Текст книги "Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды"

Солон Бейли шесть лет писал «Историю и труды Гарвардской обсерватории, 1839–1927». По завершении книга вышла в серии «Гарвардских монографий» в начале 1931 года. Всего через несколько месяцев, 5 июня, Бейли умер после внезапной непродолжительной болезни в своем летнем доме в Норвелле. При кончине присутствовали его жена и сын. Скорбящая мисс Кэннон процитировала в некрологе своему другу строку из шекспировского «Юлия Цезаря»: «Прекрасна жизнь его». Она знала Бейли 30 лет и могла, не кривя душой, написать в Publications of the Astronomical Society of the Pacific: «Он заслужил всеобщее доверие своей чуткостью, справедливостью, неиссякающей добротой и полным отсутствием эгоизма».

Другой хороший друг и коллега Бейли, Эдвард Кинг, написал отдельный некролог для публикации в Popular Astronomy. Но, прежде чем текст попал в печать, Кинг сам заболел и 10 сентября, всего через десять дней после выхода на пенсию, умер. Мисс Пейн, сдружившаяся с Кингом на почве увлечения коллекционированием старинных изданий классики, написала ему некролог в следующем выпуске Popular Astronomy. Она цитировала письмо, полученное Кингом от Бейли прошлой весной, когда оба вспоминали о своем долгом пути в астрономии: «Проделать работу, которая получит всеобщее признание, заслужить искреннее уважение многих и истинную любовь хотя бы некоторых – это, безусловно, достаточные причины считать, что жизнь стоит прожить».

Несмотря на Великую депрессию, в 1931 году Шепли пополнил финансы обсерватории пожертвованиями и взносами на более чем миллион долларов, в основном из Рокфеллеровского фонда. В июле рядом со старым кирпичным корпусом началось строительство нового, более просторного и оснащенного по последнему слову в сфере пожарной безопасности. Он был рассчитан на пополнение архива фотопластинок в течение еще 50 лет. В октябре Шепли объявил, что несколько фотографических телескопов скоро переедут с Обсерваторского холма в уединенное местечко в лесах к северо-западу от Кеймбриджа, близ деревни Гарвард, штат Массачусетс. Новое место называлось Ок-Ридж, тамошние заросли кленов, дубов, сосен и берез должны были укрыть телескопы от ветра, копоти и досаждающего искусственного освещения. Шепли также обнародовал свой план установить в Ок-Ридже 60-дюймовый рефлектор, северный близнец того, что сделали для Блумфонтейна. Вскоре на лесном участке площадью 12 га должны была появиться самая передовая наблюдательная станция на востоке США.

За «вклад в астрономическую науку» Шепли недавно получил от Национальной академии наук медаль, увековечившую имя доктора Дрейпера. Маленькое элитарное братство обладателей Дрейперовской медали включало Эдварда Пикеринга, Джорджа Эллери Хейла, Генри Норриса Рассела и Артура Стэнли Эддингтона. Шепли решил, что настало время добавить в этот реестр женское имя, и номинировал мисс Кэннон.

«Дело ее жизни под эгидой Мемориала, основательница которого учредила и эту медаль, близится к завершению, – написал Шепли членам Комитета фонда Дрейпера при академии. – Нет нужды объяснять характер и непреходящее значение ее вклада». Именно она привела систему классификации в ее нынешнюю общеупотребительную форму и единолично описала каждую из четверти миллиона звезд. «Насколько я помню, Каталог Генри Дрейпера пока еще не удостаивался в США официального признания в виде медали, утверждения, почетной степени и т. п., – продолжал Шепли. – Мисс Кэннон равнодушна к подобным знакам признания, но мне думается, что проделанная ею работа – величайший вклад в науку, который стал возможен благодаря Дрейперам, и что было бы справедливо номинировать мисс Кэннон на медаль».

Комитет согласился. Радостный Шепли подготовил неофициальное уведомление, пока еще не пришло официальное. Оно выглядело так:

ДОКТОРУ ЭННИ ДЖАМП КЭННОН,

доброму духу Кирпичного корпуса, достославной собирательнице ученых степеней и наград, создательнице девяти бессмертных томов и нескольких тысяч овсяных печений, мастерице народных танцев и игры в бридж, крестной матери SW Андромеды и в первую очередь лауреатке

Дрейперовской медали Национальной академии наук –

первой медали, когда-либо врученной женщине этим почтенным собранием консерваторов, и одной из высочайших наград, вручаемых астрономам любого пола, расы, религиозных или политических пристрастий. В знак признания этой великой чести и от имени сотрудников Гарвардской обсерватории совершаю над вами помазание обычной звездной пылью, дарую вам метагалактическую эмблему удачи и возлагаю на вас сей символ в знак того, что вы стали самым веселым в мире Дрейперовским лауреатом.

Глава четырнадцатая
Награда мисс Кэннон

Грядущие празднества в обсерватории обещали быть самым грандиозным мероприятием Харлоу и Марты Шепли: на сентябрь 1932 года была намечена трехгодичная генеральная ассамблея Международного астрономического союза. Приглашая МАС в Гарвард, директор предложил по этому случаю увеличить перерыв между съездами до четырех лет. Это поставило бы событие в один ряд с прежними приемами в европейских столицах, где главы Церкви и государства руководили пышными церемониями. Но вместо внешней мишуры генеральная ассамблея в Гарварде должна была ознаменоваться настоящим чудом природы – полным солнечным затмением. В среду 31 августа 1932 года без малого в 16:00 по местному времени Луна должна была заслонить Солнце, а небо над Новой Англией – потемнеть. Приезжие астрономы могли рассредоточиться вдоль полосы полного покрытия от Квебека до Мэна, Вермонта, Нью-Гэмпшира и Массачусетса, затем упаковать свое оборудование и отправиться в Кеймбридж.

Конечно, планам Шепли могла помешать плохая погода. По прогнозам шансы на идеальные условия наблюдения в день затмения составляли всего лишь 50 на 50, а невозможность наблюдать затмение, безусловно, испортила бы настроение астрономам. Даже мисс Кэннон расстроилась (хотя и ненадолго), когда во время затмения 1923 года в Южной Калифорнии набежавшее облако помешало ей заснять спектр солнечной короны. И все же директор сделал ставку на удачу. Он поручил Аделаиде Эймс, своей первой аспирантке, а теперь его помощнице в изучении галактик, подготовку к приему МАС.

В мае 1932 года в ожидании близящейся ассамблеи Шепли и мисс Эймс заканчивали свое обширное, решающее исследование внешних галактик. Они рассмотрели свыше тысячи островных вселенных, запечатленных на фотопластинках Гарвардского архива, расклассифицировали формы этих «туманностей», 700 из которых оказались спиралями, и подсчитали суммарный блеск каждой по унифицированной системе фотометрических величин. Каталог Шепли – Эймс впервые показал распределение подобных объектов по всему небу. Хотя в картине Млечного Пути Шепли все еще недоставало подробностей, они с мисс Эймс приблизились к определению контуров дальнего космоса. Он был больше, чем им представлялось, и как будто все время увеличивался. Еще в 1914 году Весто Мелвин Слайфер из обсерватории Лоуэлла в Аризоне продемонстрировал смещение спектров большинства спиральных туманностей в красную область. Это означало, что они удаляются от наблюдателя с огромной скоростью. Позднее Эдвин Хаббл в Маунт-Вилсон развил открытие Слайфера. Проведя трудоемкую оценку расстояний до убегающих спиралей, он увидел новое соотношение, которое назвали законом Хаббла: чем дальше галактика, тем быстрее она убегает.

В конце июня, оставив текст и таблицы Каталога Шепли – Эймс в типографии колледжа, мисс Эймс отправилась с несколькими коллегами по обсерватории в короткий отпуск на озеро Сквам у города Холдернес в Нью-Гэмпшире. У семьи ее подруги Мэри Аллен там был загородный домик с видом на горы Уайт-Маунтинс. В воскресенье 26-го мисс Эймс и мисс Аллен выгребли на байдарке на середину озера, и тут налетел шквал. Лодка перевернулась. Вначале они посмеялись над происшествием, пытаясь вернуть байдарку в нормальное положение. Затем бросили судно и поплыли к берегу. Обе девушки хорошо плавали, но, когда Мэри, плывшая впереди, выбралась на мель и оглянулась, позади никого не было. Несколько раз она звала Аделаиду. Отчаянно звала на помощь. Прибежали остальные и стали нырять в том месте, где близкая к истерике уцелевшая в последний раз видела над водой голову подруги. Но следа ее так и не нашли. Кому-то пришлось позвонить полковнику Фалесу Эймсу, начальнику Спрингфилдского арсенала, и сообщить ему, что его 32-летняя дочь утонула, по-видимому из-за судороги.

Когда в понедельник весть дошла до Шепли, он закрыл обсерваторию и вместе с Леоном Кэмпбеллом поехал на озеро помогать полковнику Эймсу. Там уже находилась полиция, руководившая поисковыми отрядами, пешими и на лодках. Над озером до темноты кружили самолеты. Во вторник мисс Кэннон записала в дневнике: «Тело Аделаиды пока не нашли». Прошло больше недели, прежде чем удалось отыскать ее останки. На отпевании в церкви Христа в Кеймбридже 7 июля, по словам мисс Кэннон, ей было больно смотреть на полковника и миссис Эймс. На следующий день они похоронили свою дочь – свое единственное дитя – на Арлингтонском национальном кладбище.

Традиционное нежелание допускать женщин к профессиональной деятельности во многих областях науки привело в 1897 году к основанию небольшой организации со штабом в Бостоне – Общества помощи женщинам в научных исследованиях. Поначалу единственной функцией общества был сбор средств на поддержку исследовательской программы для американок на Зоологической станции в Неаполе, где профессор Антон Дорн, как и Пикеринг, поощрял женское участие. Через несколько лет общество расширило свою деятельность и стало выдавать гранты исследовательницам, а потом учредило Исследовательскую премию Эллен Ричардс, вручаемую по совокупности заслуг. Она была названа в честь покойной Эллен Своллоу Ричардс, химика и соосновательницы общества, первой женщины, ставшей полноправной студенткой Массачусетского технологического института. В 1876 году она основала в институте Женскую лабораторию и после нескольких лет преподавания без оплаты и ученого звания стала доцентом по химическому анализу, промышленной химии, минералогии и прикладной биологии. Даже тогда ей не платили, но, будучи замужем за Робертом Холлоуэллом Ричардсом, заведующим кафедрой горного дела в МТИ, она могла позволить себе работать бесплатно.

Общество помощи женщинам в научных исследованиях вручило премию Эллен Ричардс 1932 года в размере $1000 двум достойным претенденткам – доктору Хелен Дин Кинг, биологу из Института Уистара при Пенсильванском университете, и доктору Энни Джамп Кэннон из Гарвардской обсерватории. Приняв это решение, 12 членов общества объявили, что довольны достигнутыми результатами, и составили резолюцию о самороспуске организации. «Принимая во внимание, – говорилось в ней, – что цели, ради которых наше общество трудилось 35 лет, достигнуты, так как женщины получили возможность участвовать в научных исследованиях наравне с мужчинами и получать признание своих достижений, постановляем, что общество прекращает свое существование по завершении этого заседания».

Со стороны может показаться, что роспуск общества был преждевременным. Видимо, так считала и мисс Кэннон, перенявшая у него эстафету благих дел. «Ваше письмо насчет Исследовательской премии Эллен Ричардс очень важно, – ответила она Марджори Николсон, декану Колледжа Смит, 10 июня 1932 года, – а приложенный чек, безусловно, служит замечательным признанием моих многолетних астрономических исследований». По ее словам, она испытывала двойную благодарность, поскольку была знакома с Эллен Ричардс и помнила разговоры с ней – в Бостонском клубе и на встречах Ассоциации выпускниц колледжа – о возможностях для женщин.

«Если бы только я могла довести через вас до сведения комитета, – продолжала мисс Кэннон, – до сведения благотворителей и всех участниц бывшего Общества помощи женщинам в научных исследованиях свою благодарность за премию. Надеюсь употребить ее на какое-нибудь содействие женским астрономическим исследованиям. Более того, сама мысль о ней станет для меня постоянным стимулом прикладывать больше усилий для разрешения проблем, над которыми я тружусь сейчас, ведь мне нужно теперь оправдать веру стольких женщин высочайшим служением, какое только возможно».

Мисс Кэннон направила свои $1000 на учреждение премии Энни Джамп Кэннон. Она пожелала, чтобы премия вручалась Американским астрономическим обществом раз в два или три года достойным женщинам независимо от их гражданства. Мисс Кэннон знала, что этот стартовый капитал нескоро принесет доход, способный его заметно увеличить, но не хотела откладывать первое вручение премии на неопределенный срок. Ей было уже под семьдесят, и она хотела вручить премию Кэннон лично хотя бы раз. Она решила прибавить к денежной сумме какой-нибудь дамский сувенир – брошь или кулон со звездными мотивами, который можно сохранить на память и носить после того, как будут потрачены деньги, – и начала искать мастерицу, которая сможет изготовить задуманное ею украшение.

Не только астрономы стекались на Северо-Запад, чтобы увидеть полное затмение 31 августа 1932 года. Благодаря широкой рекламе это событие стало популярным туристическим аттракционом, и, хотя большинство ученых смотрели в небо, кое-кто изучал связь затмения с земными феноменами, например его воздействие на радиосвязь и поведение животных. Гарвардский мирмеколог Уильям Мортон Уилер неоднократно видел старые сообщения о том, что муравьи во время затмений якобы прекращают всякую активность, как будто остолбенев от внезапной тьмы средь бела дня. Уилер предполагал, что муравьи реагируют на резкий спад температуры, но не на отсутствие света. Стремясь узнать больше, он призвал заинтересованных добровольцев делиться сообщениями.

«Конечно, непросто проводить полевые наблюдения за насекомыми во время полного затмения, – признавал Уилер в Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences, – так как наблюдателю одновременно хочется увидеть замечательное астрономическое событие, которое, быть может, ему никогда больше не доведется созерцать». Тем не менее Уилер надеялся, что энтомологи преодолеют желание поглазеть в небо и посмотрят вниз, чтобы собрать данные, которые можно проверить при будущих затмениях. «Даже астрономы, – говорил он, – выясняли на опыте, чего ожидать при полном затмении, прежде чем научились заранее делать сложные приготовления».

Астрономы, как им и полагалось, готовились к событию. Целый корабль, нагруженный инструментами Королевской обсерватории (среди них был телескоп 15-метровой длины), вышел из Гринвича 13 июля, чтобы у сопровождающих ученых было достаточно времени для сборки и тренировки на месте. Те, кто собирался просто любоваться затмением, а не проводить наблюдения, могли приехать и в последний момент.

В августе группа канадских астрономов прибыла в город Луисвилль в провинции Квебек, чтобы разместить инструменты на тамошней ярмарочной площадке. Там они встретились с французской экспедицией и командой из Американского общества астрономов-любителей Нью-Йорка. Всем трем группам удалось провести наблюдения в оптимальных условиях и выполнить большинство своих задач за 101 секунду полного покрытия. Всего в 40 км к северу, в городе Сент-Алексис-де-Мон, фортуна отвернулась – заставленный оборудованием лагерь, обустроенный за несколько недель, накрыло облачным фронтом, который не позволял увидеть ничего. Группа в Горэме, штат Нью-Гэмпшир, тоже сообщила о полном провале из-за погодных условий, хотя четверо участников сумели увидеть полное покрытие через разрыв в облаках, отъехав на полсотни километров к востоку на автомобиле. Прочие остались и вопреки всему выполнили свою тщательно отрепетированную программу, надеясь, что в ходе затмения облака разойдутся, но этого не произошло. В целом лишь немногим исследователям удалось выиграть ставку на затмение. Среди них было несколько гарвардских партий, и в первую очередь главная, разместившаяся в Уэст-Грей, штат Мэн. Под Уэст-Актоном, штат Массачусетс, кто-то заметил брачный полет муравьев, которые выползали из-под земли, чтобы спариться в воздухе, было известно, что такое поведение провоцируется похолоданием.

Многие из почти 200 делегатов кеймбриджского съезда МАС обменивались впечатлениями о затмении, собравшись в субботу 3 сентября на открытие мероприятия в мемориальном зале Элис Лонгфелло[27]27
  Элис Лонгфелло (1850–1928) – дочь поэта Генри Лонгфелло, покровительница Колледжа Рэдклифф. – Прим. пер.


[Закрыть] в кампусе Колледжа Рэдклифф. Бернис Браун, декан колледжа, во вступительном слове не смогла удержаться от обыгрывания темы затмения: «Мы привыкли принимать в колледж студенток, которые смотрят на мир через розовые очки, – сказала она, – но мы впервые принимаем гостей с закопченными стеклами».

Студентки разъехались на летние каникулы, освободив лекционные залы и общежития для астрономов. Декан Браун выразила надежду, что часть гостей вернется сюда еще раз во время занятий. «Гарвардская обсерватория, – признательно сообщала она, – не только охотно дает уроки девушкам из Рэдклиффа, но и приютила немало магистранток и аспиранток. Мы рады принимать у себя их коллег».

Сэр Фрэнк Дайсон, Королевский астроном Великобритании и нынешний председатель МАС, поблагодарил декана Браун и приветствовал Чарльза Фрэнсиса Адамса, министра ВМС, передавшего официальное приветствие от президента Герберта Гувера. Обращаясь к Шепли, сэр Фрэнк вспомнил предыдущий визит: «В 1910 году по дороге на заседание "Солнечного союза" в Маунт-Вилсон мы видели достижения профессора Пикеринга. Мы все очень рады приехать снова. Мы рады снова видеть милое лицо мисс Кэннон. Мы все рады видеть Гарвардскую обсерваторию и исследования, которыми вы занимаетесь, в особенности по Млечному Пути».

Обращаясь к остальной аудитории, сэр Фрэнк приветствовал ее, отдельно упомянув представителей Германии и Австрии, чьи страны официально еще не вошли в Союз. Затем он попросил участников ассамблеи встать и почтить память 22 членов МАС, умерших со времени лейденского съезда. Он перечислил имена. «Иные, – говорил сэр Фрэнк, – например месье Бигурдан, патер Хаген и доктор Кнобель, умерли в силу преклонного возраста, но других, таких как месье Андуайе, генерал Феррье и профессор Тёрнер, мы надеялись видеть среди нас еще долгие годы, и нам трудно смириться с их утратой. В особенности мы хотим выразить соболезнования профессору Шепли и коллективу Гарвардской обсерватории по поводу трагической гибели их талантливой и очаровательной коллеги мисс Аделаиды Эймс, которая была секретарем местного комитета, занятого приготовлениями к этому съезду. Мы помним заслуги в сфере астрономии всех, кого потеряли, и сохраним о них добрую память».

Гибель мисс Эймс раздавила ее «небесного близнеца» Сесилию Пейн. Мисс Пейн входила в число гостей на озере Сквам и была не в силах обсуждать то, что там случилось. Однажды она столкнулась со знакомым, который краем уха слышал о происшествии и воскликнул: «Надо же, а мне сказали, что вы утонули!» В ответ на это мисс Пейн призналась, что лучше бы это была правда – лучше бы озеро загубило ее собственную жизнь, а не жизнь мисс Эймс.

Впоследствии мисс Пейн сравнивала себя, «поглощенную работой, застенчивую и непривлекательную», с покойной, которая была ее кумиром – красивая, общительная, всеми любимая. Мисс Пейн приняла решение на будущее постараться больше «наслаждаться жизнью и раскрывать свою человеческую сторону». Открытая и беззащитная, она впервые в жизни влюбилась «безрассудно, безосновательно, но тем не менее глубоко (я все делаю либо глубоко, либо никак), – писала она в воспоминаниях. – Однако в скором времени я поняла, что моя любовь не взаимна и никогда не будет взаимной, и это повергло меня в отчаяние». Присцилла и Барт Бок, стараясь помочь ей преодолеть черную полосу, посоветовали на время уехать. Она последовала их совету и собралась в длительную поездку по обсерваториям Северной Европы.

Летом 1933 года мисс Пейн побывала в Лейдене, Копенгагене, Лунде, Стокгольме, Хельсинки и старинной Тартуской обсерватории в Эстонии с 9-дюймовым рефрактором, который сконструировал Йозеф фон Фраунгофер. Всюду, куда она приезжала, ее приветствовали и баловали. Предыдущим летом на съезде МАС в Кеймбридже она возобновила знакомство с Борисом Герасимовичем, пригласившим мисс Пейн к себе в Пулково. Во время поездки в Европу, однако, все, кто принимал ее, в том числе американский консул в Эстонии, уговаривали выбросить из маршрута российское звено. У США нет дипломатических отношений с Советским Союзом, сказал консул, и ей не смогут помочь в случае затруднений. Но мисс Пейн не прислушалась к этим уговорам и собиралась сдержать обещание, данное Герасимовичу.

После того как поезд пересек границу СССР, мисс Пейн осталась одна. В Ленинграде ее встретил Герасимович с водителем на пикапе, но, так как на переднем сиденье запрещалось сидеть втроем, она всю дорогу до обсерватории ехала в кузове. «Я провела в Пулково две недели, – писала мисс Пейн, – а казалось, прошла целая жизнь. Атмосфера напряжения никогда не рассеивалась. Дело было не только в нищенских и убогих условиях, в которых жил директор одной из крупнейших обсерваторий. И не только в дефиците продуктов (продукты строго нормировались, и со мной делились пайками). Я привезла им кофе, и они устроили в честь этого праздник – там никто не пробовал кофе вот уже несколько лет. Однажды на ужин было особое лакомство – морковь, и хозяин признался, что украл ее с соседского огорода. Неудивительно, что я давилась едой – хоть она и была неаппетитной, но я же их объедала. Все боялись – боялись разговаривать, чтобы их не подслушали. Одна из молодых женщин… увела меня в поле и шепотом умоляла помочь ей уехать за границу: "Я бы посуду мыла, – говорила она, – я бы все делала, лишь бы отсюда выбраться". А что я могла сделать? Чем бы я смогла помочь? Я была в ужасе».

В этой мрачной обстановке мисс Пейн совершенно забыла о личном горе. Она постоянно чувствовала себя так, словно не может дышать, и увезла это чувство с собой в Германию. В августе, все еще в состоянии шока, мисс Пейн посетила собрание Немецкого астрономического общества в Математическом институте. Она заметила там своего учителя Эддингтона, но постеснялась войти в его избранный круг и села одна в заднем ряду большой аудитории. Рядом с ней присел молодой незнакомец примерно одних с ней лет и спросил по-немецки: «Вы мисс Пейн?» Он представился как Сергей Илларионович Гапошкин. Он приехал на конференцию из Потсдама на велосипеде, преодолев почти две с половиной сотни километров в надежде встретиться с ней, и дал ей автобиографический очерк с описанием его бедственного положения. Она прочла его ночью, отрывая время от сна. Гапошкин был русским эмигрантом, которому грозило преследование нацистов. Один из десяти детей в бедной семье из крымского города Евпатория, он работал на рыболовецких судах, хуторах и фабриках, чтобы воплотить свою детскую мечту стать астрономом. Гапошкин учился в Болгарии и Берлине и написал докторскую диссертацию о затменно-двойных звездах, в которой ссылался на статьи Харлоу Шепли и Сесилии Пейн. Но недавно он лишился работы в Бабельсбергской обсерватории по политическим мотивам. В Германии Гапошкина подозревали в том, что он советский шпион, а в возвращении в Россию ему отказали – там власти считали его немецким шпионом. «Конечно, я должна ему помочь, – решила мисс Пейн. – Увидев его на следующий день, я сказала, что обещать ничего не могу, но сделаю все возможное».

Впоследствии Гапошкин написал, что первая встреча с мисс Пейн удивила его – он ожидал, что она окажется такой же старой, как ее знаменитая гарвардская коллега Энни Джамп Кэннон. Ее молодость и манера держаться напомнили ему «одинокий зрелый персик, забытый на дереве, потемневший и чуть сморщившийся, но ставший еще вкуснее».

Мисс Пейн сумела без особого труда убедить Шепли в том, что Гапошкина надо спасать. С начала 1920-х годов директор оказывал помощь русским астрономам, пострадавшим от войны, революции и внутренних неурядиц. Да, ответил Шепли, у них в Гарварде найдется место для Гапошкина, но как его вывезти? Он был лицом без гражданства и без средств к существованию. Мисс Пейн, натурализованная гражданка США с 1931 года, отправилась в Вашингтон хлопотать о визе для человека без гражданства.

В воскресенье 26 ноября 1933 года пароход Гапошкина вошел в Бостонскую гавань, и мисс Пейн встретила его на причале. Она отвезла новоприбывшего в квартиру, которую подыскала ему в Кеймбридже, и в тот же вечер повела его с собой в гости к Шепли, чтобы представить директору и другим сотрудникам обсерватории. Так как Гапошкин почти не говорил по-английски, мисс Пейн продолжала общаться с ним на немецком. А поводы для общения находились постоянно, так как ему поручили работать над новыми фотометрическими стандартами под ее непосредственным руководством. Даже его годовая зарплата размером $800 выделялась из средств на ее проект. Знакомство перешло в привязанность. Через три месяца совместной работы они сбежали в Нью-Йорк и расписались в мэрии 5 марта 1934 года. Шепли, заранее извещенный об их планах, содействовал свадьбе через своих нью-йоркских друзей, которые не только выступили в роли свидетелей, но и устроили для четы свадебное угощение с икрой и шампанским. На следующий день новобрачная написала Шепли из отеля «Вудсток»: «Никогда не думала, что смогу быть так счастлива».

Шепли сообщил коллективу обсерватории новость о свадьбе Пейн и Гапошкина на одном из своих «Дырявых квадратов». Так назывались неформальные встречи, еженедельно проходившие в библиотеке недавно расширенного Кирпичного корпуса. Назвали их так потому, что на них столы читального зала сдвигали в прямоугольник, расставив стулья по его внешнему периметру, так, чтобы участники сидели лицом друг к другу. «Дырявые квадраты» (Hollow Squares аспиранты тут же переименовали в Harlow Squares, по имени Шепли) служили директору для того, чтобы рассказывать о научных достижениях других обсерваторий, представлять приезжих астрономов и давать сотрудникам Гарварда возможность отчитываться о собственных успехах и выдвигать новые идеи.

Похоже, никто не замечал романтических отношений мисс Пейн и ее русского ассистента, так как реакцией стало потрясение, даже возмущение: у них отсутствовало что-либо общее, разве что оба были одинокими астрономами в возрасте за тридцать. Хуже того, Сесилия со своим ростом 175 см была на полголовы выше новообретенного супруга, которому, по всеобщему мнению, ничего не светило.

Со временем рассказ о том, как участники «Дырявого квадрата» отреагировали на объявление о свадьбе, оброс красочными подробностями. Утверждали, будто мисс Кэннон грохнулась в обморок, но, конечно, ничего подобного на самом деле не было. Она знала, что союз двух ученых может дать нечто большее, чем сумма его частей. Замужняя или нет, Сесилия в ее глазах по-прежнему оставалась основной претенденткой на премию Энни Джамп Кэннон, вручение которой планировалось на декабрь 1934 года во время конференции Американского астрономического общества (ААО) в Филадельфии. По совпадению, нынешние председатель общества и его первый заместитель сыграли особо важную роль в судьбе лауреатки – это были Генри Норрис Рассел и Харлоу Шепли.

Проценты, наросшие на первоначальные $1000, позволяли выплатить первую премию в размере лишь $50. Однако мисс Кэннон отыскала искусную ювелиршу Марджори Блэкмен и заказала ей задуманную золотую брошь в форме спиральной галактики. После нескольких предварительных опытов с серебром мисс Блэкмен, прежде незнакомая с астрономией, сумела придать брошке форму туманности, отшлифовала на обратной стороне участок для гравированной надписи и добавила петельку, позволявшую носить брошку и на цепочке, как кулон. Мисс Кэннон была довольна. «По-моему, получилось красиво, – писала она секретарю ААО Реймонду Смиту Дугану незадолго до конференции. – Ведь правда, это первая вселенная, созданная женщиной?»

На банкете 28 декабря Рассел вручил Пейн-Гапошкиной награду за «ее неоценимую работу по расшифровке звездных спектров». Она произнесла подобающую случаю краткую речь и затем вызвала мисс Кэннон рассказать несколько случаев из практики подготовки Каталога Генри Дрейпера.

Мисс Кэннон все чаще просили поделиться воспоминаниями. Ее помощница Маргарет Уолтон стала печатать эти истории на машинке и складывать в папки, помеченные надписями вроде: «Под южными звездами» или «Бывало, в Дувре». Некоторые подробности своего детства мисс Кэннон помнила так же отчетливо, как классификацию звезд. «В доме, где я родилась, – диктовала она мисс Уолтон, – на белой мраморной каминной доске стоял позолоченный подсвечник в виде дерева. У подножия его двое детей будили спящего охотника. Пять раскидистых ветвей служили рожками для свечей, окруженных стеклянными призматическими подвесками. Первыми моими игрушками, сколько я помню, были эти призмы, которые легко снимались. Держать такую в руках, ловить солнечный луч и смотреть, как на стене пляшут яркие радужные краски, – это был восторг для моих детских глаз. Я и сейчас держу в руках одну из этих подвесок и вижу, что она украшена звездами. Звезды и призмы! Надо же, как это детское развлечение напророчило мне профессию, которая определила всю мою жизнь».

Мисс Кэннон увлеченно продолжала классифицировать все более тусклые звезды, но публикация задерживалась из-за нехватки средств. В 1937 году Шепли решил эту проблему, изменив формат. Вместо таблиц с рядами и столбиками цифр, обычных для Каталога Генри Дрейпера и первых выпусков Дополнения, были введены «Карты Генри Дрейпера» в виде отпечатков с фотопластинок. На этих пластинках мисс Кэннон нумеровала спектры и указывала буквенный класс для каждого, а в ряде случаев и оценку величины. Таким образом, в каждую аннотированную иллюстрацию втискивалось несколько сотен звезд, заслуживающих описания. Сотрудникам больше не нужно было указывать каждую звезду в дополнение к ее другим каталожным обозначениям или записывать ее склонение и прямое восхождение. Такой подход сэкономил столько печатных страниц, что можно было ежегодно публиковать в пять-десять раз больше спектров. У мисс Кэннон не было нужды сбавлять темп.

Помимо классификации мисс Кэннон также вела библиографию наблюдений за переменными. Собрание из 15 000 каталожных карточек, унаследованное ею в 1900 году, с тех пор выросло в несколько раз почти до 200 000. Кроме того, у нее имелся тонкий блокнот, в котором была собрана заметно менее объемистая библиография поэзии на астрономическую тематику – творчество Мильтона, Лонгфелло, Теннисона. Эти строчки из «Природы»[28]28
  Речь идет не об эссе «Природа», а о главе «Природа» в поэме «Фрагменты о природе и жизни». – Прим. пер.


[Закрыть] Ральфа Уолдо Эмерсона она так любила, что даже переписала их: «Хочу постичь я кротость звезд, / Что всходят в ночи на небесную твердь, / Не бросив теней, не оставив борозд, / Ни тлен не изведав, ни смерть».