Текст книги "Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды"

Общество Марии Митчелл предложило мисс Харвуд первую половину стипендиального года заниматься исследованиями в Гарварде, а в июне перебраться на Нантакет, где она до декабря могла жить в комнате на втором этаже дома Митчеллов. Внизу находился музей, так что ее соседями по дому были коллекции нантакетской флоры и фауны, витрины с окаменелостями и библиотека, состоявшая из книг по астрономии и естественной истории. Вечерами по понедельникам она читала в гостиной лекции, которые продолжались снаружи на лужайке или в соседнем здании обсерватории – все выходили смотреть на звезды. Посетив это место вдали от дыма и освещения городов, профессор Пикеринг решил, что оно идеально подходит для изучения астероидов через фотографический телескоп, и общество собрало средства на покупку этого инструмента. Мисс Харвуд так очаровала семейство Митчелл и выпускниц Колледжа Вассара, предоставивших ей эту должность, что все ждали ее возвращения на второй летний сезон в 1913 году.

На другом острове, значительно южнее Нантакета – на Ямайке, Уильям Пикеринг оборудовал рассчитанную на одного человека обсерваторию в Мандевилле. Впервые Уильям опробовал Ямайку в качестве наблюдательного пункта в 1899 году, когда ездил туда во время семейного отпуска и обратил внимание на прозрачность воздуха. В октябре 1900 года, убедив брата, что Ямайка подходит для наблюдений за Эросом, Уильям вернулся туда и полгода провел рядом со своей семьей и новым телескопом на съемной вилле Вудлон в Мандевилле. На беду, хороших снимков Эроса у него не получилось. Пытаясь хоть как-то оправдать свою поездку, он задержался в Вудлоне до августа 1901 года включительно и снимал Луну для лунного атласа, который потом издал.

Следующие несколько лет, сохраняя за собой базу в Кеймбридже, Уильям ездил наблюдать Луну и планеты в Калифорнию, на Гавайи, Аляску, Азорские и Сандвичевы острова. В 1911 году, когда его рискованные инвестиции потерпели крах и он прогорел, Эдвард помог ему временно вернуться в привычную обстановку Вудлона, а 11-дюймовый рефрактор Дрейпера поехал с ним на «Гарвардскую астрономическую станцию Ямайки» (так Уильям, приукрашивая действительность, именовал виллу). В Вудлоне, некогда бывшем плантацией площадью в тысячу акров, имелось отличное место для установки телескопа – во дворе, где прежде сушили кофейные зерна. Годового жалованья Уильяма в размере $2500 на Карибах хватало гораздо дольше, чем в Кеймбридже, и он объявил, что видимость в Мандевилле не хуже, чем во Флагстаффе или в Арекипе. На его взгляд, не было причин уезжать оттуда. Так тропическая вилла Вудлон стала Вудлонской обсерваторией, а Уильям Пикеринг в ней – хозяином-барином от астрономии. В уединении он чудил все больше и мог вволю рассуждать о марсианских каналах, зеленой растительности на Красной планете и вероятности того, что на Марсе обитают какие-то животные.

Мисс Кэннон, составив классификацию 100 000 звезд, прервала работу в 1913 году, чтобы провести лето в Европе со своей сестрой миссис Маршалл. Они собирались посетить три крупные астрономические конференции на континенте, а также все банкеты, пикники, экскурсии и прочие мероприятия, сопутствующие подобным международным конференциям. Прошлая поездка мисс Кэннон в Европу в 1892 году в компании подруги и однокашницы по Уэллсли Сары Поттер была гранд-туром по популярным туристическим достопримечательностям с фотоаппаратом. На сей раз она ехала туда в качестве уважаемого астронома и единственной женщины, занимающей официальную должность в своей профессиональной организации. На собрании Американского астрономического и астрофизического общества в 1912 году его члены проголосовали за то, чтобы переименовать его в Американское астрономическое общество и назначить мисс Кэннон казначеем. Теперь она хотела увидеть своих иностранных коллег, о многих из которых знала только понаслышке или по переписке, в их естественном окружении.

«Там нет женщин среди сотрудников», – говорила мисс Кэннон о Королевской обсерватории в Гринвиче. Путешествие заставило ее по-настоящему оценить уникальность Гарварда с его многочисленным женским штатом, хотя всюду, где она бывала, ей без труда удавалось подружиться с мужчинами. В Гринвиче «я обсуждала увлекательную работу то с одним, то с другим без малейшего ощущения собственной неуместности и без тени смущения». В тот вечер королевский астроном Фрэнк Дайсон зашел за мисс Кэннон и миссис Маршал в лондонскую гостиницу, где они остановились, и отвез их на вечеринку в Берлингтон-Хаус, штаб-квартиру Королевского астрономического общества и еще четырех научных объединений. «Мне нигде не доводилось встречать такого теплого приема, такого добросердечия, такого замечательного ощущения равенства в большом мире науки, как среди этих великолепных англичан». Через несколько дней на собрании общества она выступила с официальным докладом о своих новейших исследованиях спектров газовых туманностей.

По понятным причинам миссис Маршалл не ходила на научные конференции, где мисс Кэннон привыкла быть единственной женщиной в зале среди чуть ли не девяти десятков мужчин. В Германии, писала она, «ни одна немка не посещала этих гамбургских собраний» Астрономического сообщества. «Раз-другой заходили на несколько минут две или три, но обычно я была единственной женщиной, присутствовавшей на протяжении всего заседания. Это вызывало не очень приятное чувство, но в перерывах мужчины были так любезны, что все казалось пустяками, а на обед женщины приходили толпами».

В Бонне, где с 30 июля по 5 августа проходила конференция «Солнечного союза», астрономам показывали пролет военного дирижабля, возили их на экскурсию в готический собор в Кёльне, катали на катере вверх по Рейну, а потом устроили праздничный вечер в Боннской обсерватории, на котором англоязычные делегаты спели They Are Jolly Good Fellows[20]20
  Букв. «они славные ребята» – традиционное поздравление в песенной форме. – Прим. пер.


[Закрыть] директору Фридриху Кюстнеру, его жене и дочерям. «Обед и вообще прием пищи в Германии, – как отмечал канадский астрофизик Джон Стэнли Пласкетт, – играют гораздо более важную и торжественную роль, чем у нас, и занимают вдвое больше времени».

Пикеринг, сановный старейшина в этом сообществе, за неделю выступил с речами на нескольких банкетах. Он делился впечатлениями о своих предыдущих поездках в Бонн – город, который давно считал мировой столицей фотометрии. Именно здесь легендарный Фридрих Вильгельм Аргеландер составил звездный каталог «Боннское обозрение» и довел до совершенства свой метод исследования переменных путем сравнения их с постоянными соседками. Маленький телескоп Аргеландера, все еще стоявший в Боннской обсерватории, стал предметом поклонения заезжих астрономов.

На конференции в Бонне присутствовала лишь половина членов созданного Пикерингом Комитета по спектральной классификации, впервые собравшегося в Маунт-Вилсон. Среди тех, кто приехал, были Генри Норрис Рассел, Карл Шварцшильд, Герберт Холл Тёрнер и, разумеется, Кюстнер из здешней обсерватории. В четверг 31 июля во второй половине дня они собрались, чтобы доработать свой доклад перед пятничным обсуждением и голосованием. Группа рассматривала предложение ввести в дрейперовскую классификацию символы, отражающие ширину спектральных линий, но в итоге отказалась от этой идеи. Вместо того чтобы модернизировать дрейперовскую систему, они решили заглянуть вперед и обдумать возможность совершенно новой схемы звездной таксономии.

Утром в пятницу председатель Пикеринг зачитал рекомендации комитета перед всеобщим собранием в Институте физики. Он предложил повременить с «принятием в качестве постоянной и универсальной» какой-либо системы до тех пор, пока комитет не выработает подходящей редакции. Пока же всем надлежит пользоваться хорошо известной и получившей широкое одобрение классификацией Дрейпера. Одобрение резолюции было скорым и единодушным. Как и в отношении подпункта резолюции насчет уточнения, предложенного Эйнаром Герцшпрунгом и уже введенного в практику мисс Кэннон. Оно заключалось в добавлении к одиночным буквам нулевого подстрочного индекса. В дальнейшем обозначение A0 должно было относиться к звезде, обладавшей только признаками класса A, без всяких признаков класса B. Таким образом, простая A становилась «предварительной» классификацией.

На последнем заседании 5 августа «Солнечный союз» распустил старые комитеты и сформировал новые для работы, запланированной на следующие три года до очередной конференции в Риме.

«Когда огласили имена членов комитетов, – писала мисс Кэннон, – я с большим удивлением услышала, что меня включили в Комитет по классификации звездных спектров, и в числе моих новых впечатлений этого лета была встреча с его членами. Они сидели за длинным столом, все эти мужчины из разных стран, а я была единственной женщиной. И так как я проделала почти всю мировую работу в данной области, говорить пришлось по большей части мне».

Глава десятая
Стипендиаты Пикеринга

На новогодних открытках, разосланных в конце 1913 года из Гарвардской обсерватории, была изображена золотая звезда с пятью лучами, каждый из которых вел к надписи, обозначавшей один из звездных параметров: координаты, движение, блеск, спектр и цвет. На открытке для мисс Кэннон профессор Пикеринг лично написал свои пожелания «успехов в классификации и удачи в поисках новых типов спектра». Ежемесячно мисс Кэннон определяла или уточняла классификацию примерно 5000 звезд. Попутно она воскресила два класса, введенных миссис Флеминг, N и R, поставив R перед N. Алфавитный беспорядок ее системы в конечном итоге победила новая мнемоническая фраза: Oh, Be A Fine Girl, Kiss Me Right Now! («О, будь умницей, поцелуй меня прямо сейчас!»).

Астрономы всей Европы и США в ожидании выхода новой редакции дрейперовского каталога часто консультировались с мисс Кэннон по поводу спектров отдельных звезд, изучаемых ими. Один из многих ее постоянных корреспондентов, Герберт Холл Тёрнер из Оксфорда, передал ей 13 марта 1914 года свои поздравления по поводу чести, оказанной ей «единодушно и сердечно» в этот день. Однако официальное уведомление она получила лишь в начале мая, когда сконфуженный Артур Стэнли Эддингтон, секретарь Королевского астрономического общества, извинился перед мисс Кэннон за недосмотр.

«Готовится нечто вроде диплома, который вам скоро вручат, – обещал Эддингтон, – но, конечно же, предполагалось, что вам об этом сообщат сразу. В ошибке повинно недопонимание между председателем [Эдмондом Гербертом Гроув-Хиллсом] и мной относительно того, кто именно из нас должен был написать письмо. Оправданием нам может служить лишь то, что избрание почетного члена является редким событием, для которого нет установленной процедуры, поэтому мы не застрахованы от ошибок». Прошло восемь лет с момента избрания миссис Флеминг, и к 1914 году никого из предыдущих почетных членов, кроме леди Маргарет Хаггинс, уже не было в живых.

Работа мисс Ливитт тоже привлекла широкое внимание, хотя и не принесла ей официальных регалий, как мисс Кэннон. Мисс Ливитт не ездила на международные конференции, а сидела безвылазно в обсерватории, иногда выполняя обязанности руководителя за отъехавших. Бейли, который сам часто играл эту роль, высоко ценил то, как она с ней справляется, отмечая ее «солнечный» характер и восприимчивость к чертам, «заслуживающим уважения и симпатии, у других».

Звезды, которые навели мисс Ливитт на вывод о связи между периодичностью и светимостью, назывались цефеидами по типовой представительнице группы – Дельте Цефея (в созвездии Цефея)[21]21
  В античной мифологии царь Цефей – отец прикованной Андромеды. Созвездия Цефея и Андромеды расположены по бокам созвездия Кассиопеи (матери Андромеды).


[Закрыть]. Англичанин Джон Гудрайк в 1785 году первым описал характер изменчивости Дельты Цефея: резкий скачок и постепенный спад блеска, которые оказались типичными и для переменных в других созвездиях. К 1890-м годам было известно около 30 цефеид, а затем Солон Бейли стал открывать их десятками в звездных скоплениях Южного полушария. Впоследствии мисс Ливитт умножила их число до легиона. К середине января 1914 года, когда она завершила подсчет переменных в своей трети неба и подвела итог многолетней работы над Северным полярным рядом, цефеиды стали привлекать внимание новых поклонников.

Харлоу Шепли, молодой американский астроном, заканчивавший аспирантуру в Принстоне под руководством Генри Норриса Рассела, приехал в Гарвард в марте 1914 года. Пикеринг принял его, как всегда, радушно, предложив снабдить любыми материалами из обсерватории, какие ему понадобятся. Мисс Кэннон пригласила Шепли к себе домой ужинать, а когда он заглянул к Солону Бейли наверх под купол обсерватории, то получил совет, определивший его путь в науке.

«Бейли – чудесный человек, добрый и благочестивый, – расхваливал его впоследствии Шепли, – но до того пропитан духом Новой Англии, что тоска берет». Шепли был родом из сельских краев Миссури и работал репортером криминальной хроники в канзасской газете, прежде чем собрался получить высшее образование. По словам Шепли, в разговоре Бейли сказал: «Я надеялся, что вы зайдете сюда; я хотел попросить вас кое-что сделать. Мы слышали, что вы собираетесь в Маунт-Вилсон. Когда вы там будете, попробуйте поработать с большим телескопом и провести измерения звезд в шаровых скоплениях». Мало кто разделял интерес Бейли к этим звездным роям, а у самого Бейли не было доступа к телескопу достаточно большому, чтобы пристально рассмотреть их – ни в Кеймбридже, ни в Арекипе.

Всякий раз, когда Шепли в Маунт-Вилсон получал возможность самостоятельно работать с тамошним 60-дюймовым рефлектором, он выполнял просьбу Бейли. «Через месяц-другой после того, как я прибыл в Маунт-Вилсон, – писал Шепли в воспоминаниях, – Шепли и шаровые скопления сделались синонимами». В скоплениях он обнаружил новые примеры таких же звезд, как у мисс Ливитт. Вскоре он разработал теорию их природы: цефеиды были не парами на близких орбитах, как полагало большинство астрономов, а одиночными огромными звездами. Основанием для его утверждения стало то, что их внезапные колебания блеска, по-видимому, объяснялись какими-то вспышками, а не периодичностью затмений звездой-партнером. Причиной изменчивости цефеид, предполагал Шепли, были резкие изменения температуры и диаметра. Он описывал их как «пульсирующие или вибрирующие массы газа».

Многие из новых цефеид, открытых Шепли, имели длительные периоды, что, по закону мисс Ливитт, указывало на большую светимость. Так Шепли получил способ уточнить их координаты и распределение скоплений в космосе. Он адаптировал методы вычисления расстояний по периодичности и величине, использованные Эйнаром Герцшпрунгом, и принялся измерять расстояние до некоторых из сотни наблюдаемых им скоплений. Шепли заметил, что целая группа их – «скопление скоплений» – кучкуется на участке Млечного Пути рядом с созвездием Стрельца. Его заинтересовало, что отличает данный конкретный участок.

Начало Первой мировой войны в Европе затормозило там астрономические исследования и, с точки зрения Пикеринга, возложило на США новую обязанность – поддерживать все области науки. Казалось, что он получил идеальную возможность помогать собратьям-ученым – недавно его назначили исполнительным председателем нового «Комитета ста» по исследованиям, основанного в 1914 году Американской ассоциацией содействия развитию науки. Однако его председательство началось неважно – первые официальные заявки на финансирование четырех проектов по физике и астрономии, поданные в Институт Карнеги, были отклонены.

В отношении нужд собственной организации Пикеринг не уставал напоминать президенту Гарварда Лоуэллу, что университет не выделяет никаких средств на поддержку обсерватории. По-прежнему боясь пожара, директор умолял заменить остальные деревянные постройки кирпичными и всякий раз облегченно вздыхал, когда записи наблюдений публиковались в выпусках «Анналов». Несколько лет, до 1914 года включительно, расходы превышали доходы, и Пикерингу пришлось сократить масштаб деятельности. Но в декабре 1914 года обсерватория получила крупную сумму, правда при печальных обстоятельствах.

«В этот год, – писал в своем годовом отчете Пикеринг, – обсерватория потеряла самую щедрую свою благотворительницу в лице Анны Палмер Дрейпер». Она скончалась от пневмонии у себя дома в Нью-Йорке 8 декабря. «Редко случается так, что женщина на протяжении стольких лет поддерживает масштабное научное предприятие и проявляет неугасающий к нему интерес. Миссис Дрейпер поддерживала Мемориал Генри Дрейпера почти 30 лет, а ее завещание дало ему надежную основу».

По условиям завещания миссис Дрейпер обсерватории отходила сумма в размере $150 000 вдобавок к четверти миллиона, которую она уже выплатила, «на обработку, сохранение, исследование и применение фотографических пластинок из Мемориала Генри Дрейпера». Предвидя волокиту с завещанием, миссис Дрейпер оставила своим душеприказчикам указание выплатить обсерватории $4000 в год смерти и затем ежегодно выплачивать по $5000, пока не уладятся все дела с ее наследством, чтобы работа Мемориала продолжалась бесперебойно. В статье The New York Times от 20 декабря, где рассказывалось о деталях завещания, ее мужа ошибочно назвали профессором астрономии в Гарварде. Свой загородный дом в Доббс-Ферри она оставила племяннику со стороны Палмеров, и, хотя в наследстве были выделены доли еще одному племяннику и племяннице, Дрейперу и Карлотте Мори, их старшей сестре Антонии не досталось ничего.

Мисс Кэннон написала пространный некролог для журнала Science. В нем она сравнивала миссис Дрейпер с другой знакомой ей женщиной – леди Маргарет Хаггинс. «Любопытно отметить, что жены двух мужчин, связанных с основанием этой дисциплины, сыграли такую важную роль в жизненном пути своих мужей… Ведь миссис Дрейпер не только помогала мужу в исследованиях на протяжении 15 лет их совместной жизни, но и сумела продолжить его работу чрезвычайно плодотворным образом после его безвременной кончины в 1882 году». О своей роли в продолжении этой работы мисс Кэннон не упоминала, сообщив лишь, что «в 1911 году начались наблюдения для Нового дрейперовского каталога, в который будут включены спектры по меньшей мере 200 000 звезд со всего неба. Этой работой миссис Дрейпер глубоко интересовалась до последнего и радовалась ее прогрессу».

Когда несколько месяцев спустя, в марте 1915 года, умерла леди Маргарет Хаггинс, мисс Кэннон написала некролог и ей. Эддинтон из Королевского астрономического общества принял его к печати в журнал Observatory. «Некролог заставляет меня по-новому оценить ее личность», – сообщал он в благодарственном письме мисс Кэннон от 3 июля. В том же письме Эддинтон, будучи квакером, а значит пацифистом, сокрушался из-за того, что текущие события приняли такой жестокий поворот: «Как печально, после тех радостных дней в Бонне, что мы оказались разделены с нашими немецкими коллегами». Дирижабль, столь восхищавший приезжих астрономов в 1913 году, стал орудием разрушения и сбрасывал бомбы на Великобританию. «Если бы только между воюющими сторонами существовало взаимное доверие, дела обстояли бы не столь удручающе, – писал Эддингтон, – но, к сожалению, в последние три месяца презрение и ненависть к немцам возросли чрезвычайно, хотя лично мне пока еще не хватает воображения представить, скажем, Макса Вольфа „мародером и убийцей детей“. Знать, что на нашей стороне сочувствие едва ли не всех американских астрономов, весьма утешительно, ведь у вас гораздо больше возможностей, чем у нас, говорить что-то в пользу другой стороны».

Пикеринг тоже горевал о разрушенных войной дружеских связях между обсерваториями мира. Уже расстроился налаженный международный обмен информацией о кометах и астероидах. Место немецкого города Киля в качестве центра этого обмена занял Копенгаген, но большинство континентальных астрономов оказались отрезанными от процесса. Даже телеграммы в Копенгаген стало отправлять затруднительно, так как военные цензоры по обе стороны Атлантики не разрешали использовать шифровку вопреки протестам астрономов, которые всегда кодировали свои сообщения, заменяя цифры словами, чтобы избежать ошибок в передаче длинных цепочек цифр.

Общество Марии Митчелл осталось довольно работой Маргарет Харвуд в течение трех летних сезонов на Нантакете и пригласило ее в четвертый раз с 15 июня 1915 года, позволив провести время так, как она пожелает, при сохранении стипендии в размере $1000. Она решила отправиться на Запад работать в обсерватории Лика на горе Маунт-Гамильтон и одновременно учиться в магистратуре по астрономии в Калифорнийском университете в Беркли.

«Дорогая мисс Кэннон, – написала она 23 июня на бланке обсерватории, – это письмо одновременно и вам, и профессору Пикерингу». Впечатлений было так много, что ей не хотелось повторять все дважды.

«Поездка выдалась превосходной во всех отношениях». Мисс Харвуд жила у Эдвина и Мэри Фрост при обсерватории Йеркиса в Уильямс-Бей, штат Висконсин, а во Флагстаффе ей устроили прием сотрудники Персиваля Лоуэлла. В мастерской обсерватории Маунт-Вилсон и в офисе в Пасадене она встречалась с Харлоу Шепли.

«В тот первый вечер я увлеченно обсуждала переменные с мистером Шепли, – сообщала мисс Харвуд, – когда у него зазвонил телефон. Он снял трубку и попросил перезвонить через полчаса. Я воспротивилась, но он сказал, что тут ничего срочного, и мы продолжили. Через три четверти часа телефон зазвонил снова, и я собралась уходить. Он остановил меня, сказав, что это просто звонила миссис Шепли узнать, зайду ли я вместе с ним на ужин. Она уже звонила, но он был слишком занят разговором, чтобы задавать такие будничные вопросы! Я пошла к ним и чудесно провела время. Миссис Шепли молода и красива, притом, похоже, еще больший "знаток", чем ее супруг». Шепли женился на своей студенческой любви Марте Бец в Канзас-Сити в апреле 1914 года, затем они вдвоем сели на поезд и отправились проводить медовый месяц в новый дом в Пасадене.

«Она вышла замуж, когда готовилась защищать диплом по филологии в Брин-Морском колледже, – продолжала мисс Харвуд. – Она хорошо играет на фортепьяно, нянчится с трехмесячной малышкой (которая тоже чудо какая хорошенькая) и замечательно готовит. Мистер Шепли обучил ее астрономии, и она измеряет фотопластинки, выводит кривые блеска переменных и сама принимает письменное участие в обсуждении. Она очень застенчива и необщительна, и я почти ничего не могла о ней узнать, пока не расспросила мистера Шепли по дороге домой [в пансион, где проживали расчетчицы из Маунт-Вилсон]. Впрочем, она сыграла для меня».

На следующий день мисс Харвуд поднялась по серпантину на вершину горы в обсерваторию Маунт-Вилсон, где осталась на ночную смену. «До 01:00 я смотрела, как мистер Шепли фотографирует скопления. И я сделала снимок скопления Мессье 3 через 60-дюймовый! Пока я еще не видела этого снимка, так что лучше не хвастаться. В 24:00 мистер Ходж, ночной дежурный, сварил какао на кухне в башне 60-дюймового, и у нас был настоящий пир – клубника, какао, гренки и галеты. Так как все наблюдатели работают до утра, еда в полночь просто необходима и должна быть под рукой».

Главная новость мисс Харвуд для ее гарвардских руководителей касалась письма, которое ей переслали из Беркли. Оно было от Эллен Фитц Пендлтон, главы Колледжа Уэллсли, предлагавшей ей должность преподавателя с «жалованьем не ниже $1200» начиная с 1916–1917 учебного года и с немалой вероятностью повышения должности и оплаты в 1917–1918-м. Сроки позволяли ей окончить магистратуру, но решение по поводу Уэллсли надо было принимать прямо сейчас.

Мисс Кэннон была бы рада видеть свою протеже в числе преподавателей ее альма-матер, но мысль, что преподавание отвлечет мисс Харвуд от продолжения исследований кривых блеска астероида Эроса, расстраивала. Лидия Хинчман из Общества Марии Митчелл, которая сама преподавала, считала, что бросать исследования – ужасная идея.

«Не хочу видеть, как она сменит жизнь астронома на жизнь преподавателя, – решительно заявляла миссис Хинчман в письме мисс Кэннон от 7 сентября 1915 года. – Преподаватель преждевременно стареет и утомляется, а астроном, если мне позволительно судить по вам, моя дорогая мисс Кэннон, всегда молод».

Спеша принять меры, миссис Хинчман предложила совету общества назначить мисс Харвуд постоянной стипендиаткой и директором обсерватории Марии Митчелл с жалованьем, равным предложенному в Уэллсли. Ее плану резко воспротивилась представительница совета Энн Сьюэлл Янг из Колледжа Маунт-Холиок. «Хотя я высоко ценю превосходную работу, проделанную мисс Харвуд в Гарварде и на Нантакете, – возражала доктор Янг, – а также ее здравомыслие и такт, за которые ее полюбили жители Нантакета, я не могу одобрить назначение постоянной стипендиатки директором Нантакетской обсерватории. Я глубоко убеждена, что делу астрономии, как и женского образования, гораздо больше пользы принесет предложение новых стипендий, которые дадут возможность учиться и заниматься исследованиями талантливым или перспективным женщинам… Те из нас, кто преподает, знают, как мало подобных возможностей даже теперь выпадает женщинам, и гордятся, что таким образом вошли в астрономию. Интерес мисс Митчелл к "своим девочкам" был столь велик, что, мне кажется, она сама бы предпочла увековечить себя подобным способом. Я совершенно уверена, что мое мнение разделяют проф. [Каролина] Фернесс из Колледжа Вассара, предпринявшая столько усилий для создания фонда, а также проф. [Харриет] Бигелоу из Колледжа Смит и проф. [Сара] Уайтинг из Колледжа Уэллсли».

Миссис Хинчман ощетинилась. Она была близкой родственницей мисс Митчелл, и ей не понравилось, как пожелания покойной истолковывают посторонние. Более того, на тот момент миссис Хинчман и ее муж Чарльз вложили больше всех сил и денежных средств в учреждение стипендии. Она настроилась склонить совет к своему мнению.

«Собрание назначено на 6 октября в клубе колледжа, – сообщила она мисс Кэннон, возглавлявшей стипендиальный комитет. – Полагаю, они должны знать о работе мисс Харвуд и ее западном опыте… Я тоже постараюсь разъяснить настолько внятно, насколько позволяет вежливость, что наша обсерватория предназначена для исследований. Это никоим образом не школа для подготовки преподавателей, а наибольшая эффективность, по-моему, достигается, когда она предоставляет стипендиату возможность довести до конца начатую работу». Остальные члены комитета поддержали ее при голосовании, и мисс Харвуд, охотно приняв должность директора, стала единственной в мире женщиной во главе независимой обсерватории. Ей было 30 лет – столько же, сколько Пикерингу, когда он стал директором Гарвардской обсерватории.

Как только миссис Хинчман одержала победу в борьбе за мисс Харвуд, она сочла необходимым учредить вторую астрономическую стипендию на Нантакете. Она созвала комитет, который потратил год на сборы средств у жителей Нантакета, гарвардских друзей и бывших студенток Марии Митчелл. В Гарвардской обсерватории выдающаяся выпускница Колледжа Вассара Флоренс Кушинг вручила 16 ноября 1916 года Пикерингу чек на $12 000 – дополнительный сюрприз на большой вечеринке-сюрпризе, устроенной в честь 40-й годовщины его директорства. «Мы хотим, – сказала ему мисс Кушинг, – чтобы вы распорядились им по своему усмотрению и чтобы в будущем эти средства использовались с той же непредвзятостью по отношению к женщинам, которая характеризует ваше управление».

Комитет подумывал о том, чтобы назвать вторую стипендию «Гарвардской», но Лоуэлл как президент Гарварда указал, что фонд, которым распоряжается частное лицо, не может носить название университета. Тогда Общество Марии Митчелл решило назвать свою новую ежегодную выплату «Астрономической стипендией Эдварда Пикеринга для женщин».

«Президент Вильсон разорвал дипломатические отношения с Германией, – записала мисс Кэннон в своем дневнике в воскресенье 4 февраля 1917 года. – Опять началась страшная война подводных лодок». Пикеринг обсуждал подводную угрозу с председателем Морского консультативного комитета Томасом Эдисоном в начале боевых действий, предлагая стратегии и помощь всеми ресурсами «Комитета ста» по исследованиям. После того как США в апреле 1917 года объявили войну Германии, Пикеринг направил свою изобретательность в сторону более неотложных военных задач. Совместно с Уиллардом Герришом, гением-конструктором при обсерватории, он придумал приспособление для наводки тяжелой артиллерии. Новый прибор, как и первые фотометры Пикеринга, ориентировался по Полярной звезде. Министерство обороны одобрило его модель «Гарвардского полярного устройства» и сообщило о планах начать серийное производство.

В Маунт-Вилсон Харлоу Шепли заявил, что хочет записаться добровольцем в береговую артиллерию, но директор Джордж Эллери Хейл отговорил его, сославшись на то, что его помощь будет нужна в ведущих оптических проектах для Национального исследовательского совета. Шепли согласился остаться пока в Пасадене и продолжать наблюдения скоплений и цефеид.

«Немалая часть моей работы со скоплениями, – написал Шепли 30 января 1917 года Бейли, – стала прямым следствием моего разговора с вами в Кеймбридже три года назад, когда вы указали на возможности, открываемые оборудованием и погодными условиями в Маунт-Вилсон, и когда вы выразили надежду, что я присоединюсь к исследованиям». За это время Шепли установил расстояние до всех скоплений, содержащих переменные типа цефеид, благодаря зависимости между светимостью и периодичностью. В своей работе он опирался на предположение, что закон мисс Ливитт справедлив не только для Магеллановых Облаков, а определяет условия повсюду.

Чтобы провести измерения для скоплений, в которых нет цефеид, и совершить скачок через пространство, Шепли свел воедино множество методов и допущений. Он нередко задействовал другие переменные в скоплениях, более короткопериодические, чем цефеиды, но тоже, по-видимому, подчинявшиеся закону мисс Ливитт. В августе он решил обсудить с ней это направление мысли, но она была в отпуске на Нантакете у мисс Харвуд.

Для скоплений, слишком отдаленных, чтобы разглядеть в них переменные, Шепли усреднил величины 30 самых ярких звезд, которые смог обнаружить. Затем он сопоставил эти средние значения со средней светимостью скоплений, содержащих цефеиды, и соответственно вывел более значительные расстояния. Для скоплений, которые находились настолько далеко, что отдельные звезды в них вообще были неразличимы, Шепли измерил параметр, поддающийся наблюдению, – их видимый общий диаметр, который он сравнивал с диаметром скоплений, расстояния до которых были уже известны.