались и сохли, ныряли в воду и грелись на солнышке. Шло гласное и пристрастное соревнование, кто чаще в течение дня залезал в воду. «Я – семь раз!» – «А я – восемь!». Находились и такие, кто купался до девяти, десяти раз в день, но проигравшие тогда резонно замечали, что при таких показателях нахождение в воде ограничивалось секундами, а подобный формализм расценивался как нечестный приём.

Насытившись до одури речными и солнечными ваннами, почернев к концу лета, как негритята, мы ждали сезона осенней рыбалки, но рыбалка приедалась, и мы «гнали время» до первого льда и развлечений на коньках. Как только реку стягивал первый ледок, мы тут же пробовали его на прочность, и тогда река гудела и стонала от скрежета коньков, хоккейных сшибок, падающих тел и звуков пешни.

А когда уж приближался апрель, то дома нас было просто не удержать. Апрельское солнышко пригревает всё сильнее, снег почернел, и кое-где уже проглядывает чёрная земля. Село прорезала целая сеть весенних ручьёв и потоков. Овраги забеременели полой водой и вот-вот разродятся мощным выбросом в Красивую Мечу. Лёд на реке вздулся, посинел, и иссочал так, что ходить по нему уже довольно небезопасно. Окраины ушли под воду. Мы с Митькой и Толькой-Арбузом каждый час бегаем проверять, как от талых вод набухает русло реки, как образуются окраины, и устраиваем на берегу форменные дежурства, потому что боимся прозевать тот непреходящий момент, когда вдруг по всей реке раздастся мощный гул и ледяной монолит медленно, нерешительно, на ощупь, шурша и задевая берег неровными краями, вдруг тронется с места.

– Лёд тронулся! Лёд тронулся!

Сначала он медленно плывёт по течению, потом упирается в мост, начинает под напором крошиться, подниматься, словно живой, на дыбы, вода вырывается на поверхность и заливает всё вокруг. Тысячи тонн напирают на жалкое строение колхозных инвалидов, и стихия побеждает. Мост издаёт слабый треск, и ледовый броненосец возобновляет свой плавный бег к Дону. На такое зрелище можно смотреть часами, не отрывая зачарованного взгляда от стихии! Воздух наполнен мерным и таинственным шорохом, словно исходящий от исполинского неведомого зверя.

– Лёд пошё-о-о-л! Лёд пошёл!

На крики немедленно сбегается всё село, и стар и млад бросает свои дела и опрометью бежит на речку. Пропустить ледоход – непростительно глупо и грешно. Первыми прибегают мужики с саками – сетями, привязанными к треугольнику, образуемому расщеплённым концом длинной берёзовой или осиновой жерди с перекладиной. Они ловко просовывают сак в образующиеся промоины и полыньи и, прижимая его ко дну, быстро выбирают из воды, чтобы его не зажало льдинами. Рыба, обезумев от шума и водоворота воды, мечется и иногда даже выбрасывается на берег или лёд. В мутной воде попадаются огромные экземпляры. Сегодня вечером рыбаки пойдут по селу предлагать рыбу.

Зрители стоят на самом краю берега и оживлённо комментируют:

– Смотри, смотри, что он делает!

– А вон кто-то солому оставил на льду!

– А это что? Ребята, гляньте! Кто это там мечется? Никак чья-то собака?

– Какая собака! Это лиса. Ничего, она из любой ситуации выкрутится.

– Мишка, отойди от берега! Свалишься в воду!

Лёд напирает, трескается, трещит и, уткнувшись в какую-нибудь мель или естественный изгиб берега, останавливается, начинает делиться, раскалываться, образуя затор. Вода мгновенно начинает прибывать и заливать берег, и зрители с испугом отскакивают назад. Бывает и так, что заторы долго не рассасываются, ледоход останавливается, и разочарованная публика, потолкавшись час-другой, расходится по домам. Но только не мальчишки! Они стойко торчат в ожидании следующего не менее волнующего хода природы, пока их не позовут домой ночевать.

Русский человек любит смотреть на ледоход. Кто наблюдал ледоход, никогда его не забудет. Зрелище его и эффект воздействия на зрителя неописуемы: движение стихии сливается в один поток с волнующейся в жилах кровью, захватывает тебя, зачаровывает своей первобытностью, будит давно утраченные чувства и инстинкты и держит в постоянном напряжении. Что там испанская коррида!

В течение одного-двух дней лёд идёт сплошным потоком, а потом плотность его уменьшится, появятся полыньи, пока, наконец, на третий день на водной стремительно текущей глади останутся только редкие льдины и льдинки.

Вода поднимается метра на три-четыре выше номинала, заливает огороды и растекается чуть ли не до самого подворья. Часто, копая огород, я находил в земле рыбьи скелеты.

Живописность и драматичность картине ледохода на Красивой Мечи обеспечивала мельничная плотина, построенная ниже по течению в конце деревни. Место для неё было выбрано чрезвычайно удачно: в этом месте вольная и спокойная Красивая Меча проваливается в узкое и тесное каменное ущелье, а левый её берег, обычно плоский и невысокий, вырастает здесь до самого неба. Он грозно нависает над руслом своими гигантскими известняковыми плитами и придаёт всей местности чрезвычайно дикий и не типичный для средне-русской равнины вид. Каменный Конь! Настоящая Швейцария!

Сам Бог здесь предназначил строить плотину и мельницу, и они были построены – плотина и две мельницы. Половина речки – более мелкая – была перегорожена каменной гатью, а русло реки прижали к правому берегу и направили воду на лопасти рядом стоящей деревянной мельницы, которая многие годы исправно служиламестному крестьянству и молола разного помола муку.

Мельница принадлежала мельнику, мельник, как водится, построил рядом добротный дом и заложил яблоневый и грушевый сад. Когда я первый раз увидел мельницу, усадьба уже находилась в упадке: дом мельника был разрушен и разграблен, сад зарос бурьяном, крыша мельницы прохудилась и работал лишь один жёрнов. Понятное дело, у колхозного крестьянства зерна было не так уж и много, но оно всё-таки имелось, поскольку трудодень оплачивался в основном пшеницей и рожью, так что надобность в мельнице к тому времени ещё не пропала.

Крутившаяся непрестанно турбина, сделанная на месте второго жёрнова, обеспечивала выработку электрической энергии. В 1923 году в Курапово приехал матрос Константинов2727
  Члены семьи Игумновых утверждают, что Константинов был сапёром, но поскольку он всегда носил матросский бушлат и бескозырку, он сохранился в памяти современников матросом.


[Закрыть] и организовал первый в этом месте кооператив «Курапстрой (об этом я уже говорил ранее).

Керосин ещё долго оставался основным источником энергии и света. Электрический свет Курапово получило незадолго до запуска в космос первого советского спутника – где-то в середине пятидесятых, когда выше села Троекурова на той же Красивой Мечи была возведена межколхозная ГЭС. Место для строительства было выбрано неудачно, исходя из конъюнктурных и местнических соображений. Река в этом достаточно спокойном месте не обладала сильным энергетическим потенциалом. Чтобы увеличить этот потенциал, было решено ликвидировать «Курапстрой».

Рушить построенное у нас умеют намного лучше, чем строить. «Курапстрой» был в одночасье ликвидирован. Лишившись кураповской плотины, Красивая Меча слегка ускорила своё течение и частично удовлетворила запросы проектировщиков Троекуровской ГЭС2828
  Через несколько лет была построена Волжская ГЭС, благодаря которой возникла общая кольцевая система электроснабжения России, и Троекуровская ГЭС в свою очередь перестала быть нужной и была, как и «Курапстрой», ликвидирована за ненадобностью.


[Закрыть]. Зато уровень воды в реке катастрофически понизился, куда-то ушла рыба, а величественные ледовые исходы прекратились – лёд, не встречая на своём пути никаких препятствий, сплывал по мелководью украдкой, по-английски, не попрощавшись.

Поездка на мельницу была для крестьян и особенно их ребятишек настоящим событием. Уже за километр до мельницы можно было слышать шум укрощённой реки. Чем ближе к мельнице, тем громче этот шум падающего с высоты на лопасти турбины водяного столба. В непосредственной близости от мельницы шум и грохот таковы, что приходится кричать, чтобы быть услышанным. Всё здание дрожит и трясётся, возле короба толпится народ, наверх по лестнице то и дело с мешком на спине поднимается заправщик и ссыпает зерно в короб. Внизу у короба с мешком стоит владелец и ждёт, когда зерно вернётся к нему в виде тёпломолочного сухого порошка. В воздухе стоит белая и очень приятная на запах мучная пыль. Под потолком еле мерцает лампочка Ильича, которая для всех посетителей является всего лишь символом какого-то абстрактного технического прогресса.

 
Пылит на мельницах помолом,
Трясёт и жёрнов и привод —
И, падая, в бреду тяжёлом
Кружит седой водоворот.
И. Бунин «Речка»
 

Рядом с мельницей – масса подвод, распряженные лошади пасутся в придорожной траве, кругом раздаются крики и мелькают пятки ребятишек и девчонок, самые смелые из них знакомятся друг с другом и рассказывают, откуда приехали. Завязываются скоротечные знакомства, получаются интересные географические и краеведческие сведения.

Дорога на мельницу проходила мимо нашего дома, так что многие губинские и копыльские родственники и знакомые, едущие на помол и возвращающиеся обратно домой, останавливались у нас, чтобы дать отдохнуть лошадям, а заодно и попить воды и обменяться впечатлениями от жизни. Таким способом бабушка Семёниха поддерживала контакт со своей родной сестрой Настасьей и племянниками, оставшимися в Губино и Копыле. Обычно это случалось зимой, и гости, отчаянно топая и обивая валенки от снега и муки, входили из сеней в месте с клубами морозного воздуха и запахами овчины, сена и хлеба. Они сидели за столом, степенно пили чай и отвечали на многочисленные вопросы бабушки о том, кто как живёт, кто помер и отчего, и кто у кого народился. Чаще других заезжал племянник Иван Павлович – молодой и красивый парень, хромавший на одну ногу, и присосединявшаяся к нему из Старого Копыла – соседнего с Губиным села – племянница Нюра. С тех пор как бабушка ещё во времена первой русской революции вышла замуж и покинула село Губино, то есть проехала в телеге семь вёрст до Курапово, она навещала своё родное село не больше двух-трёх раз.

Первый вопрос, который задают человеку, не умеющему плавать: «У вас что – речки нет?» Когда человек отвечает, что да, так оно и есть на самом деле – в детстве у бедняги речки не было, то человека становится искренно жаль. Конечно, бывают и исключения: человек прожил всю жизнь рядом с водой, а плавать не научился. Но это уже, на мой взгляд, патологический случай.

Плавать в Курапово начинают очень рано. Как только человек начинает ходить, заботливые братцы и сёстры его тут же волокут в воду и начинают с ним играть, а заодно и обучать его (её) искусству плавания. У меня братцев-сестёр не было, но зато были ученики матери – они и на реке проявляли ко мне внимание. Так я за два или три дня научился держаться на воде с опорой на одну ножку: оттолкнёшься от дна и скользишь по воде, а потом и вовсе без опоры. После этого меня уже оставляли в покое. Смотрели только, чтобы я не заплывал слишком далеко от берега, «а то затянет под мост». Потому что самое песчаное и самое удобное место для купания располагалась в метрах двадцати от моста. Оно так и называлось: «На песке».

Когда мать однажды пошла на речку полоскать бельё и взяла меня с собой, я заскучал и от скуки украдкой полез в воду. Вокруг почему-то никого не было, хотя день был в самом разгаре. Когда мать собралась идти домой и оглянулась, то обнаружила, что сына рядом не было. Не было его и на берегу. Где же он?

– Боря-а-а!

Боря ей ответил, когда подплывал к противоположному берегу: мол, не беспокойся, я тут. Что там кричала и как меня ругала мать, я не слышал, потому что торопился доплыть до чужого берега и отдохнуть: старт был взят слишком бурный и слишком нерасчётливо я «грёб», а потому без привычки быстро выдохся. Но доплыл! После этого через семидесятиметровую водную нейтральную полосу мы с матерью начали дипломатические – правда, на повышенных тонах – переговоры. Мать настаивала на немедленной порке – иначе домой можно было не возвращаться. Я доказывал ей через речку, что пороть не за что, я ведь жив-здоров и переплыл первый раз в жизни речку. К тому же моста ещё не построили – как же я явлюсь на экзекуцию?

Это был железный аргумент в пользу малолетнего переговорщика. Матери надоело препираться, ей захотелось поскорее заполучить виновника обратно.

– Ладно, плыви обратно, чёрт с тобой! – крикнула она и села на травку наблюдать за возвращением уплывшего сына.

Через пять минут сын был уже на своём берегу. Когда он с опаской подошёл к ней, она обняла его и наказывать не стала. Ну, какое же это наказание – всего один-единственный подзатыльник?

После этого я ходил на речку без всякого сопровождения.

Река была для нас не только местом рыбалки, развлечения и укрепления здоровья – она была и местом самоутверждения. Кто быстрее в воде, кто глубже и дальше ныряет, кто может плыть со связанными руками и ногами, кто может плыть брассом, кролем, баттерфляем – всё это здорово развивало нас, формировало характер, учило преодолевать трудности, помогало самосовершенствоваться.

Мост

Рек без переправы не бывает.

Такая переправа с одного берега на другой была и у нас. Зимой переход осуществлялся по льду, в половодье – на лодках, а когда вода во второй декаде мая входила в свои берега, приступали к строительству деревянного моста. Мост успевали построить лишь к началу-середине июня, и он стоял до следующего апрельского паводка. Ледоход каждый год уносил мост, и каждый год колхоз его восстанавливал. Так было заведено ещё дедами, так это продолжалось вплоть до конца двадцатого столетия, когда перестройка и демократия окончательно не развалила и совхоз, и средств на Кураповский мост уже не выделялось. Сообщение с правым берегом осуществляется теперь через Троекуровский мост, построенный уже по всем правилам строительства в начале 60-х годов. Это далеко и не всегда удобно, но в наше время стало не до излишеств. Чтобы сходить по грибы в Русинский или Зайцев лес, которые видны с кураповского берега, надо сделать крюк в шесть километров.