Текст книги "Татуировка"

Микки Маус был прав, или Елена

На улице, наверное, во время моего сна, прошёл дождь. Лужи отражали свет электричества. Пахло сыростью. На короткое время дождь смыл все грехи большого города, очистил его, и дышать стало легче.

Я поймал какого-то бомбилу-урюка и рванул в центр. Как провести время? Хотелось праздника, хотелось жизни. Вспомнились рассказы Тайсона про Марса и шлюх за 500 долларов в час.

– Знаешь какой-нибудь супер крутой мужской клуб? – спросил я своего смуглого возничего.

Он скептически осмотрел меня:

– Э, дорогой, давай я тебе девочку просто найду, дешевле будет.

– Давай в клуб рули!

Мы подъехали. Я вышел. Клуб назывался «Парнас», как какой-то дешёвый бордель, но выглядел роскошно. Пять звёзд с плюсом.

На входе стоял охранник в крутом чёрном костюме и галстуке. Просто персонаж из американского фильма про гангстеров 30-х годов, только шляпы не хватало. Ростом под метр девяносто и весом под сотку. Я уверено пошёл к входу. Он задумчиво посмотрел на меня и подозрительно облапил взглядом мои кроссовки.

– К нам в клуб?

Я поднял на него глаза и вдруг понял, что мы с ним очень похожи. В голове за доли секунды промелькнула картинка: я стою на входе в ночной клуб. Охранником. Только клуб не пять звёзд, а максимум три, потому что рост у меня только 175 см и вес всего-то под 90 кг. Вот она – моя перспектива в этой жизни! Если бы не…

Мы встретились глазами. Думается, что мысль о нашей похожести тоже озарила голову охранника.

– Ты правила знаешь?

– Какие?

– А правил тут нету! – выпалил вышибала и заржал как лошадь.

Это было неожиданно, и я тоже стал ржать.

– Ладно, залазь! Только в следующий раз в кроссовках не пущу!

Я шагнул внутрь. Смешно: вместо того, чтобы заметить клипсу ножа на правом кармане, охранник подозрительно косится на мои кроссовки. Как там говорят татары? «Не презирай слабого детёныша, он может оказаться сыном тигра».

«Он может оказаться сыном тигра, – повторил я про себя, – … или у него может лежать пистолет в кармане». Может купить себе этот, на хрен, клуб?

Внутри всё было как в американском фильме: шесты, танцовщицы, светомузыка, бар, официантки с заячьими ушками и хвостиками на задницах… Вся эта убогая хрень!

Я сидел за столиком уже минут 30. Цедил какой-то коктейль с непроизносимым названием и жутким вкусом. Сунул пару купюр в чьи-то трусики. Глаза уже пересытились сиськами и ляжками. Не думал, что так быстро от этого становится скучно. Клуб был полупустой. В углу сидели какие-то полудикие кавказцы, интенсивно лапавшие полуголых девок, и… всё.

А потом я увидел её… Она начала танцевать у шеста напротив моего столика…

Даже сейчас, когда я знаю её гораздо лучше, чем тогда, мне сложно её описать. Так часто бывает: чужого случайного человека, виденного пару раз в жизни, можно вспомнить и представить мысленно безо всяких трудностей. А кого-то близкого, родного – невозможно. Даже более того, тебе показывают фото, и да… вроде бы это он, но в памяти всё по-другому. Фото не передаёт этого… нечто… что-то, что делает человека родным тебе.

Могу сказать, что она была дьявольски красива. Уже позже я узнал, что её отец – уйгур, а мать – гречанка. Она была в мать, но… что-то неуловимое отличало её от просто красивой гречанки.

Росту в ней было сантиметра 162, но из-за правильных пропорций и длинных ног она казалась выше.

У неё были огромные миндалевидные глаза, чуть раскосые, теми углами, что ближе к ушам, приподнятые вверх. Тогда они были почти чёрные, но потом я видел какие ещё цвета могут приобретать её глаза: могут быть тёпло-карими с тёмно-красным, могут быть чёрными с синим, могут быть с золотыми искрами. В левом ухе висела цыганская золотая серьга, два золотых браслета обвивали правую щиколотку.

На пальцах ног были кольца и перстень с красным камнем. Ногти на ногах были густо тёмно-красные. На руках – выкрашены в багряно-красный, а на мизинцах – в золотой. Было что-то варварское в таком сочетании. Кожа у неё была матовой, бархатной. А волосы как вороново крыло. Они были такой длины, что она могла руками взять концы из-за спины и завязать их узлом на пупке.

Я уставился на неё, как чёрт на ладан. Губы мои самопроизвольно улыбались. Даже сейчас, когда я смотрю на неё, то улыбаюсь. Какая-то реакция! Не могу ничего с этим поделать.

Она подошла после танца. Мы стали разговаривать. Я заказал для неё выпивку. Как это там называется? Консумация? Мне было всё равно.

У неё был голос, который трогает мужское сердце и не отпускает, как багор – бревно на лесосплаве. Как рыба бьётся на крючке, так на её голосе до сих пор бьюсь я. Только бы слышать его ещё и ещё.

Мне кажется, она смотрела на меня тогда как на сумасшедшего. А ещё я помню, что спросила меня:

– Ты что, банк ограбил?

Как-то я отшутился.

– Поедем со мной? – спросил я.

– Ты должен будешь клубу кучу денег.

– Это ничего, это не страшно. Иди, говори со своими церберами!

– Ты точно банк ограбил!

– Куда мы едем? – спросила она десятью минутами позже.

Я опять поймал какого-то урюка, и мы мчались по ночной Москве. Она сидела рядом на заднем сиденье. Я почти касался её руками. Она дразнила меня своими взглядами, иногда дотрагивалась руками, смеялась над моей робостью. А я улыбался как дурак.

– Сколько сейчас времени? – спросил я своего смуглокожего возничего.

– 23.45.

Этот грёбаный Микки Маус был прав! В четверг может случиться всё что угодно! Особенно после дождя! Я встретил женщину, о которой даже мечтать не смел.

– Ты знаешь тут поблизости гостиницу пять звёзд? – спросил я.

– Да, «Ренессанс», – ответил шофёр.

– Мы едем в «Ренессанс», – сказал я ей.

Какой пьяный сегодня день! Я стал миллионером, я нашёл свою женщину, я первый раз в жизни снимаю номер в пятизвёздочном отеле.

Она села на кровать, а я стоял и смотрел на неё, и молчал. Губы мои пересохли, и я жадно пил из бутылки белое вино, взятое из мини бара.

Она усмехнулась. Она видела, что я – её. Что меня можно брать голыми руками. Она ещё раз усмехнулась. Усмешка у неё была хищная, словно меня уже в карман засунула.

– Скажи что-нибудь…

– Перлы губ твоих румяных под рубиновым покровом

Даже камень разбивают мягким молотом свинцовым.

Твои волосы и очи – черней ворона и ночи.

И нельзя им быть другими!

Я безумею по ним! – это были первые стихи, которые я произнёс в своей жизни. Ну, если не считать «…наша Маша громко плачет: уронила в речку мячик», выученные в трёхлетнем возрасте.

Она больше не усмехалась. Глаза у неё стали растерянные и жалобные:

– Не-а, просто, скажи что-нибудь, – попросила она. И в голосе у неё тёк расплавленный мёд.

– Давай поцелуемся, – и мой голос дрожал и царапал за горло, потому что я боялся отказа.

Мы стали целоваться. Мы целовались – мы целовались… лежали и целовались.

Я открыл глаза, она лежала рядом на правом боку, лицом ко мне. Дышала ровно, тихонечко. Ноги у неё были согнуты и прижаты к животу.

Кожа у неё чуть-чуть светилась в темноте. На ней не было ни единой татуировки. Ни точки! Я везде искал и перепроверял – нету. Лежу – смотрю на неё, анализирую, что же случилось? А случилось вот что…

Я вырубился! У меня ночь с женщиной, которая даже во снах приходит раз в десять лет одному на тысячу, а я вырубился! Уснул! Впал в беспамятство! Насмешливо запульсировала моя татуировка. Заткнись! Я стукнул по ней кулаком.

От звука хлопка правой руки по моему левому плечу женщина в постели сонно зашевелилась. Приоткрыла глаза. Я смотрел на неё извиняющим взглядом. Что ей сказать в своё оправдание? Что с утра я участвовал в преступлении века и поэтому устал, как собака? Что меня контузило от её красоты, от того насколько в ней всё родное? Что я искал её всю свою жизнь: встретил и просто не поверил, что достоин этого?

Она смотрела на меня и стала улыбаться. Мне захотелось кинуться на неё и овладеть. Я просто очень боялся, что в моей жизни этого может больше не быть.

Она ещё полностью не пришла в себя со сна. Была мягкой, тёплой, с лёгким татуажем следа подушки на щеке.

Член мой – как голодный зверь. Распух и стоял колом. Вся похоть, что была в моём двадцатичетырёхлетнем теле, набухла ниже пояса. Я весь навис над ней…

Что-то в ней было беззащитное.

– Привет, обезумевший герой, – сказала она мне своим голосом, чуть хриплым ото сна.

Волна нежности сбила меня с ног, накрыла с головой, закрутило щепкой в Ниагарском водопаде. «Не трогай её сейчас, – шептал мне внутренний голос. – Потерпи».

И мы лежали: она на правом боку, а я на левом, впечатав свою извивающую татуировку в кровать. Лежали и улыбались друг другу.

А потом оказалось, что уже 3.53 и пятница. В голове моей промелькнуло смутно: Тайсон, деньги, мешки из-под картошки. Мне надо было туда, но я вернусь. Я никому не отдам её. Она – моя.

– Знаешь, я уже почти опоздал!

– Знаешь, не помню, носишь ли ты часы, но это будет первое, что я буду снимать с тебя! – и она обняла меня как одеяло.

– Я не ношу часы, но для тебя – надену.

– Я буду тебя ждать…

– Как Пенелопа Одиссея?

– Не говори так…

– Почему?

– Она не ждала. Пенелопа трахалась со всеми женихами и поодиночке, и скопом…

– Откуда ты это взяла?

– Да был как-то у меня один историк, просветил. Говорил, что от этих оргий у Пенелопы родился сын Пан, козлоногий, бородатый и с рожками. Сказал, что это не особо популярная версия мифа о Пане, но так и было.

– Тогда просто – жди… Хорошо?

– Да…

Я вышел из гостиницы. Мне надо было вернуться за моим золотом. В кармане лежал номер её телефона. Я вернусь к тебе, обязательно вернусь.

Совсем забыл сказать, что звали её Елена. Е-Л-Е-Н-А, что значит – «гречанка». И левой татуированной рукой я её не гладил.

Жертвоприношение

Я вошёл в подъезд. Лифт был занят, и я стал подниматься пешком – так быстрее. Ключа у меня не было, начал звонить. За дверью властвовала тишина. Я постучал левым кулаком. Позвонил ещё пару раз. И вдруг… моё левое плечо пробила дрожь, а в голову пауками вползли нехорошие мысли и разбежались во все стороны, заполняя череп паутиной подозрений.

По какому-то интуитивному наитию я рванул вниз и побежал на стоянку с другой стороны дома, где была припаркована «ауди».

Тайсон стоял у открытого багажника спиной ко мне. Из багажника виднелись набитые мешки. Он потянул руками – крышка с приглушённым звуком закрылась, словно сжатая намертво пасть хищника с куском добычи в зубах.

Тайсон обернулся, и наши взгляды встретились. В эту секунду мы оба читали друг друга как отрытую книгу. Момент правды, крик отчаяния. К чему слова, когда в глазах ненависть, а на небе звёзды?

– Да какого демона! На что мне камень в сапоге? – сказал Тайсон вслух и пошёл на меня.

Застань человека врасплох и увидишь животное. И этот зверь шёл на меня. Мы сошлись напротив «ауди», где-то и когда-то было уже что-то похожее. Моя память зафиксировала дежавю.

– Всё началось не со зла, – сказал Тайсон и на подскоке ударил меня ногой в живот, в область пупка. От удара из-под меня вынесло ноги, и я чуть не упал лицом точно на то место, где стоял. Удержался на ногах чудом. Несмотря на силу пинка, Виктор не пробил мне пресс. Меня только отнесло инерцией удара, и дистанция между нами увеличилась.

Тайсон смотрел на меня, его левый глаз был почти полностью закрыт и дёргался от судороги. В гримасе рта читалась ярость.

Моя правая рука выдернула нож из кармана. Я раскрыл его одним кистевым движением. Монолок щёлкнул, фиксируя лезвие. Чёрный цвет клинка делал его малоразличимым в темноте осеннего утра.

Я дёрнул правой рукой в быстром выпаде. Тайсон сверху сбил мою руку с ножом левой ладонью, одновременно оттягивая назад таз и впалый живот, избегая удара. Я резанул наотмашь, движением на себя и задел его левое предплечье. Думаю, даже не пробил куртку, до кожи точно не достал. Тайсон отпрыгнул и выставил перед собой ладони. Стоял он как левша, правым боком ко мне.

Я было пошёл вперёд, но он, стараясь поймать меня на встречном движении, на подскоке пробил боковой правой рукой. Если бы Тайсон попал, то снёс бы мне голову. Не хватило ему чуть-чуть. Мне лицо аж воздухом обдало! Я сразу же рванул правой рукой в колющем выпаде, целя в корпус. Нож пробил его кожанку, но упёрся во что-то там у него на груди и не пошёл дальше. Я не смог этим ударом пробить его рёбра или грудину. Если и ранил Тайсона, то поверхностно.

У меня чуть нож из ладони не вырвало от столкновения с его корпусом. Пальцы были уже мокрые от пота. Я отпрыгнул и перехватился поплотнее. Тайсон оскалился, и на губах его заиграло бешенство. Он шёл на меня, а я пятился, размахивая ножом перед собой, рассекая воздух, рисуя восьмёрки.

Он дёрнул правой рукой в обманке и пробил лоу левой. Я успел среагировать, подняв согнутую в колене правую ногу и встретив голенью. И тот час же бросил вперёд свою правую руку с ножом!

Но снова нож упёрся во что-то на корпусе Тайсона и не пробил, не вошёл плотно. Виктор чуть хмыкнул от удара, но разъярился ещё больше и задвигался быстрее. Как пришпоренная лошадь переходит на галоп, так Тайсон от пропущенных ударов лишь зверел и ускорялся!

Он отбил ладонями и предплечьями несколько моих хаотичных и испуганных выпадов. Я лишь порезал рукава его куртки. Затем Тайсон неожиданно крутанулся с зашагом правой ногой и ударил уширо с разворота левой. Я отлетел метра на два. Мне повезло: каблук его ботинка вошёл мне в грудину. Было бы это на пару сантиметров ниже, и я бы уже сложился червём и глотал бы воздух в попытке продохнуть из-за пробитого солнечного сплетения. Но и так контузило меня прилично. Аж к земле пригнуло! Показалось, что пара рёбер сломано. Понимая, что попал, Тайсон кинулся вперёд, спеша воспользоваться всеми дивидендами от своего удара ногой.

И тут моя левая рука выхватила нож из правой. Я в полубессознательном состоянии, не придя в себя окончательно после пропущенного удара, сделал длинный шаг правой под углом 45 градусов и нырнул вперёд пригнутой головой, выставив левую руку с зажатым в ней ножом.

Я даже не сразу осознал, что Тайсон сидит своей грудью на моём клинке. Нож вошёл по рукоятку под левую грудь под углом градусов сорок. Я не испытал никакого сопротивления. Лезвие вошло как в масло. Между рёбер оно прошло, что ли? Я подумал ещё, что нож вошёл точно под Тайсоновскую татуировку на арабском «Нет Бога кроме Бога»». Моя левая кисть отпустила рукоятку, и Тайсон осел и опустился на землю.

Он лежал на спине на мокром асфальте, и из груди его стоймя под углом торчала серая рукоять моего ножа. Лицо Тайсона смотрело в небо. Я наклонился над ним и заглянул: левый глаз его был закрыт полностью, перечёркнутый шрамом, а правый, безумно открытый, смотрел куда-то и видел что-то, что кроме него увидеть уже не мог никто. Тайсон дышал часто-часто и очень коротко, словно не дышал, а дрожал.

– Ты мне монету так и не отдал! – прошептал он еле слышно с хмыком.

А потом через паузу:

– Да гори оно всё огнём, – повернул голову левой изуродованной стороной в асфальт, наверное не хотел, чтобы я видел его лицо, и затих. Его тело ещё раз сильно дёрнуло и… отпустило.

Я стоял над ним потрясённый, опустошённый, словно горящая, испоганенная ахейцами Троя. И от меня, и от мёртвого Тайсона шёл пар. Ноги подрагивали, и весь я обессилел. Дышал так, как ест умирающий с голода. Грудь ходила ходуном.

Я протянул левую руку, ухватился за рукоятку ножа и потянул. Лезвие вышло с трудом, словно не желая расставаться с добычей. Попробуйте оттащить голодного от куска хлеба или отобрать конфету у ребёнка! С него капало на лежащего Тайсона. Отпечаток звериной лапы с когтями на клинке был запачкан густым и красным. И тогда я поднёс нож ко рту и лизнул липкую сталь:

– Бог Арес-Акинак, услышь мою молитву, а не молитву моего врага! – произнесли мои губы.

Вкуса я не чувствовал, а хотел только одного – чтобы всё кончилось. Наверное, в этом и заключалась вся моя молитва.

Я заволок Тайсона на заднее сидение «Ауди». Закрыл его пледом, от посторонних глаз. Из карманов его джинсов вынул ключи. Подумав немного, стал таскать мешки с деньгами обратно на квартиру. Надо было торопиться. У меня было в запасе чуть-чуть до позднего октябрьского рассвета.

Я опять сложил все деньги в кладовке, оставил на квартире нож. Вышел, сел в машину и поехал. Место я знал: мы были как-то там с Тайсоном, купались. Там тихо и нет чужих глаз. Отсюда минут 40 ехать.

Когда я приехал, часы показывали 6.30.

Было очень холодно. Бессонная ночь и концентрация событий-действий давали себя знать. Я не чувствовал пальцев рук. Тело болело. Дышать было больно, наверное, Тайсон сломал мне пару рёбер.

Я перетащил его тело, тяжёлое, липнувшее к земле, на водительское сидение. Куртка у него была мокрая, но крови на удивление натекло не так уж и много. Канистра с бензином была в багажнике. Я облил бензином салон, тело и снаружи. Пролил узкую дорожку метра четыре по земле. Открыл бак, засунул в него тряпку, оставив торчащим край.

Я хотел уже было чиркнуть заимствованной у Тайсона зажигалкой, но вспомнил про долг. Достал кошелёк, потряс. Звякнула мелочь. Я вынул металлический рубль.

Некстати всплыли мои исторические знания: греки засовывали медный обол под язык умершему. Это была плата перевозчику душ Харону. Я же просто бросил рубль Тайсону на грудь. Он всегда верил, что оружие не дарят, поэтому просил за него символическую плату. Я так и не отдал тогда ему монету за нож.

Не думаю, чтобы Тайсон верил в Харона. Он как-то рассказывал мне про Вальхаллу… Для него это был рай.

– Знаешь, что происходит в Вальхалле? Избранные воины, достойные её, постоянно сражаются, но проигравшие не умирают. Они опять садятся за столы и едят мясо вепря, пьют мёд, а потом снова в бой. Ночью их ублажают самые красивые женщины. Каждый день – сражение без страха проигрыша. Это рай, понимаешь? Жить без страха на острие клинка, жить в огне! Быть воином! – так говорил мне Тайсон.

Кто ещё достоин Вальхаллы, если не он?

Я щёлкнул зажигалкой:

– Больше я тебе ничего не должен, брат! – произнёс вслух.

И я сжёг моего единственного друга и мои долги.

Поднялся пешком на холме и обернулся – Марсов конь горел факелом.

– Да гори оно всё огнём!

Обратно добирался я долго. Устало шёл пешком до трассы почти два часа. Потом ловил частника. На подъезде к квартире я вдруг обратил внимание на большой книжный магазин, который, к моему удивлению, находился как раз на углу, перед поворотом в мой проулок. Как я его раньше не замечал?

– Останови здесь, отец, – попросил я.

Русский дедушка, который подвозил меня, притормозил свой «жигуль» пятой модели, и я расплатился.

– У тебя на губах что-то красное, – сказал он мне, смотря чистыми стариковскими глазами в лучах морщин. – Вытри!

На его кисти я увидел синюю татуировку восходящего солнца. Или заходящего?

Магазин уже открылся. Я вошёл и почти сразу же нашёл её. Я даже не удивился, словно знал, что по-другому и быть не могло.

На полке стояла книга «Скифские и сарматские курганы Воронежской области». Я перелистал страницы, мелькали уже знакомые иллюстрации: моя татуировка, фотография кургана. И тут… меня словно осенило. Я чувствовал себя так, как, наверное, орущий «Эврику» Архимед, или Менделеев, открывший глаза поутру, после увиденной во сне таблицы.

– Я беру её, – сказал продавщице.

Она равнодушно скользящим взглядом ощупала моё лицо с тёмными кругами под глазами и вертикальной морщиной поперёк лба и выбила чек:

– Вы чем-то заляпались, – хихикнула она, указав на мою левую руку.

Рукав был грязно-бордовым и мокрым.

На квартире я набрал телефонный номер и стал ждать. После седьмого звонка трубку подняли:

– Алло! Здорово, Андрей. Это я, помнишь такого? Да, со свастикой из грифонов на плече на шраме. Послушай… мне надо сделать татуировки, много татуировок. Я хочу закрыть полностью обе руки, всю спину, грудь и обе голени с подъёмами стоп. Работы на несколько дней, может даже недель. Рисунки у меня есть. Заплачу хорошо. Очень хорошо! В тройном объёме!

Всё, понял! Устраивает. Во сколько? Да, нормально!

Я взял книгу и недопитую Тайсоном бутылку водки для заморозки и пошёл на метро. Ехать мне надо было до станции «Сокольники»…

Раньше спал я на левом боку, впечатав татуированное плечо в матрас. Под сердце подкладывал правую ладонь, чтобы не убежало. Оно билось, как птица в клетке всю ночь, мешая уснуть. Теперь я сплю с левой рукой Елены на моём сердце, и оно бьётся всю ночь в её руках. Уж не знаю: журавлём ли, синицей? Но наружу теперь не рвётся.

Иногда я лежу на спине, и тогда Елена кладёт свою голову мне на татуированную грудь и всю ночь слушает моё сердце и не устаёт. Перебирает мои волосы, они у меня теперь длинные, и светлые пряди перемешиваются с её, цвета ворона. А я уже не боюсь, что моё сердце вырвется из груди. А если и так, то Елена его поймает.

Елена у меня умница: она знает китайский, казахский, уйгурский, английский языки и учит японский. Помогает вести кое-какие дела. У неё появилась татуировка, всего одна, но какая и где – не скажу…

Вспоминаю ли я Тайсона? Ну, что сказать… нашего с Еленой сына я назвал Виктором. Ему сейчас уже почти девять лет. Он любит играться с Циклопом. Даже не знаю, чего он в нём нашёл? Смешно, но вроде Циклопу он тоже нравится.

А Циклоп на меня работает. Я его в Москву перетащил. Зову его теперь почему-то всё больше Полифемом – он не обижается, уже привык к новому прозвищу. Он мне помогает с салонами автомашин, которые я приобрёл. Торгую всё больше немецкими, класса люкс.

Гермесу за наводку мы так и не заплатили. Говорят, он улетел на ПМЖ в Израиль. Не знаю, что там с ним стало. Если честно, то и знать не хочется. Почти уверен, что Гермес не пропадёт нигде и даже там.

Недавно встретил Екатерину – Немезиду. Она защитилась, получила учёную степень. Искала возможность перебраться в Москву. Я забрал её с собой, и она стала жить с нами. Дом у меня большой – на всех места хватит. Елена меня к ней не ревнует. Она у меня молодец! А Катя… даже не знаю. Думаю, что её тяготит эта шведская семья, но ничего – привыкнет. Мусульмане вон живут с несколькими жёнами, и нормально. Все довольны. А особенно довольна моя свастика: она просто балдеет от Кати, а Катя, мне кажется, от неё. Но она, конечно, Немезида!

С моей татуировкой на левом плече я теперь хорошо лажу. Хотя у меня и грудь, и руки, и спина, и голени все в татуировках, но эта грифоноголовая свастика – самая главная. Сейчас, когда в мою жизнь вернулась Екатерина, татуировка успокоилась и не нагревается, не пульсирует, не беспокоит понапрасну.

Почти всё своё свободное время я провожу дома, в кругу семьи. Сижу у камина и смотрю, как языки пламени играют с дровами в недолгую любовь. Занимаюсь сыном, и мы все вместе – я, Елена, Витя – слушаем рассказы Кати про греческих героев и богов. Правда, времени свободного у меня немного. Вот и сейчас за окном Циклоп уже гудит, прессуя клаксон, сидя в своём чёрном «мерседесе CLS-500». Нам пора с ним ехать, разбираться с кое-какими делами. Чувствую, что грифоны на моём плече нетерпеливо раскрыли клювы и подгоняют. Ну и пускай!