Текст книги "Нет такого слова (сборник)"

Обратный билет
если заказ оплачен

Немолодой, бедно одетый человек последним прошел через таможенные воротца. Весь багаж его был – обтрепанный портфель.

Он оглядел зал прибытия и улыбнулся. У него не хватало зубов. Он был худой и смуглый. Похож на араба. Но на самом деле европеец, покрытый коркой Востока.

Его никто не встречал, разумеется.

Он достал бумажник. Вытащил иностранную банкноту. Поискал глазами вывеску банка.

И вдруг увидел женщину лет сорока.

У нее в руках был плакатик с его именем и фамилией.

Он шагнул в сторону и спрятался за стеклянным киоском. У него была довольно редкая фамилия. Но все равно, наверное, совпадение. Женщина была стройная, высокая, стандартно красивая. В полуофициальном костюме.

Минут десять прошло, наверное. Она взглянула на часы, повернулась на каблуках. Ему показалось, что она вздохнула.

Он вышел из своего укрытия, быстро подошел к ней. Представился.

– Здравствуйте! – она протянула руку. – Наконец-то вы прибыли! – У нее была теплая и сильная рука. – Как долетели? Не устали?

– А вы уверены, что встречаете именно меня? – сказал он.

– Уверена, – сказала она, счастливо улыбаясь. – Вы заказали встречу. Эскорт-леди.

– Я? – изумился он.

– Вы, вы… – она достала из сумочки квитанцию. – Вот. Двадцатого сентября одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года… Номер вашей карточки…

– Боже, – сказал он. – Сейчас двенадцатый год… Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать одно, – она говорила совершенно серьезно. – Если заказ оплачен, он должен быть выполнен.

Они медленно пошли к выходу.

– Занятно, – сказал он. – Вы хоть знаете, почему я немножко опоздал?

– Я все знаю. Ваш самолет захватили. Вы оказались в плену. Вас никто не стал выкупать. Ни совладельцы вашего бизнеса, ни… – замялась она, – вообще никто. Потом вы еще четыре года жили в этой стране. Я знаю, что вас почти никто не ждет.

– Безо всякого «почти», – сказал он.

– Я вас ждала, – сказала она.

– Вы? Почему?

– Потому что, если заказ оплачен, он должен быть выполнен! – чуть не крикнула она. – Я на работе! Вы оплатили эскорт-леди, но не оплатили лимузин с шофером. Я сама за рулем. В заказе написано: «Отвезти домой». Я везу вас домой.

Они вышли из здания терминала, прошли на автостоянку.

– У меня нет дома, – сказал он. – У меня здесь вообще ничего нет.

– Я знаю, – сказала она. – Мы поедем ко мне.

– Занятно, – повторил он. – Даже интересно, что скажут ваши домашние.

– Муж давно со мной развелся. Потому что я все время ходила встречать вас.

Интересное кино
поездка на заработки

На республиканскую киностудию приехал сценарист из Москвы. Чтобы прямо тут же, в гостинице сидя, написать сценарий для очень перспективного местного режиссера.

Молодой женщине, редактору-стажеру, поручили его встретить, обеспечить творческий процесс, работу с режиссером и вообще все, включая машинистку.

Он ей сразу понравился. И с каждым часом нравился все сильнее.

Все кругом ходили в кожаных куртках, а на нем был суконный пиджак.

Все кругом курили импортные сигареты или трубки, а он – родные крепкие папиросы. Зато вынимал их из серебряного портсигара и вставлял в изгрызенный янтарный мундштук.

Он все время листал затрепанный томик на непривычном иностранном языке.

Она спросила, на каком. Оказалось, на шведском. Он изучил шведский, чтобы смотреть Бергмана в подлиннике.

Она говорила с ним о кино. О заграничном и о нашем.

Он смеялся надо всем, от чего люди приходят в восторг. И, наоборот, хвалил обруганные вещи. Он доказал ей, что наш самый якобы лучший режиссер – на самом деле слабый эпигон. Правда, остальные еще хуже. Кто же тогда хороший? Он назвал какую-то неизвестную фамилию.

– Да? – удивилась она. – А что он снял?

– К сожалению, ничего. Ему не дают работать. Ну ладно, он гений, ему поможет Бог. А вашему пареньку постараюсь помочь я.

Он тактично и мощно работал с режиссером. Он не навязывал свои идеи – он заражал ими, заряжал ими воздух.

– Парень совсем не бездарь, – сказал он вечером в кафе. – Кажется, пора начинать записывать.

Он раскованно и обаятельно сидел за столиком. Папироса в его пальцах смотрелась как драгоценная художественная деталь.

Назавтра она пришла к нему в номер с портфелем и пишущей машинкой.

– Мне, право, неловко, – сказал он. – Вы мне позволите курить?

– Для меня это огромная удача, – серьезно сказала она. – Конечно, курите, я ведь тоже курю, вы разве не заметили?

Он начал диктовать.

Она начала печатать. Пальцы не слушались.

Но через три страницы стало легче.

Потому что было плоско и неуклюже. Неинтересно и пресно. Банальный сюжет. Бесцветные диалоги. Надо было изучать Бергмана в подлиннике, чтоб потом сочинять такое?

Она улыбнулась и перевела дыхание. Восхищение, ослепление, преклонение, желание стоять рядом и держать за руку – вдруг схлынуло. Но мягко, по-хорошему. Появилась спокойная симпатия к доброму, умному, начитанному человеку. Ну, не Карл Майер, не Дзаваттини, ну и что?

Возможно, она даже смогла бы его полюбить.

Кусок бумаги в клеточку
se non e vero, e ben trovato*

Один мой приятель в самом начале девяностых годов осмотрелся и подумал: «Что же это я, человек молодой, образованный и энергичный, прозябаю в своем гуманитарном НИИ, в то время как мои ровесники занимаются бизнесом и некоторые даже купили себе подержанные, но вполне приличные иномарки?» И тут один из его друзей сказал: «Есть одна компания молодых ребят, у них какой-то вроде бизнес начинается, и им вроде нужен человек со знанием языков». Мой приятель обрадовался возможности подработать и в ближайший же вечер оказался в офисе этой компании молодых ребят.

Это была квартирка в блочном доме, расшатанные столы, кипы бумаг, и несколько человек тюкают пальцами по калькуляторам. «Сейчас вас примет шеф», – сказали моему приятелю.

Шефу мой приятель понравился – после короткого разговора он назначил его вице-президентом по международным связям. И вообще предложил войти в долю: «Давайте работать вместе!»

Но моему приятелю шеф совсем не понравился. Шеф рассказывал о перспективах бизнеса. Например, открыть филиалы своего еще не существующего банка во всех европейских и азиатских столицах. Это впечатляло на фоне протертого кресла. А когда шеф стал расхаживать по комнате и говорить о приобретении десятка-другого заводов и месторождений, мой приятель понял, что перед ним безумец. С горящими глазами, страстной жестикуляцией и потоком опасных фантазий.

– Мы купим пару областей в Сибири! – прошептал шеф, приблизившись вплотную.

Тот понял, что пора смываться.

– Да, да, конечно, конечно, – бормотал он, отступая к двери. – И заводы купим, и банк учредим…

– Отлично! – воскликнул шеф. – Вот вам мой телефон.

Он вырвал из блокнота листок, оторвал от него четвертушку и накарябал что-то.

Приятель отметил и это. Даже визитной карточки у шефа нет.

– Звоните прямо завтра и приходите! – сказал шеф.

– Завтра, конечно, завтра, – ответил мой приятель, стоя в дверях, складывая этот клетчатый клочок ввосьмеро и плотно запихивая в кармашек своего бумажника. – До свидания, было очень приятно с вами познакомиться…

Не дожидаясь лифта, он побежал вниз, радуясь, что легко отделался – потерял всего-то два часа времени, включая метро и автобус.

Лет через пятнадцать, переезжая на другую квартиру и опрастывая ящики письменного стола, он нашел свой старый бумажник и на всякий случай перетряхнул его. Выпала фотография на паспорт и несколько ненужных визиток. А в кармашке для кредитной карточки что-то бугрилось. Мой приятель с трудом вытащил туго сложенный кусок бумаги в клеточку. Развернул.

Там были имя и фамилия одного из главных российских олигархов.

И номер телефона.

Чудо
мы оперу, мы оперу, мы очень любим оперу

Мешая английский с итальянским, старик Альфредо Z., оперный дирижер, рассказал мне эту историю, сидя в уличном кафе на Piazza Rotonda:

«Дело было в провинциальном оперном театре. Ставили “Риголетто”. У нас была неплохая труппа. Приличные голоса. Особенно наша премьерша, синьора Амалия N. Вполне качественное сопрано. На нее были хорошие рецензии. И вот – долгожданные гастроли в Риме. Честно скажу, я надеялся на успех. Приезжаем, несколько дней готовимся, репетируем. Вечером спектакль, и вдруг – гром среди ясного неба! Наша Джильда, наша примадонна, наша надежда – заболевает. За полчаса до представления. Острая ангина. Врач разводит руками. Да я сам вижу – лихорадка и едва сипит.

Срочная замена? Нет замены. Джулия R. на сносях. Хороша была бы Джильда! Наплевать. Звоню – синьора изволит рожать. Отменять спектакль? К театру уже подкатывают автомобили. Зрители неторопливо входят в фойе, направляются к буфету. До спектакля двадцать минут. Приличные люди в такой ситуации стреляются, но я вырос на Сицилии и с детства не выношу пальбу.

В отчаянии прохаживаюсь по сцене.

И вдруг ко мне подбегает гримерша, совсем юная. Лет семнадцати.

– Синьор, – говорит она. – Я выйду на сцену.

Я спою Джильду!

– Вы?

– Я, синьор. Я слушала эту оперу много раз. Я преклоняюсь перед синьорой Амалией. Я выучила эту партию наизусть! О, сколько раз я повторяла ее дома!.. Синьор, я беру уроки пения! Я не подведу вас, синьор! Позвольте мне выйти на сцену. Позвольте мне спасти наш театр!

Я посмотрел на нее. Она вся дрожала от восторга и вдохновения. Казалось, сама музыка поселилась в ней. Каждая черточка ее лица пела, каждый ее жест звучал!

Я едва успел предупредить труппу».

Старик завозился с потухшей сигарой. Зажег ее снова, оживил огонь под серым колечком пепла, пустил терпкое облачко дыма, откинулся на кресло и посмотрел на меня.

– Ну и как? – спросил я.

– Ужасно, – сказал старый дирижер. – Вернее сказать, никак. Она не фальшивила. Справлялась с трудными местами. Но боже! Какой пустой и слабый голос! Какие дурные манеры! Не видит партнера, но зато кокетливо глядит в зал…

Он допил кофе и повертел головой, ища официанта.

– Да, – сказал я. – Чуда не произошло.

– Наоборот! – усмехнулся он. – Все должно было быть по-другому… Маленькая гримерша заменяет примадонну, овации, утром просыпается знаменитой, а старый дирижер пишет об этом главу в мемуарах. По всем правилам – так. Но произошло чудо, il miracolo! – Он заметил официанта и замахал ему рукой: – Conto, prego!

Другими словами – счет, пожалуйста.

Тюнечка и эрос
история нравов

В советском кино было много разной цензуры. В том числе загадочной.

Один советский кинокритик недоумевал: «Ну почему, если пьяный бандит вскочит на накрытый стол и начнет сапогами бить всех по зубам – это можно, а если будущая мама обнимет и поцелует будущего папу – это нельзя?»

В самом деле, почему?

Была на одной студии редакторша, Софья Николаевна N. ее звали. Она ужасно не любила эротические сцены. Даже самые невинные. Вроде вышеуказанных поцелуев. Ее прямо-таки воротило от всего этого.

С эротикой она расправлялась еще на стадии литературного сценария.

Понятное дело. Если уж отснимут – заставить выкинуть эпизод не так просто.

А из сценария вымарать две-три строчки – милое дело.

Поэтому, чуть где поцелуи или объятия (на большее советский сценарист взойти не мог, потому что не мог взойти никогда), тут же Софья Николаевна вскидывалась и говорила – дескать, автору изменил вкус.

Но бывало, что автор упирался и просил объяснить – в чем, собственно, дело? Ну, стали обниматься-целоваться, ну, свет погасили, так ведь они же потом по ходу фильма создают здоровую советскую семью!

И другие члены худсовета тоже начинали роптать.

Тогда Софья Николаевна вставала во весь свой хрупкий рост и говорила:

– Эти фильмы смотрят наши дети. У меня есть дочка. Таня. Тюнечка. Ей всего двенадцать. И я как мать не хотела бы, чтобы моя Тюнечка видела на экране такое! – Голос Софьи Николаевны звенел и дрожал.

И весь худсовет разводил руками. И вычеркивал поцелуи и объятия.

Она постоянно призывала Тюнечку на помощь. Как мать и как редактор.

Тюнечка меж тем росла.

Она окончила школу, потом ВГИК, вышла раза три замуж и в итоге пришла работать на ту же самую студию. Заседать в том же самом худсовете. Такая грузноватая тетенька под тридцать.

А Софья Николаевна все вскакивала со стула и говорила:

– Нет, позвольте я скажу уже не как редактор, а как мать! Я как мать не хотела бы, чтобы моя Тюнечка видела…

Тюнечка громко вздыхала и говорила:

– Мама, не смеши людей. Я уж такого навидалась…

– Но не в наших фильмах! – отвечала Софья Николаевна.

И весь худсовет согласно кивал.

Рафинатор
протестантская этика

Серега Касаткин работал в системе водоканала. Задача его была – ловить презервативы, которые попадали через канализацию в последний очистной водоем. Оттуда вода шла уже в реку, а эти изделия забивали сетки и тормозили сток. Поэтому Серега два раза в день надевал непромокаемый костюм и желтый спасательный жилет, брал сачок и сетку, садился в резиновую лодочку и выплывал на широкое зеркало почти ничем не пахнущей воды.

Вода тихо вращалась, поэтому презервативы скапливались в середине. Они были похожи на нежных черноморских медуз. Особенно много их было по вторникам. После некоторых подсчетов Серега понял, что главный любовный день в городе – суббота, а до последнего водоема резинки добираются где-то через трое суток. И попадают в его сачок.

Эти мысли Серега держал при себе. С кем про такое поговоришь? Друзьям и девушкам он объяснял, что работает рафинатором, то есть отвечает за очистку важнейшего стратегического продукта на секретном предприятии. Если подумать – чистая правда. Но все равно неприятно, что нельзя сказать прямо. Поэтому Серега хотел стать охранником, ходить в камуфляже и метелить всяких козлов. Но было страшновато. Поэтому козлов он метелил в уме, а в жизни брал сачок и отплывал от бетонного берега. Тем более что платили ему неплохо. Не много, конечно, но и не сказать, что сущие копейки.

Однажды Серега купил горящую путевку в Прагу. Гулял среди туристов по Старому городу, пиво пил в кафе. Улочки такие, черепица, булыжник. Вдруг видит – Музей средневековых орудий пыток. Интересно! А рядом туалет. Решил зайти на всякий случай. Туалет платный. Десять крон. По-нашему – пятнадцать рублей. Нормальная цена. Спустился вниз, в подвал. Протянул монетку в окошко. И увидел, что на кассе сидит мужчина.

Сделав все дела и вымыв руки, Серега задержался у кассы, отошел в сторонку и стал смотреть на кассира. Немолодой, даже седой немного. Приятное серьезное лицо. Рубашка в клетку. Обручальное кольцо на пальце. Улыбается посетителям, сдачу им дает, отвечает на вопросы.

Сереге вдруг захотелось поговорить с этим человеком. Как с отцом или старшим братом. Про жизнь, работу и вообще – зачем все это, в чем смысл и толк.

Кассир увидел, что на него смотрят, улыбнулся и спросил что-то.

Серега вспомнил, что не знает ихнего языка.

Махнул рукой и пошел смотреть орудия пыток.

Почти Умберто
такая заметная часть тела

Лена очень ценила своего мужа, но ей не нравился его нос. Длинный и тонкий, с большими высоко вырезанными ноздрями. Перегородка видна, розово-коричневая такая. Особенно противно, когда насморк.

Лена не хотела, чтобы у нее родился ребенок с таким вот носом. Она так этого боялась, что разучилась беременеть. Не только от мужа, но и вообще, извините. Однако годы шли, и ребеночка все-таки надо было. Хотя бы посредством новейших медицинских процедур. А у мужа был товарищ, вообще друг их семьи, Кутя его звали, похож на этого артиста, ну, в этом фильме играл, где он с ней потом на поезде едет. Нордический такой блондин, красивый и курносый.

Главное, что мама Лены была вылитый этот самый артист, как же его звали-то… Да! Рекс фон Зандов. Просто как родная сестра. Даже удивительно.

Можно будет сказать, что ребенок на бабушку похож. Ей нравились такие мужчины, как Рекс фон Зандов. В смысле как Кутя.

Поэтому однажды она встретилась с ним на улице и с ходу сказала, что хочет ребенка от другого мужчины. То есть от него.

– Я же друг всей вашей семьи! – возмутился Кутя. – Я друзей не предаю!

– Раз ты друг всей нашей семьи, значит, и мой тоже, – нашлась Лена. – И потом, я же не в постель тебя зову! Дай мне пробирочку, и все дела.

– Как это? – не понял Кутя.

– ЭКО, – сказала Лена.

– В смысле Умберто? – спросил начитанный Кутя.

– Почти, – сказала Лена. – В смысле экстракорпоральное оплодотворение. Делают в специальной клинике. Недешево, кстати. Пробирку дашь, нет?

– Дам, – сказал Кутя. – Через неделю. А пока буду кушать мясо и не выпивать.

Лена чмокнула его в щеку и умчалась.

А Кутя позвонил ее мужу и рассказал ситуацию. Для красоты присочинил, что много лет как влюблен в Лену. Тот даже заплакал от такого благородства. Они решили: в назначенный день Кутя передаст Лене пробирку со спермой законного мужа, и все будет правильно.

– Ты только смотри! – сказал Кутя. – Кушай мясо и не выпивай!

Сказано – сделано.

Кутя, передавая пробирку, нежно поцеловал Лену и даже погладил ее по животу. Она смущенно оттолкнула его руку, но потом сжала его пальцы и долго так держала.

Родились близнецы. Оба якуты. Ну, или буряты. Поди теперь разбери!

Муж, бедняжка, решил все сделать по науке. Гигиенично. Пошел в клинику, деньги заплатил, и там ему эту пробирку приготовили.

Бывает. Зато носы у ребят почти такие, как Лена хотела.

Пансион «Моцарт»
маленькая ночная серенада

Четвертую неделю он сидел за столиком на террасе и смотрел на курортную толпу. Странно, как по-разному выглядят молодые и пожилые пары. Девушки – такие тонкие, с нежными умными лицами, а парни такие вульгарные, потные и плохо побритые, любители пива и футбола. И наоборот: красивые благородные старики, а с ними – тяжелые мещанки с глупыми прическами.

Он понял, что означают эти мысли, и громко засмеялся.

К нему тут же подошла официантка. Блондинка с натруженными от постоянной улыбки скулами.

Он отмахнулся:

– Danke, danke…

– Bitte, – сказала она. – Или чаю принести?

– Соотечественница? – хмыкнул он. – Что, поговорить не с кем?

– Это вам, по-моему, не с кем поговорить.

– Ну, садись, поупражняем великий могучий.

– Здесь неудобно.

– Тогда заходи вечером. Жениться не обещаю, но на зимние сапожки заработаешь.

– Экой вы, барин, шаловливой, – сказала она, показывая свою непростоту.

Однако пришла. Вошла в незапертую дверь.

– Сапожек не надо, – сказала она. – Здесь зимы толком не бывает. А я вас сразу узнала, вы были депутатом, да? – Он кивнул. – По телевизору выступали. Я даже в вас влюбилась. На целых полчаса, наверное. Когда вы министру этот вопрос задали, помните? По всем каналам сто раз повторяли.

– В меня тогда все влюбились. На полчаса. А потом глухо.

– Ничего! – сказала она. – Мы еще про вас услышим!

– Не думаю. Понимаешь, меня понесло волной. Вынесло наверх. Потом волна схлынула, и я обратно с нею. Как соринка. Слушай, что тебе надо?

– Я смотрела вас по телевизору и думала: вот умный человек, он бы мне все рассказал. Как жить и вообще. И вот такая встреча.

Она села на подоконник. Окно было открыто. Пятый этаж. Снизу слышна была музыка и журчание толпы: пансион «Моцарт» стоял на самой эспланаде.

– Тогда уж лучше жениться. – Он встал с кресла, подошел к ней.

– Я тоже соринка, – сказала она. – Кому нужны две соринки?

– Мне, – сказал он.

– А мне – нет.

Она это очень твердо сказала.

– Тогда спой мне песенку! – заорал он. – Про бедных маму-папу! Про богатых красивых подружек! Про учителя, который тебя трахнул в девятом классе! Давай!

– Двести евро, барин! – осклабилась она. – И все ваши самомалейшие желания будут неукоснительно исполнены! Только не обманите девушку. А то у меня тут друзья. Могут заступиться в случае чего.

На секунду он захотел получить все, что полагается на двести евро. Но испугался, что убьет ее, и сказал:

– Ты лучше иди. Сколько за пустой вызов? Полтинника хватит?

– Ладно, ерунда, – сказала она, не двигаясь с места.

– А твои друзья тебя не накажут?

– Я пошутила! – захохотала она. – А вы поверили и испугались?

Зря она смеялась, конечно. Тем более – сидя на подоконнике.

Его судили по законам той страны. Больше о нем никто никогда ничего не слышал.

Хорошее место
люди обедают, только обедают

Вечером приехал в маленький среднерусский город на конференцию. Неплохо бы поужинать. В гостинице ресторан огромный и совсем пустой: неуютно. Портье советует пойти в хорошее место, в самое лучшее место в городе. Звучное французское название.

Пришел туда. Подвал. Всякие картинки на стенах. Обширное меню. Вежливые официанты. И опять ни одного посетителя.

Сел, заказал поесть, жду. Передо мной эстрада небольшая. Нечто клавишное на тонких ножках, микрофон на стойке.

Вдруг сзади, слышу, два человека за стол усаживаются. Я спиной к входу сидел и не заметил, как они вошли, и тем более не рассмотрел. Оборачиваться неудобно. Двое мужчин, по голосам судя.

Один из них могучим сдавленным басом говорит:

– Дядя Коля, вы меня только простите. Вы извините, дядя Коля.

А другой скрипуче отвечает:

– Бог тебя простит. А я вот еще не решил.

Тут официанты начали бегать и что-то им на стол таскать. Мне тоже принесли заказ. Вышли певица и аккомпаниатор и врезали во всю мочь. Певица поет, глаза закатывает. А когда она дыхание переводит, я слышу сзади такой вот диалог:

– Дядя Коля, вы мне дайте шанс, пожалуйста…

– Я еще не решил.

– Ну, последний раз…

– Не решил я еще, понял ты?

Хорошая такая беседа.

А я, как назло, назаказывал себе кучу всего. Салат, сто грамм, холодечики-огуречики, форель на горячее… Чай с пирогом. Сижу, едва жую. Минут сорок проходит, наверное.

Но вот сзади громко отодвинулся один стул, робко и тихо – другой.

Я не удержался, повернулся.

– Дядя Коля, – умоляет двухметровый парень в шелковом костюме, в тяжеленных золотых часах, – ну, пожалуйста…

А худенький старичок в железнодорожном мундире цедит сквозь зубы:

– Я еще не решил…

Когда они ушли, певица опять что-то запела-заорала, запрокидывая голову и взмахивая рукой. Я спросил официанта, нельзя ли прекратить концерт. Поскольку посетитель я один, а мне не надо. Официант что-то шепнул певице. Она подошла ко мне:

– Вы настаиваете, чтобы я не пела?

Я кивнул. Она фыркнула и ушла.

На последней странице меню был прейскурант на бой посуды и прочего.

От пепельницы (30 руб.), до стола (2000 руб.), люстры (2500 руб.) и окна (3000 руб.)

Хотел что-нибудь кокнуть рублей на сто, но потом раздумал.