Текст книги "Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды"

Мисс Кэннон уже перевалило за семьдесят, и она по-прежнему делала доклады перед персоналом обсерватории шесть дней в неделю. Каждую весну она выбирала новую стипендиатку Пикеринга и новую получательницу финансовой поддержки из Нантакета от 90-летней Лидии Хинчман. Знакомые лица постепенно вытеснялись свежими личиками новых молодых девушек. В 1937 году ушла на пенсию Флоренс Кушман после 49 лет работы расчетчицей, корректором и ассистенткой Уилларда Герриша, который вскоре тоже удалился на покой. Лилиан Ходждон, помощница куратора фотоархива, уволилась после полувековой службы. Позиция мисс Ходждон, как и мисс Кэннон, была почетным званием обсерватории, а не университетской должностью. Но в январе 1938 года, через пять лет после того, как Джеймс Конант сменил Эббота Лоренса Лоуэлла на посту президента, Гарвардская корпорация официально признала мисс Кэннон астрономом и куратором астрофотографии на ставке имени Уильяма Кранча Бонда. Одновременно корпорация отменила и дискриминацию миссис Пейн-Гапошкиной, сделав ее филипсовским астрономом.

«НУ И НУ! – восклицала секретарь обсерватории Арвиль Уокер в стенгазете, где объявлялось об этом двойном событии. – Впервые за 301 год своего существования Гарвардский университет сознательно присвоил женщинам академический статус… Это повод. Давайте отметим обедом вскладчину – отель Commander – вторник, 18 января, 12:30–85¢. Пожалуйста, своевременно уведомите о ваших планах мисс Уокер». Пришло целых 50 поздравителей.

От восторга мисс Уокер слегка преувеличила характер чести, оказанной мисс Кэннон и миссис Пейн-Гапошкиной. Новые звания действительно были присвоены им корпорацией и одобрены Надзорным советом, но они не являлись по-настоящему академическими. Мисс Кэннон продолжала выполнять прежнюю работу, хотя ее должность теперь была связана с именем первого директора обсерватории Уильяма Кранча Бонда. Имя Филипса в звании «филипсовского астронома» тоже уходило корнями в историю обсерватории. Эдвард Бромфилд Филипс, гарвардский однокурсник и близкий друг Джорджа, сына Бонда, покончил с собой в 1848 году в возрасте 23 лет, завещав обсерватории $100 000. В результате первым филипсовским профессором стал Уильям Кранч Бонд, следующими – Джордж Филипс Бонд и Джозеф Уинлок. При Пикеринге у директоров появилось звание «пейновский профессор» в память о меценате Роберте Трите Пейне, который завещал еще большее состояние. Тогда филипсовскую ставку профессора отдали Артуру Серлу, а после официального выхода Серла на пенсию в 1912 году передали ее Солону Бейли. Теперь это звание позволило миссис Пейн-Гапошкиной попасть в список сотрудников Гарвардского университета. Шепли надеялся, что его значение этим не ограничится. Когда он добивался ставки филипсовского астронома для миссис Пейн-Гапошкиной, ему пришлось убеждать корпорацию, что присвоение этого звания женщине не включает ее в преподавательский состав колледжа и даже в состав кафедры астрономии. Между тем Шепли доверительно сообщил президенту Конанту: «В будущем, если университет одобрит эту политику, я бы хотел порекомендовать изменить название должности, чтобы она звучала как "Филипсовский профессор астрономии"». В конце концов, миссис Пейн-Гапошкина уже преподавала и руководила аспирантами, заседала в трех комиссиях МАС и пользовалась всемирным признанием в астрофизике, спектроскопии и фотометрии. А еще она была матерью двоих детей. Эдвард, названный в честь ее отца, родился 29 мая 1935 года, а Кэтрин – 25 января 1937. Гапошкины приобрели в Лексингтоне дом с большим участком, который расчистили от камней и дикой ежевики, чтобы освободить место для цветов и деревьев.

Премия Энни Джамп Кэннон, вручавшаяся раз в три года исполнительным советом Американского астрономического общества, постепенно росла в денежном эквиваленте. В 1937 году она досталась Шарлотте Мур Ситтерли, персональной расчетчице Генри Норриса Рассела. При каждом новом награждении мисс Кэннон давала новой мастерице возможность создать собственную ювелирную вселенную. Премии за 1940 год удостоилась Юлия Винтер Ганзен из Эстервольдской обсерватории Копенгагенского университета – специалистка по расчету орбит комет и астероидов. Хотя на момент вручения награды мисс Винтер Ганзен работала в США, она не смогла приехать из Беркли на банкет, который опять проходил в Филадельфии. Получив в январе 1941 года по почте чек и прилагавшееся к нему украшение, она написала в благодарственном письме мисс Кэннон: «"Медаль" наконец пришла и, к моему приятному изумлению, оказалась вовсе не медалью. Мне нравится этот оттенок женственности – то, что она приняла форму брошки, которая годится для повседневной носки. По-моему, она прекрасна, и я ношу ее с того дня, как получила – надевала и вчера, когда у меня брали интервью на радио в Окленде, и у меня был повод выразить свою признательность этой стране и ее астрономам, повод, которому я была тем более рада, что упустила возможность высказать свои чувства тогда, в Филадельфии».

А дальше мисс Винтер Ганзен спрашивала: «Почему бы вам этой зимой не приехать в Калифорнию и не насладиться здешним чудесным климатом? Я знаю, наши астрономы будут счастливы вас приветствовать». Мисс Кэннон отказалась – она была слишком занята, чтобы думать о поездке. «В прошлую субботу я читала по радио на коротких волнах "Историю звездного света", – сообщала она 21 января своей оксфордской подруге по переписке Дейзи Тёрнер, вдове Герберта Холла Тёрнера. – Доктор Шепли заболел гриппом и слушал передачу, как он говорит, в горизонтальном положении. Он хорошо отозвался о ней, что меня очень обрадовало. Есть что-то жутковатое в выступлении перед такой воображаемой аудиторией… Помните Бондовский клуб? Он все еще действует, и мне предстоит вести астрономический курс для группы, которая придет через две недели… Еще я занята как пчелка множеством сторонних интересных вещей. Только что забегала моя дорогая соседка Рут Манн и говорила о том, что на следующей неделе у нее дома собирается Кеймбриджское историческое общество. Она хочет, чтобы я надела лучшее вечернее платье».

Запланированную на август 1941 года генеральную ассамблею МАС в Цюрихе уже отменили из-за эскалации военных действий в Европе. «Ох, хоть бы Оксфорд не пострадал, – переживала мисс Кэннон в письме к миссис Тёрнер. – Как все это безжалостно, ужасно и невероятно». Чтобы не продолжать тему войны, мисс Кэннон переключалась на другие новости об общих друзьях и событиях повседневной жизни. «Погода у нас стоит холодная, но кристально ясная, яркое солнце, воздух бодрит. Он придает сил, я отлично себя чувствую». Она завершала словами: «Снова и снова с любовью, Э. Дж. К.».

Она продолжала работать и хорошо себя чувствовала до середины марта, но потом ее здоровье внезапно пошатнулось. Через несколько недель состояние мисс Кэннон стало настолько серьезным, что ей пришлось лечь в Кеймбриджскую больницу, где в пасхальное воскресенье она умерла.

«Тринадцатого апреля 1941 года, – сообщала Сесилия Пейн-Гапошкина в журнале Science, – мир лишился великой исследовательницы и великой женщины, астрономия потеряла выдающуюся работницу, а множество людей – любимую подругу. Скончалась мисс Энни Кэннон».

Сесилия помнила тот день, не столь давний, когда они с Сергеем пригласили весь коллектив в Лексингтон, на вечеринку в саду, которую испортил проливной дождь, и тут влетела Энни, веселая, в ярком платье в цветочек, и сказала, что, может быть, ее наряд «как-нибудь скрасит эту погоду». Хотя мисс Кэннон завершила свой путь в возрасте под восемьдесят, про нее можно было сказать, что она умерла молодой.

«В этом году, – скорбел Шепли в своем отчете за 1941 год, – обсерватория понесла тяжелую утрату, лишившись мисс Энни Джамп Кэннон. На 77-м году жизни мисс Кэннон все еще занималась классификацией спектров звезд – работой, в которой она была одним из пионеров и которую выполняла более 40 лет. За это время она исследовала спектры почти полумиллиона звезд. Помимо результатов, опубликованных в Каталоге Генри Дрейпера и в Дополнении к Каталогу Генри Дрейпера, она расклассифицировала еще около 100 000 звезд, и эти материалы остались неопубликованными на момент ее смерти.

Чтобы увековечить биографию и труды этой достойной дамы, чьи добрые советы, энтузиазм и целеустремленность очаровывали и ободряли всех, кто знал ее, обсерватория запланировала выпуск серии мемориалов. Вскоре выйдет мемориальный том "Анналов" со 100 000 ранее неопубликованных спектров. Затраты на это издание уже покрыты благодаря щедрости ее друга Джеймса Джуитта, почетного профессора арабского языка в Гарвардском университете. В качестве следующего мемориала рассматриваются две стипендии в обсерватории; они будут и дальше вдохновлять примером мисс Кэннон юношей и девушек, заинтересованных в астрономических исследованиях. Одна будет предоставляться студенткам Колледжа Уэллсли, альма-матер мисс Кэннон, в первую очередь студенткам из ее родного штата Делавэр. Кабинет, в котором работала мисс Кэннон, отведен под Мемориальную комнату и скоро будет оформлен соответствующим образом. В этой комнате и в других, где ей доводилось работать, будут продолжаться те виды исследований, которыми занималась она».

Глава пятнадцатая
Звезды и их век

В военные 1940-е Сесилия и Сергей Гапошкины остались в обсерватории практически одни. Они часто брали с собой на работу детей, которые катались на санках с крутого склона Обсерваторского холма и играли в прятки в пыльных катакомбах под Большим рефрактором. В их семье появился третий ребенок – Питер, родившийся 5 апреля 1940 года. Кроме дома на Шейд-стрит в Лексингтоне у них была небольшая ферма под Таунсендом, где сосед помогал им выращивать свиней и птицу для продажи на местных рынках. Как натурализованные граждане США они считали сельскохозяйственный труд своим патриотическим долгом и развозили мясо и яйца на тележке, запряженной лошадью, чтобы сэкономить дефицитный бензин. В 1942 году, когда проживавшие на Западном побережье американцы японского происхождения были интернированы, Гапошкины приютили семью пастора Каспера Хорикоси, сын и дочь которого стали товарищами по играм для Эдварда и Кэтрин.

Чтобы самим лучше разобраться в мировом кризисе и просветить других, Гапошкины организовали дискуссионную группу под названием «Форум по международным проблемам». Она собиралась вечерами раз в две недели в библиотеке обсерватории при сердечном одобрении Шепли. В ней участвовали представители всех кафедр университета, а также сообществ Бостона и Кеймбриджа. Исполнявшая роль председательницы миссис Пейн-Гапошкина старалась не принимать чью-либо сторону, в особенности, по ее словам, когда участники «выдвигали свои доводы с неумеренным напором». Временами она опасалась, что диспуты на этой платформе приведут к рукоприкладству.

Повсеместно от Кеймбриджа до Ок-Риджа и Блумфонтейна молодые мужчины уходили на военную службу. Как отмечал Шепли, сотрудники удивлялись, обнаружив, насколько их астрономическая подготовка и практика полезны в военном деле. В конце концов, морякам было нужно ориентироваться по звездам, а у астрономов были инструменты и методы, которые легко приспосабливались к стратегическим целям. Осенью 1942 года директор сообщил президенту Конанту, что 25 его подчиненных занято в 11 видах военных исследований, часть из которых слишком секретна, чтобы распространяться о них. Миссис Шепли работала в интересах флота, рассчитывая баллистические траектории. Фрэнсис Райт, из младшего поколения расчетчиц, практически полностью посвятила себя преподаванию навигации по звездам, как и Барт Бок. Шепли часто находился в отъездах по делам, связанным с учеными-беженцами, в частности участвовал в «собраниях комитета в Нью-Йорке по сбору средств на спасение людей от гитлеровского режима». Конант возглавил новый Национальный совет оборонных исследований, отвечающий за проекты, связанные с расщеплением атомного ядра, и то и дело уезжал из Гарварда в засекреченные места на Среднем и Южном Западе.

Почти половина телескопов в Ок-Ридже была законсервирована из-за того, что для работы с ними не хватало аспирантов, но Бойденовская станция в Блумфонтейне оставалась на пике активности. Новый 60-дюймовый рефлектор эксплуатировался бесперебойно, как и старый 8-дюймовый «Бейч», 13-дюймовый «Бойден» и большой фотографический телескоп «Брюс». В июле – августе 1942 года в Южной Африке стояла необычайно ясная зимняя погода, и Парасы сумели побить все свои предыдущие рекорды по объему выполненных работ. Но бо́льшую часть фотопластинок им приходилось оставлять у себя до тех времен, когда транспортировка через океан станет безопасной.

У Гапошкиных не было военных заданий, и они продолжали исследования переменных звезд. Из 20 000 переменных, открытых за предыдущие полвека ночной фотосъемки всего неба, они выбрали 2000 таких, которые хотя бы раз вспыхивали ярче десятой величины. Затем они проследили эти звезды на архивных снимках вплоть до 1899 года и вывели для каждой кривую блеска, чтобы классифицировать тип изменчивости. Также были перепроверены некоторые новые, чтобы посмотреть, что с ними стало со времен их вспышки. Например, оказалось, что звезда U Скорпиона, впервые привлекшая к себе внимание как Новая Скорпиона 1863 года, вспыхивала снова в 1906 и 1936 годах и, таким образом, оказалась первой известной «повторно новой». Архив снимков хранил новость 1906 года в тайне десятилетиями; событие 1936 года тоже оставалось до сих пор незамеченным. Словно оракул, огромный стеклянный архив был полон знаний, но делился ими только тогда, когда вопрошающие задавали правильный вопрос.

За время своего длительного сотрудничества супруги поделили царство переменных пополам. Сесилия специализировалась на цефеидах и других «истинных переменных», которые вспыхивали и затухали сами по себе, а Сергей занимался звездами, свет которых то и дело полностью или частично заслонялся их спутником. У него был «нюх» на необычные пары звезд. Так, он доказал, что гигант VV Цефея не только меняет блеск как типичная цефеида, но также с периодичностью в 20 лет частично затмевается маленькой звездой-компаньоном. Прежде никто не замечал этот маленький довесок изменчивости в его периодичности. Шепли восторгался Сергеем «за столь удивительное везение, или же интуицию, с которой он вылавливает такие необычные затменные звезды». По собственному рассказу Гапошкина, все его «вылавливание» заключалось в том, что он искал звезды в океане стеклянных фотопластинок.

На зимнем заседании Американского астрономического общества 1943 года, проходившем в Цинциннати, исполнительный совет решил вручить четвертую премию Энни Джамп Кэннон старой подруге и сослуживице мисс Кэннон – Антонии Мори. Ныне 77-летняя мисс Мори, участница открытия спектрально-двойных звезд в 1889 году, в последующие годы не переставала ими интересоваться. Она также следила за своей любимой переменной, странной Бетой Лиры, на сотнях гарвардских спектрограмм, снимавшихся десятилетиями. Через два года после того, как ее отчет о «Спектральных изменениях Беты Лиры» был опубликован в гарвардских «Анналах» за 1933 год, она вышла на пенсию, но по-прежнему возвращалась в обсерваторию за каждым новым снимком, на который попадала Бета Лиры, чье поведение оставалось загадкой.

Тетка мисс Мори, Антония Дрейпер-Диксон, умерла в 1923 году, оставив племяннице бриллиантовый перстень, некогда принадлежавший Анне Палмер Дрейпер. Фамильная усадьба в Гастингсе-на-Гудзоне перешла под опеку Американского общества сохранения природных и исторических ландшафтов. Мисс Мори, жившая в старом коттедже при обсерватории, построенном для ее деда, собиралась превратить часть владений площадью порядка 4 га в ботанический сад. Она разрешила соседским детям свободно гулять по земле «Парка Дрейпера» и вместе с ней на прогулках узнавать названия растений, птиц, насекомых и минералов, которые она сама полюбила в детстве. Посоветовавшись с Шепли, мисс Мори приобрела подержанный 6-дюймовый телескоп фирмы Alvan Clark – не только для себя, но и как аттракцион для местных жителей, которым она также читала бесплатные лекции по своим областям знаний. В 1932 году члены Гастингского общества астрономов-любителей заложили цементную платформу для телескопа, а комиссия из мэрии собрала средства на возведение защитного павильона. Но павильон так и не был достроен, и грандиозный план мисс Мори не воплотился в жизнь.

В последнее время мисс Мори беспокоила судьба секвойных лесов Запада. Из-за большого спроса на древесину в военное время секвойи отправлялись на лесопилку, и никто не задумывался об их охране. Мисс Мори собиралась по возможности изменить положение. Она рассказала об этом Пейн-Гапошкиной, к которой относилась как к дочери и которая разделяла ее любовь к ботанике. Хотя они обсуждали в основном звезды и спектры, у них находилось достаточно других тем для разговора, чтобы Пейн-Гапошкина охарактеризовала мисс Мори как «мечтательницу и поэта, всегда страстно обличавшую несправедливость, вечно боровшуюся за правое дело (и часто проигрывавшую)».

Первоначальная классификация звезд мисс Мори получила новое признание в 1943 году, когда астрономы обсерватории Йеркиса предложили уточнения к Каталогу Генри Дрейпера. Новая система МКК, названная так в честь Уильяма Моргана, Филипа Кинана и Эдит Келлман, сохраняла буквенные категории мисс Кэннон в привычном порядке, как и числовые индексы от 0 до 9, обозначавшие промежуточные спектральные определения. Главным нововведением системы МКК стало добавление римских цифр от I до V для обозначения светимости, или собственной яркости каждой звезды – именно того параметра, который мисс Мори пыталась описать с помощью буквенных обозначений a, b, и c. Сам Морган выражал величайшее уважение в отношении мисс Мори, которую считал еще более квалифицированным классификатором звезд, чем покойная мисс Кэннон.

Выпуск мемориального тома «Анналов» памяти мисс Кэннон задержался, так как в военное время не хватало денег и рабочих рук. К 1944 году число сотрудников обсерватории, полностью загруженных работой для фронта, выросло с 25 до 32. Тем временем филиалу в Блумфонтейне по-прежнему везло с погодой, и фотопластинок набралось столько, что их было уже негде держать. Шепли мечтал увидеть плоды двухлетней работы в Южном полушарии. Рассудив, что из Англии в Африку почта и товары доставляются довольно стабильно, а плата за страховку международных перевозок резко упала, он попросил доктора Параскевопулоса отослать часть снимков в США. Около 1500 фотографий (десятая доля от накопленных) была отправлена вместе с другими грузами на борту корабля Robin Goodfellow из Кейптауна в Нью-Йорк, но 25 июля 1944 года в Южной Атлантике корабль был торпедирован и затонул. Никто из экипажа не спасся.

После войны все представлялось в ином свете – особенно после того, как обычные преступления, свойственные всякому вооруженному конфликту, померкли на фоне уничтожения нескольких сотен тысяч людей оружием нового класса. Стали говорить, что наука «познала грех».

Даже глядя в будущее и надеясь на возрождение обсерватории, Шепли содрогался при воспоминании о том, что повидал. «Стоит ли нам проектировать большие новые здания в городах в эру атомных бомб? – спрашивал он в своем отчете Конанту за 1946 год. – Быть может, сотрудникам обсерватории с их опытом и специальными знаниями стоит принять участие в создании международных научных институтов в рамках вклада в международное психическое оздоровление? Быть может, нашим специалистам по баллистике, ракетам, оптике стоит отойти от применения науки в военных целях? Быть может, стоит придумать план, как спрятать наши лучшие снимки, записи и публикации таким образом, чтобы их можно было найти и использовать через века, когда разумные существа будут не такими социально безответственными?»

Подобные замечания вкупе с либеральной политикой директора и его помощью иностранным ученым-эмигрантам навлекли подозрения со стороны Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. В ноябре 1946 года Комиссия вызвала Шепли на закрытые слушания в Вашингтоне, но в итоге он не понес никакого наказания. Позже, когда сенатор Джозеф Маккарти обвинил его в связях с коммунистическими организациями, Шепли ответил, что сенатор «соврал шесть раз в четырех предложениях и это, похоже, национальный рекорд лживости».

Если астрономам война показала их значение для национальной обороны, то власти увидели смысл в поддержке определенных областей фундаментальных исследований в астрономии. Так, стало известно, что Солнце влияет на тот слой атмосферы Земли, который принципиально важен для радиосвязи. Высокогорная станция для мониторинга поведения Солнца, открытая Гарвардской обсерваторией в 1941 году под Клаймаксом, штат Колорадо, попала под крыло Управления морских исследований. Во время войны, когда крупномасштабные военные операции зависели от радиосвязи, атаки подстраивались под график солнечной активности. Знания в новооткрытой сфере солнечно-земных связей принесли прямую выгоду послевоенному коммерческому мореходству и авиации. Осуществлявшийся под Клаймаксом в мирное время гарвардский проект по фотосъемке метеоров принес важную информацию об атмосферном давлении, плотности и сопротивлении воздуха.

Однако государственные ведомства не видели пользу в исследовании переменных звезд или строения Млечного Пути и его места среди прочих галактик. Поэтому Шепли столкнулся с трудностями при возрождении своей области научных интересов. Он отчаянно нуждался в новых расчетчицах, но зарплаты на этой работе, и без того низкие, после войны казались еще ниже – из-за инфляции цены выросли, а в новых промышленных отраслях платили больше. Понимая необходимость поддержки фундаментальных исследований гражданскими ведомствами, Шепли содействовал учреждению Национального научного фонда в США, а также участвовал в создании ЮНЕСКО, Организации Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры.

В 1946 году Гарвардская администрация отреагировала на левацкий уклон Шепли перестройкой иерархии в обсерватории. Шепли сохранил звание директора, но уступил управление новосозданному Совету обсерватории, куда вошли Барт Бок, Дональд Мензел, Сесилия Пейн-Гапошкина и Фред Уиппл, специалист по метеорам и кометам, работавший в обсерватории с 1931 года. Бока повысили до штатного профессора и заместителя директора, поручив ему руководство филиалом в Ок-Ридже. Мензела назначили заведующим кафедрой астрономии и заместителем директора по исследованиям Солнца. Пейн-Гапошкина сохранила прежнее звание филипсовского астронома.

Некоторые из бывших сотрудниц обсерватории были согласны вернуться после войны на прежние низкие зарплаты. Так, Эллен Доррит Хоффлейт вернулась в 1948 году из любви к астрономии, хотя в обсерватории ей платили вдвое меньше, чем в армии. Доктор Хоффлейт окончила Колледж Рэдклифф в 1928 году и сразу же поступила работать в обсерваторию. Она начинала с переменных, но вскоре переключилась на метеоры, а затем на определение светимости звезд по ширине спектральных линий. Во время войны она перешла работать из Радиационной лаборатории Массачусетского технологического института в Лабораторию баллистических исследований при Абердинском полигоне в Мэриленде, а затем на ракетный полигон Уайт-Сэндс в штате Нью-Мексико. Ей доводилось рассчитывать все, от таблиц стрельб для корабельных орудий до скоростей трофейных ракет V2. Теперь, снова работая с естественными небесными объектами, она использовала для анализа распределения звезд арендованный компьютер IBM. Дни существования профессии расчетчицы были сочтены.

Бывшая стипендиатка Пикеринга Хелен Сойер Хогг восприняла новость о том, что стала лауреаткой премии Энни Джамп Кэннон, не так, как предполагалось. Удовлетворение смешалось с тревогой и апатией, накатившей на нее в последние несколько месяцев. «Всю весну мне было очень грустно», – сообщала она Шепли в письме от 25 июля 1949 года. Незадолго до того она встречалась с ним на июньском собрании Американского астрономического общества в провинции Онтарио, где теперь проживала. «Я уходила с заседаний в Оттаве еще более расстроенной, чем приходила; а ночные наблюдения, которыми я занималась систематически с момента возвращения, лишь в очередной раз убеждали меня, что я не справлюсь с ночной работой из-за непростой семейной ситуации. Иными словами, мой поводок натянулся дальше некуда». Хелен с мужем Фрэнком, канадцем по происхождению, в 1931 году переехали в город Виктория, Британская Колумбия, чтобы работать в Астрофизической обсерватории доминиона. Официально трудоустроился там только Фрэнк, но Хелен также трудилась полный рабочий день на добровольных началах. Она стала первой женщиной, допущенной к 72-дюймовому рефлектору. Когда в 1932 году у Хоггов родилась дочь Салли, Хелен продолжала сеансы наблюдений, держа Салли рядом в коляске. Сочувствовавший директор обсерватории Джон Стэнли Пласкетт дал миссис Хогг грант в размере $200, чтобы она смогла нанять домработницу для присмотра за младенцем. В 1935 году Фрэнку предложили профессорскую должность в его альма-матер, Торонтском университете, и семья вернулась на восток. Хелен тоже получила работу в Торонто. Она стала научным сотрудником кафедры астрономии и аффилированной с университетом обсерватории Дэвида Данлэпа в 1936 году, в год рождения Дэвида Хогга. Еще один сын, Джеймс, родился у Хоггов в 1937 году, а в 1939 году Хелен опубликовала свой «Каталог 1116 переменных звезд в шаровых скоплениях». Начало войны принесло ей в 1941 году возможность вести занятия по астрономии в университете, и с тех пор она не прекращала преподавать. «Я просила Фрэнка дать мне бессрочный отпуск за свой счет от моих университетских обязанностей, но его очень огорчает даже мысль об этом». Премия Энни Джамп Кэннон, казалось ей, навешивает на нее новый груз обязательств. «Мне представляется, что эта награда несет с собой определенную долю ответственности, когда ее вручают человеку моего возраста. [Ей было 44.] Иными словами, некрасиво взять премию и бросить работу!» В смятении она никак не могла собраться и ответить секретарю Американского астрономического общества Чарльзу Хафферу, принимает ли она премию. «Ему, вероятно, не приходит в голову, что в силу обстоятельств для меня может быть желательным отказ».

Приуныл и сам Шепли, отстраненный от активных исследовательских работ, но он по-прежнему мог утешить свою бывшую студентку, в особенности если она разделяла его долгую верность шаровым скоплениям. «Несомненно, на этом критическом этапе вы берете на себя слишком много, – отвечал он 29 июля 1949 года, – занимаясь и семейными делами, и всеми остальными. Академический отпуск, безусловно, хорошая идея; но от кабинетной работы с астрономической литературой, фотографиями скоплений и вычислительной машиной отказываться нельзя, даже если ее придется разместить где-то в уголке дома. И кроме того, наверное, вам будет интересно и не слишком обременительно писать о старых книгах – это нужно делать для того, чтобы не выбывать из игры, пока время и силы позволяют. Насчет премии – как бы то ни было, не глупите. Награда вручается за прошлые достижения и не налагает новых обязательств. Что, если я бы начал разбрасываться медалями потому, что деградировал до унылого-преунылого директора, посредника, который только заставляет других работать? Давайте не будем грустить. Одно из оснований для такого решения – то, что после 15–20 лекций по космогонии в Гарвардской летней школе я считаю эту вселенную лучшей из известных мне».

Летнюю аспирантскую программу по астрономии и астрофизике Шепли организовал в 1935 году. Во время войны она прервалась, но потом была восстановлена, и теперь в ней участвовали полтора десятка человек. Подобно тому как при Пикеринге обсерватория стала ассоциироваться с фотометрией и фотографией, Шепли прочно связал ее с подготовкой аспирантов. Он взрастил целое поколение гарвардских астрономов.

Миссис Хогг приняла-таки премию Энни Джамп Кэннон на июньском заседании ААО 1950 года, проходившем в Индианском университете в Блумингтоне. Вскоре после этого, 1 января 1951 года, ее муж – в то время 46-летний директор обсерватории Дэвида Данлэпа – скончался от инфаркта. К ней перешли многие его профессиональные обязанности, в том числе преподавание на курсах и ведение еженедельной астрономической колонки в газете Toronto Star, но директорская должность досталась не ей.

В августе 1951 года Шепли уведомил, что уйдет с поста директора Гарвардской обсерватории в конце следующего года, незадолго до своего 67-го дня рождения. К его огорчению, университет все никак не мог выбрать преемника ни из собственных рядов, ни из другого учреждения. Шли месяцы, сотрудники все больше тревожились. В то же время отсутствие официального преемника понижало статус обсерватории в глазах потенциальных студентов и астрономов в целом. В марте 1952 года президент Конант учредил специальную комиссию во главе с его коллегой военных лет Робертом Оппенгеймером, чтобы оценить гарвардскую программу по астрономии. Шепли готовился покинуть свой пост в августе, и исполняющим обязанности директора назначили Дональда Мензела из Совета обсерватории.

При Мензеле в обсерватории наступила эпоха потрясений. В следующие два года снесли старые деревянные постройки, возвели кирпичные корпуса рядом с Большим рефрактором, выгнали Американскую ассоциацию наблюдателей за переменными звездами из владений обсерватории, а Бойденовская станция в Южной Африке была заброшена. В январе 1954 года Мензел был официально назначен шестым директором, а в 1955 году Гарвардская обсерватория заключила новый плодотворный союз со Смитсоновской астрофизической обсерваторией, переехавшей из Вашингтона, округ Колумбия, в Кеймбридж. В Ок-Риджской обсерватории, переименованной в Станцию Агассиса, в память о покровительствовавшем ей Джордже Агассисе, большой новый телескоп ознаменовал приобщение Гарварда к нарождающейся дисциплине – радиоастрономии. Там, где некогда царил 60-дюймовый оптический рефлектор, теперь антенна диаметром 20 м принимала слабые радиосигналы из дальнего космоса.

В 1956 году Сесилия Пейн-Гапошкина стала штатным профессором и первой женщиной в Гарварде, достигшей такого уровня. Она разослала написанные от руки приглашения всем студенткам, занимавшимся астрономией, отпраздновать это событие вместе с ней в библиотеке обсерватории, где она встала во весь свой рост, расправила плечи и с усмешкой сказала: «Чувствую себя так, словно достигла чего-то совершенно невероятного».