Текст книги "Нет такого слова (сборник)"
Автор книги: Денис Драгунский
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
Гордость и предубеждение
дворянская скорбь
В самом конце семидесятых, на самом пышном излете советской власти, был у меня товарищ Сергей Z., мой ровесник, журналист и редактор. Был он человек скромный, сдержанный, хорошо воспитанный.
Одно его отличало – он вслух и без страха презирал советскую власть. Нет, он не был диссидентом, не приносил папиросной машинописи обличительных сочинений, не собирал подписи под письмами протеста, не пересказывал передач закордонного радио. Но о партии и правительстве отзывался не иначе как «эта сволочь» или «правящая мафия». Брежнева даже отчасти жалел: по-христиански. Называл его полоумным стариком. Но никогда не говорил о властях специально. Всегда этак мельком, к слову.
Однажды, когда он в очередной раз в большой компании коллег нехорошо отозвался о партии Ленина, я счел за благо его предостеречь. Я его ценил, и не хотелось мне, чтобы он налетел на неприятности из-за любви к рискованным остротам.
– Это не остроты, – сказал он. – Я на самом деле так думаю.
– Мы все так думаем, – сказал я, – однако ведем себя прилично.
– Дело ваше, – сказал он. – А я не желаю.
Что-то в его тоне меня задело.
– Ты хочешь сказать, что ты лучше нас?
– Не знаю, поймешь ли ты меня, – протянул он. – Но я попробую объяснить. Видишь ли, подпись моего предка стоит, среди прочих, под грамотой об избрании Михаила Федоровича Романова на царство. То, что происходит в России, – это мое личное горе. Но это временно.
– Временные трудности? – засмеялся я.
– Да, – сказал он. – Представь себе. Неряшливая складка, ошметок грязи, не более того. Все пройдет. Вся эта банда исчезнет, как дым. Увидишь, увидишь, сам увидишь. А мне, как столбовому дворянину, невозможно скрывать свои убеждения.
Вся его семья была такая, непростая.
Однажды, помню, пришел очень расстроенный. В чем дело? А дело в том, что его любимая тетя Валечка, дама уже за сорок, собралась впервые в жизни замуж.
– Радоваться надо, – сказал я.
– Я, в общем-то, радуюсь. Я ведь человек современный, без предрассудков. А вот мама плачет. И бабушка страдает. Слегла с мигренью, не хочет тетю Валечку видеть.
– Что такое?
– Да ерунда, в сущности. Он – из купцов.
Мира Блюм
семейный роман
– Меня назвали Мирой в честь бабушки. Моя бабушка – Мира Блюм.
– Да, я понимаю.
– Нет, вы не понимаете, – она облизнула тонкие сухие губы. – Вы, наверное, думаете, что я еврейка? Ну, сознайтесь!
– Нет, не думаю, – сказал я.
– А почему?
– Я вообще не думаю про национальность.
– Врете, врете, врете! – Она вскочила с кресла, потом снова уселась и вытянула ноги, уперев их в перекладину моего стула.
Я чуть отодвинулся. Разговор шел на террасе дома отдыха.
– Ой, какие все кругом благовоспитанные! – захохотала она. – Нет, я правда не еврейка. Это тайный псевдоним. Что значит имя Мира? Не Мирра, город, и не миро, церковное масло, а просто Мира? Даю подсказку – у болгар есть имя Мирка, вы образованный человек, должны знать. Знаете?
– Знаю. Мирка – это Ирина. Ирина по-гречески «мир».
– Угадали, ура! А Блюм – «цветок» по-немецки. Поняли?
– Ира Цветкова?
Она придвинулась ко мне, ее глаза налились слезами.
– Не Ира Цветкова, а Ирина Цветаева. Дочка Марины Цветаевой, – прошептала она.
– Кто дочка? – тоже тихо спросил я.
– Бабушка дочка. А я правнучка. Говорят, Ирина Цветаева умерла в детдоме. Ложь! Ее удочерили другие люди. Они знали, кто она, и на всякий случай дали секретное имя – Мира Блюм. Но кто знал, тот сразу понимал. Маринка та еще сука была, Ариадну любила, Жоржика любила, а Ириночку не любила. Бабушка вышла замуж за татарина. Они жили в Елабуге. У них дочка родилась тридцать первого августа сорок первого года… Прямо в соседнем доме, в тот же день и час.
– Да, интересно, – сказал я, вставая со стула. – Меня тут ждут, простите.
– Он погиб на войне – быстро говорила она, – они не были расписаны, и бабушкина дочка тоже стала Блюм. Сашенька Блюм, моя мама. Я все время Маринкины стихи читала, и письма, и мемуары про нее, у меня вся комната в этих книжках. Она бездарная была, уродка, полоумная и блядь дешевая. И сестра ее тоже, старая сука. И Ариадна тоже. Жоржика жалко, а эти бабы три суки. Как будто Ирины вовсе не было! Когда я все поняла, я фамилию отца на мамину переменила и снова стала Мира Блюм.
– Что поняли? – неизвестно зачем переспросил я.
– Что Мира Блюм на самом деле Ирина Цветаева. Маринкина дочка.
– Видите ли, у детей Марины Цветаевой все-таки была фамилия Эфрон, – осторожно сказал я. – Муж Марины Цветаевой и отец ее детей был Сергей Эфрон. Они носили его фамилию.
– Без вас знаю! – презрительно сказала она. – Ну и что?
А ведь и в самом деле – ну и что?
После всего
когда в глазах померкнет свет
В полдень стало ясно, что сегодня – может, через час, но самое долгое к вечеру – Елена Сергеевна умрет. Врач ушел, сообщив это мужу и сыну. Осталась сиделка. Она поставила Елене Сергеевне капельницу на онемевшую левую руку и тоже вышла из комнаты.
Комната была похожа на палату в реанимации. Квартира большая, возможности позволяли. «Человек имеет право умереть дома», – говорил сын Елены Сергеевны. Сейчас он прохаживался взад-вперед и смотрел на экран монитора, по которому бежали какие-то нерадостные линии.
Муж Елены Сергеевны, Павел Павлович, сидел на корточках, по-собачьи положив стриженую ежиком седую голову на край кровати и тихонько целуя холодеющие пальцы умирающей. Она громко дышала, мутно глядя на него.
– Лена, Лена, Лена, – шептал он. – Леночка, не делай этого, не надо… Я не смогу без тебя жить. Пожалей хоть меня…
– Ты все врешь, – просипела Елена Сергеевна.
– Леночка! – его била дрожь.
– Ты проживешь еще одну жизнь… Еще одну дуру замучаешь, как меня.
– Лена, не надо! Я тебя люблю. Я тебя не переживу. Мы умрем вместе.
– Не паясничай, – она прикрыла глаза. – Радуйся тихо.
Он в голос заплакал, схватился за голову и выбежал из комнаты.
Спустя минуту раздался выстрел. Шум падения. Чей-то крик. Сын вскочил и выбежал прочь. Скоро он вернулся. С перекошенным лицом.
– Мама, – сказал он, кусая губы. – Мама, папы больше нет. Он застрелился. Я пойду вызову милицию, тебе позвать сиделку?
– Не надо, – проговорила она. – Уйди. Уйди.
Она осталась одна. Глубоко вздохнула и вдруг почувствовала, что с ней что-то странное происходит, непонятное и жуткое, но прекрасное, вот что ужасно. Она вдохнула еще и еще раз, ощущая забытую свободу в легких. Она пошевелила рукой – рука шевелилась легко. Она против воли улыбнулась. Правой рукой взяла с тумбочки пластырь, вытащила иглу из вены в левой руке, ловко заклеила ранку. Онемевшие пальцы левой руки ожили. Пошевелила ногами, сбросила простынку. Увидела, что ноги у нее не старушечьи, а женские. Села на кровати. Шепотом чертыхнувшись, брезгливо выдернула из себя катетер. Ей захотелось пописать, по-нормальному, по-человечески! Встала, одернула полотняную сорочку. Тапочек, конечно, не было. Она сделала два шага босиком. Ее пошатывало, голова чуть кружилась, но было как в ранней юности, когда она вставала с постели после гриппа: возвращение радостного желания жить.
Она бесшумно вышла в коридор. Ах да. Муж застрелился. Вот в этой комнате. Надо бы самой убедиться.
Елена Сергеевна толкнула дверь. Он сидел в кресле, смотрел в окно и ждал, когда она умрет.
Письма к царю
исторический роман
«Ваше Императорское Величество! Простите, что докучаю. Позавчера я обещал, что более не буду отрывать Вас от скорбных размышлений, но душа не утерпела, – писал смоленский слесарь Сафонов на тетрадном листке, мелкими тесными строчками без полей. – Причина такова. Вчера посмотрел кинокартину “Ленин в 1918 году”, хорошая, худого не скажу, кроме одного. Там в одной сценке людям сообщают, что Ваше Императорское Величество и вся Императорская Фамилия расстреляны. Эта сценка снова больно ударила меня по сердцу. Вот уже двадцать лет народу внушают эту ложную мысль. Предполагаю, как Вам тяжело было смотреть эту кинокартину и слышать эти слова! Примите мое глубокое сострадание, и хочу Вас уверить честным словом: всякий здравый человек знает, что Русский Царь жив, он вернется и возглавит борьбу за лучшие идеалы народа, чему мешают его враги. Врагов народа мы разоблачаем от раза к разу, скоро расправимся со всеми – вот тогда Ваше Величество и окажет себя на Русской Земле, чистой от шпионов и вредителей. В остальном же дела мои неплохи. Вчера купил на базаре шесть штук антоновских яблок, вырезал у них острым ножичком середки, засыпал сахарного песку и запек в печи. Вкусно! Засим остаюсь верноподданный Вашего Императорского Величества – Антоний Сафонов».
Он заклеил и надписал конверт:
Ленинград, Главпочтамт, до востребования, Царю (Романову Н.А.)
Подмигнул сам себе в зеркало.
Ибо это была хитрость. Отвлечь чекистов. Потому что на самом деле он был не слесарь Антон Сафонов, а чудом спасшийся царь Николай. Или царевич Алексей? Он уже точно не помнил.
Он долго писал эти письма и радовался, что хорошо отвлек чекистов.
Но потом за ним приехали на фургоне.
Когда немцы стали наступать, он сбежал из психической колонии.
Однажды по лесной дороге шли два немца с автоматами. Он сидел на обочине, старик в облезлой дамской горжетке и с жестяной полосой на голове.
– Guck mal, Fritz, – сказал один. – Ein russischer Zar!
Фриц плюнул; они пошли дальше.
Через три недели он набрел в лесу на землянку.
Там жила дурочка по прозванию Настасья-царевна.
Она его приняла и называла то папой, то братиком.
Когда наши вернулись, их нашли солдаты. Потом их отправили в разные психические колонии, мужскую и женскую. Сафонов горевал от разлуки, а Настя-царевна нет, потому что была беременна и все слушала свой живот. Она родила мальчика, его забрали в детский дом. Потом в ремесленное.
Лет через пятьдесят с небольшим слесарь дядя Леша Бесфамильный случайно прочитал в газете, что Русская православная церковь не признала царские останки за подлинные.
– Правильно! – громко сказал он и стукнул по газете кулаком, из-за чего бутылка с пивом упала, пиво вылилось и темной пенистой лужицей покрыло фотографию царской семьи. – Не хрен признавать, врут это людям…
Подхватил бутылку и допил из горла.
Значение и смысл
этнография и антропология. Наш рулевой
В 1973 году я окончил филфак и собрался в аспирантуру.
Место было – в одном из отделов Института истории СССР, где занимались античными и византийскими проблемами. Собственно, заведующий этим отделом меня и позвал.
Вдруг бабах! – родной факультет мне не подписывает характеристику. Партком факультета не подписывает. Почему? Никто ничего не может толком объяснить. Прихожу к нашему партсекретарю профессору Юшину, и он говорит:
– Что же вы, дорогуша, так плохо изучали политэкономию? Вот у вас по политэкономии социализма – трояк. Нехорошо. А по капитализму – четыре. Если бы наоборот, еще туда-сюда. А так – будет идеологически неправильно вам характеристику давать.
Ясно, что врет. Надо что-то делать или хотя бы понять, в чем дело.
У меня был хороший товарищ, у него отец был крупный историк, академик, член президиума АН СССР. Я набрался сил и попросил у него помощи. Он сказал, что обратится к секретарю парткома МГУ товарищу Протопопову.
Через несколько дней я ему звоню и выясняю, что плохо мое дело. Как раз был пик отъездов в Израиль. Товарищ Протопопов без обиняков объяснил академику: «Вот мы его в аспирантуре выучим, а он слиняет. Еврей ведь по отцу. Тем более что его отец родился в Нью-Йорке». Такой вот неоспоримый довод.
Помню, как я пришел к одному профессору. Говорю:
– Сделайте что-нибудь от имени факультета, пожалуйста! Объясните им, что я хороший. Два с лишним года был председателем НСО. Кафедре помогал, подменял преподавателей, учил латыни студентов русского отделения. Диплом так хорошо защитил. Никуда уезжать не собираюсь.
Он усмехнулся и сказал:
– Это не имеет никакого значения.
Ладно. Однако надо жить, даже если в аспирантуру не пустили. Тут одна знакомая говорит, что в Дипломатической академии МИД СССР нужен преподаватель новогреческого. Я позвонил, пришел.
Красивая важная дама в отделе кадров. Задала мне пару вопросов. Говорит:
– Хорошо. Завтра Первое сентября. Костюм-галстук, и с богом. А после занятий зайдете ко мне, анкету заполните.
– Видите ли, – говорю я, – мой отец еврей и родился в Нью-Йорке.
Она улыбнулась и сказала:
– Это не имеет никакого значения.
Друг
проверки на дорогах
Гоша и Надя работали в компании «Хаунд-Трейд».
Серьезная фирма. Офис в центре. Босс на шестисотом.
Гоша был начальником группы аналитиков, а Надя руководила группой планирования. Надя была чуточку главнее Гоши, поскольку могла давать ему поручения. Но зарабатывали они совершенно одинаково.
Надя рыла землю. Она хотела стать первым вице-президентом. Она здесь работала давно, с момента основания, а Гоша недавно приехал из Харькова.
Гоша был Надин друг. Они жили у Нади, и деньги, которые Гоша мог бы потратить на съем жилья, шли в общий котел, и это было правильно. Но они пока не женились. Во-первых, надо все-таки проверить чувства. А во-вторых, когда Надя станет первым вице-президентом, они объединят группу аналитиков и группу планирования в отдел стратегии. Во главе с Гошей, который станет членом правления. И тогда сыграют свадьбу.
Но пока никто ничего не знал. Когда к Наде приходили гости, Гоша как будто приходил тоже и уходил одним из последних. Потом Надя ему звонила по мобильному, и он возвращался.
30 сентября у Нади были именины. Пришли почти все, даже босс почтил присутствием. Было весело. К полуночи стали расходиться. Гоша, как всегда, ушел позже многих. Но еще человек шесть оставались. Прощаясь, Надя чуть подмигнула Гоше, как всегда.
Но почему-то долго не звонила. Гоша сходил в супермаркет, купил и съел пакет миндаля. Стало сорно во рту, никак не отплеваться. Снова зашел, купил минералки, выполоскал зубы, стоя на газоне. Было уже половина второго. Завтра на работу, между прочим. Он сам набрал номер.
– Кошмар, слушай, – тихо затараторила Надя. – За боссом жена заехала, поднялась на минутку, и ей плохо стало. Уложили на диван, вот сидим вокруг, решаем, что делать. Ты не можешь как-нибудь… а?
– Конечно, – ласково сказал Гоша. – Не переживай!
– Спасибо, – шепнула Надя.
Хорошо, в пиджаке был бумажник, а в бумажнике – карточка. Гоша взял такси и поехал в гостиницу.
Наутро он подстерег босса в коридоре.
– Как супруга себя чувствует? – спросил, давясь от унижения.
Босс взял его за рукав и потащил к себе в кабинет. Уселся на диван, закурил. Жестом указал Гоше на кресло.
– Вчера спьяну проговорился, да? – И, не дожидаясь ответа, вздохнул: – Плохо, друг. Уже три месяца в больнице. Совсем плохо.
– О, господи, – тоже вздохнул Гоша. – Я не думал, что так серьезно.
Босс поднял на него красные невыспатые глаза.
– Не в службу, а в дружбу. Нужно препараты отвезти, ну и еще купить… вот список. Понимаете, Георгий, иногда у меня просто нет сил, входить туда и знать, знать… – у него выкатилась слеза. – Простите.
Гоша молча сжал боссу руку выше локтя.
Сидя на заднем сиденье «Мерседеса», придерживая пакет с фруктами и букет цветов, Гоша вспомнил про Надю. Она утром звонила и сказала, что опоздает. Он подумал:
– Интересно, кто станет первым вице-президентом…
Ася и Пася
скромные и знаменитые
Приезжая в Москву, Ася всегда жила у одних и тех же людей, хотя с ними настоящей дружбы не было. Ей освобождали лучшую комнату, ухаживали и угощали, но зато в квартире был проходной двор: гости приходили по три раза в день.
Ася догадывалась, что это на нее глядеть приходили. В основном студенты и младшие научные сотрудники.
Она-то знала, почему всякий раз останавливается именно у этих людей. Потому что ее друг и однокашник Пася – такая у него была институтская кличка – жил в двух шагах. По улице, мимо церкви, в переулок – и вот он, серый дом с гранитным цоколем, с лифтером в каждом подъезде, с огромными квартирами, в которых жили разные крупные деятели.
Пася и Ася работали в одной области, начинали вместе, но жизнь у них сложилась по-разному. Ася свою главную ставку выиграла еще в самой свежей молодости – опубликовала пять статей, на которые уже много лет все ссылались, бесконечно цитировали, защищали диссертации. Она была живым классиком и поэтому говорила тихо, выступала мало, печаталась редко. Как будто боялась испортить впечатление от тех знаменитых пяти статей.
Пася, наоборот, только сейчас разогнался. Работал очень много и успешно и все время был страшно занят. Поэтому Ася во время своих приездов с ним не встречалась.
Один раз они все-таки увиделись.
Прошлись по улице, потом посидели в садике у церкви.
– Годами втайне размышляя о загадках наших тяготений, – сказал он на своей смеси лирики и канцелярщины, – я понял, что в видах оптимального служения общему делу нам было бы божественно соединить судьбы.
У ног была свежая летняя лужа – только что прошел теплый дождь. Ася заглянула в это рябое зеркало, по которому плавал преждевременный желтый листочек, а у края на цыпочках стоял голубь, пил воду и тоже любовался собой.
Пася был высок и статен. Талантлив, знаменит, богат. А она – живой классик. В юности считалась красавицей. Неплохая пара.
– Погоди, – сказала она. – Ты что, развелся? Когда?
– Как только ты скажешь «да», я объявлю жене о разводе, – сказал Пася. – Прямо сегодня, сейчас.
– Ты слишком рационален, – сказала она, боясь не справиться с собой. – Это едва ли хорошо.
– Мы немолоды, – возразил он.
– Я знала, что ты трусоват, – сказала она, вставая. – Но ты еще и дурак. Жаль.
– Я не трус! – крикнул Пася ей вслед. – Я тебе докажу!
Он попробовал доказать. Очередную свою работу опубликовал за границей. Получил международную премию и большой гонорар. За это его отовсюду исключили. Коллеги публично осуждали. Журналисты писали фельетоны. Он покаялся. Потом умер.
– От страха! – сказала Ася и не поехала на похороны.
Стеклянные стены
осенний вечер в городе
Вдруг на Лену упал какой-то тип. Пьяный, наверное. Она сидела, а он долго стоял в проходе и вот упал. Лена стала спихивать его с себя, но он мычал, мутно глядел и как будто сам хотел встать, но вроде ноги у него подкашивались.
– Мужчины! – закричала Лена.
Но мужчин не было. А которые были, слушали плееры, закрыв глаза.
Поезд остановился, потом раздалось «Осторожно, двери закрываются», и вдруг этот тип вскочил и выпрыгнул из вагона.
Двери закрылись. Лена увидела, что ее сумка разрезана и на пол сыплются ключи, мобильник, зонтик, овсяное печенье и ручка. Бумажника не было.
– Вор! – Она бросилась к дверям, стукнула ладонью по стеклу.
Поезд тронулся. Мужчины вытащили плеерные кляпы из ушей и заговорили:
– Где милиция? Ну, беспредел! Он вас не ушиб?
В бумажнике были документы и, главное, карточка. Карточку надо заблокировать. Банк был за две остановки до дома. Лена бежала, чтобы успеть, и на всякий случай звонила на ходу.
– Спасибо, что вы позвонили в ДеЛюксБанк, – пел голос в мобильнике. – Ваш звонок очень важен для нас. Эксклюзивное предложение – недвижимость в Коста-Брава через кредит в нашем банке…
Через десять минут запищала севшая батарейка.
Вот наконец банк.
Закрыто. Без трех девять. Они до девяти. Видно было сквозь дальние стеклянные двери, как болтают, собирая бумаги, операционистки.
Лена заколотилась в глухое стекло. В дальних дверях показался охранник. Лена замахала руками – откройте, срочно! Охранник показал жестом – суньте карточку в прорезь. Лена показала ему распоротую сумку. Он пожал плечами. Она прижала руки к груди. Он прижал кулак к уху и покрутил пальцем – позвоните, мол. Она схватила мобильник. Там снова сказали про недвижимость в Коста-Брава. Операционистки погасили свет и ушли. В тамбуре тоже погас свет.
Лена спустилась в метро. И увидела этого типа. Он гулял по платформе.
Она бросилась назад, наверх, и – какое счастье! – наткнулась на двух милиционеров. Тряся перед ними сумкой, шепотом крикнула:
– Он там, внизу, там вор, быстрее!
– Смысла нет, – сказал лейтенант.
– Не верите? – оскалилась Лена.
– Верим, верим, – сказал сержант. – А как докажем? Он уже все сбросил.
– Карманника, девушка, поймать труднее, чем террориста, – сказал лейтенант. – Очень вам сочувствуем, извините.
Стало страшно: карточка была с фотографией. Вдруг вор узнает ее на улице, приставит нож и потащит к банкомату. Получит деньги и убьет. Мама жила в Томске. У бывшего мужа другая семья. Ну, хоть подруге позвонить. Два гудка – и батарейка сдохла.
Ночью ей приснился суд Линча. Но линчевали не вора, а ее.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.