Текст книги "Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники"

Портал дворца украшали разномастные плакаты, карикатуры, транспаранты с броскими лозунгами на тему «говняной клики чокнутых пиночетов» вроде «Янаева вспутчило!» или «Кошмар, на улице Язов!!!». Добавляя праздничного антуража, свежий ветер с Невы полоскал трехцветные полотнища докоммунистических российских стягов и черное, под стать грозовому небу над солнечным Исаакием, знамя опереточных советских анархистов.

Тут и там щелкали фотоаппараты, мерцали блицы. Особым спросом пользовался молодой, донельзя смущенный таким ажиотажем капитан погранвойск с задумчивой служебной овчаркой и плакатиком «Нет перевороту». Кто-то из фотографов в поисках лучшего ракурса оказался на нарядном газоне с выстроенными по-парадному цветами – но танки танками, баррикады баррикадами, однако же по муниципальным клумбам омоновцы убедительно просили не ходить.

Неважно, что этим фотографом был неправдоподобно трезвый Филиппыч. Михаил, Диана и Роман вообще то и дело натыкались на знакомых, окликали знакомых, откликались, перекидывались парой-тройкой фраз со знакомыми и знакомыми знакомых – а знакомые знакомых, в свою очередь, тоже были с кем-нибудь знакомы, так что казалось, даже оказывалось, что на площади кучковались исключительно свои.

Там и тут спорадически образовывались, будто кристаллизовались, разномастные компании, с ходу завязывались разговоры, возникали животрепетающие споры.

– Спасибо, показали «социализьм с человеческим лицом» – никогда б этой козьей морды не видать! Нашлись радетели Отечества – сами же страну до ручки довели, а теперь в спасители нацелились! Да на что эти пугалы старозадубевшие рассчитывают – что никто не пикнет?! – горячился какой-то недоделанный оптимист в очочках.

– На танки эти козьи морды с человеческим лицом рассчитывают! И правильно твои пугалы старозадубевшие рассчитывают – пикнешь ты под гусеницами, как же! Ты и запищать-то не успеешь, – напористо возражал очкарику душный Калошенюкевич.

– Верно, терять путчистам нечего – Горбачева-то они ку-ку, – выступал пессимистически настроенный товарищ.

– Какое «ку-ку»! Он в Крыму, его на даче под арестом держат. Это уже точно, западники подтвердили! – уверял откуда-то из толчеи хорошо информированный источник.

– Что – на даче стенки не найдется? Да и нам-то что до Горбачева – с нами-то военные точно церемониться не станут! – напрягал аудиторию упертый Калошенюкевич.

– Да ежу понятно – сам Горбатый это всё устроил, чтоб чужими руками прибалтов поприжать, дабы отделяться им неповадно было! – пытался перехватить инициативу источник из толкучки.

– Ага, ты еще загни, что всю эту бучу демократы организовали – жить им надоело, провокацию они такую сделали, захотелось им, чтобы всех за горло взяли! – серьезно раздражался Калошенюкевич.

– Братишка, ну чего ты как апостол Петр после трех кукареку! – подшучивал какой-то юморист с галерки. – В Писании же ясно сказано: берут за горло – бей по гениталиям…

– Где там это сказано? – не понимал юмора начитанный Калошенюкевич. – И при чем здесь яйца? Где ты у железяки гениталии найдешь? Где ты их у танка видел?

– Не найдешь – тогда хотя бы по своим лупи, – развлекался весельчак с галерки, – всё равно они больше не понадобятся!

– Кому? – лукаво улыбалась та самая обаятельная рыженькая.

– А никому, – беспечно откликался юморист, – танк – это же тебе не трах-трах твою ням-ням, это – танк, он вообще не трахает, он – давит!

– Надо же, а я и знать не знала! – с ехидцей огорчалась рыженькая. – А до чего же эротично эта штука с дулом смотрится!..

Засим группка распадалась, словно растворялась, растекалась по толпе, но тотчас же похожая человеческая воронка закручивалась возле следующего чудилы. Например, с пафосом декламирующего собственные вирши: «Горбачев сидит в Крыму, очень скучно одному, все товарищи по хунте в танках ездят по Кремлю; дачу заняли друзья в туалет сходить нельзя…» К сожалению, остальное Миха не запомнил, потому как сам не прочь был облегчиться.

Смех смехом, но и напряжения, и тревоги больше чем хватало. Все ждали развития сюжета, но ожидание делили по-своему и по-разному. Пессимисты скептически оценивали баррикады и ждали, что тут их всех и похоронят, оптимисты баррикады укрепляли и надеялись на лучшее, реалисты полагались на авось и дожидались официальных сообщений. Многие с минуты на минуту ожидали возвращения из столицы мэра Собчака, потому что даже и его почему-то до сих пор не посадили.

Информации по-прежнему недоставало. На площади примерно каждый пятый при себе имел радиоприемник, но, как прежде, делом заправляли слухи – слухи запрягали слухи, слухи погоняли слухами, догоняли, обгоняли слухи, а уцелевшие коротковолновые радиостанции загоняли их во всех подробностях в эфир.

Всевозможные листовки со всяческими обращениями и воззваниями демократического толка ситуацию не проясняли. Мойшиц умудрялся ими приторговывать. Разбирали охотно – в основном на сувениры, равно как свежую, только что из типографии, «Вечерку», облагодетельствованную белыми заплатами цензуры; собственно, цензоры могли бы не трудиться – было очевидно, что верстался материал вчера, а сегодня наступило завтра.

Кого-то это самое сегодняшнее завтра будоражило, кого-то пугало, кого-то забавляло, а Михаилу такое взбаламученное ожидание упорно напоминало день свиданки в сумасшедшем доме. А посему он не так чтоб очень удивился, нос к носу столкнувшись с хромоногим чудиком Анчутой, коему полагалось бы безысходно прозябать на достопечальной Пряжке.

– Вот те раз! Привет, Анчута! Какими судьбами? – притормозил Миха. – Не узнаешь?

– Как же… конечно же, конечно! – встрепенулся скособоченный несуразный человечек. – Мишаня! Здравствуй, здравствуй, Мишаня! Как ты повзрослел! – взволнованно заговорил Анчута.

– Похужал и возмудел, – отшутился Миха, – а ты не изменился, – Михаил растроганно пожал скрюченную ручку, – сколько ж лет прошло – пять? шесть? Как же ты на воле оказался, Анчута? Неужели Даздраперма смилостивилась?

– Что ты, что ты, какое там, – замахал лапками Анчута, – Даздраперму давно на пенсию уволили! Разве ты не слышал? Ой, что ты, что ты, – зачастил он по своей дурдомовской привычке, – дома такие перемены, такие перемены, – он чуть понизил голос, – не только нашу заведующую – всех врачей, весь персонал перетряхнули, во всех наших безобразиях разбираться начали; меня уже год как выписали, комнату мне дали, представляешь!

– Ну и ну! – от души порадовался Миха. – Доволен?

– Как же, конечно же, конечно! – восторженно повторил Анчута. – Ой, Петровича ты помнишь?! Знаешь, мы ведь с ним встречаемся, дружим, он тебя часто вспоминает. А недавно я Мартышкина видал, он теперь важным стал – он здесь, в Ленсовете, в комиссии по правам человека должность занимает. Меня он поначалу даже признавать не захотел…

– Засранец этот гражданин Мартышкин, – с чувством констатировал Михаил. – Забавно получается – выходит, ты и этого трепача сегодня защищаешь? Или же ты просто так, любопытства ради на площадь заглянул?

– Что ты, что ты! – Анчута взволновался. – Я же не из-за него сюда пришел, я даже не из-за себя – я за всех, я должен, понимаешь, должен! Сейчас нельзя молчать, нельзя нам допустить, чтобы всё назад переменилось! Нельзя! – пламенно заключил Анчута.

Вместо заслуженных аплодисментов замерцали блицы фотоаппаратов. Вокруг до комичности нелепого, перекалеченного человечка начинал всерьез закручиваться очередной спонтанный митинг, ничуть не менее насыщенный и содержательный, нежели другие…

То в Ленинграде. А в Москве был тот же сумасшедший дом, только видом сверху, и сверху же перемещения бронетехники и воинских частей напоминали броуновское движение. Армейские подразделения то и дело натыкались на пикеты демонстрантов, спотыкались о троллейбусы, автобусы, грузовики, перекрывавшие столичные улицы и переулки. Белый Дом Советов на Краснопресненской набережной окружали баррикады из проверенного революцией пролетарского булыжника и других подручных материалов.

Людей на баррикадах прибывало. Почему-то, неизвестно почему и неважно почему, но почему-то ровнехонько в шестнадцать ноль-ноль дружно все, включая и путчистов, ждали штурма. Ожидание зрело, вызревало, нарывало, как фурункул, но сначала минута за минутой, после час за часом время шло, однако ничего вразумительного не происходило, даром что в любое время ожидание грозило прорваться, как взорваться…

– Неужели будут штурмовать? Н-неужели будут? – переживал в сгустившейся подле Ленсовета жужжащей толчее затырканный оптимист в очочках. – Тогда чего же они тянут? Почему не начинают? Боятся, да? Боятся они, что ли? – пережевывал он свежие сообщения из столицы нашей непонятной Родины.

– Кого они боятся? тебя? меня? таких же безоружных лохов? Да спецназу получаса хватит, чтобы этот пресловутый Белый Дом снизу доверху перетряхнуть! Полчаса – и всё, и взяли всех за горло! – с прежним нажимом возражал очкарику всё тот же Калошенюкевич.

– Нюк, дружище, безнадега ты ходячая, не пыли! – не удержался Миха. – Говорили же тебе, что в Писании на это сказано…

– Достали вы меня своими гениталиями! – не на шутку осерчав, взорвался Калошенюкевич. – Где, где там это сказано?!

– Для понятливых везде что-нибудь да сказано, – не сдержавшись, рассмеялся Миха. – Нюк, ну сам-то ты подумай – сколько в Белом доме этажей? а на каждом этаже – сколько закоулков? Ну и каким же помелом ты их за полчаса зачистишь? Да получаса на один-единственный этаж маловато будет… а на все часов двенадцать положи, быстрее не получится, – прикинул Михаил.

– Понятливый ты наш… Много же ты понимаешь! Мне-то уж виднее, извини, у меня отец сам знаешь где работает, – нашел весомый аргумент Калошенюкевич.

– Ладно, проехали, – не стал надсаживаться Миха, – поживем – увидим, а увидим – как-нибудь переживем, – подытожил он, – верно, Калошенюкевич?

Самое смешное – зачеркнуто – самое печальное, что Михаил был прав – и прав он был, по меньшей мере, трижды. Пусть и это к делу не относится, но пару лет спустя, в девяносто третьем, в общем-то уже в другой стране, но в том же Белом доме закрепились коммунисты. Поприжатые, но недожатые, увы, любители балаганных мятежей не угомонились – и до штурма, к сожалению, пришлось дожить, пришлось и пережить, и те же самые войска провозились с тогдашним безобразием половину суток…

Но то в Москве и спустя два года, а покамест время шло, и ни в шесть часов, ни в семь, ни даже в восемь вечера войны в столице не было.

К этому моменту в Гонолулу, как и на Аляске, рассвело, Гондурас никого не беспокоил; в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско только что позавтракали, в Денвере и Чикаго успели после завтрака проголодаться, в Нью-Йорке, где вовсю лихорадило фондовую биржу, брокеры остались без обеда, наживая язву; в Буэнос-Айресе имели всё в виду, а в Рио-де-Жанейро все носили белые штаны – если верить, разумеется, гражданину Бендеру.

Впрочем, если ему верить, то на самом деле не было и нет на свете никакого Рио-де-Жанейро, никаких Америк, даже никаких Европ, а последним городом планеты оставалась и осталась до сих пор нескончаемая наша Шепетовка, о которую безмятежно разбиваются волны Мирового океана; смысла в этом не было и нет, но сермяжная правда наличествует с полной несомненностью…

А время всё же шло.

Время шло, толчея у Ленсовета час от часу густела, набухала, разбухала, точно низкое облачное небо над вечерним городом. Из окна первого этажа Мариинского дворца, взгромоздясь на подоконник, к собравшимся самолично обратился ленинградский мэр Собчак. Выступление долгожданного градоначальника было принято буквально на ура, но яснее ситуация не стала. В основном – по техническим причинам: стационарные громкоговорители во дворце наладить не успели, а разобрать что-либо в хрипе переносного мегафона удавалось через раз – да и то не каждый раз и далеко не каждому.

А тем временем командиры воинских частей, направленных в Ленинград «для подавления возможных беспорядков», безо всяких обращений где-то как-то в общем-то подозревали, что танками принято давить людей, а не беспорядки. А посему офицеры не слишком огорчались, когда вверенная им боевая техника ни с того и ни с сего ухала в кюветы, застревала из-за всяческих поломок поперек шоссе; горючего почему-то не хватало – а служебный транспорт на бензоколонках заправляли только по талонам, а за неимением талонов установленного образца…

И неважно, было ли всё это именно вот так, как рассказывали вразнобой всевозможнейшие очевидцы, или же иначе, как подсказывал элементарный здравый смысл, или даже ничего такого не было в помине. В любом случае колонна из без малого двух сотен танков и батальона бронетранспортеров к ночи уверенно застопорилась в семидесяти километрах от взбаламученной Северной столицы.

А между тем на Ленинград навалились сумерки, сумерки сразу же и вдруг затяжелели, надавили, придавили – и даже на манер тех же самых танков задавили бы, наверное, если бы не загорелись фонари. Но затейливые питерские фонари зажглись, скромная речушка Мойка по обеим сторонам запруженного митингующими Синего моста шириною в площадь внезапно расцвела, расплескалась маслянистой рябью радужного электрического света; защитники Мариинского дворца и демократических завоеваний перестройки с облегчением вздохнули и перевели дыхание.

Неправдоподобно трезвая «римская» компания, враз повеселев и разжившись где-то на десятерых парой поллитровок водки, обустроилась на ступенях памятника Николаю, надо думать, Первому, аккурат под хвостом у императорской кобылы, которая, если приглядеться к гениталиям этой железяки, числилась при жизни царским жеребцом… Как раз в таком примерно духе развернулся ни к чему не обязывающий коллективный треп; предприимчивому Мойшицу из принципа не наливали, а Роман и рыженькая – а девчушку звали Александра, – Ромка с рыжей Сашенькой оживленно общались в стороне.

– Поди ж ты – охмуряет, – качнула головой Диана.

– Консексус намечается, – иронично отозвался Миха. – А очень ничего себе девчушка, ну очень даже очень! – слегонца подначил он любимую супругу.

– То-то у тебя в глазах похотунчики резвятся! – весело фыркнула она.

– Ревнуешь?! – довольно ухмыльнулся Миха.

– Кого? – ехидно уточнила законная супруга.

Миха очень, даже очень-очень неприлично выразился.

– Интересно, – Диана изящно потянулась, – а он сам-то понял, чего наговорил? – переменила она тему.

– Это ты о ком? – не врубился Миха.

– Да о Собчаке же – приехал, в говорунчик похрипел, порычал, а чего рычал…

– А фамилия у нашего градоначальника такая, – усмехнулся Миха, – бывают говорящие фамилии, а у Собчака она если не рычит, то хотя бы чавкает. Кстати, о собаках…

– А собака здесь при чем? – встрял Калошенюкевич.

– Собака ни при чем, – со всей возможнейшей серьезностью согласился Миха, – тем более она не здесь – собачонка на Сенной, при ларьке сучонка тусовалась… Приколись, народ, – привычно завладел он вниманием аудитории, – жанровая сценка: Сенная как Сенная – толковище, топтовище, торжище, гульбище, а посреди всего этого бедлама препотешнейшая собачонка у ларька скоморошкой трудится. А ларек типа «какой же русский не любит быстрой еды» – это где хот-доги всяческие там, гамбургеры из бродячей собачатины…

– Что за собачатина такая? – опять не въехал Калошенюкевич.

– Обыкновенная, свежая, третьей категории, на филей разделывается вместе с будкой, – снова с самой рассерьезнейшей физиономией отозвался Миха. – Ну так вот, – продолжил он рассказывать, – а неразделанная собачатина, стало быть, пожрать себе таким макаром клянчит: и так она, и сяк – то она на задних лапках спляшет, то она передними сучит, точно как Собчак на подоконнике…

– А он-то здесь при чем?!

– А тоже ни при чем, – нимало не перечил Миха. – Короче, эти плясы у дворняжки ну до того забавно получаются, ну до того занятно, что парочка ментов, барахольщиков гонять замаявшись, на прикольную дворняжку засмотрелась и перекусить решила – условный рефлекс, надо полагать, у ментов сработал. Один в ларек суется: это мне, мол, это, это, это; о деньгах он, разумеется, не вспоминает. Но это первый о деньгах не вспоминает, а второй, естественно, не забывает: а сдача где?! А ларечник, ясный день, дает – битый он уже, воспитанный, он из этих, из южан, которые урюки, абреки, кунаки; из хачей, короче, чтобы баклажанами этих не к ночи будь помянутых чучмеков не назвать. Словом, баклажан дает, мент берет, а эта собачонка…

– Да при чем здесь эта собачонка?!! – пуще самого рассказчика распотешил публику Калошенюкевич.

Миха выразительно и даже заразительно зевнул:

– Я же говорю, что ни при чем. Кстати, о собаках…

А время шло.

Время шло, становилось холодно и скучно. Гроза не разразилась, обошлось мелким моросящим дождичком. «Римская» команда друг за другом разбрелась, паче водка очень скоро кончилась, даром что зануде Мойшицу так и не налили, а Роману с рыженькой, увы, просто не досталось.

Между тем в Ленсовете удосужились наладить громкоговорители, и ближе к полуночи на всю Исаакиевскую сообщили, во-первых, что в Москве танковая рота Таманской гвардейской дивизии перешла на сторону народа и прибыла к резиденции российского правительства для защиты от назначенного якобы точнехонько на полночь штурма; во-вторых, что в Ленинграде мэр Собчак собственной персоной разблокировал эфир на телевидении, резко осудил путчистов, призвал всех к забастовке и пригласил желающих к десяти утра на митинг на Дворцовую; в заключение депутаты сказали всем спасибо, заявили, что сегодня продолжения не будет, и не мудрствуя лукаво предложили гражданам до завтра разойтись.

Короче, объявлен был антракт.

– Кто бы мне сказал, какого рожна мы здесь целый день торчали? – с некоторым разочарованием поинтересовался Миха.

– Вы-то ладно, а вот я… – пожал плечами Ромка.

– Это ты к чему? – не понял Миха.

– Да к тому, что в самом деле – какого черта я обратно прилетел! Ну куда, куда наша драная страна годится, если в ней правящая партия долбаный переворот организовать не может!! Да ну, – досадливо отмахнулся Ромка.

Пассаж Миха заценил.

– Не цепляет, Ромочка? – посочувствовал, дурачась, Михаил.

– Не цепляет, Миха, – в моветон ему ответил Ромка.

– Требую продолжения банкета! – воскликнул Михаил.

– Это ты к тому, что мы опять напьемся? – с первой же попытки догадалась умудренная опытом Диана.

– А как же! Ничего, сейчас на «пьяный угол» завернем… – начал было недопивший Миха.

– Незачем, – немедленно откликнулся Роман, – у меня коньяк остался в сумке… Ты же с нами? – спросил он Александру.

Рыженькая без затей кивнула. Консексус не консексус, но, в отличие от переворота, в этой частной плоскости сюжет развивался в заданном режиме и верном направлении.

– Тогда пошли?

– Пошли.

И они не торопясь пошли, благо Михаил с Дианой обитали рядом, практически на полпути между парадной Исаакиевской и барахолочной Сенной, то есть в центре, как и было сказано, в самом центре, в эпицентре города.

Минут через десять они вошли в квартиру.

– Удобно вы устроились, – заметила рыженькая Саша, с живейшей непосредственностью оглядывая нестандартное жилье, отделанное с выдумкой и незаурядным вкусом.

– Это мы нарочно, чтоб за впечатлениями далеко не бегать, – улыбнулся Миха, – сама видишь, у нас поэтому и прихожей нет: вот дом, вот порог, а за порогом – бух! и на баррикады…

– Нет, я серьезно – классная у вас квартира, я таких никогда не видела. Клево! – оценила Сашенька.

– Экзотика, – отозвался Михаил, – петербургские трущобы называется… Кстати, об экзотике, – обратился он к супруге, – пища нынче в нашем доме как – тоже субстанция экзотическая? или можно на что-нибудь надеяться?

– Надеяться-то можно, – Диана в задумчивости заглянула в холодильник, – а что толку, если мы августовские карточки уже неделю как прожрали, – почесала она стриженый затылок. – Ничего, сейчас мы что-нибудь сообразим… Человеки, против макарон и тушенки с луком никто не возражает? – вопросила Дина.

– Ба! Да это же предел мечтаний, Диночка! – бодро откликнулся Роман, копаясь в своей необъятной сумке.

– А можно я тоже поучаствую? Давай я лук почищу, – вызвалась рыженькая Саша.

– А я пока консервами займусь, – поддержал инициативу Михаил. – Реалии, однако… – пробурчал он, иронично хмыкнув. – Между прочим, спрашивается, господа, вот с чего бы это нам, в натуре, бунтовать приспичило? Нет, ну в самом деле, коли так подумать, к чему, кроме говорильни, перестройка привела? Мы же с этой базарной, извините, демократизацией уже до карточной системы докатились – а ведь ежели и дальше так пойдет, токмо ж хуже будет, – со скрежетом закончил он, открывая армейскую тушенку.

– Ну, ежели желудком думать… – выставляя две бутылки марочного коньяка и баночку икры, пожал плечами Ромка.

– А ты чем думал, когда в Париж со своим коньяком намылился? Ты бы еще уголь в Ньюкасл возить бы подрядился, чучело, – ухмыльнулся Миха.

– Сам ты чувырло непотребное, – с легкостью откликнулся Роман. – Я, вполне возможно, и дурак, но точно не придурок. Коньяк тамошний, настоящий, – я, как только домой оглобли поворачивать затеял, так прямо в аэропорту и отоварился. – Ромка улыбнулся. – Аристарх же верно говорил: зажигательная смесь стеклотары требует! – усмехнулся он.

Сашенька покачала головой.

– Удивительно, ребята, как вы просто, как легко ко всему относитесь, – режа лук, заметила рыженькая Саша.

– А это дабы попусту не надрываться, – Миха откупорил коньяк и расплескал по рюмкам, – за это мы и выпьем, – предложил он, – за то, чтоб не надорваться! – не дожидаясь закуси, возгласил он тост и залихватски опрокинул рюмку.

– Это правильно, наверное, так и нужно всё воспринимать, – пригубив коньяк, заговорила Сашенька, – а то у меня сегодня крыша невзначай поехала, настолько меня эти события поначалу ошарашили. Днем грузин какой-то прицепился, познакомиться нацелился. «Дэвюшка-дэвюшка, как вас зовут?» – спрашивает. А я стою, глазами хлопаю, что сказать, не знаю. «Не помню!» – отвечаю. Я ж действительно забыла, представляете! – Сашенька смахнула луковые слезы. – А с вами как-то просто, всё как будто не всерьез, будто понарошку – знаете, как в театре…

– Нет, не в театре – в цирке: весь вечер на манеже называется, – вставил Миха.

– Нет, не в цирке, – возразила Дина, – цирк уехал, а клоунов оставил, – съехидничала она.

– Это ты о нас или всё-таки о перевороте? – уточнил на всякий случай Миха.

– Да это так, вообще, чтобы тему поддержать, чтобы скучно не было, – Диана выставила на стол аппетитно шкворчащую сковороду, – промежду прочим, дамы-господа, кушать подано! идите жрать, пожалуйста, – позвала хозяйка.

– А кстати, о перевороте… – оживился было Михаил, но вовремя одумался, поскольку оголодавшая компания столь решительно навалилась на еду, что не в меру разговорчивые персонажи рисковали остаться без обеда.

Некоторое время насыщались молча, но как только публика утолила первый голод и лихо приговорила бутылку коньяка, Миха спохватился:

– Так вот, о перевороте, – закурив, возвратился к теме Михаил, – знаете, что мне наша нынешняя тряхомудия напоминает? – Миха впервые за весь день затянулся с настоящим удовольствием. – Карнавал! Не цирк, не театр абсурда, даже не балаган – именно что карнавал! Я тут давеча одну любопытную вещицу прочитал, цитату к случаю хотите? – предложил он публике.

– Не хотим, но выдержим, – разрешила подобревшая Диана.

Михаил прошел в комнату и вернулся с книгой.

– А что это за произведение? – спросила Сашенька.

– Умберто Эко, «Имя розы», – ответил Михаил.

– А что такое имя розы? – спросила Сашенька.

– А? Имя розы – это имя розы, только имя розы, – механически ответил Михаил, сноровисто перелистывая книжные страницы.

– Не обращай внимания – это они так образованность свою показать желают, – подмигнул рыженькой Роман.

– От пижона слышу, – беззлобно огрызнулся Миха, – подождите, это где-то здесь… – он перевернул еще одну страницу, – ага, вот, – нашел он. – Слушайте:

«Но теперь я не могу понять, даже ради чего тогда я делал то, что делал. Это было что-то необыкновенное, это был буйный карнавал, а на карнавале всегда всё вверх тормашками. Да, для меня это было нечто похожее на громадный праздник, на карнавал, пока мы не начали есть мясо товарищей, погибших в схватке, пока от голода не перемерло столько, что стало уже не съесть… А может быть, даже и тогда мы дышали воздухом – как это сказать? – свободы».

– Речь о Средневековье, – он захлопнул книгу, – но если кто-нибудь в простоте душевной полагает, что с тех пор что-то принципиально изменилось… – паузой закончил Михаил.

– Ну, коли в этом смысле, тады, наверно, ой, – зевнув, ответила Диана, – а я-то было думала, что ты всё еще о пище беспокоишься, – заметила она.

– Язва ты, супружница моя дражайшая, – скорчил обиженную рожу Михаил, но от добавки, разумеется, не отказался.

Короче говоря, ребята не скучали.

Тем временем в столице тоже поддерживали тонус. К резиденции российского правительства продолжали стягиваться сторонники перестроечных свобод и законно избранного Президента. «Мятежную» танковую роту поддержали, по разноречивым сообщениям, то ли десять, то ли ажно пятьдесят бронетранспортеров. Вооруженные до зубов десантники по всему периметру белого Дома Советов Российской Федерации заняли круговую оборону. Можно было начинать, но ни в ноль часов, ни в час, ни в два, ни позже, в пресловутый час Быка, когда по всем канонам положено торжествовать демонам мирозиждительного зла, ни в Москве, ни во всей стране не случилось ничего из ряду выходящего.

Между тем в Северной столице, в экзотической квартирке на улице Гражданской, бывшей и будущей улице Мещанской, расположенной практически посредине между забаррикадированной площадью Исаакиевской и загаженной площадью Сенной, вся нескучная четверка под коньяк и разговор основательно отмякла, а потом обмякла – а затем друг за другом все раззевались настолько заразительно, что пришлось укладываться спать. Разомлевшая команда разместилась в комнате, Саше и Роману выдали спальные мешки, хозяева заняли просторное супружеское ложе.

Если кто-то и рассчитывал провести остаток ночи, скажем так, невинно, то… впрочем же, никто и не рассчитывал.

Какой же карнавал без секса? какой карнавал может быть без секса, и какой же секс может быть под одеялом? это ж непристойно, как совершенно справедливо мог бы заметить Михаил, и Диана бы его непременно поддержала. Разумеется, им было не до разговоров, паче чаяния стеснительных среди присутствующих не нашлось, Роман и Сашенька комплексами не страдали, и в итоге, не таясь, обе пары с таким азартом, с такой артистичной беззастенчивостью занялись любовью, что в конце концов Диана усомнилась:

– Ребята, мы вас не шокировали? – отдышавшись, поинтересовалась Дина, пользуясь затишьем.

– А мы вас? – между делом откликнулся Роман.

– Ничуть не шокировали, – с хрипотцой отозвалась Сашенька, – люблю острые ощущения! – без стеснения добавила она.

– Правильно в народе говорят: рыжие – бесстыжие! – назидательно подал голос Михаил. – Кстати, ради пущей остроты мы можем и подвинуться, – ненавязчиво предложил им Миха.

– Я хоть и не рыжий, но при таком раскладе за свою благовоспитанность я не поручусь – и за Дину, между прочим, тоже, – честно предупредил благородный Ромка.

– Между прочим, за себя я тоже не ручаюсь, – ничтоже сумняшеся сообщила Дина, – естественно, если ты не против, дорогой, – спохватившись, обратилась она к законному супругу.

– Кто б был против, – извернувшись на диване, Михаил взъерошил Сашенькину челку, – а я б не отказался! – признался Михаил.

Саша не смутилась.

– Ты действительно не возражаешь? – Сашенька со шкодливыми бесенятами в глазах взглянула на Диану.

– Возражения мы с тобой после устаканим! – со значением усмехнулась та. – Мальчики, мы ждем! Дамы приглашают кавалеров! – бесшабашно заявила Дина.

Как же он ее хотел! Как же искушенный Михаил хотел эту стриженую рыженькую девочку, не сказать красивую, смахивающую на шалого подростка, узкобедрую и большеротую пигалицу с похотливыми зеленющими глазищами, с выступающими ключицами и ломкими лопатками, похожими на режущиеся крылья, хрупкую и настолько легкую, что, казалось, вся она, как заполошный воробей, вся бы уместилась у него в ладони, – но как же он ее хотел! И как же заходилась эта девочка в ответ, выстанывая, выгибаясь, выворачиваясь наизнанку, пока он с бережным, с ласковым ожесточением вонзался в это вожделеющее тело, а Роман тем временем любил его жену, и делал это он изощренно и дьявольски красиво…

Девочки были хороши.

– Мальчики, требую продолжения банкета! – сорванным голосом заговорила неуемная Диана, распластавшись рядышком с Романом.

– Так в чем проблема? Коньяк вроде как на столе остался, – расслабленно отозвался Миха.

– Да и в сумке у меня бутылочка заначена, – признался выпотрошенный Ромка.

– А кто тут говорит о коньяке? – переглянулись девочки.

– Девочки!! – взмолился Михаил. – Порождения крокодила и ехидны! – возопил он обреченно.

– Ну, – опять переглянулись лукавые девчонки, – вообще-то мы и сами можем, – игриво заявили девочки.

– Что?!! Разврата не потерпим! – хором возмутились мальчики, и все четверо заново раскрутили праздничную карусель, потому что в самом деле – ну какой же карнавал без секса? и какой же карнавальный секс без групповика? а посему они угомонились только незадолго до утра, в час перед рассветом, когда в Москве к участникам пикетов, которые отстаивали, как выстаивали, будто бы выхаживали ночь напролет неоперившуюся, даром что двуглавую, отечественную демократию, обратился премьер-министр российского правительства и заверил, в частности, что всем присутствующим это дежурство будет засчитано как полный рабочий день и оплачено аж в двойном размере…

Впрочем же, неважно.

Это всё к тому, что и в эту ночь Михаилу выспаться не дали.

А потом зазвонил телефон.

А потом зазвонил телефон – и, как и накануне, стоявший в изголовье аппарат звонил, звонил, как и накануне, телефон звенел, зудел, надсаживался, словно возбужденная толпа на небывалом, невиданном ни до ни после митинге на Дворцовой площади. А телефон по-прежнему звонил, звенел как заведенный, с комариной, с насекомою настойчивостью аппарат зудел, как разноголосый хор руководящих работников периферии, которые без устали твердили спозаранку, что указания из центра поступают самые противоречивые, а посему действовали на местах сообразно собственному разумению, то есть ничего не делали. А телефон звенел, зудел, нудел, надсаживался, надрывался – но, точно как вчера, Михаил решил не просыпаться, но телефон без умолку звонил, будил, но Миха всё равно решил не просыпаться, но телефон по-прежнему звонил…