Текст книги "Азбука счастливой семьи для приемных родителей. Книга-тренажер"

ВЛИЯНИЕ ИСТОРИИ ЖИЗНИ РЕБЕНКА В УСЛОВИЯХ ПСИХИЧЕСКОЙ ДЕПРИВАЦИИ НА ЕГО РАЗВИТИЕ (ПРИВЯЗАННОСТЬ РЕБЕНКА С РОЖДЕНИЯ; РЕБЕНОК, ВОСПИТЫВАЮЩИЙСЯ В ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫХ УСЛОВИЯХ). РАЗБОР СИТУАЦИЙ

ИСТОРИЯ. НАЧАЛО

Рассказывает Георгий Гынжу, педагог дошкольного образования, соавтор книги «Меня зовут Гоша. История сироты»:

«Если идти по порядку, от самого рождения, то маленьким я себя не помню. Как в кроватке сидел, первые слова говорил, первые шаги делал, еще что-то – вот этого в памяти совсем не осталось. И фотографий нет, так что никогда уже не узнаю.

Родился я в 1999 году и до десяти лет не знал, как звали мою мать. Никогда не слышал имени своего отца. Нам в детдоме говорили, что это секретная информация. Вроде как нельзя ситуацию осложнять: нам же диагнозы всем там прописали – задержка психического развития, еще что-то из психических расстройств. Поэтому мало ли, откроют нам страшную тайну, а мы вдруг вразнос пойдем.

Но однажды, я тогда учился в четвертом классе, в наш детдом приехала комиссия. Воспитательницы вытащили из архивов наши портфолио, положили их на край стола, и мы такие: «О, что это за папки, что там про нас написано?» Взрослые куда-то вышли, и мы давай все это читать. Так я узнал имена-отчества своих матери и отца. Еще я увидел там свидетельство о смерти своего отца, но, правда, не очень понял, что это значит. До этого момента никаких разговоров о моей семье никогда не было.

Хотя, если честно, я всегда много думал о матери. Поначалу были мысли: «Поискать бы ее, посмотреть ей в глаза». В глубине души я хотел узнать, что на самом деле произошло, почему меня бросили, но не стал никого об этом спрашивать, потому что мне не нужна была чья-то жалость. Я много таких историй видел, когда жалели других детей-сирот, и боялся, а вдруг и со мной то же самое произойдет? Жалость унизительна, я ее не хотел.

Жизнь научила меня смеяться, когда трудно, а не плакать. Меня ругали, я смеялся. Обижали, я смеялся. И когда били, смеялся тоже. Я не хотел, чтобы меня жалели. А еще, если бы я свою мать увидел, я бы, наверное, просто в себя ушел, и все. У меня встал бы вопрос: «Зачем ты меня вообще бросала?» И я бы влез в это, остался бы там сидеть, разбираясь со всем этим. Один.

Кстати, я никогда даже не видел ту самую бумагу, с которой все началось, – отказ матери от меня. Я думаю, там было написано «отказываюсь, потому что не могу содержать» или еще что-то такое. Иначе как так вышло, что она смогла просто взять и выкинуть меня? Либо она все-таки была алкоголичкой, наркоманкой и так далее – то, что приписывают всем родителям детдомовских детей. Воспитатели всегда нам так говорили, когда ругали нас».

История каждого ребенка, нуждающегося в устройстве в приемную семью, начинается с потери. Даже если малыш никогда в жизни не видел своих родителей, не знал о них, это не значит, что боль обошла его стороной. Напротив, боль утраты может обостряться потому, что у ребенка нет никакой информации, нет возможности выразить свои чувства и получить утешение.

Для более глубокого понимания того, как младенец переживает разрыв с родной семьей – в первую очередь с родной матерью, – рекомендуем прочесть книгу Каролин Эльячефф «Затаенная боль. Дневник психоаналитика». Каролин, ученица знаменитого французского психоаналитика и педиатра Франсуазы Дольто, после многих лет практики со взрослыми и детьми попала на работу в ясли, куда Служба социальной помощи детям передавала младенцев, оставшихся без попечения родителей. Поначалу возникает вопрос: что психоаналитик будет делать с младенцами? В наших учреждениях для детей-сирот подобной практики нет. Но постепенно, история за историей – каждая глава рассказывает об одном конкретном ребенке – раскрывается ключевая роль этого специалиста в понимании того, что происходит с младенцем. Цель психоаналитика – помочь «выявить и символизировать, то есть обозначить причину страдания».

Конечно, младенец не может говорить. Он не способен рассказать о своей боли, как взрослый человек. Как же тогда он выражает ее? «Грудные дети, – пишет Каролин Эльячефф, – попадающие под покровительство Службы социальной помощи детям, пережили потрясение – разрыв родственных связей, что в их возрасте вызывает функциональные нарушения. Таким способом они говорят нам о том, что переживают». То есть язык младенца, которым он выражает свои тяжелые переживания, это отказ от еды, сна, потеря веса, задержки развития, болезни и так далее. Весь возможный спектр функциональных нарушений. Каролин Эльячефф рассказывает нам о двухмесячном мальчике «Оливье, который не хочет дышать». Мама оставила его через сутки после родов. В семье уже слишком много детей, они с мужем не смогут прокормить еще одного, поэтому принимается решение передать ребенка на усыновление. Первые пять недель жизни Оливье справляется. Важный момент – все это время персонал, который ухаживал за ним, надеется, что мама его все-таки заберет. Но потом надежда исчезает, и мальчик начинает тяжело болеть: «Его лицо и голова покрылись корками и струпьями, из-за бронхита он тяжело дышит, с шумом вдыхая и выдыхая воздух, но температуры у него нет». Психоаналитик приступает к работе с ребенком, когда он находится в самом плачевном состоянии. Что делает Каролин Эльячефф? Она говорит с двухмесячным ребенком, объясняет ему то, что происходит в его жизни: «У тебя очень хорошая и мужественная мать, она знает, что не сможет тебя воспитать, как ей хотелось бы, и она приняла решение, которое считает хорошим для тебя: пусть тебя возьмет и воспитает другая семья. Люди, которые тобой сейчас занимаются, ничего тебе об этом не говорили, но надеялись, что твоя мама изменит свое решение – возможно, они внушили эту надежду и тебе. Сейчас они понимают, какая хорошая у тебя мама: она сказала правду, она действительно ради твоего блага хочет, чтобы тебя воспитала другая, приемная, семья. Она хочет, чтобы у твоих приемных родителей кожа была не такая, как у тебя, а другого цвета. У тебя кожа черного цвета. Сейчас еще неизвестно, удастся ли найти для тебя приемных родителей с другим цветом кожи, но тебе вовсе не нужно менять свою кожу. Ты всегда будешь сыном мужчины и женщины, которые тебя зачали, и твои настоящие, биологические родители навсегда останутся в тебе. До свидания, увидимся через неделю».

Психоаналитик предполагает, что кожное заболевание младенца спровоцировано внутренними причинами, и оказывается права. Когда через неделю нянечка приносит Оливье на очередной сеанс, оказывается, что кожа ребенка совершенно очистилась, зато проблема с дыханием только обострилась. Работа продолжается. Психоаналитик говорит ребенку о том, что его мама и папа всегда будут с ним, в его сердце, а растить его смогут другие заботливые и любящие родители. Через месяц дыхание ребенка нормализуется, он словно дает себе разрешение жить. Когда для ребенка находятся усыновители, с ним делятся этой информацией, он встречается с новыми мамой и папой, проблемы со здоровьем окончательно уходят.

В книге «Затаенная боль» достаточно подобных историй из практики, которые детально разбираются, анализируются и помогают глубже понять состояние и переживания ребенка, что совершенно необходимо приемным родителям.

Подобные ситуации персонал домов ребенка в нашей стране наблюдает довольно часто – стоит усыновителям принять решение забрать младенца, которого в учреждении считали больным и безнадежно отставшим в развитии, как у ребенка будто появляется воля к жизни. Состояние улучшается, развитие запускается. И после усыновления, в новой семье, ребенок двигается вперед буквально семимильными шагами, нагоняя то, что было упущено. Внутренняя установка «я не нужен, не важен» сменяется новой – «я нужен, я важен». Ребенок чувствует себя принятым в этом мире благодаря усыновителям и настраивается на новую жизнь. Проходит пять, десять лет, и уже никто не заподозрит в здоровом развитом ребенке сироту, когда-то оставленного родными родителями. Исцеление происходит.

Однако чем меньше мы говорим ребенку о том, что произошло в его жизни, чем меньше он слышит о своих родных родителях, о ситуации, которая сложилась в его жизни, тем сложнее бывает ему преодолеть функциональные нарушения, которые неизбежно возникают в случае потери родных родителей.

Вернемся к истории Гоши. Он родился третьим ребенком в семье – его мама и папа давно состояли в браке, у них уже было двое сыновей подросткового возраста, когда мама забеременела Гошей. За три месяца до рождения мальчика трагически погиб на стройке его отец. После его смерти мама узнала о том, что у мужа была еще одна, незаконная, семья, где тоже вот-вот должен был родиться ребенок. Она приняла решение оставить Гошу сразу после рождения. Из родильного дома родственники получили от нее сообщение о том, что младенец умер в родах – об этом спустя много лет рассказали старшие братья Гоши. К такой лжи нередко прибегают женщины, принявшие решение покинуть ребенка после его рождения. К сожалению, недостаток знаний и понимания того, что происходит с младенцем, который буквально «стирается» из истории семьи, провоцирует их такие поступки. Возникает иллюзия, что «если самой поверить, то поверят и остальные». Не лучшим образом такое искажение реальности сказывается не только на ребенке, но и на самой матери: известно немало случаев, когда объявление младенца, который жив, умершим запускало череду несчастий в родной семье – смертей, болезней, потерь. Тяжелые заболевания, в частности онкология, возникают нередко у самих матерей.

Гоша отмечает, что до школы у него нет ни одного воспоминания о своем детстве. Таким образом психика ребенка защищается от тяжелых болезненных переживаний. К сожалению, уже невозможно выяснить, как он прожил свои первые 7 лет. А это, согласитесь, невосполнимая потеря. Очевидно одно – утрата семьи отразилась на когнитивных способностях, эмоциональном интеллекте, физическом здоровье ребенка. В отличие от Оливье и других детей, которых усыновляют во младенчестве, у Гоши не было шанса вовремя, еще в детстве, нагнать пробелы в своем развитии.

Одним из наиболее авторитетных исследований в сфере сиротства специалисты считают «Бухарестский проект раннего вмешательства», который проводила международная команда ученых в 2000–2012 годах. Результаты этого труда стали широко известны благодаря публикации книги «Брошенные дети. Депривация, развитие мозга и борьба за восстановление» (Чарльз А. Нельсон, Натан А. Фокс, Чарльз Г. Зина).

Поясним, что означает термин «депривация», который мы уже упоминали и к которому будем неоднократно возвращаться. Депривированным ребенком ученые считают того, кто не получает должного удовлетворения своих психологических потребностей. То есть, например, материальные потребности ребенка удовлетворяются хорошо (он сыт, одет, обут, содержится в тепле, чистоте и так далее), однако потребность в родительской любви остается незакрытой. О трагических последствиях влияния психической депривации на физическое и психическое здоровье человека сегодня уже хорошо известно благодаря многочисленным научным исследованиям.

Вернемся к «Бухарестскому проекту раннего вмешательства». Представители Гарвардской медицинской школы и детской больницы, Университета Мэриленда и Медицинского центра Университета Тулэйн начали проект в 2000 году в Бухаресте. Ученые хотели выяснить, как влияет на детей, оставшихся без родителей, жизнь в закрытых учреждениях и как меняется их состояние, когда они попадают в приемные семьи. Перед ними стояли две главные задачи:

1. Изучить влияние жизни в учреждении на развитие мозга и поведение детей;

2. Выяснить, обратимы ли изменения после помещения детей в семьи и в каком именно возрасте ребенок должен попасть в семью, чтобы удалось максимально компенсировать ущерб.

Исследование проводилось с использованием современных медицинских технологий. Помимо методов психологического тестирования, а также оценки развития ребенка делали ЭЭГ, МРТ головного мозга и генетические тесты, регистрирующие эпигенетическое влияние окружающей среды.

На момент начала проекта в учреждениях Румынии находилось около 100 000 детей, 4200 из них – в Бухаресте. В докладе ЮНИСЕФ говорилось, что большинство детей оставлено в учреждениях либо по причине бедности, либо потому, что их матери слишком юны и не замужем, либо потому, что сами дети при рождении резко отличались от других (например, родились недоношенными или имели какие-то врожденные дефекты). Считается, что в Румынии было так много брошенных родителями детей вследствие политики, проводившейся Чаушеску, – семьям внушалось, что государство готово взять на себя заботу об их детях. Согласно румынским законам того времени, если семья посещала ребенка, оставленного в учреждении, хотя бы раз в 6 месяцев, она сохраняла свои законные права на него.

Сегодня уже совершенно очевидно, в том числе благодаря результатам этого проекта, что задача государства – поддерживать семьи с детьми, повышать их социальный уровень, воспитательные умения родных родителей, а не пытаться заместить институциональной системой маму и папу.

Детей для исследования выбирали по следующим критериям: ребенок должен был быть не старше 30 месяцев и по крайней мере половину своей жизни провести в учреждении. Исключали детей с выявленными генетическими синдромами, такими как синдром Дауна, очевидными признаками фетального алкогольного синдрома и микроцефалией (если размер головы был меньше, чем 2,5 стандартных отклонения от среднего значения окружности головы). То есть это были условно здоровые дети. Включение в проект детей с малой вероятностью восстановления привнесло бы значительные отклонения в результаты и затруднило их интерпретацию.

Для участия в исследовании ученые отобрали 136 детей из разных детских домов в среднем возрасте 22 месяцев при разбросе от 6 до 31 месяца. Детей случайным образом поделили на два равных потока: половину исследователи передали на воспитание в приемные семьи, а другую оставили в закрытых учреждениях. Детей, помещенных в приемные семьи и оставшихся на попечении учреждений, сравнивали с контрольной группой 72 типично развивающихся румынских детей, которые никогда не помещались в учреждения, но родились в том же самом роддоме, где и остальные участники исследования. Детей исследовали в возрасте 30, 42 и 54 месяцев, а затем в 8, 12 и 16 лет. Исследование не завершено и продолжится до тех пор, пока его участникам не исполнится 21 год.

Исследователи, следует отметить, не препятствовали передаче детей, оставленных поначалу в закрытых учреждениях, в семьи: к возрасту 54 месяцев только 20 детей остались в учреждениях. За это время не только проект, но и государство стало финансировать приемные семьи и поддерживать возвращение детей в родные семьи.

Проект наглядно доказал, что система группового воспитания негативно влияет на все сферы развития ребенка – физическое, когнитивное, языковое, социально-эмоциональное. Причем влияние прослеживается на разных уровнях – особенности поведения, способности строить отношения с другими, развитие мозга и даже негативные изменения на генетическом уровне.

У всех детей, участвующих в исследовании, измерили IQ по шкале Бейли. Средний IQ младенцев, которые всегда жили в родных семьях, был 103 – это стандартный результат. Средний IQ детей из закрытых учреждений был значительно ниже – 66. Помимо этого, у «семейных» детей наблюдался более высокий уровень электрической активности мозга и больший объем серого и белого вещества мозга, чем у детей, которые росли в детских домах. Это связано с тем, что опыт, который человек испытывает в первую тысячу дней жизни, оказывает важнейшее влияние на развитие мозга. Различия между учреждениями в соотношении числа воспитателей к числу детей также не сказывались сколько-нибудь заметно на показателях IQ. При соотношении 3 ребенка на одного воспитателя в одних учреждениях и 10 детей на одного воспитателя в других результаты детей были примерно одинаковыми.

Дети, остающиеся в учреждении, испытывали значительное снижение и задержку развития по всем аспектам познания, языка и речи. Они показывали недостаточность как исполнительных функций, так и памяти, и демонстрировали серьезное отставание в языке.

Дети, помещенные в приемные семьи, особенно до достижения ими двух лет, напротив, показывали значительное улучшение как IQ, так и языка и речи, хотя и не достигли уровня развития детей, никогда не живших в детдомах. Наконец последнее и самое печальное: все дети, когда-либо жившие в учреждениях, показывали недостаточность различных исполнительных функций (это набор высокоуровневых процессов, позволяющий планировать текущие действия в соответствии с общей целью, изменять реакцию в зависимости от контекста, избирательно уделять внимание нужным стимулам) – проблема, которую исследователи в большинстве случаев так и не смогли преодолеть, поместив детей в приемные семьи (независимо от возраста, в котором это произошло). Наблюдаемые эффекты вызваны ранним нарушением архитектуры гиппокампа и префронтальных отделов коры головного мозга, и тот факт, что вмешательство не улучшило результаты, говорит об относительном отсутствии пластичности в этих схемах, а также о раннем закрытии сензитивного периода в жизни ребенка. В целом дети, когда-либо проживавшие в учреждениях, демонстрируют проблемы с памятью и исполнительными функциями.

ИСТОРИЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

«В мае, перед летним лагерем, собралась комиссия, чтобы определить, кто из нас будет учиться в нормальной школе в нашем детдоме, а кто поедет в другой детский дом, коррекционный. Конечно, нам ничего этого не говорили. Просто собрали всех рядом с групповой и вызывали по 2–3 человека для тестирования. Слоги какие-то мы читали, рисунки рисовали специальные, в прописях что-то там заполняли. И по результатам, после того как мы вернулись из летнего лагеря, нас 1 сентября разделили на две группы. За первой группой приехал чужой автобус, из другого детского дома. Их одели в новую школьную форму, выдали им ранцы и загрузили в автобус, ничего не объяснив. Так они отправились в новую жизнь. Не помню, чтобы их предупреждали об этом.

А остальные, тоже в новой школьной форме и с ранцами, пошли в младший школьный корпус нашего детского дома.

Я, кстати, только потом, уже в третьем классе, узнал от своей учительницы, что меня тоже хотели отправить в коррекционный детский дом. Испугался задним числом страшно. Уже видел пару раз своих прежних приятелей, которых в коррекционку отвезли: они там стали совсем другими, превратились из обычных детей в вялых старичков с тупыми лицами. Но меня спасла наш психиатр, Анна Анатольевна, она сказала: «Я в нем что-то вижу, есть потенциал, пусть идет в обычную школу». И потом меня воспитатели к ней чуть что отправляли со словами: «Лучше бы тебя в коррекционку отвезли!»

И вот 1 сентября мы построились парами и пошли. Все наши игрушки, вещи, одежда – все осталось в дошкольном корпусе. Штанишки, шортики, рубашечки и прочее досталось следующим поколениям сирот. С собой нам разрешили взять только новый портфель, который нам подарили на 1 сентября. В нем были пенал, тетрадки, ручки – то, что нужно для школы. Нас всех одели в новую школьную форму – праздник же, парадный костюм, – и вот в этой новой, пока чужой мне одежде, с новым рюкзаком я шел в строю через дорогу в новую жизнь. Было так страшно! Аж коленки тряслись. Я понимал, что там уже будет что-то совсем другое. Все воспитатели, к которым мы привыкли, которых любили и не очень, но уже хорошо знали, остались в прошлом. А я к ним прикипел, «мамками» всех называл, и тут – раз, и все изменилось, все вокруг новенькие. Просто ужас! А главное, непонятно зачем? Зачем надо было разлучать меня с людьми, к которым я привык? Наших дневных воспитателей мне было тяжело терять, очень больно. Наталья Анатольевна, Нина Александровна, Лариса Юрьевна и Татьяна Григорьевна – самые дорогие для меня люди. И даже с ними у нас не было никаких прощаний, ничего такого. Нас просто одели во все новое и повели в неизвестную жизнь. Пока шли, мы еще ничего не понимали. Но когда пришли в огромное незнакомое здание – там и младший школьный корпус, и старший, а между ними еще учебный, начали плакать. На торжественной линейке мы уже все стояли и громко, хором рыдали. Были в слезах и соплях. А нам там про праздник, про День знаний.

Мы видели гигантскую толпу детей, они все были старше нас – на голову, на две, а то и на три выше. Кругом стояли чужие взрослые, которых мы не встречали ни разу в жизни. Другая атмосфера, другие звуки, другие запахи. Я плакал и думал, что очень хочу вернуться назад, в свой старый корпус. И вот я реву, а солнце светит, погода прекрасная, выступающие произносят торжественные речи, кто-то там говорит: «Вот наши первоклассники, наше будущее, наша надежда». Много ненужных, лишних слов. Лучше бы успокоили как-то. После линейки, не заходя в свои новые комнаты, мы пошли в класс».