Текст книги "Нет такого слова (сборник)"

Предисловие к предыдущему
Ленин с нами

Сильно до того мы читали Гомера с Азой Алибековной Тахо-Годи.

Мы – это (ныне) профессор Михаил Бибиков, (ныне) протоиерей Валентин Асмус и ваш покорный слуга.

Аза Алибековна объясняла что-то насчет реликтов родового строя. И сказала:

– Вот здесь уместно вспомнить Ленина…

Наверное, она хотела привести какую-то благонадежную цитату. Времена были такие. Ведь даже в книге Алексея Федоровича Лосева «Гомер» была главка – «Задачи марксистско-ленинского изучения Гомера».

Но тут зазвонил телефон. Занимались мы в крохотной комнатке кафедры классической филологии, она же кабинет завкафедрой. Зазвонил телефон, Аза Алибековна сняла трубку, о чем-то быстро поговорила и снова обернулась к нам. Очевидно, забыла про Ленина.

– Читайте, Денис! – сказала она.

Но Асмус не забыл:

– Аза Алибековна, – очень вдумчиво спросил он. – Вот вы сказали, что тут уместно вспомнить Ленина.

А почему? В связи с чем?

– Ах, Валентин! – взмахнула рукой Аза Алибековна. – Ленина всегда уместно вспомнить!

Январь. Прогулка
семейные сцены

Сестра Настя поила больного Васю Гурьянова микстурой. Две ложечки. Он сглотнул и сказал:

– Настенька, а я видел, как папаша тебя по попке шлепал, а ты плакала.

– Ладно, Васечка, врать, – сказала Настя и ушла.

Но Вася по правде видел. Он смотрел в замочную скважину. Папаша стоял спиной, и видно было, как он широкой ладонью звонко хлопает Настю по попке. Но попку видно не было, только краешек панталон. Зато было видно Настино лицо с круглыми глазами, полными слез.

Васе казалось, что папаша его шлепает. Ему больно стало – за Настеньку, и захотелось ее защитить. Чтоб у него были конь и сабля, как у кавалерийского офицера, он бы скакал по всей земле, и убивал бы злых обидчиков, и снес бы голову папаше, и приголубил бы Настеньку, а потом сам бы нашлепал ее по попке.

За обедом он спросил:

– Папочка, а мы – богатые?

– Нет, не богатые, – сказал папаша, – но мы хорошо обеспечены.

– И всего этого папа добился своим трудом, – сказала мамаша.

– А почему батрак или бурлак трудятся в поте лица своего, – сказал Вася, – а папочке бумаги на дом приносят, а жалованье у него в сто раз больше?

– В университете поймешь, когда будешь изучать политическую экономию, – сказала мамаша.

– Мой дед, а твой прадед был батраком, – сказал папаша, и губы у него дрогнули. – Я учился на медные деньги. Но ты, Василий, можешь стать батраком или бурлаком, если пожелаешь.

Настя под столом сильно пнула Васю своим башмачком по голени.

– Ты что, больно! – зашипел он.

– Не обижай папочку! – крикнула она и выбежала прочь.

Но потом вернулась, неся драповое зимнее пальто.

– Пойдем, Васечка, на веранду, я там проветрила, свежим воздухом подышишь. Вот, оденься.

Он еще ходил сам, но со второго этажа уже навсегда перебрался. Они с Настею медленно шаркали вдоль высоких подмерзших окон коридора. Прошли мимо гостиной, библиотеки, телефонной. На веранде было прохладно.

– Я через десять минут приду, а если раньше захочешь, дерни сонетку. – И она намотала ему на запястье мягкий витой шнурок, который шел к блестящему серебряному звонку.

Вася Гурьянов глядел, как по дорожке вокруг веранды гуляет военный человек с винтовкой за плечом. Летом тут был красивый парк, а зимой – лес как лес. Вдалеке видна была желтая ограда, а за ней – вся эта огромная страна, с бурлаками и батраками, которая так глупо ему досталась, а сейчас погружалась в туманное молоко вместе с окном, подоконником и шнурком, за который не хотелось дергать.

– Ты зачем подсматривал? – спросил папаша.

Ищите женщину
короткий отпуск

Раз в год он помещал в солидной газете объявление:

«Требуется помощник руководителя инвестиц. компании. Жен., в/о, опыт не менее 5 лет, иностр. яз., комп., коммуникаб., миловид. Зарпл. + бонус. Соцпакет».

Потом придумывал хорошее название фирмы. Скромное, но внушительное. Заводил адрес электронной почты, куда слать резюме. Заказывал табличку. На неделю арендовал помещение в приличном офисном комплексе. Нанимал секретаря – тоже на неделю.

На это уходили почти все годовые сбережения.

С понедельника по пятницу – обычно весной это было, на границе марта и апреля, когда днем было совсем тепло, но к вечеру дул сырой ветер, – он принимал кандидаток.

Женщины особенно прекрасны в это время года. Их лица свежеют. Глаза светятся. Руки становятся сильными и гладкими. В любой фразе звучит вопрос.

Он любовался своими соискательницами.

О, какие разные они были! Речь не о внешности, не о цвете волос и прическе, не о фигуре и росте, не об одежде и, уж конечно, не о профессиональном опыте.

Им разного было надо. Одни простодушно устраивались на работу, выкладывали резюме и рекомендации. Интересовались насчет отпуска и больничного. Другие просто искали, как рыба – где глубже. Пытались произвести впечатление. Посадкой, осанкой, взглядом из-под ресниц. Рукой, уверенно лежащей на столе. Третьи внимательно вглядывались в него – он, кстати, очень неплохо выглядел. И офис тоже выглядел на пять с плюсом.

Были трудно живущие женщины, волочившие ребенка без мужа. Им на самом деле нужен был хороший заработок. Были обеспеченные дамы, которым надоело сидеть дома. Были недотроги, которые думали, что от них будут требовать непристойных услуг. Были и те, которые всем своим видом говорили о готовности эти услуги оказывать. Ему казалось, что это одинаковый человеческий тип. Он отвергал и тех, и других.

В итоге он отвергал всех, разумеется. Самой лучшей он делал дорогой подарок. Альбом репродукций за триста долларов. Или бутылку очень хорошего коньяка в деревянном футляре.

Однажды пришла женщина, которая была в прошлом году.

– Кажется, мы уже встречались, – сказала она.

– Вам кажется, – ответил он, не поднимая головы от ежедневника.

– Скажите, – у нее был негромкий, но очень отчетливый голос, – скажите, что вам на самом деле нужно?

– У вас хорошее резюме. Но в настоящий момент у меня нет вакансии.

Наклонность ума
игры в сумерках

– А какие были раньше некрологи, батюшки светы! – говорил Петров. – Представляете, вдруг диктор остается на экране один. Секундная пауза. Он строго так говорит: советская наука – или там культура – понесла тяжелую утрату. На таком-то году жизни скончался выдающийся такой-то. В некрологе, подписанном руководителями партии и правительства, деятелями науки – или там культуры, – говорится…

– Как вы все помните, даже удивительно, – сказала молодая женщина за компьютером.

– А дальше: а дальше выплывает портрет, – продолжал Петров. – А диктор говорит, типа родился в семье рабочего, прошел славный путь, родина высоко оценила… и наконец…

Петров замолчал и опустил голову.

– Что наконец? – спросила женщина через полминуты, наверное.

– Светлая память о таком-то навсегда останется в наших сердцах! – он едва не прослезился. – Сделаете?

– Легко! – сказала женщина. – Это сравнительно недорого будет. Диктор в студии, и все дела. Даже просто дешево! Сравнительно, конечно.

– А разместить сможете?

– Лично я не советую. Сейчас не так. Сразу портрет, диктор говорит так человечно: от нас ушел, и все такое. Короткий комментарий. Или два. Близкого друга и какого-нибудь деятеля. Недавно одному хирургу делали. Академик выступал и девушка, которой он сердце пересаживал. Тепленько и со вкусом, вдова довольна.

– А так, как я говорил, нельзя? – расстроился Петров.

– Подумают, что это прикол. В смысле стеб. Вам это надо?

– Не надо, – кивнул он. – Пусть тогда, как вы сказали.

– Давайте документы.

Он подвинул к столу паспорт и листок бумаги.

– Вот… Дата рождения и творческий, так сказать, путь.

– Не понимаю, – сказала она. – Это что, вы и есть? То есть это вы на себя некролог заказываете?

– Да! – гордо сказал Петров, ожидая изумлений и уговоров.

– Апдейтить будем? – буднично спросила женщина.

– В каком смысле?

– В смысле вы же не завтра умирать собираетесь. Или вы тяжело болеете на последней стадии? – Она надела очки и посмотрела на него.

– Да нет, что вы! – испугался Петров. – Слава богу. Еще попрыгаем!

– Тогда будем раз в полгода информацию обновлять. Жизнь на месте не стоит, правда? Или возьмем комментарий у вашего друга, а он раньше вас умрет, смешно ведь, правда? Апдейт десять процентов от цены. Сейчас посчитаем…

– Правда, правда, – сказал Петров.

Через три дня он уже смотрел первый вариант. Прекрасно. Теплота и горечь. Искренность скорби. Чувство невосполнимой утраты. И сравнительно недорого.

Он вышел из студии. Был июньский вечер, Москва, почти что центр. Кругом стояли красивые дома. Медленно ехали красивые машины. Женщины красивыми ртами кусали мороженое.

Хотелось жить и работать.

Под Москвой
исторический роман

Утром он садился на станции «Ясенево» и ехал до станции «Медведково». Вечером – обратный путь. Пять раз в неделю, кроме отпусков, праздников и больничных.

Был жаркий май, вечер. На станции «Свиблово» вошла молодая женщина, встала прямо перед ним. На «ВДНХ» набилось очень много народу, она схватилась за поручень, прямо вся выгнулась. В другой руке она держала ремень сумки.

На «Алексеевской» народу еще прибавилось. Ее придвинуло к нему, сумка стукнула его по плечу.

– Извините, – сказала она.

– Садитесь, – сказал он, пытаясь встать; она замотала головой. – Садитесь, садитесь. – Он с трудом поменялся с нею местами. Их на секунду втиснуло друг в друга.

– Спасибо, – она села. – Давайте сюда, – и очень по-домашнему взяла его портфель, поставила себе на колени. Потом раскрыла сумку, вытащила книгу и стала читать, положив ее на портфель, как на подставку.

Тетка слева от нее собралась выходить. Он быстро сел рядом. Она отдала ему портфель.

– Спасибо, – сказал он.

– Вам спасибо, – ответила она. – Вам ведь долго ехать.

– Как вы это видите?

– По виду. – Она пожала плечами.

Он скосил глаза. Она читала что-то необычное. Вроде Вальтера Скотта.

Между «Китай-городом» и «Третьяковской» поезд остановился и стоял очень долго. Потом голос в динамике попросил сохранять порядок и спокойствие. Стало душно. Прошло еще минут пять. Кто-то крикнул в дальнем конце вагона: «Человеку плохо, уступите же место!»

– Вы только сидите, пожалуйста, – сказала она.

– Мы под Москвой-рекой, между прочим, – засмеялся сверху какой-то парень.

– Утопнем, как эти самые! – захихикала девчонка с голым пупом.

– Вам страшно? – тихо спросил он.

– В случае чего мы возьмемся за руки, – сказала она.

Он придвинул к ней свою руку ладонью кверху.

– Случай чего еще не наступил. – Она продолжала читать.

Он убрал ладонь. Поезд тронулся.

Наверху был прекрасный огромный город. Чистые пруды, Манеж, Варварка, Ордынка. Любимые, незабвенные и теперь почти недоступные.

На «Теплом Стане» вышли почти все. Она закрыла книгу. Мелькнула обложка. В самом деле Вальтер Скотт.

– Простите, – сказал он. – Это вам задали или вам нравится?

– Сначала задали, – сказала она. – Потом понравилось.

«Ясенево». Они вышли. Недолго шли рядом. Потом она прибавила шаг.

Он увидел, как она залезает в маршрутку. Подбежал. Она сидела сзади, у окна.

– Есть места, садитесь! – сказал ему водитель.

Она отвернулась.

Он тоже отвернулся и пошел к своему автобусу.

Одноклассники. ru
двойной перелом

Сергеев ждал Долидзе за столиком у окна. Они не виделись лет двадцать, но вот теперь вдруг нашлись на «Одноклассниках». Сергеев приехал в Москву ненадолго, и они договорились посидеть в кафе.

Они были знакомы с седьмого класса, когда Сергеев перевелся в новую школу. Долидзе была уже в восьмом, хотя старше его только на три месяца. Но она была октябрьская, а он январский.

Очень гордая была девочка. Дедушка – знаменитый архитектор, она от него получила грузинскую фамилию. Родители Сергеева были простые инженеры, зато он был высокий, сильный и отличник по всем предметам. Они подружились перед ее выпуском. Сергеев побил какую-то шпану и поэтому целых три месяца провожал ее из школы.

Он поступил на исторический факультет – вслед за ней. Долидзе стала диссиденткой. Сергеев тоже. Их поймали на ерунде – они провожали знакомых в Израиль, а кто-то стукнул. Ей ничего не было, потому что она уже закончила, а Сергеева исключили из комсомола и не пустили в аспирантуру. Спасибо, доучиться дали. Долидзе сказала: «Теперь я за тебя отвечаю». «Тогда давай поженимся», – сказал Сергеев. «Давай подождем», – сказала Долидзе.

Они ждали года четыре или пять. Потом Долидзе собралась замуж. Сергеев две недели дежурил у нее под окнами. Она бросила жениха, но за Сергеева не пошла и куда-то пропала. Но когда Сергеев собрался жениться, Долидзе перед самой свадьбой заявилась к нему домой – и они впервые сошлись. Беременность была неудачная. От этих несчастий они уехали учителями в Архангельскую область. Итог: Сергеев не защитился, Долидзе проморгала дедушкино наследство, жизнь сельского учителя была не по силам. Они так и не расписались, поэтому разъехались легко: Сергеев в Ташкент, Долидзе в Ленинград.

Все-таки ей досталась однокомнатная квартирка, поэтому она вернулась в Москву. Это она ему уже на «Одноклассниках» написала.

Она вошла в кафе.

Сергеев чуть не вскрикнул: она была как в восьмом классе. Восхитительная. Тугие черные локоны. Синие глаза на бледно-смуглом лице.

Долидзе чуть не заплакала: ей махал рукой костлявый старик. Ничего похожего.

Съели по салату. Выпили кофе. Поболтали. Дети есть? Нет. Вообще семья есть? Нет. А у тебя? Тоже нет. Работаешь? На пенсии. А я пока скриплю.

– Ты на меня не сердишься? – вдруг сказала она. – Мне иногда кажется, что я тебе жизнь сломала.

– Что ты, – сказал он. – Ерунда какая. Может, это я тебе сломал жизнь.

– Нет, нет, ни капельки. Все нормально.

Сидящая за соседним столом девица поглядела на них: бессовестно молодящаяся старуха и мужчина, хоть обветренный и лысый, но еще вполне.

Адмиральский час
история необыкновенная, истинная

Это было довольно давно. Отряд советских военных кораблей прибыл с дружественным визитом в Великобританию. Командовал отрядом адмирал А.Г. Согласно протоколу, он – вместе с несколькими высшими офицерами – был приглашен на прием к Ее Величеству. Был он большой шутник и весельчак. Он вошел в каюту к своему заместителю, тоже адмиралу, и сказал:

– Давай, Иван Петрович, мойся-брейся, брюки гладь и ордена почисть. Вечером в гости едем.

– Куда? – спросил адмирал Иван Петрович.

– К английской королеве, вот куда! – сказал адмирал А.Г.

– Да ты что! Да как это?

– Да очень просто. Я же человек известный, командующий Балтийским флотом, не фунт орехов. Вот королева и прислала записочку – мол, приезжай вечером в гости. Посидим, чаю попьем, то да се…

– Во дает! – сказал Иван Петрович. – Ну, тебя она пригласила, ты правда знаменитый человек, а я тут при чем? Неудобно как-то.

– А ты – мой друг. Я так и скажу – вот, я с другом пришел, а что такого, ты только не дрейфь! Все очень даже удобно!

Иван Петрович задумался, потом повеселел и спросил:

– Слушай, а у нее подруга есть?

Предложение
макаронные изделия

Однажды мы целой компанией поехали в гости на дачу к одному приятелю. Точнее, это была дача его молодой жены. А если совсем точно – ее родителей. Поэтому там была ее сестра. Совсем юная. Десятиклассница.

Хорошее было дачное место, дальнее и просторное, с лесом, лугом и рекой. Мы целый день гуляли, жгли костер и жарили хлеб с колбасой на палочках, босиком ходили по прохладной речной отмели. Самое начало сентября, не жарко, солнечно и сухо. Веточки под ногами хрустят. Пружинят еловые корни, когда идешь по тропинке. Трава чуть желтеет.

Вот иду я по этим тропинкам и травинкам, а рядом идет Катя, сестра Марины, Сережиной молодой красивой жены. Еще моложе и красивее. В сарафане.

С загорелыми ногами. С оцарапанным локтем. Идет, молчит, то листок сорвет, то еловую шишку подберет с земли и кинет вбок.

Я тоже молчу. Мы с ней вообще, кажется, во второй раз видимся. Ну, в третий. О чем разговаривать? Я студент, она школьница – смешно. Брать под ручку, а потом за талию – тоже неохота. Вернее, неудобно. Сестра жены приятеля, все понятно.

Мы долго так идем. Вдруг она говорит на ровном месте:

– А давай поженимся.

Я говорю:

– Ты думаешь?

Она говорит:

– Конечно! Смотри, ты ведь Сережин друг. Он на Марине женился, а я – ее сестра. Смотри, я учусь хорошо, поступлю в институт, мы поженимся, и все будет классно.

– Хорошо, – говорю я. – Предположим. Допустим. Вот мы с тобой поженились. Ну, а готовить ты умеешь? А то я приду из института, а дома есть нечего.

– Конечно, умею!

– Так, – говорю. – Ну, и что ты умеешь готовить?

– Я умею варить макароны, – говорит она медленно, с выражением. – Толстые, с дыркой. И тонкие тоже. Еще я умею варить вермишель. Также я могу сварить лапшу. У меня хорошо получаются рожки. Перья. Ушки. И ракушки.

Я совершенно серьезно спрашиваю:

– А яйца всмятку умеешь?

Она отвечает:

– Нет пока. Вкрутую умею, а всмятку у меня плохо получается. То слишком жидко, то наоборот. Но я подучусь, честно!

– Хорошо, – говорю. – Вот тогда и вернемся к этому разговору.

Тут мы принялись хохотать. Но смеялись слишком долго и громко. И больше к этому разговору не возвращались.

Между загадкой и тайной
и в кольцах узкая рука

Ректор одного вуза ехал однажды по городу на своей служебной машине.

В субботу днем было дело. Впереди – под уклон проспекта – был большой перекресток. Все мчались, стараясь успеть на зеленый свет, обгоняя медлительных, обходя неуклюжих, но ректору вдруг показалось, что это не машины, а какие-то зверьки. Суслики, лемминги. Даже противно.

– Не гоните так, – сказал он водителю.

Водитель сбавил газ. Зажегся желтый.

– Эх, – сказал водитель, останавливаясь у самой стоп-линии.

– Ничего, – сказал ректор. – Без нас не начнут.

Справа подъехал «Мерседес», двухдверная модель с мягким верхом. Опустилось стекло. Женская рука, немолодая, сухая, с дорогими кольцами, высунулась и протерла салфеткой зеркало.

Ректор всмотрелся и чуть не охнул: это была Анна Сергеевна, доцент кафедры биологии. Он ее знал, он сам начинал на этой кафедре. Тихая пожилая тетенька, всегда в вязаной кофте и мальчиковых туфлях.

Он опустил стекло и громко сказал:

– Здравствуйте!

Она повернулась к нему. Натужно улыбнулась, кивнула.

Дали зеленый. Она резко взяла с места и на перекрестке ушла вправо на стрелку. А ректор поехал дальше, обдумывая этот загадочный факт. К вечеру он вроде бы все понял.

В понедельник он с утра был в министерстве, в институт приехал к двум.

Секретарь передал ему заявление от Анны Сергеевны. Об уходе. По собственному желанию.

– Когда она это принесла? – спросил он.

– В десять пятнадцать, – сказал секретарь.

Ректор кашлянул, подписал и отдал листок секретарю:

– Возможно, у нас снизится успеваемость. Особенно по базовым дисциплинам, – мрачно сказал он.

Года через три у входа в супермаркет он столкнулся с выцветшей старушкой. Она выходила наружу. У нее в руках была бутылка кефира.

– Здравствуйте, Виктор Иванович, – сказала она.

– О, Анна Сергеевна! – зло рассмеялся ректор. – Как живете? Где ваш кабриолет?

– Какой кабриолет? – растерянно спросила она. – Вы про что?

– Вы почему так резко уволились? – спросил он.

– Меня долго выживали, – вздохнула она. – Сил не осталось. Я думала, что вы меня вызовете, поговорите со мной. Вы же… Ты же с нашей кафедры, Витя!

– Н-да… – сказал ректор. – Но…

Она слабо улыбнулась и пошла прочь. Ректор смотрел ей вслед. Она завернула за угол. Он перевел дыхание, махнул рукой и вошел в магазин. Ему было почти стыдно.

Анна Сергеевна прошла шагов пятьдесят со своим кефиром. Потом остановилась, достала мобильник.

– Гришенька, – сказала она. – Подъезжайте, я тут за углом, буквально рядом.

Ей тоже было неловко.

В трех действиях
мир приключений

– Я беременна, ты понимаешь? – сказала Настя. – А ты просто сволочь. Я это всегда знала.

– Если всегда знала, зачем жила со мной? – сказал Саша. – И зачем сейчас такие слова? Тем труднее будет помириться.

– Не собираюсь мириться с негодяем, который выгоняет беременную жену.

– Отлично. Не надейся, мелодрам не будет, – сказал Саша, красуясь. – Эта квартира остается тебе. Дом в Загорянке – тоже. Вечером придет нотариус, мы все оформим. Ребенка я готов признать и выплачивать определенную сумму… Оденься, кстати!

– Иди к черту! – Она вышла, хлопнув дверью.

Он остался сидеть в кресле. Вытянул ноги. Взял со столика стакан с минеральной водой. Послушал, как шепотом тенькают пузырьки. Отпил глоток. Нажал клавишу на пульте телевизора. Загорелся экран. Рыбки-птички. «Дискавери».

«Я не сволочь, – думал Саша. – Я просто эгоист.

Я имею право раз в жизни побыть эгоистом? Да, разумеется».

Он прикрыл глаза и стал думать, как обставит свою новую квартиру.

Настя стояла перед зеркалом в спальне. Взяла сумочку. Достала телефон. Нашла нужный номер. Нажала вызов. Потом раздумала, нажала отбой и снова спрятала в сумочку. Вытащила портмоне, проверила, всё ли на месте. Расстегнула и сбросила халат. Полюбовалась своей фигурой. Живот чуть-чуть начал круглиться. Она попробовала увидеть себя мужским взглядом. Получилось очень привлекательно, у нее даже дыхание перехватило.

«Он знает, что я беременна, я ему говорила два раза, – думала Настя. – Он сказал, что любит меня такую, какая я есть. Господи, помоги… А нет, и не надо. Торопиться не надо. У меня будет ребенок, это главное. Найду ему хорошего отца. И себе хорошего мужа. Все отлично. Дождемся нотариуса».

Натянула домашнее платье и пошла на кухню: проголодалась.

– Саша! – крикнула она из кухни. – Сашенька!

Александр Семенович как будто проснулся, хотя точно не спал. Мечты о вольной жизни эгоиста улетели. Вместе с фантазиями Анастасии Павловны о нежданном счастье беременной красавицы.

Он выключил телевизор, сунул ноги в тапки, подтянул треники и пошлепал на кухню. Там его ждал вполне субботний обед – зеленый салат и полное блюдо котлет с картошкой. Анастасия Павловна разлила борщ по тарелкам.

– Золотая медаль, – сказал он, съев первую ложку. – Выше всякой похвалы. Сметану где брала?

– А что со сметаной?

– Именно что отличная сметана! – сказал Александр Семенович. – Вовка звонил?

– У метро брала. Вовка вечером зайдет, – сказала Анастасия Павловна. – Они с Верочкой зайдут.