Текст книги "Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники"

С обтянутого кумачом помоста, оснащенного микрофонами, вещали краснорожие (возможно – от природы, может быть – от климата) «отцы» несчастной улицы в кепках и дубленках. Установленные на одном из агитационных автобусов динамики сипели и хрипели так, что, даже если в чиновничьих речах наличествовал хоть какой-то смысл, он был неуловим, тем более что никого смысла в этой громко-говорильне не было…

А в сотне метров от всего бедлама, за мусорным контейнером, бомж и дворник мирно угощались косячком.

– Да, такие тут дела, – по второму разу закурив, отметил Рабинович, – тут дела – ни в туда, а в задницу, Герасим…

– А это как – ни в туда, а в жопу, Рабинович?

– А это как российской флаг, Герасим, – передавая косячок, ответил Рабинович, – белый-синий-красный, а по буквам – БСК. Есть такая тормозная жидкость БСК, бутиловый спирт с касторкой: вроде бы и спирт – а всё-таки не тот, вроде бы отрава – а сразу со слабительным. Так и получается, что ни в туда, а в задницу. Попробуй на досуге…

– Пробовал уже, не помогает.

– От чего, Герасим?

– От жизни… Не пойму я, – затянувшись, обронил Герасим, – то ли одного меня так лихо зацепило, то ли заодно и остальные все крышами поехали. Эти ладно, которые с трибуны говорят, им по должности положено придурками работать. А другие? Я вот лично только что на канале шизнутого видел. В натуре идиот – там вода уже на метр поднялась, а он знай себе на байдарке чешет. А на фига выгребывается? Утопнет, как Муму…

– Это не Муму, Герасим, это алконавт Филиппыч в Африку потек, – выпустив дымок, ответил Рабинович.

Герасим ничуть не удивился: Рабинович был на то и Рабинович, что знал буквально всё.

– А-а… в Африку – это хорошо, в Африку – пускай, – принимая косячок, рассудил Герасим. – Пошустрей бы те жлобы мутотень кончали. Может, после них бутылок наберем. Вот сучары, сколько же они сегодня пива извели! Тары там – на три пол-литры хватит…

– Это у тебя, Герасим, гонка началась, – добивая косячок, ответил Рабинович. – Ничего мы там не наберем, эти мафиози ушлые, сами всё подчистят, если пионеры раньше не управятся.

– Ага, верно, там еще и пионеры с крылышками объявились. Как мушки налетели… Здорово же мне по мозгам дало. Хватит мне, пойду, пока по ногам не вдарило. Бывай, курилка…

И дворник удалился.

Герасим удалился, будто растворился в зыбучих сумерках. Небо опускалось. Становилось всё темнее и темнее. Изломанная кромка крыш погружалась в облака, здания словно бы дрожали, рябили, расплескивались, как отражения в растревоженной воде. А небо опускалось, становилось всё темнее и страшнее, и бомжа по кличке Рабинович до мозга костей пробирал мрачняк, поскольку только что Рабинович понял, что мир вот-вот качнется, раскачается и перевернется, вывернется наизнанку, и он окажется на дне, даже не на дне, а в бездне, окруженный только отражениями, и сам он ныне, присно и до конца времен, где времени уже не будет, станет отражением…

А небо опускалось, ветер дул сильнее и сильнее. «Праздник нашей улицы» сворачивался, программу спешили завершить, на перекрестке изготовились к параду. В последний раз хрипнули и захлебнулись громкоговорители, толпа построилась. Оркестранты, насекомые «ангелочки» с крылышками, сюртуки и кринолины заняли места во главе колонны, попику и «отцам» Мещанской улицы подали тройку с бубенцами – и духовой оркестр урезал марш.

Порывом ветра сорвало пеструю гирлянду, украшавшую балкон у перекрестка, и разноцветные шары рассыпались и покатились в сторону контейнера – и за ними следом повлекло толпу. Колонна надвигалась, Рабиновичу становилось всё страшнее и страшнее, а когда он костным мозгом понял, что лица демонстрантов похожи на те же самые шары, потому что лиц у этих лицедеев не было, а три коня, запряженные в коляску, были рыжим, вороным и бледным, он хотел бежать. А шары катились и катились, бомж пробовал бежать, хотя и знал, что бежать отсюда некуда, но бомж всё-таки попробовал бежать, но бежать и в самом деле было некуда, и тогда отчаявшийся Рабинович залез в мусорный контейнер, задраил крышку и зарылся с головою в хлам.

И сделалось безмолвие под небом, но тут же ветер с новой силой взвыл и загудел, словно вострубили вразнобой чудовищные трубы, литаврами жахнула гроза, барабанной дробью по контейнеру ударил град; небеса разверзлись и низверглись. Мусорный контейнер внезапно дернулся, еще раз дернулся и дернулся еще раз, как будто под метлой – будто бы какой-нибудь космический Герасим исполинской дворницкой метлой взялся выносить весь сор из города и мира; и просвещенный бомж по кличке Рабинович знал, что наступил конец, но до самого конца этому не верил…

А небо опустилось.

Небо опустилось. Небывалая в петербургском межсезонье, как в междувременье или же безвременье, буря с градом и грозой разрешилась ливнем. До полуночи стихия бушевала, корежа крыши, обрывая провода и валя деревья, а после сделалось опять безмолвие на небе, город погрузился в облака – и стала тишина.

В полночь, как всегда, как бы между сегодня и завтра, Миха и Диана вывели собаку на прогулку. Электрического света не было, ни фонари, ни окна не горели, но туман – сам туман изнутри мерцал; и в этом мороке, в этом наваждении мирок вокруг не столько виделся, сколько угадывался, может быть – казался, как касался, смещаясь, почти смущаясь, чуть дрожа и покрываясь рябью…

Вода в канале поднялась до самой кромки гранитных берегов и остановилась. На набережной туман заканчивался, будто обрывался. На противоположном берегу разливалась полная луна, безжизненные окна зданий блестели отраженным светом, лунные деревья вдоль канала с серебристым шелестом изредка роняли чудом уцелевшую листву. Влажное эхо оттеняло гулкое, полное, словно почему-то город разом опустел, безлюдие вокруг; собственно, так это и было.

Они поняли и не удивились.

– Как в детстве, – заговорила Дина, – тот берег…

– Да, – отозвался Михаил, – в детстве тот берег всегда намного лучше этого…

– Тот и в самом деле лучше, – откликнулась Диана.

Было ясно слышно, как там, на лунном берегу, с карнизов и ветвей мелодично опадали капли.

– Мы одни? – опять заговорила Дина.

– Наверное, – отозвался Михаил.

– А остальные? Или же их просто не было?

– Просто все они ушли.

– Сами по себе? Как наши тараканы?

– Да, – согласился Михаил, – ушли, как тараканы…

– Интересно, а они когда-нибудь вернутся?

– Тараканы? Тараканы рано или поздно возвращаются.

– А мы?

– Мы? Мы тоже, наверное, ушли…

– А мы – мы с тобой вернемся?

– Если хочешь, – пожал плечами Миха.

– Нет, – покачала головой Диана, – пока, наверно, нет… пока что точно – нет.

– Потом времени уже не будет.

– Пусть так.

Прозвучало как «пустяк». Миха улыбнулся.

Они были счастливы.

Санкт-Петербург, XX–XXI вв.