Текст книги "Нет такого слова (сборник)"
Автор книги: Денис Драгунский
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Няня Поля
шерстяное, выходное, настоящее
Няня Поля была из Чернигова.
Она всегда была домработницей, с послевоенных лет. Маленького роста, крючконосая, некрасивая, все в руках горит.
В воскресенье она шла в кино «Эрмитаж» на утренний сеанс. Возвращалась часам к двенадцати, сидела на кухне у окна, смотрела, как машины едут по Садовому кольцу. Мы жили на 11-м этаже, видно было далеко, и Театр Советской Армии, и высотка у Красных Ворот, и гостиница «Ленинградская».
Мама ей однажды сказала:
– Поля, что вы так сидите? Пойдите, погуляйте по Москве!
– Гулять? – вдруг обиделась Поля. – Может, еще губы накрасить? Да с папиросочкой, как эти, прости господи?!
Поля нянчила мою маленькую сестру, а заодно присматривала за мной. Родители иногда уезжали, и мы оставались втроем – сестра, я и Поля. Она была очень добрая. Однажды у меня один приятель напился до полного безобразия, так Поля его водила в ванную умывать, а потом поила чаем на кухне.
Мне она по утрам грела рубашку. Быстро проглаживала ее утюгом и несла ко мне в комнату. Я вообще про такое никогда не слышал. Что-то райское, что-то барское. Стыдно, странно и приятно. Мне было шестнадцать лет. Если я вечером немного перебирал по части выпить – увы, увы, случалось! – то утром она давала мне стопочку водки, соленый помидор и чашку крепкого бульона. Обычно это было по воскресеньям. Но один раз случилось перед школой. Ничего, обошлось.
Когда дома в детстве курицу за столом делили, рассказывала няня Поля, ей всегда давали шею. Куриное горло. А когда работницей была, то хозяйка у нее хотела зажилить два выходных шерстяных платья.
– А хозяйка говорит: а кто ты такая, в шерстяных платьях ходить? А я говорю: я их на свои деньги пошила!
Главное событие жизни: как она заработала на два платья, как материю выбирала, как шила, на примерки ходила, и потом такая вот подлость от хозяйки. Могла рассказывать об этом часами, в лицах, заново переживая обиду и гнев. Но она все-таки победила, отбила свои шерстяные платья. Я их видел: одно темно-синее, другое бордовое. С рюшами и буфами. С пуговицами, обшитыми шелком.
– Я перед войной замужем была, – сказала как-то няня Поля. – Недолго, три месяца. Война началась. У меня тоже было немножко своего счастья.
Няня Зина
европейская история
Баба Зина первый раз выпила, когда мы оформили ей временную прописку. До этого она держалась. А в тот день принесла бутылку и сказала мне:
– Может, отметим?
– Отметим, – легкомысленно сказал я.
Налили по стопке, выпили.
У бабы Зины заслезились глаза. Я подумал – от первого глотка водки. Она сказала:
– Как мне не повезло…
Она была из Соликамска, но вообще – ленинградская.
В июне сорок первого она, оставив двоих детей у сестры, поехала к родным в Минск. Началась война, она оказалась в оккупации. Ее угнали на работы в Германию. Вернулась – сначала лагерь, потом город Соликамск. Написала в Ленинград. Сестра ответила, что всего детей было четверо, двое выжили, двое погибли. Сестрины дети – выжили. Ее дети – погибли. На лесоповале нажила грыжу – на животе торчал бугор. Первый муж пропал на войне, второй был пьяница, бил по голове. Не повезло.
К нам она приехала по рекомендации одной родительской знакомой. Дочке исполнился год, жене пора была возвращаться на работу, нужна была няня.
Баба Зина прожила у нас целый год. Очень любила нашу девочку. Даже слишком. Иногда говорила:
– Она теперь не ваша, а моя. Вот придете домой, а никого нету! А мы уже в поезде едем!
Нам было страшновато.
Иногда она называла нашу Иру – Микеша. Кто это был? Ее умерший в блокаду мальчик? Я не решался спросить. Было еще страшнее.
Она была очень верная и заботливая. С широкой доброй улыбкой. Умело готовила, стирала, гладила.
– Ах, майн готт! Зекс киндер, кайн брот! – приговаривала она, подметая пол.
Тайком курила у мусоропровода. Быстро-быстро, две-три затяжки «Беломора».
И вот запила. Пила по выходным, уходя неизвестно куда. Возвращалась и ложилась спать, не сказав ни слова. Утром не могла встать. Жена оставалась дома.
– Выгонять надо, – сказал я.
– Жалко очень, – сказала жена. – Куда она пойдет? Может, попробуем полечить?
На следующий раз она не вернулась вечером. Пришла в понедельник днем, совсем пьяная. Жена была на работе, с дочкой сидел я.
– А что? – задиристо сказала баба Зина. – Зашли в ресторан, выпили по сто грамм…
Притащила из комнаты детское белье, бросила его в ванну, открыла воду. Не сняв пальто, села на край ванны.
– Баба Зина, – сказал я, – собирайся.
– Где ж мне ночевать? – сказала она. – Пока билет куплю?
– Где ночевала, там и ночуй.
– Не простишь? – спросила она.
– Нет, – сказал я.
Обняла мою дочку. Взяла чемодан. Ушла.
Вечером пришла жена. Я сказал, что выгнал бабу Зину. Жена заплакала. Дочка тоже.
Лет через пять женщина, которая ее нам рекомендовала, написала письмо. Что баба Зина работала весовщицей в овощном, потом умерла от рака. Родных у нее не было. Просила нам низко поклониться.
За что?
Чистая правда со временем
фантазия в духе Клейста и О. Генри
Пришел человек на выборы в 2011 году. Проголосовал, к примеру, за «Яблоко». Смотрит наутро телевизор. Партия власти набрала 89 процентов, партия разрешенной оппозиции – 11. Всё. Ну, думает, это они округлили, бывает. Ну, на самом деле нас, романтиков, где-то 0,003 процента. Пара-тройка тысяч человек. Мизер, смех. Но все-таки. Эх, повстречаться бы с ними, подружиться бы, мечтает.
Дождался официальной публикации. Смотрит – а за «Яблоко» не подано ни одного голоса. Так и напечатано: «Яблоко» – 0, СПС – 0, «зеленые» – 0, «Патриоты России» – тоже 0. В масштабах Федерации – у всех ноль. Но он-то ведь точно знает, что проголосовал! Идет разбираться. «Что вы, гражданин, вы ошиблись, может, вам успокоительного сглотнуть? Вот тут у нас аптечка».
Гражданин полез в бутылку – и дальше фабула раздваивается.
Вариант первый.
В результате через пятнадцать лет путешествия по судам и психбольницам он собрал группу единомышленников, которая стала боевым отрядом; начал партизанскую войну, которая перешла в гражданскую. Осадил Москву, сжег Тулу и Рязань, объединил Смоленщину и Белоруссию, стал угрожать Европе, в битве под Прагой был разгромлен объединенными силами РОСНАТО, арестован, судим Международным трибуналом и приговорен к пожизненному заключению; но частное определение трибунала было – исправить цифру в отчете Центризбиркома за 2011 год.
Теперь там написано: партия «Яблоко» – 1 голос.
Со слезами радости, прижимая к груди страничку с заветной цифрой, гражданин едет на остров Святой Елены.
Получилась версия бессмертной новеллы «Михаэль Кольхаас» Генриха фон Клейста.
Вариант второй.
В результате через пятнадцать лет путешествия по судам и психбольницам он добился-таки своего. Решением Международного трибунала постановлено – признать фальсификацию данных по N-скому избирательному участку и переиздать отчет Центризбиркома за 2011 год.
Постаревшему и поседевшему человеку приносят домой новенькое переиздание. Это хороший сюжет для новостей. Торжество демократии и права. Камеры, микрофоны. Корреспондент показывает ему страничку с заветной цифрой: партия «Яблоко» – 1 голос. Настрадавшийся избиратель поглаживает книжку иссохшей старческой ладонью.
Корреспондент спрашивает:
– Вы, конечно, испытываете чувство радости, удовлетворения, исполненного гражданского долга?
– Ну, как вам сказать… За последние годы я стал больше сочувствовать «Зеленым», – отвечает человек.
Но это уже в духе О. Генри.
Юрий Александрович
просто хочется вспомнить
У меня был старший друг, Юрий Александрович Слувис, скульптор малых форм, ювелир, резчик великолепных камей и инталий. Я познакомился с ним, когда мне было 26, а ему около 50 лет. Он умер в 76 лет, кажется. Мне было 53 года. Как-то я сказал ему: «Теперь мне больше лет, чем было вам, когда мы встретились». Почему-то меня это удивляло и озадачивало.
Судьба у него была удивительная – пять классов, завод, армия, потом косторезом на мясокомбинате, потом сразу приняли в Союз художников; заказы были из Комбината декоративно-оформительского искусства, но и частные тоже, в немалом количестве.
Камеи хорошо шли. Деньги водились. Он держал редких рыб и черепах. Собирал раковины. Раковины – это целый мир и целая отрасль коллекционирования. В его мастерской на столах и скамейках стопками лежали толстые цветные каталоги. С потолка свешивались кованые фонари с цветными стеклами. На полках стояли коробки с раковинами.
Он сидел на вертящемся стульчике в защитных очках и бормашиной вытачивал античные головки из кусков многослойно-многоцветных раковин. Кашлял – страдал силикозом из-за тончайшей каменной пыли, которой дышал годами.
Потом камеи вышли из моды. Потом снова потихоньку вошли. Под старость он работал еще больше. Просто без продыха. Жена отвозила его на такси в мастерскую, и он жил там с понедельника до пятницы.
Он рассказывал замечательные вещи. Черточки советского бытия.
Про свое участие в корейской войне, например. Официально СССР посылал туда «военных советников», в том числе из рядового и сержантского состава. Слувис рассказывал, как они из Калиниградской области всем авиаполком приехали в Москву, налетели на ГУМ, закупили «штатскую одежду», переоделись и поехали в армейских теплушках через всю Россию и Сибирь на Дальний Восток.
Он говорил, что это было фантастическое зрелище: товарняк, в котором сидели, свесив ноги наружу и играя на гармошках, граждане в синих драповых пальто, белых шелковых кашне и фетровых шляпах. И в черных блестящих ботинках на шнурках.
Или совсем про другое: как он жил в одной комнате с родителями, младшим братом и молодой женой. Утро: отец пьет чай и читает газету, братишка собирается в школу, молодые лежат на разложенном диване, а строгая мать подметает пол и лезет под этот диван веником. Тоже, между прочим, картинка. Не слабее, чем солдаты в шляпах и кашне.
Жалко, что в последние его годы я бывал у него совсем редко.
Юрий Александрович. 2
коллекционер и бессребреник
Про корейскую войну он рассказал такую подробность: нельзя было произносить вслух воинские звания. К сержантам и младшим офицерам обращались по фамилии, а к старшим офицерам – по имени-отчеству. «Товарищ Слувис! Василий Николаевич велел выпустить два звена истребителей, выполняйте».
Он очень широко общался. У него за столом собирались актеры, ученые, родственники, друзья детства, океанологи, которые привозили ему раковины со всех концов света. Художников, правда, не было. Потому что они считали Слувиса… ну, как бы это сказать… как бы средневековым мастером, который работает в строгих рамках канона. Его поразительные камеи и декоративные кубки не претендовали на новизну, на открытие. Это были античные профили, изображения мифологических героев, повторение вечных высоких образцов. Пространства для своей игры почти не было.
Он делал вид, что ни капли не страдает из-за этого.
Слувис, бывало, увлекался новыми друзьями. Но все проходило по одной схеме:
– Слушай, я тут познакомился с неким Сережей Петровым… ты знаешь, это уникальная личность, это… это просто сейчас таких не делают, это просто какое-то живое ископаемое… благородный, честный, добрый… просто… (и тут голос Слувиса прерывался) просто настоящий… (из-под очков выкатывалась слеза, и голос превращался в шепот) настоящий бессребреник…
Я сочувственно вздыхал. Проходил месяц-другой. Я спрашивал:
– Да, кстати, как там этот ваш Сережа Петров?
– Пропал куда-то, давно не звонит, – небрежно говорил Слувис и быстро переводил разговор на другую тему.
Проходил еще месяц, я снова спрашивал о благородном бессребренике Сереже Петрове. Слувис мрачнел и наливался краской:
– Слышать о нем не желаю! Это такая мррррррр-разь!!! – орал он.
Речь шла либо о крупном обмане при расчете, либо о мошенничестве при обмене раковинами. Они, кстати, встречаются довольно дорогие, даже среди рядовых, не уникальных. Каури разновидности “Gloria maris” стоит, как нынче принято выражаться, от двух тыс. у. е. А размером – в пиджачную пуговицу.
Само же коллекционирование раковин имеет совершенно банальный глубинно-психологический смысл. Когда я поведал об этом Слувису, он, против моего ожидания, не стал отмахиваться и спорить, а потер руки и захихикал: «То-то меня к ним ужасно тянет!»
Но если без всяких таких шуток – он любил любить.
И его любили. Обо всех своих женщинах он говорил нежно и признательно. Его последняя жена была совсем молодой, когда они встретились. Они прожили прекрасных двадцать пять лет. Или даже больше.
Юрий Александрович. 3
вдруг неожиданно и странно
Среди друзей Слувиса был выдающийся советский физик N. Они когда-то жили в одном дворе. Правда, N был постарше.
Несмотря на все свои регалии (академик, лауреат премий и орденов кавалер) и должность (высокий научно-руководящий пост в одном очень-очень секретном институте), он вел жизнь безалаберную и многоженскую. Возил в авоськах картошку «ужасно неприспособленным и житейски беспомощным» великовозрастным детям своей возлюбленной, носил раздерганную пыжиковую шапку и пальто нараспашку, ездил в основном на метро и любил выпить. И вообще был просто очарователен.
Он был ровесником А.Д. Сахарова и рассказывал про него интересные вещи.
Они учились на одном курсе. Сахаров на первом же занятии по физкультуре подошел к перекладине, повис на ней и свалился. «Все сразу решили – гений, раз не может подтянуться. Хотя подтянуться он, скорее всего, мог», – сказал N.
N говорил, что Сахаров был великий физик, гениальный инженер-изобретатель, но столь же бесподобный научный интриган. По рассказам N, письма Сахарова к Евгению Забабахину, который в Челябинске параллельно с Сахаровым делал водородную бомбу, полностью сбили конкурента с толку и вывели его из игры. Особенно если учесть, что эти письма Сахаров ухитрялся пересылать ему в обход всех служб секретности.
Вынесем за скобки оба подвига Сахарова – ядерно-оружейный и гражданский. Они неоспоримы.
Но тем занятнее подробности жизни.
Над рукописями трястись?
уходи и не оглядывайся
В начале восьмидесятых я сочинял пьесы, и четыре из них были поставлены. Правда, довольно смешно: на «настоящей» большой сцене в Москве только одна, и та – инсценировка. Еще одна на настоящей большой сцене, но в Софии. Две другие – по подвалам, как это случалось в то время. Одну из «подвальных» поставила модная режиссерша, а играли там Евгения Уралова (та, которая главная героиня в фильме «Июльский дождь») и замечательный Олег Вавилов.
Беда была в том, что Женя и Олег служили в разных театрах, им было трудно найти совпадающие свободные вечера, поэтому представлений было очень мало.
В этой пьесе был особый драматургический ход: герой и героиня ни разу не говорили друг другу ни слова, хотя общались весьма горячо. Но – как бы через третьих лиц. Разговаривая с другими людьми по телефону, но с расчетом, что находящий(ая)ся в комнате муж(жена) услышит и отреагирует. И он(а) реагировал(а) – брал(а) трубку и звонил(а) как бы по своим делам, но говорил(а) нечто, рассчитанное на реакцию собеседника. По-моему, это было сделано достаточно ловко. Сюжет в пьесе развивался стремительно, выяснялись все новые и новые обстоятельства, и все кончалось гибелью героя.
Потом я в очередной раз закончил один этап жизни и перешел к другому. И, помимо прочего, сложил в мешок и вынес на помойку несколько пьес, каждая в нескольких экземплярах.
А лет через десять мне звонит один режиссер-документалист и говорит, что хочет попробовать себя в жанре телеспектакля. А ему несколько человек рассказывали, что у Д.Д. есть оригинальная, лихо закрученная (и много других приятных слов) пьеса на двоих. Он говорит:
– Я хотел бы для начала ее прочитать. Как бы это сделать?
– Никак. Совершенно невозможное дело… – И объясняю ему ситуацию.
– Даже экземпляра не оставили? Ну, вы даете!
Даю. Вернее, давал. Дал когда-то. А что теперь сделаешь?
Если будет нужно
ледяное время
Дочь простого служащего, она с детства оказалась у самого подножия властной горы. Так получилось – жила в одном дворе со всем Политбюро. Однажды утром вышла, как всегда, в школу – а во дворе тишина и пустота, ни одной машины у дубовых подъездов. Дворник объяснил:
– Сегодня ночью взяли всех врагов народа.
Во время войны была на фронте – и в штабе, и на передовой. Шагала между вмерзшими в реку трупами немцев. Март, начинало таять. Сырой ветер шевелил невесомые светлые волосы мертвых врагов, стоящих во льду вертикально.
После войны училась в театральном институте у великих режиссеров и актеров. Какие люди, какие репетиции, какие спектакли, какие обсуждения!
О, московская богема конца сороковых – начала пятидесятых, ее красивая лихая молодость: это отдельный длинный роман!
Работала в театре, была премьершей, ездила на зарубежные гастроли. Вместе с главным режиссером бывала на официальных приемах, знакомилась с президентами, королями и диктаторами.
Потом семья, дети, внуки, племянники.
Кто-то умер. Кто-то уехал. Пропал, замолчал, исчез. Она осталась.
С ней осталась куча писем, приглашений, программок, книг с автографами. Кипы фотографий. В гостях у короля Фарука. В студии Питера Брука. На занятиях у Михаила Ромма. Около хижины дяди Тома…
Ей восемьдесят лет. Она часами сидит на диване, прикрыв глаза.
В голове туман и поволока. Ей кажется, что она – это русло ручья, по которому течет время. Холодное, до ломоты костей. Как листья по воде, уплывают имена, встречи, разговоры.
Она все время зовет к себе внука, показывает ему книги и фотографии. Специально готовится к таким беседам. Рассказывает медленно и долго, чтоб ничего не упустить.
Внуку некогда. Вообще-то он вежливый мальчик. Но однажды срывается:
– Да пойми же ты! – кричит он. – Это не интересно! Это никому не интересно!
Выходит и громко идет в свою комнату.
Но, устыдившись, возвращается, останавливается перед ее дверью:
– Ба! Но ты ничего, ты зови меня, если будет нужно.
Три года
правила личной гигиены
Она не брала деньги без спросу. Она экономила. Ее новый как бы муж был человек безалаберный и щедрый. Все время совал ей купюры: «Поезжай на такси, купи себе что-нибудь красивое, пообедай в ресторане». У него водились деньги, и он их не считал. Он не был богатым – она поняла это очень скоро, – но по сравнению с жизнью в ее родном N-ске это было, что называется, небо и земля.
Она ездила на метро. Покупала красивые вещи на распродажах. Обедала в дешевом кафе. За месяц удавалось выгадать тысяч десять-пятнадцать.
Она посылала их в N-ск, любимому человеку. Он был режиссер и театральный художник. Талантливый и непризнанный. Они тайком переписывались – из интернет-кафе. Она знала, что все равно к нему вернется.
Когда она поднималась по лестнице, у нее сильно билось сердце. Первый раз за три года, наверное.
Открыла дверь своим ключом. Было закрыто на цепочку. Она подергала дверь. Любимый человек отворил не сразу. Он был не один. С ним была какая-то дрянь. Кажется, девуля из местной театральной тусовки. В комнате омерзительно пахло дешевым дезодорантом и вчерашними колготками.
Она ненавидела баб, которые надевают вчерашние колготки. Даже если вчера носили их полчаса. Даже после душа. Считала таких баб неизмеримо ниже себя.
– Что это за дрянь? – спросила она вместо «здравствуй».
– Интересный вопрос, – промямлил любимый человек. – А ты где была три года?
– Что это за дрянь? – повторила она. – Кто она?
– А ты кто? – спросил любимый человек.
– Проститутка, – сказала она, не запнувшись. – Проститутка-дурочка с фантазиями. Из французского кино. Привет, пока.
Она не догадалась снять на полдня номер в гостинице. Гуляла по городу. Проехала на троллейбусе мимо театра. Обедала в ресторане. Звонила в Питер своему как бы мужу. Сказала, что конференция неинтересная и что она завтра будет дома. Купила обратный билет. За час до отхода поезда была на перроне. Ужасно устала.
Когда она ехала с вокзала на такси, ей вдруг стало жарко и липко ногам. Стопам и особенно пальцам. Неудобно согнувшись, она расстегнула ботинки и вспомнила, что на ней даже не вчерашние, а позавчерашние колготки.
– Вы чего смеетесь? – спросил таксист.
– Смешной у нас город, – сказала она. – Но зато красивый.
Ментальность, или дух народа
заметки по национальному вопросу
Был у нас на факультете маленький тихий вьетнамец, который вдруг оказался мастером карате и избил двух бугаев на глазах всего курса. Я про это рассказывал. Имя его, напомню, было Кан Ван До, а кличка – Кандошка. Правда, после той драки его стали уважительно звать товарищем Каном.
Однажды я спросил его:
– Как сказать по-вашему «** твою мать»?
– Это можно дословно перевести, – сказал он. – Но это не понятно, что ты хочешь сказать. Если только ты хочешь рассказать про семейную тайну.
– Про тайну не хочу, – сказал я. – А вот как сказать человеку «пошел на ***»?
– Тоже можно перевести дословно, – вздохнул он. – Но это никто не поймет. Совсем не поймет. Как туда можно идти? Может быть, это шутка? Но не совсем смешно.
– Кандоша! – возопил я. – Прости, что я так, но ты меня довел! Ты что дурака валяешь? Ты разве не понял, что я спрашиваю?
– Не понял, – сказал он. – Честное слово.
– Я тебя спрашиваю вот про что, – медленно сказал я. – Как на вашем языке сказать человеку что-то обидное? Оскорбить его? Чтобы он знал, что я его не люблю, не уважаю, презираю, ненавижу! Понял?
– А! – сказал товарищ Кан. – Понял. Это просто. Но это немножко опасно. За это могут иногда ударить.
– Ой! – засмеялся я. – Ну, а что сказать-то надо?
– Надо подойти близко, – объяснил товарищ Кан. – Посмотреть прямо в глаза и сказать: «Ты – плохой человек».
Особый дух народа бывает не только в Юго-Восточной Азии.
Мой приятель рассказывал: целовался он с одной девушкой на диване в квартире своей бабушки. Над диваном висел гобелен, где всадники в старинных доспехах гнались за оленями. Были в свое время такие надкроватные коврики.
В самый решительный момент девушка томно запрокинула голову и вдруг спросила, выпростав руку и указав на рыцарей-охотников на гобелене:
– А это наши или немцы?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.