Текст книги "Нет такого слова (сборник)"

Судьба демократии
на желтый свет

Одна моя знакомая политическая журналистка и вообще деятельница оппозиции, стояла на улице и ловила такси.

Вдруг рядом с ней остановился роскошный автомобиль. Она была женщина немолодая и, прямо скажем, не фотомодель. Поэтому она не обратила внимания и продолжала голосовать. Но водитель, приятный мужчина средних лет, открыл дверцу и сказал:

– Садитесь, пожалуйста! – и назвал ее по имени-отчеству. И даже прибавил фамилию, чтоб не было никаких сомнений.

Она села. Он спросил, куда ей ехать. Сказал, что давний ее поклонник, читает ее в газетах, смотрит по телевизору, слушает по радио. И совершенно бесплатно отвезет ее по нужному адресу, потому что у него как раз есть свободное время.

Едут, разговаривают. Она спрашивает:

– А вы, наверное, бизнесмен?

– Нет.

– Ну, тогда, наверное, топ-менеджер?

– Нет.

Она женщина смелая и говорит со смехом:

– Неужели коррумпированный чиновник?

– Представьте себе, тоже нет, – смеется он в ответ.

– Никогда не поверю, что просто шофер большого начальника!

– Правильно не поверите, – говорит он. – Это моя машина. Я сам себе начальник.

– Не хотите отвечать – не надо, – говорит она. – Извините за настырность.

– Отчего же, – говорит он. – Я своей работы не стесняюсь. Я, как бы вам сказать, арбитр. Держу небольшой такой неформальный арбитраж. Проще говоря, разводящий.

– В каком смысле?

– Да в простом. Развожу ребят. Понимаете, в ходе нашей работы кто-то кому-то непременно лапку отдавит. Или дорожку перейдет. Или раньше времени ложку в котел запустит. Или вообще, страшно сказать, неправду скажет товарищу и другу. Вот. И чтобы не было лишних нервов и расходов, ребята идут ко мне. Со своими обидами. Я внимательно всех выслушиваю, а потом выношу решение. Вот тебе надо чуток подвинуться. А ты должен столько-то денег отдать. А ты просто извинись и больше так не делай.

– Да, да, я поняла! – она действительно все поняла. – И они слушаются?

– Обязательно, – говорит он. – Потому что я правильно развожу. Ни в чью пользу, а как надо, как по-честному. Так развожу, что все довольны. И платят мне за это некоторый гонорар.

– Послушайте! – воскликнула моя знакомая. – А вы не можете развести наших демократов? Чтоб они прекратили грызню! Чтоб кончились эти взаимные оскорбления, предательства и подножки! Чтобы они наконец научились сотрудничать! И создали бы всероссийскую единую демократическую оппозицию! Можете?

– Могу, конечно, – сказал он. – Но это будет довольно дорого. У ваших демократов не хватит денег.

Эдик Царёв
в соседнем маленьком городке

Одна молодая беременная женщина пошла на рынок, и там к ней пристала цыганка. Посмотрела ее руку и прямо закричала: «У тебя родится сын, он отца своего убьет, а дальше вообще говорить страшно!»

Женщина мужу ничего не сказала. Но когда у нее родился ребенок, тут же оформила отказ, тем более что была объективная причина: пяточки кривые, возможный признак тяжелой генетической патологии. Она мужу объяснила: врачи сказали, что такие дети до двух лет обычно не доживают; горе, конечно, но лучше уж сразу.

А мальчика усыновила богатая бездетная парочка, Царёвы. Так что этот Эдик – они его так назвали – ни в чем отказа не знал, гонял на машине и занимался борьбой самбо. Он, кстати, оказался совсем здоровый, только пятки кривые. Вот один раз он пошел на пляж, сидит, кроссовки скинул. А рядом цыганка проходила. Увидела его пятки и сказала: «Ой, парень, несчастная судьба твоя, ты отца своего убьешь, а дальше даже говорить не хочу».

Эдик перепугался на полном серьезе. Пришел домой, написал записку: «Дорогие мама-папа, надоело сидеть на шее, хочу начать самостоятельную жизнь».

Сел в машину и помчался куда глаза глядят. Вечер был, он устал и понервничал и въехал в какой-то «жигуль», спихнул его под откос. Даже не посмотрел, дальше поехал.

Приехал в другой город, устроился охранником. В армии отслужил. Вернулся – пошел в школу милиции.

У них там была преподавательница по гражданскому праву. Красивая женщина, хотя сильно старше его. Но он очень в нее влюбился и вообще привык добиваться поставленной цели. Они поженились. Ребенок сразу родился.

Вот он школу милиции окончил, стал оперативным работником. И начальство дало ему на пробу одно старое нераскрытое дело, про смерть одного гражданина в результате ДТП, где виновник скрылся с места происшествия. Эдик был въедливый. Ну и понял по всем уликам, что это он и был тот самый виновник. Прямо хоть пиши явку с повинной.

Вышел Эдик покурить на крыльцо райотдела милиции, а тут цыганку ведут, на рынке поймали. Она его видит и кричит: «Эй, кривая пятка!»

Эдик сразу в машину прыг и в тот городок, где его родители жили – ну, в смысле эти самые Царёвы. Ворвался: «Скажите правду, ваш я сын или нет?» Они сознались.

Тогда он назад, домой. Там жена волнуется – первый час ночи. Он ее спрашивает: «А вот скажи, где твой первый муж?» Она отвечает: «Да я ж тебе сто раз говорила: погиб в результате ДТП, какой-то подлец его сбил и скрылся с места происшествия».

Эдик помолчал и говорит:

– Да, мама. Я подлец. Но я не нарочно.

Принцесса Галя
есть многое на свете, что и не

Полина Ивановна была помощницей у Даниловых. Не домработницей, а своим человеком, советчиком, почти что управляющей. Данилов был очень крупный деятель, а мадам с ней задушевно обсуждала разные дела: квартира-дача, гости-поездки, расходы-покупки. Но Полина Ивановна знала дистанцию и не обижалась, что мадам зовет ее Полечка, а она к мадам обращается Галина Сергеевна.

У Даниловых была дочка Галя: назвали в честь матери. Единственная, любимая, балованная. Настоящая принцесса. Правда, крупная такая, полноватая, но ей даже шло.

У Полины Ивановны было двое детей, Лариса и Феликс.

Лариса и Галя были лучшие подруги, а с Феликсом у Гали был подростковый роман. Но Полина Ивановна надеялась, что они обязательно поженятся и она на свадьбе скажет Галине Сергеевне – поздравляю тебя, Галочка!

Но когда Галя была на учебе в Германии, Галина Сергеевна скоропостижно скончалась. А Данилов буквально через два месяца женился на ее сестре, Клавдии Сергеевне. Полина Ивановна осталась на своем месте, и теперь новая мадам задушевно называла ее Полечкой.

Тут Галя из Германии примчалась. Злая как сто чертей. Сразу при новой жене отцу скандал закатила: «Вот эти самые туфли мама тебе покупала, постеснялся бы!» Забрала себе в голову, что ее мать убили. Клавдия Сергеевна, родная сестра, и убила. Чтоб за папу ее замуж выйти.

И вообще стала странная. Ходит по всему дому с книжкой под мышкой, бормочет, пальцами водит, натыкается на людей. Однажды наткнулась на Полину Ивановну, схватила за шиворот: «Убить тебя, старая блядь, или побить?» – и как швырнет ее на пол. Перелом шейки бедра и сотрясение мозга.

Феликсу неизвестно зачем надавала по морде и сказала, что всё, ту-ту, поезд ушел. Мальчик страшно переживал. Пошел купаться и не выплыл.

Лариса ей говорит: «За что ты моего брата?» А Галя отвечает: «Дура ты, я его так любила, как сто миллионов сестренок не поймут, пошли лучше на мотоциклах погоняемся». Дело было на даче, у Гали в гараже стояли две «хонды», а все гости Даниловых в саду чай пили. Дача у них была – настоящий дворец: газоны, дорожки, беседки.

Девушки вокруг газона прокатились на заднем колесе, гости даже похлопали, а потом Галя разогналась и как врежется в стол, где отец с мачехой сидели. Оба сразу насмерть, а она рванула из калитки на шоссе. Лариса за ней, пыталась догнать, обе выскочили на встречную, а там фура летела.

Полина Ивановна без ухода умерла от пролежней.

А две студентки из Германии, Роза и Хильда, которых Данилов выписал, чтобы Галю успокоить, в тюрьму попали. Галя им наркотики в сумки подбросила и в милицию позвонила.

Такая вот принцесса.

В тишине
специальная психология

Николай Ильич N. был ученый-сурдотифлопедагог и женился на своей ученице и пациентке, слепоглухонемой девушке Марфе.

Они хорошо жили. Марфа ходила по дому босиком, а зимой в носках. Она ощущала дрожь пола и мебели и всегда встречала Николая Ильича, когда он приходил домой. В квартире все было устроено так, чтобы ей было удобно. Она сама мылась, причесывалась и даже маникюр себе делала пилочкой, а вот ногти на ногах ей стриг Николай Ильич. У нее были красивые ноги, тонкие лодыжки, крутой подъем и розовые пальчики. Николай Ильич вытирал ее стопы и целовал их. Марфа запрокидывала лицо и смеялась своим ненастоящим смехом. Она бесподобно любила Николая Ильича – как никто в его жизни.

Целыми днями она работала: печатала на брайлевской машинке статьи для таких, как она, слепоглухонемых людей. А Николай Ильич защитил докторскую, написал про Марфу две книжки и стал членкором Академии педагогических наук.

Однажды темным зимним утром он проснулся и понял, что устал. Устал от скупо обставленной квартиры, от вечной тишины, от разговоров посредством стискивания пальцев. Силы кончились.

Он повернул голову. Марфа спала. Темные очки лежали на тумбочке.

Он вздохнул. Она шевельнулась. Зевнула. Встала, потянулась, потерла затылок, пошла в туалет, держась за стену, за шкаф, за дверной косяк.

– Существо… – прошептал Николай Ильич.

Через месяц он привел домой свою аспирантку.

Они ходили по квартире рядом, шагая в такт, и громко разговаривали. Аспирантка была лихая и злобная девица, ей было забавно. Особенно когда Николай Ильич соблазнял ее при Марфе, которая сидела над толстой брайлевской книгой, иногда поднимая незрячее и глухое лицо. Аспирантка в голос смеялась.

Потом Николай Ильич пошел ее проводить. Предупредив Марфу на языке пальцевых касаний.

Когда он вернулся, Марфы не было в комнате. И в кухне, и в туалете, и в ванной. Подуло снежным ветром. Николай Ильич вбежал в спальню. Балконная дверь была распахнута. Обмирая от ужаса, он выскочил на балкон.

Марфа курила, закутавшись в одеяло.

Он вцепился пальцами в ее ладонь.

– Я все видела, – сказала она, отнимая руку. – Я вижу и слышу.

– Неправда! – крикнул он.

– Уже месяц, наверное, – сказала она.

– Зачем же ты скрывала? – его била дрожь.

– Сама не знаю, – сказала Марфа. – Мне очень жалко.

– Мне тоже, – сказал Николай Ильич. – Очень.

Они замолчали и стали думать, как быть дальше.

Сдача
в шумном городе, на окраине

Танька хотела учиться в институте. В хорошем, в настоящем. Чтобы потом устроиться на настоящую работу.

Она была не такая уж отличница, чтобы сдать экзамены на все пятерки и поступить на бюджетное место. Поэтому ей была дорога на платное обучение. И у нее были деньги, представьте себе. На книжке лежали. Бабушкино наследство, потому что она за бабушкой все последние годы ухаживала.

А потом заболел брат. Тяжелая, почти неизлечимая болезнь. Лечение очень дорогое и почти бессмысленное. Танька сама слышала, как доктор говорит с матерью. Она без разговоров и вопросов сняла деньги с книжки, и принесла в больницу, и заплатила в кассу. Иначе этот институт ей поперек горла станет и вообще не будет в жизни счастья, потому что счастья за смерть родного брата не бывает.

Но получилось наоборот. Брат очень быстро выздоровел: диагноз оказался неправильный. То есть он бы выздоровел и без такого дорогого лечения. Слава богу, конечно. Но деньги не вернешь. Правда, сдача осталась, около двадцати тысяч рублей.

– Ничего, – сказала Танька. – Я на сдачу себе горный велосипед куплю.

– А сколько он стоит? – спросил отец.

– Тысяч пятнадцать, если хороший, – сказала Танька.

– А мать третью зиму без зимнего пальто, – сказал отец, грустно выпил рюмку и закусил помидором домашнего засола; разговор шел за обедом.

– А чего ты ей сам пальто не купишь? – спросила Танька. – Ты глава семьи.

– Я инвалид, – сказал отец, наливая еще. – Пенсия смех один.

Танька подумала: если инвалид, зачем водку пьешь и двоих детей нарожал?

Но вслух не сказала, конечно. Но горный велосипед купила. И ездила на нем к своему парню.

Этот парень у нее был давно, она ему доверяла.

А тут он вдруг сделал, что нельзя.

– Ты чего? – Она вскочила с кровати.

Он силой уложил ее обратно, прижался щекой и зашептал в ухо:

– Я хочу, чтоб у нас ребеночек был. Выходи за меня замуж.

Танька чмокнула его пару раз, чтоб не ссориться. Пошла в душ и долго мылась сильной струей. И шептала: бедным нельзя детей, бедным нельзя детей.

Вышла на улицу и увидела, что горного велосипеда нет. Только стальная петля с замком на асфальте валяется. Срезали, сволочи, специальными ножницами, наверное.

– Велосипед бедным тоже нельзя, – повторяла Танька, быстро шагая и размахивая замком, как кистенем. – Бедным вообще ничего нельзя.

Встречная женщина остановилась, а потом обошла Таньку стороной.

Эвольвента
блаженны чистые сердцем

Мы все просто ахнули, когда она пришла к нам работать. Я тоже ахнул в числе прочих. Она была великолепна: умна, образованна, профессиональна. Она была красива: стройна, соразмерна, ухоженна. Она была отлично одета – стильно, модно, неброско. Она превосходно держалась: достойно, сдержанно, доброжелательно.

Да, именно. Сдержанно-доброжелательно, и не более того.

У меня никак не получалось с ней подружиться. Даже просто завести человеческий разговор. Как это бывает: начинаешь говорить о работе, потом беседа перетекает на общие вопросы, в смысле общеинтересные. Разговор как бы выходит из офиса на улицу, а там люди, машины, вывески разные. Кафе и рестораны в том числе. Отчего бы нам не выпить кофе?

Но нет! На вопросы она отвечала строго по существу. Нужны сырые данные? Пожалуйста, вот, вот и вот. Обзор? Через час я пришлю файл. Мое экспертное мнение? Следует ожидать значимого снижения интереса к данному сегменту информационного потока…

Тьфу! На все попытки соскользнуть с темы она замолкала и начинала легонько постукивать пальцами по столу. У нее были крупные худые руки, с отточенными ногтями, со старинными тусклыми перстнями. Она ждала, когда я закончу болтать. Она хотела говорить о деле.

Я не сдавался. Я вытаскивал ее на философское осмысление процессов, идущих в информационном поле. Ого! Она давала мне сто очков вперед. Она рассуждала об интертексте и смерти автора, цитировала Фуко и делала правильное ударение в слове «дискурс». Юлию Кристеву называла Жюли. А однажды сказала, что читательские экспектации в поле аттитюдов распределяются по эвольвенте. Я залез в словарь, узнать, что это такое. Но так и не понял, почему именно по эвольвенте, а не по эволюте, к примеру…

Но все-таки в ходе обсуждения разных дисперсий и дистрибуций я сумел пригласить ее в кафе. Наверное, она сочла меня достойным собеседником. Кафе было весьма приличным, малолюдным и изящным. Мы ели изысканные сладости. Мы пили коньяк, налитый на донышко огромных бокалов. Она почему-то молчала и много курила. Вдруг я услышал – седьмым чувством ощутил – легкий весенний хруст. И тонкий звон капели. Льдинка в ее душе разломилась и растаяла.

Я осторожно поднял глаза. Ее прекрасная рука лежала на столе. Я подвинул к ней свою руку. Полмиллиметра осталось. Электрическая дрожь грядущего прикосновения. Не в силах более томиться, я взял ее за руку. Она сплела свои пальцы с моими и, улыбаясь открыто и доверчиво, сказала:

– Конкретно сидим!

Сонный ангел
как-то в полночь, в час угрюмый

Выкатились на улицу и стали решать, куда теперь. Обычай был такой – обязательно чтоб в двух действиях, обязательно чтоб ехать догуливать.

Решили. Пошли к метро.

Он взял под руку малознакомую девочку, которая весь вечер сидела напротив. Предложил поехать к нему. Она посмотрела на него очень внимательно и отказалась. Он настаивал. Она закусила нижнюю губу и покачала головой. «Ты не поняла, мы же все вместе ко мне едем, понимаешь? Всей командой!» Ну, если со всеми, тогда ладно.

По дороге многие отвалились. Осталась одна парочка и трое парней, болтуны и кирюхи. Приехали, уселись на кухне. Квартира двухкомнатная. Выпили, потрепались, парочку он отправил спать в свою комнату, кирюх-болтунов оставил на кухне, дал им еще бутыль из отцовских запасов, а сам потащил девочку в родительскую комнату – родители, ясное дело, были в санатории. Запер дверь. Обнял ее, подтолкнул к постели. Она вырвалась, опять долго на него смотрела. Потом сама разделась. Очень красиво, на фоне окна, как в кино.

Она чуть повыше его легла, он притянул ее к себе и поцеловал в грудь. Он нее пахло земляникой и теплым свежим молоком, он вдохнул еще раз, у него закружилась голова, и он заснул. А когда проснулся, то друзья-кирюхи собирались за пивом, а парочка уже прибрала на кухне и готовила завтрак. Но никто не помнил, когда она ушла. Как ее зовут, не помнили тоже.

Потом на него вдруг напала бессонница. Он лежал в той самой постели и глядел в квадрат окна. Рядом спала жена. За стеной – сын и его девушка. Сон никак не шел. Вдруг он вспомнил ее и позвал. Сказал шепотом, закрыв глаза: «Я даже не помню, как тебя зовут, но ты все равно приходи, пожалуйста». А когда открыл глаза, увидел, как она раздевается на фоне окна. Он снова зажмурился, но она уже была рядом, он целовал ее и вдыхал ее утешающий запах, и тут же заснул, легко и сладко.

Так было много раз: как только бессонница, он звал ее, и было нежно и хорошо.

Но однажды она разделась и села на комод. Взяла крем, стала мазать себе пятки. Ему показалось, что у нее кривоватые ноги, хоть и длинные.

– Не балуйся, – сказал он. – Иди сюда.

– Погоди, – сказала она. – Мне надоело так. Я хочу за тебя замуж. Ребенка хочу.

– Не выдумывай, – сказал он. – Мне сорок восемь, а тебе двадцать. Я женат. У меня сын старше тебя. Я скоро дедушкой буду. Соображаешь?

– Да, конечно, – сказала она и неслышно спрыгнула с комода.

Больше она не приходила. И он ее не звал. А зачем? Таблетку принял, и все дела.

Автора! Автора!
что в имени тебе моем

В 1982 году Театр Моссовета заказал мне инсценировку сказки Анатоля Франса «Пчелка». Хороший, кстати, получился спектакль, красивый, романтичный, с отличными декорациями и костюмами, с балетом и музыкой. Он шел целых восемнадцать лет.

Вот. Перед самой сдачей прогоны шли почему-то в помещении Театра Вахтангова. В Театре Моссовета меня все знали, а там – нет, разумеется. Прихожу однажды туда. В зале почти пусто. В десятом ряду, перед проходом, оборудовано место для режиссера – столик, лампочка. Я сажусь рядом. Ко мне тут же подходит капельдинерша, серьезная немолодая дама, и говорит:

– Молодой человек, пересядьте. Здесь места для руководства.

Я говорю:

– А я, между прочим, автор. Имею право.

Она внимательно так на меня смотрит и говорит:

– Ну как вам не стыдно, молодой человек! Ведь автор – Анатоль Франс!

И правда, на афише было написано: «Анатоль Франс, “Пчелка”». А ниже – «Пьеса Д. Драгунского». Но кто читает, что там внизу написано!

Но я говорю:

– Ладно, ладно, разберемся…

И продолжаю сидеть. И тут в зал входят режиссер спектакля Инна Данкман, директор театра Лев Лосев, главный режиссер Павел Хомский.

Лосев машет мне издалека рукой и кричит:

– О, Анатоль Франс уже на месте!

Данкман и Хомский тоже говорят что-то вроде: «Привет, Анатоль Франсович».

Начинается прогон.

В антракте выхожу из зала, иду мимо той капельдинерши.

Она опускает голову и тихо говорит:

– Извиняюсь…

Красавица
только раз бывают в жизни встречи

Помню этот разговор подробно и ярко. Я сидел в папином кабинете за его письменным столом, а он – полулежал на диване. Он был навеселе – они с мамой только что пришли из гостей. Мама что-то делала на кухне, а папа громко и восхищенно говорил:

– Она просто красавица! Она чудесная, изящная, милая. Ты таких никогда не видел, клянусь. Да что там ты, мальчишка! Я таких видел, может, два раза в жизни, это третий. Хрупкая, нежная, прелестная. Ты в нее влюбишься, как только увидишь. Просто Джульетта! Это будет твоя судьба!

– Значит, мне с ней умирать в обнимку? – хмыкнул я. – Пока неохота.

– Не надо так буквально, – взмахнул рукой папа. – Она прекрасна. Вы должны познакомиться и влюбиться. Подрастете – поженитесь. Понял?

Разговор шел о дочке новых родительских знакомых. Где-то на отдыхе папа с мамой встретили приятную пару. И вот побывали у них в гостях. Увидели ихнюю дщерь и решили, что это для меня отличная партия. Мне было семнадцать. Ей – пятнадцать. Не знаю, что они думали. Наверное, хотели познакомить меня с красивой девушкой из хорошей семьи. Чтоб я ходил с ней в театры и перестал целоваться по подъездам неизвестно с кем.

Меня никогда не сватали. Было странно. Хотя немножко интересно.

Через полмесяца раздался телефонный звонок.

– Тебя! – сказала мама.

– Здравствуй, это Катя, – раздался дрожащий от тоски и ненависти голосок. – Я дочка такого-то, знакомого твоего папы. Приходи ко мне на день рождения. Запиши адрес…

– Спасибо – сказал я. – Обязательно.

Мне выдали деньги на букет и альбом репродукций.

В назначенный день и час я позвонил в указанную дверь.

Она действительно была хороша. Юна, стройна, нарядна. Очень красивая девочка, правда. Наверное, она надеялась, что я ей понравлюсь. Вдруг. Бывают же такие случаи. Она смотрела на меня, наморщив лоб. Потом вздохнула и бодро сказала:

– Здравствуй! Очень приятно, что ты пришел! Ой, какие цветочки, спасибо!

Больше за весь вечер она не сказала мне ни слова. Мне было скучно среди ее подруг, таких же юных и нарядных, среди непонятных мальчиков в костюмчиках и лаковых ботинках. Ее отец позвал меня в свою комнату. Мы выпили по рюмочке коньяку. Поговорили о погоде и спорте. Он передал привет папе.

Вот, собственно, и все.

Лет пять назад на одном банкете меня окликнули по имени и на «ты». Немолодая приятная дама, улыбаясь, шла ко мне.

– Помнишь меня? – сказала она. – Катя, дочка такого-то, знакомого твоего папы!

– Конечно, помню! Здравствуй, моя дорогая!

– Привет, мой хороший!

Мы обнялись и расцеловались, как старые друзья.