Текст книги "Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды"

Глава тринадцатая
Музыкальная шутка

Сесилии Пейн понравилось иметь собственный дом. Обосновавшись в новой квартире, она с удовольствием погрузилась в то, что называла «женскими делами», – готовила, шила, принимала гостей. «Когда тратишь несколько лет на проект, прежде чем он принесет результаты, – объясняла она, – то ощущаешь немалое удовлетворение, создав на кухне шедевр за пару часов».

Мисс Пейн видела себя «бунтаркой против женской роли», пока не осознала, что на самом деле ее бунт «был против отношения как к неполноценному члену общества». Она вовсе не возражала, чтобы к ней относились по-другому («Разумеется, женщины отличаются от мужчин. Само их мировоззрение и подход свидетельствуют об этом»), лишь бы никто из собратьев-ученых не смотрел на нее сверху вниз из-за ее пола. Она не особенно рисковала столкнуться с этим в Гарвардской обсерватории, где Энни Джамп Кэннон могла испечь овсяное печенье для собрания Бондовского астрономического клуба, а затем прочесть перед этим собранием авторитетную лекцию о своих достижениях в спектроскопии.

Мисс Кэннон недавно переехала со своей старшей сестрой миссис Маршалл в уютное бунгало на Бонд-стрит, как раз у границы владений обсерватории. Она называла это жилище «звездным домиком». В нем бурлила светская жизнь обсерватории. Девиз, каллиграфически выведенный в гостевой книге мисс Кэннон, выражал следующую философию: «С тех пор как Ева вкусила яблоко, / Многое зависит от трапезы». На страницах книги сохранились записи о приемах, например «Ужин с девицами из обсерватории» (с подписями всех 16 приглашенных), «Обед с Эдвардом Флемингом» или «Чаепитие в саду. Полк. и миссис Эймс, Аделаида[26]26
  Иначе говоря, с Аделаидой пришли ее родители – полковник Эймс и миссис Эймс. – Прим. пер.


[Закрыть]».

Однако идеалом семейственности в коллективе обсерватории была, безусловно, Марта Шепли. Как и в прежних случаях участия жен, сестер и дочерей директоров в исследованиях, миссис Шепли попала в астрономию благодаря семейным связям. Однако ее математические способности проявились еще до брака и превышали способности супруга в этой области. Вначале Марта помогла Харлоу с расчетами для его принстонской диссертации, а затем стала писать собственные статьи об орбитах затменно-двойных звезд в Astrophysical Journal. В Пасадене она писала совместно с Харлоу статьи о цефеидах. После переезда в Кеймбридж, несмотря на то что ей приходилось ухаживать за четырьмя детьми (четвертого, Ллойда, она родила 2 июня 1923 года), миссис Шепли продолжала заниматься расчетами элементов орбит затменно-двойных звезд. Хотя она не получала жалованья, имя ее неоднократно появлялось в гарвардских информационных письмах и бюллетенях. Вместе с тем она продолжила традицию гостеприимства Лиззи Пикеринг, часто приглашая приезжих ученых остановиться у них в директорской квартире при обсерватории. Задушевный стиль руководства Харлоу заставлял Марту часто устраивать вечеринки, на которых сотрудники общались с именитыми гостями, играли в настольный теннис и шарады, музицировали. Сама она была настолько виртуозной пианисткой, что никто не возражал, если звуки ее упражнений долетали до рабочих кабинетов. В своей роли директорской жены миссис Шепли получила популярное и любовное прозвище «первой леди Гарвардской обсерватории».

Основной коллектив расчетчиц, нанятых еще Пикерингом, продолжал трудиться в Кирпичном корпусе под руководством Шепли. Луиза Уэллс работала в обсерватории с 1887 года, Флоренс Кушман – с 1888-го, Ивлин Леланд, Лилиан Ходждон и Эдит Джилл – с 1889-го, сестра Эдит, Мейбл, – с 1892-го, а Ида Вудс, выпускница Уэллсли, – с 1893 года.

Мисс Кэннон и мисс Мори, тоже входившие в старую гвардию обсерватории, когда-то стояли особняком, имея высшее образование в области астрономии. К 1925 году они оказались в окружении сразу десятка студенток, выпускниц и обладательниц более высоких научных степеней. Так, Маргарет Харвуд ездила на Запад учиться в магистратуре еще до того, как Шепли перенаправил стипендию Пикеринга на аспирантские нужды. Аделаида Эймс и Сесилия Пейн уже руководили исследовательской работой двух магистранток, Гарвии Гастингс-Уилсон из Колледжа Вассара и Маргарет Уолтон из Суортморского колледжа. Кроме того, в обсерватории появилась приглашенная исследовательница нового уровня – профессор, доктор Присцилла Фейрфилд. Мисс Фейрфилд получила степень по астрономии в 1921 году в Калифорнийском университете в Беркли и с тех пор вела курсы «Небесная механика» и «Измерения и расчеты по фотопластинкам» в Колледже Смит на западе Массачусетса. Впервые приехав работать в Гарвард летом 1923 года, она попросила всего лишь оплатить расходы на проживание. В 1925 году вдобавок к летней работе она преодолевала триста с лишним километров туда и обратно между Нортгемптоном и Кеймбриджем всякий раз, когда в выходные дождь освобождал ее от руководства студенческой обсерваторией Колледжа Смит.

Благодарный Шепли добился для мисс Фейрфилд гранта в размере $500 от Гулдовского фонда Национальной академии наук. «Предлагаю вам наконец приступить к трате этих средств, – советовал он ей 23 ноября 1925 года. – Я хотел бы порекомендовать вам потратить их достаточно быстро и эффективно, так как убежден, что при некотором содействии отсюда и результативности, достигнутой на средства Гулдовского фонда, Колледж Смит через годик поддержит это исследование». Мисс Фейрфилд сопоставляла спектры и собственное движение гигантов и карликов дрейперовского класса M, чтобы яснее установить границы между ними. Она использовала Гулдовскую стипендию, чтобы платить студенткам, помогавшим ей с расчетами, по 30 центов в час. «Кажется, – прибавлял Шепли, – у нас теперь есть возможность создать в Колледже Смит хорошее бюро измерений или расчетов, преследующее две цели – выполнение научной работы и спасение души; сделаем Колледж Смит такой школой для девочек, в которой проводятся полноценные исследования по астрономии». В приписке от руки он признавался, что последняя фраза – «забавное заявление одной профессорши из Колледжа Рэдклифф!».

Естественно, Шепли стремился распространить свою аспирантскую программу по астрономии, наряду с женщинами, и на мужчин. Поначалу, располагая только стипендией Пикеринга, он мог разве что перенаправлять достойных соискателей мужского пола по другим адресам. Положение изменилось в 1926 году благодаря великодушию главы Инспекционного комитета Джорджа Агассиса. Новая стипендия Агассиса позволила принять Фрэнка Хогга из Торонтского университета в качестве первого аспиранта по астрономии в Гарварде (а не в Рэдклиффе). Одновременно с мистером Хоггом прибыла новая стипендиатка Пикеринга – Хелен Сойер из Колледжа Маунт-Холиок. Вскоре стало заметно, что мистер Хогг, анализировавший спектры комет, и мисс Сойер, занимавшаяся звездными скоплениями, питают друг к другу не только научный интерес. Их ухаживания опровергли шутку, давно гулявшую в обсерватории: «Чем Кирпичный корпус похож на небеса? Тем, что там никогда не женятся и не выходят замуж».

После трех попыток спасти арекипский проект, перебираясь на время пасмурного сезона в Чили, Джон и Дороти Параскевопулосы согласились на новую гарвардскую миссию. Неустанные хлопоты Шепли от имени обсерватории принесли ему $200 000 от Международного совета по образованию при Рокфеллеровском фонде и столько же от внутриуниверситетских источников. Этого было достаточно, чтобы наконец перенести Бойденовский филиал из Перу в Южную Африку. В ноябре 1926 года Парасы принялись паковать оборудование перед отъездом на восток. В Блумфонтейне они собирались использовать в качестве главного телескопа «Брюс» до замены его на более мощный и современный. Изготовлением 60-дюймового (1,5 м) рефлектора, которому предстояло стать самым большим в Южном полушарии, уже занималась в Питтсбурге компания J. W. Fecker.

Пикеринг уже покупал 60-дюймовый рефлектор в 1904 году, надеясь усовершенствовать свою программу визуальной фотометрии. Однако тот телескоп, сконструированный британским астрономом Эндрю Энсли Коммоном, работал плохо, и Пикеринг после нескольких лет возни с ним отказался от него. Шепли разобрал эту древность и вынул одно из стеклянных зеркал, чтобы дать ему новую жизнь в новом 60-дюймовом.

Перенос и расширение южных исследований представлялись самым выдающимся материальным достижением обсерватории за 30 лет. Дистанционное руководство этим проектом высасывало силы из Шепли, но не отрывало его от других видов деятельности. Вместе с мисс Сойер, теперешней стипендиаткой Пикеринга, он разрабатывал схему классификации более сотни шаровых скоплений в окрестностях Млечного Пути. С мисс Эймс он высматривал объекты за пределами этих окрестностей, обращаясь к более далеким спиралям, уже признанным внешними галактиками – островными вселенными за пределами Млечного Пути, и составлял их перепись. Кроме того, Шепли принимал иностранных гостей, которых влекло в Гарвард собрание фотопластинок: едва успев попрощаться с Эйнаром Герцшпрунгом, прожившим у него семь месяцев в 1926–1927 годах, он уже встречал нового гостя – Бориса Герасимовича из России. Одновременно, как представитель обсерватории и ответственный за поиски финансирования, Шепли постоянно выступал с публичными докладами и вел серию популярных радиопередач, тексты которых потом собирал и редактировал для публикации – и все это одновременно с работой над собственной книгой о звездных скоплениях в серии «Гарвардские монографии».

Видя, что директор вот-вот надорвется, Джордж Агассис забеспокоился. «Вы – та самая редкая птица, нужный человек на нужном месте, – напоминал Агассис беспокойному директору 20 мая 1927 года. – Не загоните себя. Помните, что "тише едешь, дальше будешь", незачем втискивать в один день больше дел, чем туда влезет. Делегируйте полномочия, а если это невозможно, снижайте объемы. Вам нельзя сгореть на работе, вы слишком ценный человек». Шепли обещал к концу лета устроить семейный отпуск.

В июле Парасы добрались до Оранжевой республики Южно-Африканского Союза и выбрали место для новой постоянной обсерватории в Масельспорте, в двух десятках километров от Блумфонтейна. Высота приземистого холма, так называемого инзельберга, на котором они обосновались, составляла около 1400 м, вдвое ниже андского пика. Но видимость – а это главное – была лучше, чем в Арекипе. Бойденовская станция, зародившаяся на Маунт-Гарварде, теперь царила на Гарвард-инзельберге. Город Блумфонтейн принял новый научный центр с распахнутыми объятьями – за государственный счет в Масельспорт провели водопровод, электричество и телефонную линию. Через несколько недель Парасы смогли возобновить свои наблюдения за небом южных широт.

Подводя главные итоги года в сентябрьском отчете президенту Гарварда Лоуэллу, Шепли перечислил более 40 выполнявшихся проектов, не пытаясь избежать в их описании астрономической терминологии. Он не стал перечислять публикации обсерватории за последние 12 месяцев, поскольку их было слишком много и полная библиография оказалось бы чересчур длинной. Вскоре после подачи отчета директор и первая леди обсерватории объявили о рождении 11 октября 1927 года своего пятого ребенка, Карла Бетца Шепли.

В ноябре Лидия Хинчман, основательница и меценат Нантакетского общества Марии Митчелл, выделила еще одну специальную стипендию для женщин в Гарвардской обсерватории. «Подарок пришелся кстати, – отметил Шепли в своей благодарственной записке. – За день до его получения мисс Хелен Сойер, одна из рэдклиффских магистранток у нас в обсерватории, обсуждала со мной возможность продолжить учебу, чтобы получить докторскую степень по астрономии». Мисс Сойер, которая при поступлении в Маунт-Холиок выбрала химию, на третьем курсе переключилась на астрономию под влиянием профессора Энн Сьюэлл Янг. В особенности подействовало на нее одно событие: «Ради наблюдения полного солнечного затмения 24 января 1925 года мисс Янг сумела забронировать специальный поезд, чтобы отвезти весь колледж на поле для гольфа в Коннектикуте, где проходила полоса полного покрытия. Великолепие этого зрелища связало меня с астрономией на всю оставшуюся жизнь, хотя я чуть не отморозила ноги, пока мы стояли почти по колено в снегу».

Еще в Маунт-Холиок у мисс Сойер появилось «особое пристрастие к шаровым скоплениям – моим любимым небесным объектам». В Гарварде она работала со всемирно признанным специалистом по этим объектам и даже записывала свои наблюдения в один журнал с Шепли. Мисс Сойер была рада познакомиться и с Солоном Бейли, первопроходцем по части скоплений, погрузиться в изучение тех самых снимков, которые он сделал через телескоп «Брюс» в Перу. На основании этих и других снимков она помогла Шепли разделить звездные конгломераты на несколько подклассов по концентрации звезд в их центрах. Различия указывали на разные эволюционные стадии развития скоплений. Под руководством Шепли мисс Сойер также уточнила видимые фотографические величины всех скоплений, стремясь подтвердить расстояние до каждого.

В июне 1928 года мисс Сойер готовилась к получению магистерской степени в Колледже Рэдклифф, а мистер Хогг – в Гарварде. Оба искали еще более высокого академического признания, и не только его. Фрэнк предполагал закончить аспирантуру за год, но Хелен требовалось как минимум два года, а то и три. В Колледже Рэдклифф настаивали, чтобы она освоила немецкий язык, к тому же Маунт-Холиок дал ей недостаточную подготовку по математике и атомной физике. По правде говоря, впервые оказавшись в Гарварде на коллоквиуме, где мисс Пейн делала доклад «Продолжительность жизни возбужденного атома водорода», она приняла такое название за шутку.

Мисс Пейн превратилась из стажера в полноправного астронома в 1927 году и получила от обсерватории жалованье $175 в месяц. В ее новые обязанности входило редактирование всех внутренних публикаций – «Анналов», бюллетеней, информационных писем и монографий. Она занималась этим с удовольствием и по-настоящему любила «суматоху университетского издательства, вид и запах свежих оттисков, вычитывание гранок, мастерство верстки». Она также строила графики для других авторов, а в случае с иностранными авторами правила статьи, если было необходимо улучшить их английский.

Мисс Пейн, хотя не была штатным преподавателем, учила аспирантов и руководила диссертационным исследованием Фрэнка Хогга. Шепли считал, что она заслуживает академической должности, и сообщил об этом Лоуэллу, который воспротивился идее. Когда-то он отказал мисс Кэннон в звании куратора фотографии Гарвардской корпорации, а теперь отказывался принять мисс Пейн в преподавательский штат университета. Более того, по словам Шепли, президент поклялся, что, покуда он жив, мисс Пейн не станет преподавателем в Гарварде.

Хотя одна дверь перед мисс Пейн захлопнулась, она не остановилась и пошла по тем дорогам, которые были для нее открыты. Она продолжила работу мисс Ливитт по фотографическим звездным величинам, как изначально хотел Шепли. Также по просьбе Шепли она принялась писать новую монографию, продолжение «Атмосфер звезд», о звездах высокой светимости.

Занимаясь спектрами самых ярких звезд, она задалась вопросом, не тускнеет ли их свет при прохождении через пространство. Возможно, неизвестный поглотитель – мелкая пыль или непрозрачный газ – отбирает у звездного света долю его блеска. В таком случае яркие звезды класса O должны быть еще ярче, чем кажутся, а значит, ближе, чем думают астрономы. Расстояние само по себе уменьшает яркость по известному закону – закону обратных квадратов Ньютона: из двух звезд с одинаковой светимостью та, что вдвое дальше от наблюдателя, выглядит вчетверо тусклее. Если добавить в уравнение пыль, то более далекая звезда будет казаться еще дальше.

Предшественники мисс Пейн уже задумывались о возможности «межзвездного поглощения» света. Ее непосредственный коллега Эдвард Кинг допускал эффект угасания и годами занимался фотографическими экспериментами, чтобы его уловить. Хотя Кингу не удалось подсчитать количество света, которое теряется при прохождении через космос, он был убежден, что потери есть. Шепли, напротив, уверенно утверждал, что свет звезд и спиральных галактик не ослабляется никакими невидимыми препятствиями. По мнению Шепли, свет могли поглощать только видимые участки затемняющей материи, например темные пылевые облака в некоторых звездных скоплениях. Он был уверен, что за пределами таких участков поглощение не происходит. Все оценки Шепли расстояний до шаровых скоплений и расстояния от Солнца до центра Млечного Пути исходили из беспрепятственного движения света в межзвездном пространстве. Мисс Пейн сочла, что по этому пункту с ДД лучше не спорить. Из уважения к нему она приняла его точку зрения и даже подкрепила ее дополнительными данными.

Шепли задался целью картировать весь Млечный Путь. Он положил неплохое начало, отодвинув Солнце от центра Галактики, но это был только первый шаг к полной картине. Если взглянуть на нашу родную Галактику извне, примет ли она спиральную форму со звездными рукавами, закрученными вокруг яркого центрального ядра? Или будет напоминать одну из множества кляксообразных, неспиральных галактик? Или ее строение окажется еще более неправильным? Шепли рассчитывал, что вехами послужат цефеиды и другие переменные. Поэтому ему понадобились новые сотрудницы, чтобы выискивать на свежих снимках новые переменные и отслеживать изменения их величин по новым фотометрическим стандартам мисс Пейн. По мнению самой мисс Пейн, задача картирования Млечного Пути изнутри напоминала попытку описать весь Лондон и его окрестности, стоя на углу одной из улиц в густом тумане.

«Каковы ваши нынешние планы, – допытывался Шепли у Присциллы Фейрфилд 26 мая 1928 года, – на лето и на измерение собственного движения короткопериодических цефеид и как насчет того, чтобы потратить средства вашего Гулдовского фонда на еще одну измерительницу для Гарвардской обсерватории?» Он умолял ответить как можно скорее, так как уезжал в Европу на генеральную ассамблею Международного астрономического союза, проходившую в Лейдене, а также на Гейдельбергскую конференцию Немецкого астрономического общества: «Через неделю я покину это полушарие на два месяца».

Мисс Фейрфилд ответила 29 мая: «Я поменяла планы и сама этим летом еду в другое полушарие. Надеюсь, что из-за этого придется лишь отложить, а не прекратить мои измерения собственного движения короткопериодических цефеид, так как я собираюсь вернуться в начале сентября».

В июле в Лейдене состоялось крупнейшее и самое представительное из всех собраний астрономов на тот момент. Впервые участники, общим числом 243, получили бейджики в форме звезды, чтобы им было легче узнавать друг друга. Со времени предыдущего съезда 1925 года в Союз вступили новые страны, включая Аргентину, Египет и Румынию. Там царил новый послевоенный дух восстановления связей, благодаря которому 14 астрономов из Германии свободно участвовали во всех дискуссиях и мероприятиях – правда, они не имели права голоса при определении политики Союза до того, как будет принято решение о приеме в него их страны. Они присутствовали там по личному приглашению Виллема де Ситтера, председателя МАС и директора Лейденской обсерватории. Во вступительном слове де Ситтер признавал «великий немецкий народ», подразумевая под величием «объем и значимость его вклада в астрономию».

Когда мисс Фейрфилд сошла с поезда на лейденском вокзале, она сразу же привлекла внимание голландского аспиранта Бартоломеуса (Барта) Яна Бока. Местный организационный комитет поручил ему официальную встречу иностранных делегатов, особенно дам, приехавших без сопровождения, таких как хрупкая белокурая мисс Фейрфилд и ее старшая коллега по Колледжу Смит, Харриет Бигелоу. Искренняя теплота его приема за время недельной конференции только выросла. Везде, куда следовала Присцилла, рядом с ней тут же оказывался Барт.

Помимо Шепли и мисс Фейрфилд гарвардский контингент в Лейдене включал Сесилию Пейн, Маргарет Харвуд, Антонию Мори и Аделаиду Эймс. На этой первой в своей жизни генеральной ассамблее мисс Эймс была избрана членом МАС. Кроме того, в знак признания заслуг в области изучения спиральных галактик ее назначили членом Комитета МАС по туманностям и скоплениям. Шепли написал в Массачусетс ее родителям, чтобы сообщить им, как она довольна.

Мисс Фейрфилд пыталась отбиваться от ухаживаний своего новоиспеченного кавалера, который был на добрый десяток лет моложе ее. Но Барт Бок был настойчив и в конце концов развеял ее недоверие.

Иное, но столь же благоприятное впечатление он произвел на Шепли. Учившийся в Лейдене у Виллема де Ситтера и Эйнара Герцшпрунга, он запоем читал статьи Шепли о Млечном Пути. Теперь аспирант Гронингенского университета Бок дал Шепли понять, как искренне жаждет с ним сотрудничать. Шепли, всегда восприимчивый к энтузиазму молодых астрономов, решил, что это отличная мысль.

На официальных заседаниях МАС в Лейдене астрономы всего мира заявили, что их по-прежнему устраивает дрейперовская классификация звезд. Дальнейшие исследования лишь подтвердили ее непреходящую практическую ценность.

Тем временем вызывавшая всеобщее восхищение создательница этой системы оставалась у себя дома в Кеймбридже. Мисс Кэннон присматривала за своей все больше дряхлевшей старшей сестрой и изучала тусклые звезды для нового выпуска дополнения к Каталогу Генри Дрейпера. Хелен Сойер, сидевшая в соседнем с ней кабинете, слышала, как она «день за днем» диктует буквенные категории своей ассистентке Маргарет Уолтон. Мисс Кэннон диктовала классификацию так быстро, что мисс Уолтон едва успевала записывать. Гарвардский первокурсник Джесси Гринштейн, только что приступивший к занятиям астрономией, однажды заметил, что среднестатистический человек может издалека отличить слона от медведя, тогда как «мисс Кэннон отличит дикого слона от ручного и гризли от бурого медведя с первого взгляда». Генри Норрис Рассел в один из своих регулярных визитов в обсерваторию хотел расспросить стареющую мисс Кэннон о ее методиках, но мисс Пейн сказала, что это бесполезно. Она сомневалась, что мисс Кэннон сможет объяснить свои методы работы и даже что она сама понимает, как ей это удается. Ее мистическая способность к мгновенному распознаванию не подчинялась логике. Она просто видела, какая это звезда.

Рассел, напротив, больше полагался на логику. С тех пор как он убедил мисс Пейн сделать оговорку, что ее результаты «почти наверняка не отражают действительности», его не оставляли размышления о проблеме избытка водорода. В Маунт-Вилсон он накопил новые данные и неоднократно проводил расчеты, которые указывали на то, что в составе Солнца и других звезд преобладает водород. Но всякий раз он отвергал эти результаты как ложные, пока не настал момент, когда отвергать их было уже невозможно. Он признал неоспоримую вездесущность водорода. В пространной статье «О составе атмосферы Солнца», вышедшей в Astrophysical Journal в июле 1929 года, Рассел наконец согласился с мисс Пейн и сослался на ее работу 1925 года. Он не упоминал о своем былом недоверии, когда в конце 50-страничного текста признавал, что «огромная доля H [водорода] едва ли подлежит сомнению».

Состав Вселенной перевернулся. Огромный переизбыток водорода и гелия, о котором впервые догадалась Сесилия Пейн, низводил все другие космические составляющие до уровня примесей. То, что долгое время считалось редким, оказалось распространенным, как показал глубокий анализ Рассела: самые легкие и невесомые элементы правили бал.

«Ваше любезное предложение исследовательской стипендии Агассиса чрезвычайно обрадовало меня, и я принимаю ее без колебаний, – написал Барт Бок Харлоу Шепли 22 апреля 1929 года. – Присцилла была в восхищении, услышав о гарвардском шансе. До этого она обещала приехать в Гронинген, но теперь, когда нам представился столь замечательный случай, положение намного лучше. Я никогда не забуду, что вы дали мне возможность работать вместе с женщиной, которую люблю, и я в самом деле приложу все усилия, чтобы вас не разочаровать».

Новый аспирант прибыл в США в субботу 7 сентября, в понедельник сыграл свадьбу со своей нареченной в доме ее брата в городе Трой, штат Нью-Йорк, и неделю спустя написал Шепли, что проводит «самый чудесный и счастливый» медовый месяц в Беркшир-Хиллс.

Биржевой крах в октябре 1929 года не нанес мгновенного ущерба обсерватории, где настроение оставалось жизнерадостным и в декабре. Шепли предложил Кеймбридж в качестве площадки для проходившего дважды в год съезда Американского астрономического общества и пригласил сотню его участников в директорскую квартиру на новогоднюю вечеринку. В тот вечер сотрудники обсерватории показывали шуточную музыкальную постановку. Либретто и песни для нее написал полувеком ранее, в 1879 году, Уинслоу Аптон, бывший ассистент при телескопе. Он использовал музыку из модной тогда оперетты Гилберта и Салливана о корабле Её Величества со смешным названием Pinafore, то есть «Женский передник». Аптону явно понравился хор сестер, кузин и тетушек, поднимающихся на борт корабля, и он переделал их в группу расчетчиц. Сюжет с двумя младенцами, которых подменили при рождении, Аптон заменил на дурашливую интригу вокруг пары призм, украденных из одного из фотометров Пикеринга.

Либретто Аптона представляло собой пародию на происходившее в обсерватории. Так как ему довелось работать там в то время, когда Вильямина Флеминг ждала ребенка и работала секретаршей, он не забыл упомянуть «нашу шотландскую горничную», которая, «увы, уехала в родные края».

В одной из первых сцен молодой Аптон, живший в каморке под лестницей, которая вела к Большому рефрактору, жалуется на шум, который не дает ему спать в нерабочее время. Артур Серл, выслушав его, предлагает ему найти комнату за пределами обсерватории. Аптон обещает: «Найду, когда мне будет хватать жалованья». Серл на это отвечает: «Полагаю, ты помрешь от старости в этой каморке, прежде чем дождешься, пока повысят жалованье».

Несмотря на то что со времен Аптона в обсерватории многое изменилось, зарплаты астрономов по-прежнему оставались актуальной темой. Она получала дальнейшее развитие в песне: «Живет несчастный астроном / Привольно, как в клетке щегол: / Внимая чутким ухом, улавливаешь слухом / Директорский глагол; / Открывай купол, колесо крути / И на звезды смотри, и не смей отойти, / И изволь пахать в ночи даже в холода, / И не жди, что повысят оплату труда!»

Нынешняя команда с удовольствием воскрешала всех призраков новогоднего прошлого, в особенности рыцарственного Пикеринга, чье самое страшное ругательство, когда его по ходу пьесы выводят из себя, звучало как «О Сириус!».

На повторном представлении в понедельник 13 января перед ежемесячным собранием Бондовского астрономического клуба в директорскую квартиру снова втиснулось около полусотни гостей. «После этого вечера, – с шутливой торжественностью обещал Шепли, – мы возобновим наши трезвые и методичные попытки поддерживать научную репутацию обсерватории».

За рубежом Гарвард теперь считался «местом встреч астрономов со всего мира». Его многонациональный облик был необычным даже для безусловно интернационального мира астрономии. В 1930 году Шепли с радостью принимал Свена Росселанда из Норвегии и Эрнста Эпика из Эстонии, хотя, как он полушутя говорил Джорджу Агассису, «наш теперешний персонал и ученых гостей даже рассадить негде». За годы его директорства численность персонала почти утроилась.

Над горизонтом Шепли сгущалась туча, и это было межзвездное поглощение. Весной 1930 года Роберт Трамплер из обсерватории Лика в Калифорнии получил доказательства того, что Млечный Путь полон пыли. Трамплер, когда-то собиравший для Шепли муравьев в Австралии, теперь продемонстрировал, что Галактика нашпигована невидимыми частицами. Пыль ставила под сомнение практически все измерения величин и, соответственно, вычисленные по ним расстояния. Трамплер пришел к этим выводам на основе наблюдений за сотней так называемых рассеянных скоплений – тесных ассоциаций звезд, не так скученных, как в шаровых скоплениях. Он рассчитал расстояние до каждого рассеянного скопления двумя способами – по их видимому блеску и по их видимому диаметру. Оба параметра, как и следовало ожидать, с расстоянием уменьшались, но блеск рассеянных скоплений падал намного быстрее, чем размер. Некая «темная материя» определенно поглощала свет. Насколько мог судить Трамплер, таинственный поглотитель находился в границах Млечного Пути, но распределен был неравномерно – он концентрировался в плоскости Галактики и рассеивался у полюсов.

Оценивая протяженность Галактики в 300 000 световых лет, Шепли делал ставку на прозрачность. С учетом же межзвездного поглощения Млечный Путь сжимался примерно вдвое. «Это был тяжелый удар по воззрениям Шепли, – отмечала мисс Сойер, – и он глубоко переживал его». Но Шепли все-таки захотел довести эту новость до сведения научного сообщества. Мисс Сойер рассказывала, что он попросил ее «отрецензировать статью Трамплера для коллоквиума – думаю, он знал, что сопереживание заставит меня высказаться по возможности деликатно». Это был последний доклад мисс Сойер в Гарварде. В сентябре она сыграла свадьбу с Фрэнком Хоггом в своем родном доме в Лоуэлле, штат Массачусетс, и большая часть семейственного коллектива обсерватории присутствовала в качестве свидетелей. Чета поселилась в Саут-Хедли, поблизости от своих новых мест работы – Хелен стала ассистенткой профессора Энн Сьюэлл Янг в Колледже Маунт-Холиок (с перерывами на диссертацию по шаровым скоплениям), а Фрэнк – исследователем, приписанным к 18-дюймовому телескопу в Колледже Амхерста.

Маргарет Уолтон, выпускница Суортмора и бывшая стипендиатка Пикеринга, которая теперь вела записи для мисс Кэннон, вышла замуж за Ньютона Мэйолла, ландшафтного архитектора, увлекавшегося наблюдениями за переменными. Она познакомилась с ним как-то летом на Нантакете, когда работала у Маргарет Харвуд. При этом мисс Уолтон сохранила свою должность в Гарвардской обсерватории и свою девичью фамилию.

Брак больше не знаменовал конец карьеры для женщины-астронома, как было в молодости мисс Кэннон. Она одобряла новый тренд и отстаивала права всех стипендиаток Пикеринга, собиравшихся замуж: «Не кажется ли вам, что научная работа, не прикованная ни к определенному графику, ни к стенам конторы, может без проблем осуществляться замужними женщинами? – риторически вопрошала мисс Кэннон в одном из своих регулярных докладов как председательница Нантакетской комиссии по астрономическим стипендиям. – Фотографии звезд можно изучать дома на досуге, и вряд ли они займут у жены или матери больше времени, чем нередко занимает игра в бридж и прочие светские занятия».