Текст книги "Лесные призраки"

Я врываюсь в круговерть кровавой схватки. Половина заключённых вообще не вооружена, но их это не останавливает: похоже, мужики прекрасно знали, что каратели творят в селе. Ненависть отцов и мужей столь велика, что даже получив смертельные ранения, они всё равно бросаются на врага.

Двумя выстрелами свалив развернувшихся ко мне полицаев, я с разбега врезаюсь в живот дюжего немца, направившего на меня карабин. Уперев ствол «маузера» в объёмное пузо противника, дважды жму на спуск.

Поднимаю голову. Прямо передо мной «бобик» в упор стреляет в заключённого, но пропускает удар топора сбоку. Кровь бьёт жутким фонтаном из наполовину разваленной шеи.

Пожилой уже немец заученно колет штыком, вонзая его в живот противника. Но бородатый мужик, оскалив в ужасной гримасе лицо, хватается за ствол карабина и не даёт врагу выдернуть штык. Секунду спустя череп немца крушат страшным ударом приклада.

Свалив противника на землю, кто-то из сельчан со звериным воем душит врага. Через секунду раздаётся противный хруст сломанного кадыка.

Пара «бобиков» пытается поднять руки и попросить пощады. Тщетно: их мгновенно закалывают штыками.

Все это я отмечаю краем сознания. В голове уже предательски шумит; понимая, что не смогу провести этот бой (да и вряд ли бы смог), бегу в управление.

Как я и ожидал, МГ-34 обнаружился у окна, расположенного напротив входа во двор. Пулемётчик пытался развернуть грозное оружие в глубину дома, но, получив несколько выстрелов в упор, свалился на пол, закрыв «машингевер» телом.

Пулемёт в порядке. Подхватив запасную «улитку», спешу к торцевому окну.

Кажется, вовремя: украинцы подобрались к ограде практически в упор, их прикрывает огонь «хорьха». Видимо, среди «интернационалистов» нашёлся пулемётчик или к МГ встал сам механ. Не столь и важно.

Ловлю в прицел голову противника и плавно тяну за спуск. Но пулемёт с силой дёргает, практически вырвав из рук: я недооценил потерю крови и общую слабость. Веер пуль ударил по броне значительно ниже, а вот враг сразу заметил опасность и развернул МГ в мою сторону.

Стиснув зубы, я со всей силы сжал пулемёт, крепко уперев приклад в плечо. Тяну за спуск.

Отдачи я уже не почувствовал. Прежде, чем моё сознание поглотила тьма, я увидел веер светлячков, устремившихся ко мне от раструба вражеского «машингевера»…

14 сентября 1944 года

…– Иногда исход боя может решить случайность. Или выбор одного человека, причём рядового его участника.

Так сложилось, что в двойку полицаев, служащих в селе, попали братья. И у старшего брата была подруга, отвечавшая тому взаимностью. Когда каратели пришли и начали приставать к женщинам, старший брат вступился за девушку. Началась перепалка, полицай ударил хохла, распускавшего руки. Украинцы ответили из винтовок.

Младший поспел только к шапочному разбору, брат истёк кровью на его глазах. Командир полицаев, довольно неплохо относящийся к подчинённым, удержал мальчишку от глупости, отправив в участок и заперев его в подвале с заключёнными.

Только вот парень, земля ему пухом, видимо, многое передумал, пока сидел с кричащими и плачущими мужиками. Многие из них почувствовали недоброе, когда их сгоняли в участок, но ведь не с голыми же руками бросаться на пулемёты! Вот только отчаянные крики любимых убедили мужиков в обратном. Уж лучше умереть, пытаясь сделать хоть что-то, чем знать, что твоих родных убивают, а ты никак не можешь им помочь…

А что думал тот парень? Что он думал и чувствовал, когда перед глазами стояло тело истекающего кровью брата, а крики сельчан сливались в голове с криками зазнобы старшего?

Но что бы Женя ни надумал (я после узнал имя), с ним дежурили ещё два «бобика», а наверху в здании управления и во дворе находилось не меньше пятидесяти полицаев и комендачей.

Ситуация изменилась, когда мы начали атаку. Мужики заорали, попытались выломать решётки, дежурящие полицаи начали стрелять. В тот миг Женя сделал окончательный выбор. Одного сослуживца он ударил ножом, второго застрелил, вот только и «бобик» успел выстрелить. Евгений всё же нашёл в себе силы открыть камеры, прежде чем истёк кровью: разрывная пуля ударила в живот.

Среди освобождённых нашёлся командир. Матёрый мужик, Захар Атюфеев, прошедший и мировую, и гражданскую, он организовал людей, разбив на десятки. Расчётливо придержав тех, кто хоть немного умеет владеть оружием, он определил развитие скоротечного боя. Захар сумел нанести внезапный удар по комендачам с тыла, и атака заключённых на время переломила ход схватки.

Но шедшие на выручку украинцы и эсэсовцы блокировали выживших сельчан и остатки моей группы во дворе участка. Если бы среди них нашёлся инициативный и умелый командир, они смогли бы подавить немногих стрелков в доме и, подобравшись к ограде, забросать противника гранатами.

Вот только привыкшие к безнаказанным зверствам каратели, опьянённые кровью и самогоном, оказались неумелыми бойцами. Спиртное, конечно, придаёт храбрости, но заметно снижает реакцию и тормозит движения. Никто также не догадался залезть в замерший «хорьх» (последней очередью я достал механа).

К этому времени с обеих сторон участка поспели пулемётные расчёты. Кругов выжил в поединке с «максимом» и, хотя был ранен, но держался из последних сил.

Первой очередью расчёт полицаев достал моих пулемётчиков, убив Мишку и ранив Николая в руку, но Кругов нашёл в себе силы ответить. Причём короткие прицельные очереди каждый раз находили «максим», и хотя щиток защищал расчёт, взять точный прицел у «бобиков» не получалось. А потом их удачным броском «колотушки» накрыл Серёга-миномётчик.

Подобравшись максимально близко, мои пулемётчики выкосили первые ряды противника кинжальным огнём. Тут уж не сплоховали Захар и Тимофей, командир третьего отделения: собрав людей, они выскочили со двора участка под прикрытием пулемётов и ударили в штыки.

Численное превосходство было на стороне карателей, но решающую роль в схватке сыграла ярость селян. Они уже увидели трупы на улицах, и каждый примерил потерю любимых на себя. В те мгновения мужики не ставили перед собой цель победить или выжить, нет: они жаждали убить любой ценой.

Фрицев и хохлов крушили прикладами, рвали штыками и ножами. В плен не брали никого. И если эсэсовцы дрались до конца ожесточённо, то дрогнувшие украинцы пытались бежать. Вот только из темноты улицы на них набросилась вторая группа озверевших крестьян…

Мои снайперы, Миша и его напарник, неплохо справились с задачей уничтожения поста. Первыми выстрелами были убиты стрелок на броневике и первый номер пулемётного расчёта. Командир экипажа бронеавтомобиля попробовал сам встать к МГ, но за смелость поплатился пулей в лоб. Тогда механ развернул «хорьх» и погнал его в сторону участка.

В два выстрела снайперы добили расчёт, затем по ответным вспышкам выбили оказавших сопротивление постовых. Но если у двойки Михаила всё прошло успешно, то атака пятого отделения на водителей и охрану грузовиков кончилась гибелью партизан. Не учил я этих людей, не было у них ни нужных навыков, ни боевого опыта. Они не смогли подобраться незамеченными, рано бросились вперёд, подставившись под огонь «машингевера». Залегли, но в них тут же полетели гранаты. Уцелевшие попробовали отступить, но фрицы, пустив сигналки, добили людей в спину.

План необратимо изменился, но Миша сумел сориентироваться в ситуации, когда с обеих сторон деревни разгорелся жестокий бой. Полицейский участок и школа стали двумя эпицентрами схватки, к которым стянулись практически все силы врага, освободив, таким образом, проходы по улицам.

Снайперы подобрались к церкви незамеченно и сняли пост охраны меткими выстрелами. Грохот боя поглотил в себе звуки короткой схватки, разгоревшейся в тылу карателей. Так мы получили ещё один отряд пополнения.

Почему немцы не перебили мужчин в самом начале? Возможно, не захотели тратить время или между командирами комендачей и эсэсовцев были какие-то разногласия по поводу их дальнейшей судьбы. Но, так или иначе, в конечном итоге всех уцелевших жителей собирались расстрелять, а мужиков просто сжечь в церкви.

Большинство освобождённых Михой не сразу кинулись в схватку, а разбежались по домам. Оно и понятно. Те, кто был заперт в участке, поступили бы так же, если бы им сразу не пришлось вступать в бой.

Но то, что находили в своих домах сельчане, бросило их обратно, в самую круговерть схватки: не многие семьи могли похвастаться тем, что полностью уцелели. Скорее, так: повезло мужикам, среди любимых которых остался в живых хоть кто-то.

Страшная боль, способная в одночасье свести с ума, в ту ночь находила выход в звериной ярости, с которой мужики набросились на украинцев. В ход пошло всё, что могло убить: топоры, ножи, ломы, лопаты, молоты, вилы. Палачи из 201-го охранного батальона погибали страшной смертью, зажатые между двумя волнами озверевших людей. Они могли ещё сражаться, в их руках было ещё оружие, и украинцы смогли бы пробить брешь в ударивших с тыла. Но палач отличается от фанатика тем, что способен сколь угодно жестоко изгаляться над жертвой, но не может исступленно, до последнего сражаться.

Пытавшихся разбежаться или сдаться в плен перебили быстро и жестоко. Не многие из них умерли в бою, большинство в последние минуты жизни сами стали жертвами, бросая оружие и поднимая руки. Но озверевшие мужики не щадили никого.

Однако, если со стороны участка бой закончился в нашу пользу, у школы ситуация сложилась иначе…

Нет, начало схватки было успешным. Расчёт Ходова Никиты, вооружённый единственным у нас МГ-42 с оптикой, и оба снайпера неплохо отстрелялись в первые минуты, провоцируя ответный огонь. Несколько фрицев, мелькавших в освещённых окнах, погибли. Остальные ответили огнём, но мои стрелки с убойной точностью работали по вспышкам.

Глуханкин с сапёрами без потерь сняли двух часовых и забросали «ганомаги» с дежурящими в них гранатами. Четвёртое отделение целиком поспело к схватке.

Но забросать здание школы гранатами в первые минуты схватки сапёры не смогли: в здании находилось несколько женщин, истязаемых немцами. Эта нерешительность дорого обошлась партизанам. Эсэсовцы, используя заложниц в качестве живого щита, в упор открыли убийственный огонь из автоматов.

Виталик, плача от ненависти и бессилия, первым открыл ответный огонь из трофейного МП-38. Пули в нескольких местах пробили тело светловолосой девушки, заставив прячущегося за ней немца шарахнуться назад. Одновременно сапёры бросили в выбитые окна две толовые шашки. Взрывчатка без поражающего элемента не особо опасна, но в закрытом пространстве оглушает неслабо.

Эсэсовцы замешкались, и в этот миг группа Глуханкина разом бросилась вперёд. Автоматные очереди срезали нескольких человек, но оставшиеся добежали и с ненавистью бросились на врага. В ход пошли приклады, штыки и ножи. Регулярные тренировки по рукопашному бою (фехтование на штыках, ножевой бой, приёмы обезоруживания и удары) не прошли даром, и при равном числе врагов верх взяли мои партизаны. Вот только из четвёртого отделения и группы подрывников в живых осталось всего шесть человек, а из десятка девушек уцелело лишь трое. Правда, нескольких жертв эсэсовцы замучили ещё до атаки моих бойцов, кто-то погиб во время штурма, а оберштамфюрер СС последние два патрона выпустил именно по заложницам.

Шум боя и горящие бронетранспортёры привлекли внимание зверствующих в селе карателей. К школе бросились большая часть эсэсовцев и примерно половина полицаев. Бой в здании ещё не закончился, как первые «помощники» уже добежали, но их встретил кинжальным огнём расчёт Ходова, поддержанный точными выстрелами снайперов. Бойцы прикрытия вовремя подоспели к схватке.

В школе обнаружился ещё один МГ-42, уцелевшие бойцы взяли в руки трофейные пистолеты-пулемёты, до того служившие десантникам «ганомагов». Десяток партизан какое-то время успешно сдерживал атаку попытавшегося обойти школу врага.

Часть освобождённых в церкви сельчан попыталась атаковать карателей, осадивших группу Глуханкина. Но это была уже иная схватка, отличная от боя у участка: практически все мужики погибли от винтовочных и автоматных пуль, бьющих в упор.

Но их кажущаяся бессмысленной атака помогла продержаться отделению Виталия до подхода основных сил. Прошедшие горячую схватку у участка заключённые рвались в бой, имея на руках трофейное оружие. Мои уцелевшие бойцы возглавили людей.

Их дружный удар завершил бой. Эсэсовцы дрались до последнего, но большая их часть погибла в попытках отбить школу, а уцелевших просто смяли. Украинцы и здесь попытались бежать: опьянённые кровью и беспомощностью жертв палачи разом сломались, когда пришлось всерьёз драться. Многие бежали, вот только ночь подходила к концу, уже светало. Пытающихся спастись украинцев в спину точно били из пулемётов с оптикой и снайперской винтовки; в них стреляли из трофейного оружия селяне, вели огонь оставшиеся в живых пулемётчики и бойцы моей команды. Спаслись не многие.

– А что с водителями?

– Часть из них направилась к месту схватки и погибла. Остальные попытались прорваться на двух грузовичках, когда стало ясно, что сводный карательный отряд обречён. Но попали в мою засаду.

– Сколько жителей уцелело?

– Примерно третья часть, но мужиков ещё меньше.

– Отряды не объединились?

– Я был ранен и не приходил в сознание. Так что Захар, искренне поблагодарив моих за спасение хоть части жителей, справедливо отметил, что такую толпу народа в нашем лагере не спрячешь. Средних и тяжёлых раненых он оставил вместе с уцелевшим деревенским фельдшером, взамен забрав наших баб и стариков. Им выделили большую часть своих запасов, в том числе консервы. После чего Захар увёл людей, решив забраться в более глухие леса. Немцы тогда как раз активизировались, авиация регулярно висела в небе, но крупная поисковая операция началась только через сутки. Отряд Захара сумел оторваться, хотя десяток добровольцев погиб, уводя преследование в сторону.

Мы потом поддерживали связь со спасёнными жителями, кое-кто из мужиков, потерявших всех родных, перешёл ко мне. Остальные просто пытались спасти уцелевших родных и от немцев, и от голодной смерти.

А нашу заимку фрицы не нашли, видимо, удовлетворились находкой пустого лагеря отряда. Нас осталось чуть более тридцати человек. Тяжёлые практически все умерли, да и из средних уцелели не многие. Но мне и Кругову повезло.

Капитан понимающе кивнул.

– Куда были ранены?

– Очередь прошила корпус ближе к горлу, раздробив ключицу. Но ни лёгкие, ни жизненно важные артерии не зацепило. Меня вовремя перевязали, необратимой потери крови удалось избежать. Но лихорадило меня долго и крепко, поправился я только к зиме.

Капитан встал, разминая затёкшие мышцы.

– Видите, немцы открывали церкви, приглашали священников – а после убивали их, сжигали людей в храмах. Они шли в бой с эмблемой «С нами Бог», а мы их убивали. Помог им Бог? Нет. Правильно у нас говорят, религия – это…

– Опиум для народа. Знаете, товарищ капитан, я ведь много общался со спасшим меня Виктором, затем с отцом Николаем. Я также много думал о вещах, про которые они говорили. И сейчас отвечу вам цитатой: «По делам их и узнаете». По-моему, так.

Знаете, что означают эти слова? Не важно, что ты говоришь, важно, что ты делаешь. Можно трижды назваться святым праведником и не сделать в жизни ничего хорошего. А вещие надписи на поясах немцев – но разве можно уничтожать людей во имя Бога? Разве Бог, проповедавший любовь как высшую ценность, призывал к насилию?

Капитан внимательно смотрит мне в лицо. Ухмыляется.

– Да нет никакого Бога, Мещеряков, нет! Где Он по-твоему был, когда немцы убивали и насиловали детей и женщин в твоём селе? Где Он был, когда украинцы закололи твоего священника? Почему не защитил Своего служителя?

– Отец Николай потому сделал сознательный выбор, когда бросился защищать девушку: он знал, что его убьют, но не мог поступить иначе. «Смерть за друга своя» – вот что он выбрал в конце своего жизненного пути.

– Ну да шут с ним, с попом. Поступил по-мужски, вот как это называется. А что ты мне скажешь про тех невинных, которых замучили и казнили?

– Вряд ли вы поймёте. Но у меня есть ответ.

– Ну давай, говори.

– Вы помните, что Бог отправил Своего Сына на землю? Он прожил 33 года, проповедовал любовь и милосердие, учил людей бороться с собственными грехами, вёл их за собой примером высшей нравственности. Помните, что стало с ним в конце? Его распяли на Кресте. Его замучили и казнили.

– И что ты хочешь этим сказать? Что это и есть пример того, к чему в конечном счёте мы должны стремиться?

– У каждого свой Крест, товарищ капитан. Но я хотел сказать, что смерть не является концом. Что ради спасения людей Бог Отец послал Бога Сына на смерть, и тот добровольно взошёл на Крест. И этот выбор имел очень важный смысл: своей кровью Иисус смыл первородный грех человека. Он спустился в ад и сломал адские врата, выпустив оттуда всех праведников. Он дал человеку право наследовать Царство Небесное, откуда людей когда-то изгнали. Смерть – это не конец, товарищ капитан. И если она открывает путь в Царство Небесное, так разве не это является конечной и самой главной целью жизни человека?

Смешок раздаётся позади меня: конвоир демонстрирует пренебрежение к моим словам. Усмехается и капитан, но улыбка у него больше похожа на оскал:

– То есть, по-твоему, женщины, старики, дети, да все, кого убили немцы, заслужили такую смерть? И смысл их жизни – умереть в руках палачей?! Ты видел своё село, но ты не видел массовых захоронений! Это когда трупами людей заполнен огромный овраг!!! Ты не видел, как немецкие танки гусеницами сминают раненых детей после бомбёжки санитарного состава! С красными крестами на вагонах!!! Не видел, как их лётчики охотятся за гражданскими! Ты много не видел, Никита, чтобы утверждать, что Бог есть!

– Но Бог есть.

Моё спокойствие ещё сильнее распаляет капитана. Он уже не орёт, а шипит мне в лицо, брызгая слюной:

– Так, может, мы сейчас тебя казним? А предварительно помучаем?! Думаешь, не сможем, пугаю? Да про тебя хрен кто вспомнит, и никто не найдёт! Я тебе такое устрою, что ты сто раз откажешься от своего Бога!!!

– Не откажусь. Всё в Его руках. Если мне суждено умереть именно так, я приму мученический венец с радостью: такая смерть откроет передо мной Райские Врата.

Секунду мне казалось, что капитан накинется на меня. Но нет. Из него как будто вынули стержень; оступившись, он отошёл от меня и устало плюхнулся на табурет.

– Тогда объясни мне, почему подонки живут и здравствуют, а невинные гибнут. И где в это время находится Бог.

– Он рядом. Он внутри нас. Голос совести в нашей душе – это Его голос. А ещё Он очень любит нас. И каждому даёт последний шанс искупить свои грехи. Если помните, смертных грехов семь. А «не убий» – это заповедь, которую мы не должны нарушать. Но нарушаем под влиянием грехов: гордости, гнева, зависти… И каждый человек совершает грехи, ежечасно, ежеминутно, каждый миг. Если не поступками, так словами, не словами, так мыслями или желаниями.

И если Он сразу будет карать нас за наши грехи, то на земле не останется ни одного человека. Это ответ, почему живут и здравствуют подонки. Только не забывайте, что земная жизнь так или иначе оборвётся. Мы не верим в это, пока нам не исполняется лет 65, но так оно и есть. И каждый в итоге предстанет перед самым справедливым судом, и каждый ответит за свои деяния.

Теперь я отвечу, почему гибнут невинные. Да потому, что обрести Царство Небесное можно двумя путями. Первый путь – это служение Господу своей жизнью, своими поступками, мыслями и чувствами. Это очень сложный путь, которым невозможно пройти без помощи, что человек обретает в церкви. Вы не задумывались о том, что остановили немцев в 41-м только тогда, когда открыли церкви и разрешили священникам служить, а людям беспрепятственно молиться, исповедоваться и причащаться?

Но есть и второй путь. Искупительные скорби. Всё, что происходит на нашей земле, все людские жертвы – это искупительные скорби. Конец многих был ужасен, миллионы пали в бою или были казнены немцами. Но души их обрели Царство Небесное. Одни отдали жизни за други своя, другие приняли венец мученичества.

Только стоит помнить, что если бы не взрывали храмы, не убивали священников и прихожан, если бы люди не отказались от Бога – ничего бы этого не было.

– То есть всё, что происходило последние три года, – это Божья воля?

– Да. Только вот эту волю определил выбор людей. Верить и служить Богу – это выбор каждого. Кто не отвернулся от Него в 1918-м, тот пострадал, обретая венец мученичества. Остальные отвернулись.

Но ведь если бы весь народ от Господа не отрёкся, тогда бы и не пришла власть, закрывшая церкви, не было бы и новомученников, не было бы и искупительных скорбей.

– Тогда почему белые проиграли в гражданской? Почему Господь не даровал им победу ведь все они были такими верующими и праведными? Почему тогда вообще случилась революция, после которой пришла власть, закрывшая церкви?

– Значит, они не были ни верующими, ни праведными. Точнее, большинство из них. И, к сожалению, выбор людей, не только белых, а вообще ВСЕХ, выбор, служить Богу или отказаться от него, был сделан ещё при царской власти.

– Это как? Вроде и церкви твои были открыты, и священники служили, и люди бегали поклоны бить.

– Господа распяли на Кресте за людские грехи. Но люди продолжают грешить, тем самым снова и снова повторяя казнь Христа. Мы совершаем их каждое мгновение. Но бороться с ними, смирять свои чувства и плоть, совершать благие поступки или принять их как часть своей жизни – это и есть Выбор. Кто выбирает Господа, тот борется с грехом, кто отказывается от Него, тот в грехе погибает. Большинство пошло вторым путём задолго до революций. Они блудили, убивали друг друга на дуэлях, совершали самоубийства, безмерно гордились… разве это путь православного христианина?

Вот вы спросили про храмы. Так вот, в церкви человек обретает силы сопротивляться искушениям, очищается от греха исповедью и причастием. Но если он приходит в храм, уже отказавшись от борьбы за свою душу, то что он сможет обрести в Доме Божьем?

На минуту в землянке повисло тягостное молчание. Капитан слушал меня, опустив взгляд; теперь он выпрямился, проводя руками по лицу, словно что-то стирая. В его глазах я вижу лишь тоску и усталость.

– А ложь это тоже грех?

– Грех.

– Ну, вот видишь, ты мне проповедуешь, а сам тут же грешишь.

– Я не говорил, что я праведник, наоборот, признавал, что грешен. Тем более, моя ложь была ложью во спасение.

– То есть ты всё-таки лжёшь. И что же, теперь расскажешь правду?

– Мы ведь не дошли до конца журнала.

– Я его дочитал. После того, как ты восстановился, вы вновь начали наносить удары по дороге. Была пара эшелонов с личным составом, эшелон с тяжёлой техникой, «тиграми», верно?

– Так точно.

– Несколько эшелонов с боеприпасами. С сентября 42-го ты старался избегать больших схваток, предпочитая зимой перемещаться на лыжах, а летом на лошадях. Немцы не могли вас поймать, отыгрывались на жителях, но больше ты не вёл своих людей в пекло. Почему?

– Каждый наш удар порождал ещё большую активность врага. Выиграть в этом противостоянии мы не могли, я уже говорил об этом. Гораздо важнее и существеннее были удары по дороге.

– В принципе, правильно… К вам отправили связистов из других отрядов, и вы приняли участие в операциях «Концерт» и «Рельсовая война». Весной 44-го нанесли несколько ударов из засад по автоколоннам, потеряли людей.

Затем началась операция «Багратион». Через подконтрольную вашему отряду территорию отступала бригада СС «Дирлевангер», которую вы начали активно преследовать, нанося мелкие, но болезненные удары. И вот, оказавшись на территории Польши, ты вдруг оставил отряд на Глуханкина, а сам, в одиночку, попробовал связаться с польскими партизанами. При этом передал журнал учёта ведения боевых действий заместителю, предупредив, что если не вернешься, отряд должен выйти на соединение с частями Красной армии.

Ну что, «исповедуешься» мне?

– Исповедуются Господу в храме. Я лишь могу пролить свет на неизвестную вам часть моей истории.

– Вот как? То есть вы сознаётесь, что солгали, выдавая себя за сержанта госбезопасности?

Тон капитана стал официальным, лицо разгладилось, даже на «вы» обращается: расколол. Ну, погоди, сейчас я явлю тебе ядрышко…

– Вы сами это прекрасно знали и сегодня об этом говорили. Итак, начну по порядку: я, Никита Александрович Мещеряков, 1918 года рождения, сын офицера белой армии и графини Калязиной. Имя в моих документах указано подлинное.

С 1921 года вместе с матерью проживаю в городе Марселе, во Франции. В 1938 по протекции знакомых моей семье офицеров поступил в артиллерийскую школу в Пуатье, где учился до июня 1940 года. Был досрочно произведён в лейтенанты и отправился на фронт.

Принял участие в боях с немцами. На моём артиллерийском счету один лёгкий и один средний немецкий «панцер», а также три единицы лёгкой бронетехники, плюс четыре повреждённых бронетранспортёра и несколько уничтоженных грузовиков. Кроме того, один лёгкий и один средний танк на счету моей батареи. Потери живой силы противника назвать не могу, но никак не меньше взвода мотопехоты СС.

Некоторое время спустя попал в плен. В лагере на меня вышел агент абвера и предложил сотрудничество. Ему были нужны люди, владеющие русским. Вначале я отказался.

Но среди заключённых в моём лагере находился офицер-контрразведчик, Шарль Контье.

Капитан бросил на меня ироничный взгляд:

– Офицер-контрразведчик в лагере военнопленных?

– А если бы вы знали, что вас ждёт плен, вы бы сдались врагу в форме контрразведчика или переоделись, к примеру, в сержанта или старшину?

– Я бы не сдался врагу живым. Может, слышали: «Лучше смерть, чем полон» и «Мёртвые сраму не имут»?

– Вы так говорите, будто прошли через это. Но когда враг обкладывает со всех сторон, порой выхода просто нет.

– Выход всегда есть. К примеру, умереть в бою. Или броситься на прорыв, даже если шансов уцелеть не остаётся.

Я знаю, о чём говорю. Летом 41-го дважды прорывался из окружения, во второй раз из глухого «котла». Да, со мной были уцелевшие осназовцы и бойцы, чей боевой опыт уже не уступал спецам. Но нас была горстка против настоящей облавы, а к трофейному оружию минимум боеприпасов. Часть группы сознательно пошла на смерть, отвлекая врага ложной атакой. Но оставшиеся прорывались там, где нас не ждали, у самой плотной стенки «котла». Сумели незаметно подкрасться к траншеям по-пластунски, бесшумно вырезали часовых, а когда подняли тревогу, прорывались с боем. Погибли практически все, я был ранен, но двое оставшихся в строю бойцов меня не бросили. С тех пор на оперативной работе…

Капитан не врёт. По крайней мере, создаётся полное впечатление, что задумчивый, чуть отстранённый голос контрразведчика доносит до меня правду.

– Что же, видимо, французские коллеги не обладают ни вашим мужеством, ни жертвенностью. Но, тем не менее, Контье выжил. Его внимание привлекло то, что меня вызвали в администрацию. А узнав, что в лагере находится офицер абвера и что я владею русским, он сумел сложить общую картинку воедино и сделать правильный выбор.

Шарль познакомился со мной, а после недолгого общения сумел убедить меня принять предложение немцев. Он верно предположил, что я могу оказаться в учебном центре подготовки диверсантов абвера. А информация только о месте его нахождения была очень ценной. Не говоря уже о методике подготовки, офицерах-преподавателях и высоких чинах, курирующих подготовку диверсантов.

Он присвоил мне позывной «Гасконец», назвал кодовое слово, с которым я должен был выйти на связь при любой возможности.

– Что-то не очень правдоподобен ваш рассказ. Как вообще вы могли выйти на связь?

– В теории не так сложно. При выполнении диверсионной операции перейти на сторону противника немцев – ведь тот автоматически становится союзником французам и англичанам. Потребовать соединить меня с представителями военной миссии, передать привет «бретонцу от гасконца» и назвать кодовое слово: «Пуатье».

– Почему же вы так и не сделали, господин лейтенант?

– Потому что при переходе на вашу сторону 23 июня 1941 года я оказался среди отступающих частей Красной Армии. Это было уже не сражение, это было избиение. Выйти на связь с представителями разведки не представлялось возможным. Что касается контрразведки – знаете, про НКВД во Франции ходили крайне мрачные слухи. Я не был уверен в том, что меня не шлёпнут просто походя, в хаосе отступления. Пришлось импровизировать: я решил, что, собрав небольшой отряд и организовав пару засад на дорогах, я наберу себе некоторый авторитет перед вашими специальными службами. А это, в свою очередь, даст мне хотя бы какие-то шансы уцелеть.

– И?..

– И организовал на шоссе пару засад. В первой было уничтожено несколько бензовозов, два лёгких танка, четыре бронетранспортёра и зенитная установка на базе «ганомага». Во второй мы сожгли сразу четыре средних панцера и один бронеавтомобиль. Немцев в обоих боях погибло примерно 100 человек, не меньше.

Вот только в свою очередь я потерял практически весь отряд, а за уцелевшими началась настоящая охота. Нас оставалось четверо, но один был тяжело ранен. Понимая, что только я смогу задержать фрицев, принял решение остаться и прикрыть уход своих. Но сам был тяжело ранен и погиб бы, если бы не Виктор. Когда же восстановился, линия фронта была уже вне досягаемости. В конечном итоге я не придумал ничего лучшего, как организовать собственный партизанский отряд, благо имелись и опыт, и специальные навыки.

Да, вот ещё что: я могу сообщить имена всех бойцов, кто участвовал в засадах. По крайней мере, погибшие бойцы не будут числиться без вести пропавшими, люди приняли смерть в бою.

Капитан коротко кивнул.

– Хорошо. Но почему вы сразу не ушли в Польшу, почему не связались с бойцами Армии Крайовой, поддерживающими связь с англичанами с начала войны?

– Я… я впервые подумал об этом сейчас. Не знаю… Это же моя Родина. Я родился в России, когда Белоруссия была её частью. И я ненавижу немцев. Так что решение сражаться здесь показалось мне единственным возможным и правильным.

– Тогда почему всё это время ломали комедию, а сразу не потребовали канал связи?

– Чтобы вы меня шлёпнули? Я должен был к вам присмотреться.

Капитан на минуту замолчал. Видно, что-то тщательно обдумывает.

– То есть вы, господин белоэмигрант, не скрываете, что проходили обучение в диверсионном подразделении «Бранденбург-800», а после участвовали в боевых операциях на территории Советского Союза?