Текст книги "Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды"

Очный спор завершился в тот вечер, когда публика разошлась, но проблема спиралей осталась неразрешенной. В последующие месяцы Шепли и Кёртис продолжали спорить в переписке, готовя свои доклады к публикации в Bulletin of the National Research Council. Они обменивались черновиками и взвешивали убедительность конкурирующих утверждений, но ни одному так и не удалось убедить другого в своей правоте. Пока Шепли ожидал известия, возьмет ли его Гарвард на должность директора, Кёртис получил эту должность в Аллеганской обсерватории и переехал из Калифорнии в Пенсильванию.

К лету 1920 года Калифорния и Пенсильвания присоединились к Массачусетсу, Миссури и еще 31 штату, которые ратифицировали 19-ю поправку к Конституции США. Оставалось получить одобрение одного штата, чтобы женщины всей страны получили избирательное право. На специальном заседании палаты представителей штата Теннесси 18 августа поправка с трудом, но победила и стала законом. Мисс Кэннон пошла на выборы при первой же возможности, 7 сентября, чтобы проголосовать на праймериз. В дневнике, где 2 ноября 1920 года было отмечено как «Вторник, выборы», она написала: «Серый холодный день. Женщины голосуют. Я пошла в 10:30 вместе с семьей Бейли. Голосовать совсем нетрудно!» В тот вечер она зашла в парк Бостон-Коммон, чтобы узнать последние новости о результатах голосования, и присоединилась к всеобщему восторгу по поводу избрания Уоррена Гардинга, сенатора от штата Огайо, 29-м президентом Соединенных Штатов.

В Англии же той осенью четвертая стипендиатка Пикеринга, мисс Грейс Кук из Стоумаркета, каждую ночь по многу часов проводила на улице, наблюдая за метеорами, в просторечии – падучими звездами. Сидя в шезлонге, мисс Кук высматривала в небе внезапные вспышки подвижных огней, возвещавшие о том, что в атмосферу Земли вошла частица космического камня или кометной пыли. При появлении метеора она засекала на секундомере время его полета, в свободной руке держа прямой тонкий прут длиной около 1,5 м и ориентируя его по траектории пришельца. За те несколько секунд, пока он был виден, она оценивала изменения его блеска относительно звезд, а затем записывала накопившиеся данные. Днем она могла проследить несколько траекторий на небесном глобусе и отыскать радиант, то есть источник данного метеорного потока. И хотя ей часто мешала дождливая английская погода, она наблюдала и другие явления, доступные невооруженному глазу, например полярные сияния и лунные гало, а также выискивала кометы через маленький телескоп, купленный на стипендию. Получив 9 февраля 1921 года вторую половину своего гранта от профессора Тёрнера из Оксфорда, она написала мисс Кэннон: «Кажется, он понимает, каким щедрым является этот подарок для одинокой исследовательницы, которая может откладывать ежегодно лишь малую сумму на занятия наукой. Словно сбылся чудесный сон. Надеюсь лишь на то, что я смогла распорядиться этими средствами наилучшим образом. Я прикладываю к этому все усилия». Через несколько месяцев своей затворнической работы она добавила: «Большинство моих друзей-астрономов считают, что я в Америке, в Гарварде; они думают, что стипендия предполагает проживание!»

Мисс Кэннон предвидела ход событий. При первой же своей встрече с Харлоу Шепли, когда он, еще аспирант Принстона, приехал в Кеймбридж в 1914 году, она сказала ему: «Молодой человек, я знаю вашу судьбу. Вы станете директором Гарвардской обсерватории». И рассмеялась. Много лет спустя Шепли вспоминал ее смех как пророчество или ясновидение, когда Гарвард в конце концов предложил ему это место.

«А вот и доктор Шепли!» – записала мисс Кэннон в своем дневнике 28 марта 1921 года. На следующий день у нее состоялась с ним «продолжительная беседа», и она решила: «Мне он нравится. Так молод, так чистосердечен, так умен». На самом деле 35-летнего Шепли еще не объявили директором, формально он находился на испытательном сроке, а его должность туманно называлась «наблюдатель». С учетом неудачи в диспуте вселенского масштаба и зазнайства, с которым он выдвигал смелые теории, у нового, неопытного руководителя был всего год на то, чтобы заслужить доверие Гарварда. Если у него возникнет конфликт с университетом или обсерваторией, то Джордж Эллери Хейл охотно примет его обратно в Маунт-Вилсон.

Сам Шепли считал, что перебрался в Кеймбридж насовсем. Этой весной он потратил несколько недель на подготовку директорской квартиры к приезду своей семьи, пока Марта и трое детей – Милдред, Уиллис и Алан – были в гостях у родственников в Канзас-Сити.

В свой первый день в обсерватории Шепли заглянул в кабинет к мисс Кэннон и попросил посмотреть спектр SW Андромеды, заинтересовавшей его слабой переменной. Мисс Кэннон велела сотруднице достать фотопластинку, назвав пятизначный номер по памяти – память у нее была фантастическая. К изумлению Шепли, «девушка подошла к стопкам фотопластинок, вынула одну, и это был снимок SW Андромеды!».

Совместно с мисс Кэннон Шепли приступил к исследованию распределения звезд разных спектральных классов, подсчитывая количество представителей каждого класса в широком диапазоне величин. Ранее попытку такого статистического анализа предпринимал Пикеринг, располагавший лишь 20-й долей того количества данных, которые теперь оказались в распоряжении Шепли благодаря Гарвардскому архиву фотопластинок. Фонды Кирпичного корпуса охватывали все небо.

«К счастью, в Гарварде дешевая рабочая сила была в избытке, – вспоминал Шепли о начальном периоде работы в качестве "наблюдателя". – Так мы и справлялись». В Маунт-Вилсон он привык проводить измерения фотопластинок собственноручно. В Гарварде он придумал показатель «барышнечас» для измерения времени, проведенного молодыми (и не очень) женщинами за работой по измерениям пластинок и вычислениям. «Иные задачи, – ерничал он, – занимали несколько килобарышнечасов». Безусловно, одной из наиболее трудоемких задач было продолжение подготовки Каталога Генри Дрейпера. Четвертый том вышел еще до прихода Шепли при финансовой поддержке друзей обсерватории – Джеймса и Маргарет Джуитт – и членов Американской ассоциации наблюдателей за переменными звездами. Теперь опытная расчетчица Флоренс Кушман вычитывала подготовленные мисс Кэннон корректуры пятого и шестого томов.

Шепли проигнорировал чопорную Иду Вудс, служившую неофициальной секретаршей Пикеринга, и выбрал более молодую и приветливую Арвиль (сокращенно Билли) Уокер, чтобы она помогала ему с корреспонденцией. Мисс Ливитт он сразу привлек к исследованию различных типов переменных в Магеллановых Облаках. Совместно они показали, что Облака, помимо цефеид, содержат короткопериодические переменные, характерные для скоплений. Именно в этом доказательстве нуждался Шепли, чтобы подтвердить большие расстояния, вычисленные им для шаровых скоплений, – расстояния, от которых зависела его «увеличенная» модель Галактики.

Новое подтверждение концепции Большой галактики пришло к Шепли весной 1921 года от его друга и коллеги по обсерватории Маунт-Вилсон Адриана ван Манена. Сравнив снимки одних и тех же спиралей, сделанные с промежутком в несколько лет, ван Манен углядел в их формах признаки настоящего вращательного движения. Спирали не просто вращаются, утверждал ван Манен, у них большая скорость вращения, а значит, они расположены внутри Млечного Пути. На расстоянии не более нескольких тысяч световых лет от Солнца их скорость вращения укладывается в рамки правдоподобия. Но если передвинуть их на расстояние внешней галактики, то миллиметрам, отмеченным на снимках, будет соответствовать во много раз больше километров в космосе и вращение превысит скорость света. Поскольку двигаться быстрее света невозможно, то в глазах Шепли данные ван Манена о спиральных туманностях доказывали нелепость теории островных вселенных.

«Поздравляю с туманными результатами! – приветствовал Шепли ван Манена 8 июня. – Похоже, вдвоем мы добили островные вселенные – вы впихнули спирали внутрь Галактики, а я раздвинул ее внешние границы. Мы и правда умницы».

Шепли представил себя более широким гарвардским кругам, предложив коллоквиум по астрономии, на котором постарался произвести более благоприятное впечатление, чем на прошлогоднем «диспуте» в Вашингтоне. В этот раз он рассказывал анекдоты. Бывший президент Чарльз Элиот, присутствовавший на докладе, посоветовал потом Шепли не расцвечивать значимую тему ненужным юмором.

Пытаясь обрести новых друзей в сфере астрономии в Кеймбридже и Бостоне, Шепли устроил серию открытых вечеров, где публика могла прослушать популярную лекцию и посмотреть в телескопы. Вход был бесплатный, но интересующимся надлежало зарегистрироваться и получить билет, так как обсерватория не могла вместить больших толп, а желающих оказалось много. Довольный успехом, Шепли решил назначить также специальные вечера для детей из местных школ и клубов для мальчиков и девочек.

Осенью, когда Хейл поинтересовался, ждать ли ему возвращения Шепли в Пасадену, Лоуэлл ответил, что Гарвард собирается оставить его у себя. Администрация университета проголосовала за назначение Шепли постоянным директором как раз в день, когда пришло письмо Хейла, 31 октября 1921 года.

Как только Шепли успокоился, закрепив за собой руководящую роль, замаячила другая угроза, на этот раз из Мандевиля. Уильям Пикеринг опубликовал в Popular Astronomy последние результаты своих исследований, и газеты быстро подхватили рассказ проживающего на Ямайке гарвардского профессора про «жизнь на Луне». Уильям сообщал о растительности, дающей всходы на лунной поверхности быстрыми регулярными циклами, об обилии воды и периодических выбросах пара из кратеров. «Таким образом, мы обнаруживаем, – заявлял Уильям, – под самым боком у себя живой мир, где жизнь в некоторых отношениях напоминает марсианскую, но, безусловно, не похожа ни на что на нашей собственной планете, мир, которым систематически пренебрегала астрономия на протяжении последних 50 лет».

На тот момент Уильям находился в Европе в творческом отпуске – эту привилегию Бейли выхлопотал для него у Гарвардской корпорации. Бейли мирился с выходками Уильяма и даже добился для него небольшого повышения жалованья – впервые за тридцать с лишним лет его работы в обсерватории. «Мне представляется, что большинству наблюдаемых им явлений можно доверять, – говорил Бейли в защиту Уильяма. – Трудность в интерпретации». Шепли таким терпением не обладал. Он собирался оборвать связь Гарварда с Вудлонской обсерваторией в Мандевилле сразу, как только Уильям достигнет возраста обязательного выхода на пенсию.

В то же самое время, но с совсем другими чувствами Шепли прощался с мисс Ливитт, которую оценивал как «одну из самых значительных женщин, когда-либо соприкасавшихся с астрономией». Первооткрывательница зависимости между периодичностью и светимостью умирала от рака. «Одним из немногих моих достойных поступков в жизни, – писал Шепли в мемуарах, – было то, что я навестил ее на смертном одре; как изменилась жизнь, говорили друзья, сам директор пришел проведать ее».

Мисс Кэннон часто навещала мисс Ливитт в конце ее дней, приносила небольшие гостинцы и отмечала в дневнике ухудшение ее состояния. «Декабрь, 12-е. Днем дождь, вечером ливень. Генриетта покинула нас в 22:30». Два дня спустя, 14-го, мисс Кэннон пришла на «отпевание Генриетты в часовне Первой конгрегационалистской церкви в 14:00. Гроб засыпан цветами».

Солон Бейли благородно самоустранился от руководства Гарвардской обсерваторией. Чтобы оставить новому директору пространство для маневров, Бейли решил вернуться в Перу и снова пожить в Арекипе. Вместе со своей женой Рут он ждал плодотворного воссоединения со звездными скоплениями южного неба. Их сын Ирвинг, теперь гарвардский профессор ботаники, женатый на сестре Маргарет Харвуд, Хелен, на этот раз не поехал с ними. Кто присоединился к ним, так это мисс Кэннон с подачи Шепли, чтобы сделать собственные снимки Млечного Пути для дальнейшей классификации звезд меньше девятой величины. Она вела путевой дневник, отличавшийся точностью и лиризмом: «Горизонт Нью-Йорка затуманила завеса мокрого снега 1 марта 1922 года, когда пароход Santa Luisa компании Грейса отплывал к берегам Панамы, Перу и Чили».

За две недели корабль добрался через Панамский канал до Моллендо, ближайшего к Арекипе порта. Мисс Кэннон восхищалась шлюзами Гатуна и Мирафлореса, но еще больше – видом небес. «Эпсилон и Йота Киля, Каппа и Дельта Парусов. Как упивалась я видом этих звезд, ведь мое первое астрономическое исследование было посвящено спектрам ярких южных звезд, которых я прежде не видела своими глазами».

Со времен рискованной выгрузки телескопа «Брюс» в 1896 году прогресс изменил порт Моллендо. Прощание мисс Кэннон с командой корабля получилось вынужденно «поспешным, так как в этом порту в обычае новый способ высадки пассажиров. С борта паровым краном спускают на баркас кресло вместе с пассажиром и быстро доставляют его в Моллендо. После такого новшеств ожидаешь на каждом углу. И они действительно есть. Мы еще в 160 км от Арекипы, и по дороге сплошные чудеса». Путешественники пересекли пустыню и увидели Анды. На железнодорожном вокзале в Арекипе их ждал автомобиль, чтобы довезти до обсерватории, до которой оставалось чуть больше 3 км. «Что за чудесная поездка по Арекипе, этому Каиру Южной Америки, через реку Чили и городок Янауара, где улочки настолько узкие, что пешеходы прижимаются к стенам домов, чтобы их не задавили!»

Обсерватория в Арекипе не работала с ноября 1918 года, когда руководивший ею Л. Бланшар укрыл линзы телескопа и ушел добровольцем на фронт. Еще до того, как США вступили в войну, сокращение финансирования уменьшило возможности обсерватории, а риски перевозки стеклянных фотопластинок через моря, охваченные сражениями, стали непомерны. Бессменный сторож Хуан Муньис следил за заколоченной, покинутой станцией, пока не наступил мир и она не открылась вновь. Фрэнк Хинкли, прежде уже дважды работавший в обсерватории, снова взял на себя руководство ею в 1919 году. Ему помогал верный Муньис. После кончины Хинкли в сентябре 1921 года Муньис в одиночку управлялся с техническим обслуживанием здания и оборудования, вел метеорологические наблюдения и сделал более 1000 новых снимков неба.

Наблюдения в прозрачной атмосфере Арекипы раскрывали такие глубины и подробности, что мисс Кэннон казалось, будто она взирает снизу на ожившую фотографию с длительной выдержкой. Она научилась делать собственные снимки через разные телескопы, включая «неповоротливый 24-дюймовый "Брюс". Каждый полученный снимок был для меня большой ценностью. Проявив и высушив пластинку, я как можно скорее рассматривала ее в поисках новых или необычных объектов». Один такой объект оказался неизвестной долгопериодической переменной, другой – вспыхнувшей новой.

«Похоже, я вернусь в Старый Кеймбридж в хорошей спортивной форме, – писала она Шепли, – при работе с 13-дюймовым нужно поворачивать тяжелый купол, взбираться по большим и малым лестницам и все такое прочее, что, по заявлению мистера Муньиса, мне было не под силу, так как это "не женское дело". Однако мне под силу все, кроме хороших снимков тусклых спектров». Бодрая в свои пятьдесят восемь, она часто вечерами проходила пешком 8 км туда и обратно до Арекипы «по дорогам, хуже которых не встретить» и работала пять, а то и больше часов у телескопов. «Но это большое удовольствие и нисколько меня не утомляет. Более того, при ясном небе в полночь здесь так красиво, что мне не хочется идти спать».

В дополнение к радости исследований мисс Кэннон имела удовольствие познакомиться в simpatica Arequipa[22]22
  Simpatica Arequipa (исп.) – милая Арекипа. – Прим. пер.


[Закрыть] с той стороной личности Бейли, которая нечасто раскрывалась в Кеймбридже. «Определенная новоанглийская сдержанность и застенчивость, – отмечала она, – развеялись под тропическим небом Перу».

В начале мая, пока чета Бейли и мисс Кэннон трудились в Арекипе, большинство остальных астрономов вновь собралось в Риме на первый съезд нового Международного астрономического союза (МАС), созданного после войны взамен старого «Солнечного союза» Джорджа Эллери Хейла. Запланированная на 1916 года конференция сорвалась из-за войны, но в 1919 году представители многих научных дисциплин из 12 стран собрались в Брюсселе, чтобы создать новые объединения. МАС возник как одна из первых подобных групп, устремленных в будущее, и получил персональное благословение от бельгийского короля Альберта.

Хотя в 1922 году мисс Кэннон находилась за тысячи километров от Италии, ее присутствие в Риме было ощутимым. Генри Норрис Рассел, возглавлявший тогдашний состав Комитета по звездной классификации, пригласил ее войти туда еще в начале 1919 года, и с тех пор она постоянно обменивалась идеями с другими членами комитета. Официальный отчет Рассела показал, что система мисс Кэннон выдержала дискуссии не пошатнувшись и ее укрепил ряд дополнений, полезных для специалистов по спектроскопии. Так, для обозначения нового класса красных звезд была введена категория S (таким образом прижившаяся мнемоническая фраза удлинилась до Oh, Be A Fine Girl, Kiss Me Right Now, Sweetheart! – «О, будь умницей, поцелуй меня прямо сейчас, милочка!»). Кроме того, было узаконено использование строчной буквы c, отголоска более сложной системы классификации мисс Мори, перед любой заглавной буквой для обозначения звезды с выраженно узкими, четкими линиями. Буква c доказала свою функциональность и заняла заслуженное место в звездной номенклатуре. Аналогичным образом прошедшие десять лет подтвердили важность проведения различия между гигантами и карликами, и теперь можно было использовать префиксы d или g при необходимости.

Солон Бейли, председатель Комитета МАС по переменным звездам, написал отчет комитета, но попросил Шепли зачитать текст от его имени в Риме. В отчете рисовалось будущее сотрудничество: отныне Франция, Италия и другие страны будут координировать наблюдения по образцу успешного сотрудничества любителей и профессионалов в Американской ассоциации наблюдателей переменных.

В начале 1922 года Харлоу и Марта Шепли не были уверены в том, стоит ли им ехать в Рим. Оба их сына, Уиллис и Алан, зимой тяжело болели воспалением легких, и в какой-то момент родители даже боялись, что Уиллис не выживет. Когда кризис миновал, Шепли все еще сомневался в благоразумности длительной отлучки из обсерватории. Но когда они с Мартой все же решили поехать, это оказало влияние на планы других астрономов, собиравшихся в эту поездку. Шепли позаботился о том, чтобы отплыть на одном корабле с Расселами, и даже убедил Артура Стэнли Эддингтона сдвинуть празднование 100-летнего юбилея Королевского астрономического общества с июня на май ради удобства американских ассоциированных членов, которые уже выехали за океан. После закрытия съезда МАС 10 мая и до начала празднества КАО в Лондоне 29-го Шепли читал в Нидерландах лекции о строении Галактики и посещал немецкие обсерватории в Потсдаме, Мюнхене, Бергедорфе и Бабельсберге.

В середине июня, снова восседая за вращающимся столом Пикеринга в обсерватории, Шепли похвалялся перед Джорджем Агассисом и Инспекционным комитетом успехами поездки: «На 100-летнем юбилее КАО я рассказывал о текущих исследованиях в Гарварде, а также выступил с обращением на специальном заседании Британской астрономической ассоциации. На съезде в Риме астрономы из Гарвардской обсерватории получили 11 мест в восьми из 26 комитетов – большего признания среди американских обсерваторий удостоилась только Маунт-Вилсон; а лично у меня, разумеется, теперь больше членств, чем у всякого другого американского астронома, благодаря широкому спектру моих интересов в Гарварде, и сравниться со мной может в этом отношении только королевский астроном».

Иными словами, Агассису следовало забыть о его сомнениях, достаточно ли компетентен Шепли, чтобы руководить Гарвардской обсерваторией.

Глава двенадцатая
Диссертация мисс Пейн

Казалось бы, Харлоу Шепли должен сожалеть, что ему пришлось бросить гигантские телескопы и прекрасные условия наблюдений в обсерватории Маунт-Вилсон ради жизни в пасмурной метрополии Восточного побережья. Однако, обосновавшись в Кеймбридже, Шепли обнаружил, что его новая должность директора нравится ему больше, чем суровые условия наблюдений. «Наблюдения всегда были для меня очень тяжелым трудом, – признался он в мемуарах. – Я немало „настрадался“ в те долгие холодные ночи. Днем же мне не удавалось отоспаться, потому что я наблюдал за муравьями в кустах».

В Гарварде он подружился с давно знакомым ему по переписке мирмекологом Уильямом Мортоном Уилером, которому не раз отправлял склянки с муравьями для определения вида. В преподавательском обеденном клубе Шепли, унаследовавший от Пикеринга ученое звание пейновского профессора практической астрономии, задушевно беседовал с профессорами из других областей и шлифовал свои идеи относительно преподавания астрономии. Хотя у всех старших сотрудников обсерватории – Солона Бейли, Эдварда Кинга и Уилларда Герриша – было профессорское звание, никто из них не имел докторской степени и не вел занятий в Гарварде. Единственный, кто читал вводный курс астрономии в университете, Роберт Уилер Уиллсон, не ассоциировал себя с обсерваторией. Безусловно, Шепли был прав, указывая, что «обсерватория занималась не обучением, а производством знания». Он решил расширить ее задачи и заняться подготовкой аспирантов. Если бы в Гарварде учредили аспирантуру по астрономии, говорил Шепли, Лоуэллу не понадобилось бы импортировать в качестве преемника Пикеринга «выпускника Миссурийского университета из Калифорнии».

Из собственного опыта учебы у Генри Норриса Рассела в Принстоне Шепли было известно, что аспирантам для выживания нужны стипендии. Единственной стипендией, которой располагала Гарвардская обсерватория, была Астрономическая стипендия Эдварда Пикеринга для женщин. Поэтому за аспирантами – то есть за аспирантками – Шепли обратился в женские колледжи. В конце января 1923 года после долгих поисков он принял к себе первую стипендиатку, Аделаиду Эймс.

Мисс Эймс в июне предыдущего года окончила Колледж Вассара с отличием и состояла в обществе Phi Beta Kappa[23]23
  Старейшее и самое престижное студенческое общество в США. – Прим. пер.


[Закрыть]. Она была дочерью армейского офицера, и ей довелось пожить на Филиппинах, объездить Китай, Индию, Египет и Италию еще до того, как она поступила в среднюю школу в Вашингтоне, округ Колумбия. В Колледже Вассара она изучала интегральное исчисление, молекулярную физику и теплопередачу, оптику и спектроскопию – все это она скрупулезно перечислила в заявлении о приеме, поданном в Гарвард. У нее также был опыт работы корреспондентом и редактором студенческой газеты Vassar Miscellany News, который мог лечь в основу ее дальнейшей специализации. Летом и осенью 1922 года мисс Эймс несколько месяцев безуспешно пыталась найти работу журналистки. Теперь она обратилась к своему второму любимому занятию – астрономии. Сходный путь прошел и Шепли. Уже бывалый газетчик на момент своего поступления в колледж в 1907 году, он избрал Миссурийский университет, прослышав о его новой школе журналистики. При зачислении, однако, оказалось, что открытие школы журналистики задерживается на год, и он записался на курсы астрономии, физики и классической филологии. Хорошо владея латынью, он тем не менее вскоре бросил филологию ради практики и инструментов университетской обсерватории.

Так как в 1921–1922 годах стипендиатки Пикеринга не назначались, у фонда накопился банковский процент, что позволило Шепли увеличить размер стипендии. Он предложил мисс Эймс $650 на два семестра вычислений и работы с фотопластинками, а также зачет для аспирантуры Колледжа Рэдклифф. Кроме того, теперь, когда она приняла решение стать астрономом, он разрешил ей начать учебный год сразу же, в весеннем семестре, не дожидаясь осени. Когда она приехала, он поручил ей работу над одним из аспектов своей любимой проблемы – расстояния и распределение звезд внутри Млечного Пути. На снимках из Арекипы мисс Эймс определяла и уточняла видимый блеск двух сотен южных звезд. Также она оценивала их истинную, или «абсолютную», величину по интенсивности отдельных линий в спектрах. Затем она рассчитывала разницу между видимой и абсолютной светимостью с учетом возможной погрешности, чтобы установить расстояние до этих звезд.

«Мисс Эймс, новая стипендиатка Пикеринга, работает не покладая рук над абсолютными звездными величинами», – отмечала мисс Кэннон в дневнике в понедельник 12 февраля. Позднее, на той же неделе, она повторила: «Мисс Эймс, новая стипендиатка, отлично справляется». В марте мисс Кэннон написала Каролине Фёрнесс, бывшей преподавательнице новенькой в Колледже Вассара, о том, что «мисс Эймс демонстрирует умение и старание, притом, по-видимому, питает большой интерес к проблеме абсолютных величин». К маю гарвардский информационный бюллетень опубликовал статью «Расстояния до 233 южных звезд», подготовленную в соавторстве Харлоу Шепли и Аделаидой Эймс. Введя эту новую форму признания, Шепли превзошел самого Пикеринга. Покойный директор почти все бюллетени писал единолично, всегда ссылаясь на других внутри текста, но подписывался только лично. Шепли поместил имена исследователей на первую страницу, прямо под заглавием.

Осенью 1923 года у мисс Эймс появилась однокашница по аспирантуре – Сесилия Хелена Пейн, которая прибыла аж из Кембриджа (того, что в Англии). Мисс Пейн заинтересовалась астрономией во время солнечного затмения 1919 года на Принсипи, доказавшего правоту Эйнштейна. Хотя она и не участвовала в экспедиции, но слушала лекцию ее руководителя Артура Стэнли Эддингтона на первом курсе в Ньюнеме – женском колледже Кембриджа, где изучала ботанику, физику и химию. Как выразилась мисс Пейн, доклад ее «как громом поразил». Эддингтон так вдохновил ее, что она вернулась в общежитие и записала все его слова по памяти, после чего три ночи не могла уснуть – настолько перевернулась у нее в голове картина мира. Встретившись с великим Эддингтоном на дне открытых дверей в университетской обсерватории, она сообщила о своем желании стать астрономом. Он поддержал мисс Пейн, сказав, что не видит «непреодолимых препятствий». Другие профессора считали, что любой англичанке в этой области светит в лучшем случае успех любительницы и вакансия учителки. Но мисс Пейн не сдавалась. Она добавила в свою программу курсы по астрономии, читала профессиональные журналы, училась вычислять орбиты, вновь открыла давно стоявшую без дела обсерваторию Ньюнема, где имелся маленький телескоп, и с его помощью принялась изучать небо.

В 1922 году однокурсница свозила мисс Пейн в Лондон на выступление Харлоу Шепли перед Королевским астрономическим обществом. Имя Шепли она уже знала по статьям о шаровых скоплениях, написанным им в Маунт-Вилсон, но при личной встрече ее удивили его молодость и манеры. «Он говорил с необычайной непосредственностью, – писала мисс Пейн, – передавая реальность картины космоса искусными мазками. Передо мной был человек, который прогуливался среди звезд и рассказывал о них, как о старых знакомых». Потом, когда ее представили докладчику, она сказала, что хотела бы работать с ним в Америке, и Шепли в шутку ответил: «Когда мисс Кэннон уйдет на пенсию, вы сможете занять ее место». Конечно, это была шутка, но мисс Пейн ухватилась за нее как за повод для надежды. На следующий год она окончила колледж и, подталкиваемая обещанием стипендии Пикеринга со стороны Шепли, собрала другие стипендии и гранты, чтобы оплатить свой переезд за границу.

Шепли отвел мисс Пейн место на втором этаже Кирпичного корпуса за старым столом Генриетты Ливитт. Здесь мисс Пейн, освободившись наконец от сковывавших ее с детства викторианских предрассудков, воспользовалась своей новообретенной американской независимостью, чтобы работать без передышки. Она приходила в обсерваторию рано, сидела там допоздна и порой не покидала ее стен несколько дней подряд. Вскоре пошли слухи, что над стопками фотопластинок витает призрак мисс Ливитт и поэтому ее лампа горит всю ночь, но это просто круглосуточно трудилась мисс Пейн.

«Она здоровая, но не очень-то крепкая, – обращалась в письме к Шепли из Лондона вдовая мать мисс Пейн, – живет большей частью своим энтузиазмом, и, хотя я рада, что она занята делом, которое ей по душе, временами не могу не тревожиться, вдруг она не дает себе отдыха». Опасения Эммы Перц Пейн разделяли и гарвардские приемные матушки-наседки, Энни Кэннон и Антония Мори, которые пообещали беречь ее дочь. Они были не единственными, кто опекал мисс Пейн. Профессор Эдвард Кинг, все еще отвечавший за фотосъемки в Гарварде, обучил мисс Пейн специфике обращения с несколькими телескопами. Сотрудник ночной смены Фрэнк Боуи помогал ей проявлять фотопластинки и сообщил, что координаты любой новой кометы – прямое восхождение и склонение – могут принести неплохой выигрыш в местной нелегальной лотерее[24]24
  В 1920-е годы лотереи в США были запрещены законодательно, поэтому речь идет о криминальной деятельности. – Прим. пер.


[Закрыть].

Высокая, застенчивая, нескладная мисс Пейн и красивая, обаятельная мисс Эймс стали неразлучными подругами, а также партнершами по игре в бридж у мисс Кэннон и ее сестры. Из-за этой неразлучности двух студенток прозвали «созвездием Близнецов». Между собой они любовно называли Шепли «дорогой директор» или просто «ДД». Им нравилась его манера перепрыгивать через ступеньку и непринужденная жизнерадостность, с которой он воодушевлял женщин, трудившихся за скудное жалованье: «Думаю, я с этим справлюсь, значит, и вы справитесь». Мисс Пейн признавалась мисс Эймс, что, можно сказать, молится на ДД – что она готова была бы даже умереть за него. И тем не менее, когда Шепли предложил мисс Пейн продолжить работу мисс Ливитт по фотометрии, она не согласилась. Она сказала, что хотела бы заниматься собственной программой исследований, применить к анализу звездных спектров новые теории строения атома и квантовой физики.

Никто в Гарвардской обсерватории еще не пытался заняться таким исследованием. Никто не мог похвастаться необходимой подготовкой. Но у мисс Пейн за плечами были Ньюнем-колледж и знаменитая Кавендишская лаборатория Кембриджского университета, в которой собрались первопроходцы этих нарождающихся дисциплин. Эта лаборатория была родным домом сэра Джозефа Томсона, лауреата Нобелевской премии 1906 года по физике за открытие электрона. Ученик Томсона Эрнест Резерфорд, которого мисс Пейн описывала как «белокурого великана с громовым голосом», открыл и впервые исследовал атомное ядро, а в 1908 году получил Нобелевскую премию по химии. В дни своего студенчества в Кавендишской лаборатории мисс Пейн узнала о сложном строении «боровского атома» от самого Нильса Бора, нобелиата 1922 года по физике. Хотя ни одна из лекций Бора, которые он читал с сильным датским акцентом, не запечатлелась в памяти мисс Пейн так, как доклад Эддингтона о теории относительности, она сделала неплохие конспекты и сохранила их для дальнейшего использования.