Текст книги "Ночник. 365 микроновелл"

Поездка

Мы живем в деревне. Надо съездить за водкой.

Едем на машине, разбитая сельская дорога, все время крутые повороты, много встречных машин, очень узко.

Потом перед нами скала. Она перегораживает дорогу.

Надо бросать машину и лезть наверх. Скала вся заросла шипастыми растениями, пятки колет даже сквозь подошвы. Даже проснулся на секунду от боли в пятке, как будто укололся.

Снова заснул и вспомнил, что в этой деревне вообще все растения, все кусты – в шипах.

Перелезаем через скалу. Мы уже без машины, идем пешком. Вдруг оказывается, что по этой заброшенной ухабистой дороге едет троллейбус. Садимся в него.

Приезжаем на железнодорожную станцию. Там огромный базар. На прилавках – буквально всё, любые товары. Водка, вино, что хочешь. Но темновато и грязновато.

Для сердца и для легких

Выхожу из кафе. Там остались мои друзья. Стою у входа и болтаю по мобильному телефону. Я вышел специально, чтобы поговорить, потому что там внутри плохая связь. Вдруг вижу – какая-то женщина входит в кафе, и мне ужасно не хочется, чтобы она туда вошла и увидела моих друзей. Я ее громко зову, она не слышит, я зову еще, еще. Наконец она оборачивается и неохотно подходит ко мне.

Я расстегиваю рубашку и показываю ей, что у меня на груди две крышечки. Справа и слева. Они отвинчиваются. Одна «для сердца», другая «для легких». Это я ей объясняю.

– Ты заболел? – спрашивает она.

Видно, что она не очень-то мне сочувствует.

– Да, – говорю. – Как видишь.

Мы молчим.

Какой-то маленький мальчик смотрит на мою оголенную грудь, на эти крышечки, хочет потрогать их грязными руками. Бью его по рукам.

Тесно, неудобно

Человек сидит в самолете у прохода. Опустил столик, поставил на него компьютер, достал газеты. Другой сидит у окна и все время выходит – то в туалет, то просто пройтись по салону. Первый с трудом дает ему выйти – защелкивает столик, берет компьютер на колени, складывает газету. Но сам не встает, не идет размяться или в туалет. Это повторяется несколько раз. Я сижу через проход и наблюдаю эти мучения. Говорю:

– А что бы вам, господа, не поменяться местами?

Но оба отказываются.

Рассказ

Старуха рассказывает мне (я кто-то вроде социального работника): она жила с финном. Она начала с ним жить, когда была у него домработницей. Забеременела, родила ребенка. Ребенка забрали в детдом. Финн скоро умер, у него есть свои дети, которые ее не признают.

Потом она продолжала работать уже на фабрике. У нее из зарплаты вычитали на содержание ребенка в детдоме. А теперь она уже старуха, и ее хотят выписать из Финляндии в Россию. Говорят, что она на самом деле незаконная иммигрантка. Ребенка ей не показывают.

Но она уже не помнит, было это всё или не было.

Ноябрь

Ярославль

Надо ехать в Ярославль на скоростном поезде; где его найти? Ищу вокзал, не знаю, на какой он улице.

Приехал, и сразу: много людей в какой-то большой комнате и на веранде, много столов. Люди едят хлеб, обсыпанный сахарной пудрой. Большие, несуразные белые караваи.

Потом вижу книжный шкаф.

Там одна книга – по виду, какой-то устав, какое-то руководство – напечатана по-армянски, но русскими буквами. Потому что на обложке внизу написано: «Советакан Хайастан» (Советская Армения). В этой книжке лежат фотографии мужчины и женщины – несколько фотографий двух людей. Отдельные, маленькие, как будто отодранные от пропусков.

Второй сон. Котенок

На даче. Второй этаж, входит женщина, про которую я знаю, что это моя любовница и сожительница. Безумно похожа на мою маму – но молодую, когда ей было лет двадцать или двадцать пять. А мне – столько, сколько сейчас. Я знаю, что мы с ней в давней и тяжелой ссоре.

Она входит, очень красивая, ярко одетая, в каком-то нарочитом «народно-греческом» наряде – широкий красный шелковый кушак поверх платья, – и накрашенное смуглым тоном лицо. Зачесанные назад белые волосы. Яркие белые зубы.

Она говорит:

– Я тебя обожаю! (произносит «а! – ба! – жа! – ю!»). Но на даче нет света, и если ты позвонишь в контору и сделаешь, чтоб на даче был свет, я стану обожать тебя еще сильнее! А сейчас я уезжаю, и буду, может быть, завтра, но не знаю точно.

Тут в сером окне – оно серое, потому что дождь идет, – показывается полная блондинка. Она взобралась по лестнице. Лестница прислонена к стене дома. Блондинка заглядывает в комнату, вытянув шею и повернув голову. Похожа на актрису Галину Польских. Короткая белая стрижка-каре.

Мама (то есть первая женщина, но она уже точно мама) видит ее и говорит:

– Боже! Это что? Я не одета!

– Да ты прекрасно одета, – говорю я.

– Не спорь! – говорит она.

Тут во второе окно – комната угловая, и в ней два окна на разные стороны угла, – во второе окно впрыгивает котенок.

Полная блондинка кричит, сунув голову в окно:

– Он хороший! Он мальчик! Он ласковый!

Я беру котенка на руки, показываю маме-любовнице.

Она кричит:

– Выброси его сейчас же!

Я подхожу к окну. Там внизу лежит огромная трехцветная кошка. Имперских цветов – черно-желто-белая.

Я вижу, что тут совсем не высоко, и хочу бросить котенка вниз, к кошке.

Котенок изворачивается, вцепляется мне в рукав и говорит:

– Ни хтю, ни хтю!

То есть «не хочу, не хочу» – тонким детским голосом.

Старик не понимает

Сидит то ли старик, то ли старуха, и не понимает того, что я объясняю. Беспомощная улыбка. Ускользающий взгляд. Жалко.

Изюм и орехи

Мы с Олей ищем, где бы попить кофе. Находим кофейню, там отличный кофе, зато нет никакой еды. Но можно принести с собой. Рядом находим кондитерскую.

Там свежие рулеты с изюмом и орехами. Очень большие.

Я спрашиваю: «Вы можете отрезать половину?» – «Пожалуйста»

Отрезают, кладут в пакет. «С вас четыре тысячи рублей».

Я отказываюсь платить такие деньги, отказываюсь от покупки. Все вокруг меня стыдят. Но я упираюсь – нет, и всё тут. Какой-то джентльмен говорит: «Я возьму, я возьму. А вы странный человек, что не берете».

Я грубо говорю ему, чтобы он отстал.

Мы с Олей выходим. Уже сумерки. Мы идем под строительными лесами. Там почти совсем темно. Кругом раздается стук-звон и сразу стон – это прохожие ударяются лбами о металлические стойки лесов.

Я говорю:

«Нет, сто тридцать пять долларов за половинку рулета – да такого нигде в мире нет».

Мы заходим в какое-то очень дешевое и шумное место.

Я поворачиваюсь в дверях и говорю:

«Давай пойдем еще поищем».

Оля говорит:

«Я устала, я хочу где-то сесть наконец».

Девиз

Молодой человек покупает какую-то висюльку в ларьке. Продавщица говорит: «Девяносто девять». Он кидает в лоток монеты. Продавщица кричит: «Вы что это мне даете?» Смотрю – правда, не десятки, а какие-то кривые медные бляшки. Продавщица возмущается. Он кидает висюльку обратно.

Я смотрю на висюльку – она красивая, треугольная, но неровная, с синей эмалью. Эмалевыми буковками написано «Liberté, Egalité, Fraternité».

Рядом со мной Ира. Она прикладывает эту штучку к уху. Ей нравится. Она покупает.

Запутался

Потерял папку, в ней документы и деньги. Потом соображаю, что не потерял, а мне ее не вернули. Еду в такси.

Вижу, что папки у меня нет. Звоню кому-то и кричу:

– Почему ты мне не отдал папку с документами и деньгами! Меня сейчас таксист высадит из машины!

Таксист останавливает машину и говорит:

– У вас нет денег? Тогда выходите.

Я говорю:

– Да что вы! Я пошутил! Есть у меня деньги, езжайте!

И продолжаю орать по телефону, требовать, чтоб мне вернули папку, потому что там деньги и мне нечем расплатиться с таксистом. Чувствую, что совсем запутался.

Формат

Голоса: «Тебе никто не поверит! Ты не сможешь уложиться в три тысячи знаков!»

Какие-то люди – редакторы, наверное, – сидят за компьютерами. Они все в темно-вишневых свитерах.

Они говорят:

– Об этом написать невозможно!

– О чем об этом? – спрашиваю я.

– Не валяй дурака, – говорят он. – Сам знаешь!

Тост

Мужчина в кафе сидит за столом и рассказывает своим друзьям, как он расстался с одной из двух любовниц.

Сначала постоянно жил в квартире у одной, а с другой время от времени встречался. Но потом с первой расстался, а ко второй переехал жить. И только переехал, как встречает первую. Они в гостинице встретились.

Он приехал в какой-то город со второй любовницей, они поселились в гостинице, и только он вышел в коридор вечером, а там – бабах! – первая. Он ей «здрасьте-здрасьте» и так легонько в щеку чмок! А она прижимается и говорит: «Приходи ночью ко мне в номер, вот эта дверь…»

– И мне так неудобно стало! – говорит он.

Все за столом громко хохочут. И я тоже, за соседним столом, засмеялся. Он оборачивается ко мне:

– Чего ржешь, дурак? Ты думаешь, это к тебе имеет отношение?

– Да нет, не думаю, ты что!

– Нет, думаешь! Ты думаешь, что ты тогда был с моей первой?

– Да как же я мог с ней быть, – говорю я, – если она тебя в свой номер приглашала?

– А вдруг ты бы ушел на это время? И пошел бы к моей второй бабе?

Назревает драка.

Тут официанты уводят меня в другой зал.

Там накрывают стол для банкета.

Я вспоминаю, что пришел именно что на банкет. Случайно пришел раньше и поэтому уселся в общем зале выпить чаю.

Официантка спрашивает:

– Вы какой тост будете произносить?

– А какая разница?

– У нас рассадка в зависимости от тоста, – говорит официантка. – Расскажите мне подробно, какой у вас будет тост, а мы уж вас посадим на нужное место.

Поминки

Мне снится, что я должен пойти на похороны какого-то человека, которого я едва знал. Его должны отпевать в церкви, а потом должны быть поминки.

Я опаздываю, быстро иду. Я прихожу в церковь, и вижу, что его укладывают в гроб, прямо в церкви… нет, в каком-то домике около церкви. Человек пять или шесть возятся у гроба. Голова покойника болтается, гроб очень короткий. Мне объясняют, что у покойника нет ног. Как-то всё бедно, мрачно, равнодушно. Я спрашиваю: «А где люди, которые должны прийти на похороны?» Мне говорят: «А они уже пошли в ресторан, сейчас так принято».

Я говорю: «Да как такое может быть, вы что?» Мне отвечают: «А вот так, такова реальность нынешнего дня».

Прямо такими словами говорят, я запомнил.

Иду в ресторан, это на соседней улице. А там, вижу, много залов, и в каждом – поминки. Но тут я понимаю, что забыл спросить фамилию покойного. Что мне делать? Я думаю, что смогу узнать людей, которые пришли на эти поминки. Тем самым я найду нужный зал, найду, так сказать, свою компанию, и разузнаю, кого хороним. Кого там, в домике около церкви, так небрежно и грубо укладывают в гроб. Я вспоминаю о нем, жалею его, ругаю себя за то, что забыл, как его зовут.

Но я хожу по лабиринту ресторанных залов и зальчиков, и не вижу ни одного знакомого лица.

Вдруг оказываюсь в жарком кафельном коридоре. Толкаю дверь, думая, что там кухня, – но вижу, что это большой бассейн, и сбоку вход в раздевалки и душевые.

Думаю: ну, хоть поплаваю. Иду в раздевалку, снимаю с себя костюм, в одних трусах иду в душевую – там несколько кабинок, – моюсь под душем, и вдруг входит здоровенная, толстенная черноволосая бабища в белом халате. Как будто повариха или судомойка – какой-то у нее кухонный вид. На секунду я думаю, что это уборщица в бассейне, раз она сюда пришла. Но она снимает с себя халат, при мне, я пугаюсь, но вдруг вижу, что это очень толстый мужик. И халат у него не поварской или уборщицкий, а очень даже купальный, махровый. Он спокойно моется, полощет свои причиндалы. Там еще какие-то дети вокруг, тоже моются под душем. Но я уже бегу в бассейн.

Плаваю и вспоминаю покойника в том домике около церкви.

Сын

Я жду в гости Андрея Лебедева, мы с ним учились на отделении классической филологии один год: он приехал из Ленинграда, а потом обратно уехал. Вот он приходит. Во сне он очень, просто невероятно длинный < на самом деле он не такой уж высокий >. Я хочу его обнять – ему приходится нагнуться.

Вдруг вбегает мальчик лет восьми. Я говорю Андрею Лебедеву: «Это мой сын» < на самом деле у меня никакого сына нет >. Мальчик – с выпавшими молочными зубами. Он говорит, шепелявя: «Мы будем ужинать наконец?»

Второй сон. Зять

Жора Зыков, муж моей дочери Иры, идет по двору.

Я смотрю на него с балкона. Он идет ко мне и что-то несет – во сне я знаю, что у него в сумке, и я жду, когда он принесет «это». Дождь капает. Жора идет под большим зонтом.

Почему-то мне не хочется, чтобы Жора думал, что я его дожидаюсь. Значит, решаю я, мне надо быстро выскочить и намочить под дождем свой зонт. Тогда Жора подумает, что я только что пришел. Двор очень большой, думаю я, и пока он дойдет от арки до подъезда, я успею.

Тут я вспоминаю, что мой зонт лежит в багажнике машины. Я выбегаю, открываю багажник, достаю зонт, и всё это делаю, спрятав лицо, засунув голову в багажник, чтоб он не увидел меня, когда будет проходить мимо. Слышу, как хлопает дверь подъезда. Вот, думаю, вот и хорошо. Я сейчас его догоню, и получится, как будто бы я возвращаюсь откуда-то. Взбегаю на крыльцо, вхожу в подъезд – Жоры нет. Это соседка вошла, вот она стоит, дожидается лифта.

Я понимаю, что Жора просто ошибся подъездом.

Подымаюсь наверх, захожу в квартиру и жду, когда он позвонит в дверь. Звонка всё нет и нет. Высовываюсь из окна – Жоры нет. Ищу его глазами по всему периметру нашего огромного двора. Ага, вот он где – у самого дальнего подъезда. А может быть, он шел вовсе не ко мне? Как странно! – думаю я.

Литература

Две фигуры на лестнице в нашем подъезде. Нежная барышня и грязный бомж.

Подходит дамочка в пиджаке и кофточке, со шнурком, повязанным как галстук. По виду – типичная училка.

Она говорит мне:

– Денис, это два воплощения великой русской литературы!

Второй сон. Сердце

Мне разрезают грудь, чтобы обвязать сердце красной лентой, как конфетную коробку.

Доктор Ансаберг, который в августе вставлял мне кардиостимулятор, стоит тут же.

Но всё решает не он, а кто-то другой, какая-то тетка.

Непонятное

«Ты написал что-то непонятное! – говорит кто-то. – Надо написать так, чтобы было понятно!»

Стекают капли со страницы, как потеки жидкого теста, как кусочки мягкого теста. Потом застывают.

Дом

Я стою под аркой старого дома. Пытаюсь понять, какого размера квартиры в этом доме. Смотрю – очень старые перекрытия в арке, своды выложены кирпичом.

Внимательно смотрю на то, как заделаны швы между конструкциями. Смотрю, как этот дом примыкает к другому дому, тоже старому, но уже советскому, тридцатых годов, а первый дом вообще начала двадцатого века.

Мы с Ирой обсуждаем, стоит ли ей покупать квартиру в этом доме.

Второй сон. Глянец

Я листаю глянцевый журнал. Там картинка – землетрясение в каком-то курортном городке. Синее небо, пальмы, кусок ярко-синего моря и разрушенная гостиница.

Я сижу на стуле – и вдруг этот стул превращается в инвалидную коляску, и я въезжаю в эту картинку.

Крики, люди, запах – ужас. И я не знаю, как оттуда выбраться.

Газеты

В супермаркете продаются советские газеты. Но – на старые советские рубли. А я все советские рубли истратил, я даже задачу себе поставил – истратить их все, и специально подбирал покупки, чтоб у меня не осталось ничего. А тут на выходе, уже после кассы, – советские газеты. «Известия», «Правда» и «Литературка». Но советских денег уже нет, и непонятно, как их раздобыть.

Продавец говорит, что обменного пункта нет. А газеты покупают на те советские копейки, которые у людей случайно остались. Но у меня ни копейки не осталось.

Вдруг вижу – на «Правде» написано: «Газета основана в 1880 году Димитром Благоевым». Понимаю: тут что-то не то.

Пришелица

Сижу и рассуждаю о новой пишущей машинке на основе технологии ксерокса. Долгие технические споры, довольно глупые.

Вдруг в коридоре – почти в дверях комнаты – девушка-девочка лет четырнадцати, в странном старомодном наряде. Серое пальто колокольчиком. Рейтузы.

Беретка. Светлые волосы лапшой. И с беретки тоже свешивается драповая лапша – стиль сороковых. В руках портфель.

Мы все – Оля, Витя (Олин сын) и я – немножко остолбенели.

Вдруг чей-то голос говорит: «Она в окно влезла».

Она тоже на нас остолбенело смотрит, и вдруг бросается бежать к двери, к выходу из квартиры. Я кидаюсь ей вслед, не зная, что буду делать – надо ее задержать, да? Я хватаю ее за руки. Она лениво, но сильно отбивается. Я чувствую «запах девочки», запах немытой восьмиклассницы.

Барельеф

Мы с Андреем Колесниковым делаем нечто вроде барельефа из фигур-кукол. Прибиваем их мелкими гвоздями к фанере. Не за руки-ноги, а за одежду. Две куклы – милиционер и пионер. Потом оказывается, что они живые.

Комедия

Вышел купить овощей на лотках, случайно взял с собой Олину сумку. Купил что-то, кладу в сумку – вижу, там ее ключи. Звоню ей сказать, чтоб не искала ключи по всему дому, – я знаю, что она собиралась уходить. Хочу сказать, чтоб дождалась меня, я очень скоро буду.

Звонок ее мобильника раздается в сумке, которую я держу в руках. Никакой досады, просто смешно.

< У меня довольно давно уже был такой случай: человек ушел, забыв портфель в редакции. Я набираю его номер, чтоб он вернулся, – и слышу, как звонит мобильник в его портфеле. >

Притча

Приснилось, что орехи и цукаты просыпал из пакета на пол.

Думаю, надо ли их подбирать, и как это сделать, и не лучше ли их веником на совок и в ведро? Я потому сомневаюсь и колеблюсь, что они не рассыпались по всему полу, а лежат небольшой горкой. То есть, думаю я, те орехи и цукаты, которые на вершине этой горки, которые не коснулись пола, вот их можно подобрать и спокойно съесть.

Во сне я вспоминаю переводчика Игнатия Ивановского, как он рассуждал про переводы Киплинга. Он сказал так: «Киплинга можно читать в любом, самом плохом переводе, и всё равно будет неплохо. Вот, представь себе, целую телегу душистой лесной земляники высыпали кучей в грязную помойку. И некоторое время эту землянику можно будет есть. Из середины кучи».

Второй сон. Был ли Сократ?

На кафедре классической филологии обсуждают диалоги Платона. Кто-то говорит, что и Сократ, и все его ученики – это художественные образы, чистый вымысел Платона.

Лебедь и Путин

Путин говорит Лебедю:

– Будешь президентом после меня. Если любишь Россию – соглашайся!

Лебедь извиняется, объясняет, что он уже умер.

Второй сон. На вырост

Девочка лет десяти в клетчатом бело-красном платье.

Видно, что платье ей мало.

< Это мне снится в поезде; еду в Воронеж. >

Дисциплина

Кто-то дает мне почитать рецензию на книгу «Любовь, дисциплина и телесные повреждения». Из рецензии совершенно неясно, что это за книга, о чем она. С тоской думаю, что эту книгу придется прочитать или хотя бы проглядеть. И тут вспоминаю – во сне! – что это сон.

И спокойно сплю себе дальше.

Ночь

На конференции в другом городе. Женщина с короткой стрижкой спрашивает:

– У тебя одноместный номер или ты с кем-то живешь?

– Одноместный, конечно, – гордо отвечаю.

– Тогда сделай мне ночь. Ладно?

– Ладно.

Прошла мимо, прикоснувшись грудью. Проехав крепкой грудью, ощутимым сквозь ткань твердым соском, по моей руке выше локтя. На ней тонкий серый свитер.

Что она в виду имела? Что значит «сделай мне ночь»?

Что я должен делать? Зачем я сказал «ладно»? Идиотская привычка говорить «да» на любое предложение.

Я не хочу с ней спать. Что же теперь делать-то?

Театр

Комната с лампой под жестяным абажуром.

В этой комнате сидит Сталин, но в русском варианте – русый, с прямым носом, со светлыми усами, без акцента, без трубки. Но это Сталин, тем не менее. Входит человек по фамилии Кузнецов, автор книги о Станиславском и русском театре. Всё это я знаю во сне.

Сталин обнимает и целует вошедшего Кузнецова и говорит:

– Табаком пахнет!

Сталин велит Кузнецову бросить курить.

Кузнецов клянется, что бросит.

Сталин говорит:

– Вот! Табачный дым проникает сквозь клеточные мембраны. Сквозь оболочку генов! Представляешь себе, какие у тебя будут дети? И почему у тебя в книге о Станиславском столько матерных слов?

Непонятно, что я здесь делаю. Смотрю, как зритель, сидя на жестком скрипучем табурете.

Второй сон. Крыса

Старая квартира. Все говорят, что я пришел домой. Но я не узнаю своего дома. Вижу, над люстрой облачко пыли. Вижу, что там, в никелированном колпачке, который скрывает провода и крюк, – там сидит и ворочается рыжая крыса. Мне не хочется об этом говорить, не хочется портить всем настроение.

Вижу, крыса вылезает из этого колпачка и прыгает через всю комнату в щель над дверью. В полете она уменьшается до размеров мыши, потом мухи, потом до размеров муравья – и скрывается в этой щели.

Кошка со шкафа лениво смотрит, как крыса летит мимо нее.

Руины

Темнота. Пытаюсь нашарить тапочки. Стукаюсь о шкафы. Слышу смех и разговоры. В темноте вижу светящееся тело: голая фигурка женщины прыгает сквозь кольцо своих рук, как сквозь короткую скакалку. Обходя ее, выхожу из комнаты.

Молодого человека (кажется, своего внука или племянника) веду показать дом на Покровке, где я жил в раннем детстве с бабушкой Ритой.

Почему-то оказывается, что наша старая коммунальная квартира – в пристройке. Это как бы донжон, отдельное строение внутри двора, которое соединено с фасадной частью узким переходом. Мы заходим во двор. Ужасный разор. Посреди двора огромная железная кровать, четыре на четыре, с полосатым матрасом.

На кровати лежат, подпрыгивая на пружинах, какие-то коренастые люди, как будто дворники. Они ругают нас – меня и моего племянника-внука. Зачем, мол, пришли, сюда нельзя, здесь стройка, и всё такое.

Они нас отвлекают своей руганью, а когда я от них отвязываюсь, то вижу – та часть дома, эта пристройка, где была бабушкина квартира, она уже разрушена совсем, один остов стен остался, и он на глазах осыпается.

А ведь еще полчаса тому назад всё было цело. Была развалюха, но она еще стояла. А теперь всё. «Всё, тютю!» – говорю я своему внуку-племяннику.