Текст книги "Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники"

Контуженый Филиппыч выходил. В душе, в закутке напротив сортира, Роман вдумчиво и целеустремленно уестествлял Юльку. Корыто поскрипывало. Прочухавшийся Аристарх уже не пытался выйти из окружения, а понуро сидел на унитазе, наблюдая энергичный Ромин зад. Дог дрых, покровительственно облапив импортного Семен Семеныча, но Дрюля и Диана разбудили спящую собаку – падая, они с грохотом обрушили лимон. Под его колючими ветвями шевелился опять-таки Филиппыч.

Разбуженный Йорик обнаружил в комнате на своей подстилке рыжую. Обнаженная Сашенька грустила. Йорик подумал, понюхал и лизнул. Рыженькая благосклонно шевельнулась, икнула и начала вставать, путаясь в конечностях. Когда она оказалась на четвереньках, молодой красивый половозрелый дог покрыл ее, придерживая пастью за шею. Рыжая, впрочем, не возражала. Она не возразила бы и еще раз, но Йорка отвлекли.

– Не будет вам покою! – дурным голосом возопил в сортире Аристарх, рванулся и прорвался, но Роман, в отличие от дога, процесс не прерывал; Юлия стонала и скрипела, как корыто, а Дрюля тем временем выходил в окно.

Дрюлю держали, доктор Диана, размазываясь по стенам, пошла за нашатырем. Придремнувший Сэм рефлекторно схватился за кинокамеру.

– It will be a take? – сонным голосом поинтересовался Сэм. – Э-э… это будет дубль? – перевел он самостоятельно.

Дубль мычал, норовя выброситься со второго этажа, и жестом вождя указывал во двор.

– Не будет вам покоя! – кричал оттуда преображенный Михаил, вздымая над собой слепящий фальшфейер. – Не будет нам покоя!! – победно возглашал он.

Во дворе захлопали припасенные петарды, со свистом и с треском полыхнул рождественский фейерверк. Нехорошо засветились мертвые окна. По стенам задвигались, заметались, заплясали бредовые цветные тени. Разом полыхнула развешенная калька, пламя взметнулось вверх. Дом дрогнул.

– Не будет всем покоя! – вторил с последнего этажа освобожденный Аристарх, раскурочивая ветхую подушку, прихваченную в какой-то из пустых квартир.

Кружась, падали перья, рассыпались искры, взлетали горящие куски кальки. Сэм ошарашенно снимал. Дрюля пускал пену и вырывался с яростью берсерка, выпростав перед собой указующую длань. Трещина в противоположной стене здания на глазах разошлась, разорвав нелепый Дрюлин рисунок и таинственную Аристархову пентаграмму.

Дом еще раз содрогнулся. Пол заходил ходуном. Цепкий Филиппыч выпустил беснующегося Дрюлю. Тот сразу же вывалился, выпучив глаза. Следом в окно сиганул обалдевший американец с камерой. Остальных выносило через дверь.

Грозно скрежетали перекрытия. Стену квартиры снизу доверху прочертила трещина. Повсюду бились стекла.

С последнего этажа в образовавшийся пролом выбросило забытый Михин чемодан. На лету чемодан раскрылся, словно распахнул черные крылья, завис на мгновение, затем кувырнулся и грохнулся на асфальт, оставив в воздухе крошево исписанных белых листов. Дом снова просел; с жутким грохотом, перекрывшим панические вопли во дворе, обвалилось крыло с аркой. Всё заволокло пылью…

Огонь погас. Пыль оседала. Белое сыпалось и сыпалось сверху. Двор, стиснутый развалинами, отрезанный от мира, светлел. Падал первый снег.

– Не будет вам покоя! – победно возгласил Аристарх, появившись в разломе стены на последнем этаже. – Не будет вам покоя! – воинственно повторил он, задрав к безучастным небесам гримированную физиономию.

Часы, уцелевшие в провалившейся квартире, ожили и принялись по второму разу отбивать полночь.

Все сгрудились у дерева. Михаил держал керосиновую лампу. Диана возилась с Дрюлей, сломавшим руку. Дрюля помыкивал. Падал первый снег. Обнаженные Роман с Юлией лязгали зубами. Рыженькая куталась в филипповское пальто, удачно прихваченное с вешалки. Задумчивый Филиппыч подпирал тополь и хотел пива; с другой стороны могучего ствола непосредственный Йорик задрал лапу… Аристарх наверху вздымал к нисходящему небу акварельку в рамке и огарок свечи. Свеча горела, падал снег. Ушибленный Сэм икал, как мог сдерживался, давился, но всё равно снимал.

– Темно, – заговорил серьезный практичный Филиппыч, – ничего не выйдет…

– А зачем? – отозвался Миха.

Филиппыч пожал плечами.

Михаил захохотал.

Праздник нашей улицы

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.

Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?

За дверью бессмысленно всё, особенно возглас счастья…

Иосиф Бродский

Год 1999

Положим, это я приврал. Или так: то ли это я приврал, то ли автор переврал. Или же совсем не так, но, так или иначе, как стоял милый моему авторскому сердцу странноприимный дом меж парадной площадью Исаакиевской и народной площадью Сенной, так он и стоит и ветшает помаленьку на невзрачной улочке Мещанской, стянувшей, словно тетива, излучину старого канала, – в центре, в самом центре, в эпицентре города.

И канал, разумеется, никто никогда не перегораживал, и жизнь текла своим чередом, точно мутноватая вода в гранитном русле, – и даже поднимаясь иногда выше ординара, как та же самая сточная вода, жизнь изредка касалась верхней кромки очерченного русла: касалась, как казалось, что нынче уже – всё, что всё вот-вот наконец-то вырвется и хлынет через край; и столько вроде бы всего происходило, что ничего как будто не произошло.

Почти в размер: что прошлое? всё та же рябь в канале, смещающая те же отражения, как событийный ряд… Нет, всё-таки не так. И всё-таки: не так, не так оно всё было, совсем не так – настолько, кажется, не так, что порою представляется теперь, будто ничего и вовсе не было, даже если что-то в самом деле было; да и кто же скажет, как оно всё было, если без году десятилетие прошло, и до третьего тысячелетия осталось…

До начала третьего тысячелетия, которое подавляющее конституционное большинство вознамерилось отметить на год раньше срока, оставалась пара месяцев, чуть больше. Заканчивался пасмурный октябрь. Было холодно, день случился ветреным и знобким, небо со скрежетом давило на жестяные крыши. Бетонные плиты облаков набухли, будто бы соседей сверху напрочь залило, перекрытия пробило, и казалось, что с затопленного потолка вот-вот рухнет штукатурка.

Несмотря на непогоду на Мещанской улице творилась суета. Раскопанная по весне, не по разу перекопанная летом, выдавшимся неправдоподобно жарким и поэтому, наверное, невероятно насекомым, осенью улочка в темпе начала преображаться. На нечетной стороне подновили все фасады, обустроили дворы, асфальт на тротуарах заменили плиткой. В подворотнях появились ажурные чугунные ворота. «Дом Раскольникова», угловой со Столярным переулком, украсил барельеф с изображением как бы Федора Михайловича Достоевского. Напротив, на другом углу, на мощеном пятачке у водочного магазинчика поставили оранжевые фонари и садовые скамейки.

Вероятно, муниципальные радетели и знатоки культуры именно вот так представили себе исторический облик исторической Мещанской, некогда известнейшей питерской клоаки, злачного района распивочных, борделей, дешевых нумеров и неплатежеспособных литераторов народнического толка.

Но реконструкция коснулась лишь нечетной стороны, четная же, как и прежде, оставалась неухоженной и на самом деле достоевской. Доподлинно причины нечетного сдвига реставраторов были не известны никому, даже всезнающему местному бомжу по кличке Рабинович.

Впрочем, в глубине души просвещенный Рабинович всё-таки подозревал, что дело здесь не в вульгарном воровстве подрядчиков, пригревших ровно половину средств, отпущенных на реставрацию, а в материях тонких и мистических, и воспринимал располовиненную улочку как овеществленную метафору отечественного бытия. Живущий в недоделанной стране, бомж по кличке Рабинович вообще знал множество непонятных, но почему-то очень неприятных слов и выражений, а посему за свою заумь регулярно подвергался остракизму и бывал неоднократно бит прочими бомжами…

Впрочем же, неважно. Так или иначе, к невесть кем назначенному сроку реставрационные работы были впопыхах завершены, и теперь, приуроченный к этому событию, затевался учрежденный также неизвестно кем «Праздник нашей улицы».

Работяги с самого утра наскоро маскировали недоделки, дворники спешно набивали мусором здоровеннейший контейнер, похожий на сплюснутую железнодорожную цистерну. По слухам, после четырех часов власти обещали митинг, представление, парад и пиво по демпинговым ценам. Пока же на алкогольном пятачке сколачивали небольшой помост, непросохшие фасады украшали флагами города и государства, а балконы – разноцветными гирляндами шаров.

Вездесущий Рабинович полагал, что получалось это всё нелепо и аляповато, хотя в чем-то интригующе. Остальные мещанские аборигены, как четные, так и наоборот, на странноватую местечковую затею реагировали вяло. Очередная прогубернаторская показуха в преддверии губернаторских и думских выборов не слишком вдохновляла, тем более погода к гульбищу не располагала. Между прочим, чет или нечет, но ради справедливости следует заметить, что отопление ни на ту, ни на другую сторону суетной Мещанской до сих пор не дали.

А было холодно…

Было холодно. В простуженной квартире было зябко. Миха и Диана на кухне согревались чаем, щедро сдобренным медицинским спиртом, а Йорик им завидовал. На сегодня экстраординарных дел в доме не предвиделось. И не только на сегодня – беспокойное семейство вообще несколько остепенилось. Михаил не без скромного успеха подвизался на литературном поприще, Диана по-прежнему работала доктором на «неотложке», дог Йорик с достоинством старел. Жизнь вошла в колею, где и основательно увязла.

Разговор был в общем-то как разговор.

– Бр-р-р… – поежилась Диана, – ну и погода! – глянула она в окно, за которым среди бела дня набухали и густели сумерки.

– Это не погода, это уже – климат называется, – мрачновато отозвался Миха.

– Это не климат, это черт-те что, издевательство сплошное… бр-р-р! – Диану буквально передернуло. – Сволочи, хоть бы отопление наконец включили, суки… совки позорные! – смачно добавила она.

– Обзывчивая ты наша, – поперхнувшись, отозвался Миха.

– Будешь тут обзывчивой, когда все тараканы от такого дубака с визгом из квартиры сдриснули! Нате вам – разом усвистали! Честно говоря, как-то даже и не по себе, даже странновато как-то… – опять поежилась Диана.

– Правы тараканы: здесь жить нельзя, – согласился Миха. – Хотя, с другой-то стороны, нет худа без добра: всё лето их травили, а они без нашей помощи ушли. Вот и радуйся!

– Ага, радуйся, пока вместо тараканов заживо не вымерзнешь! – язвительно заявила Дина.

– Конечно, радуйся: идя к окну – радуйся, смотря в окно – радуйся; летя в окно – радуйся! – ухмыльнулся Миха чему-то своему и назидательно добавил: – Смирись, гордый человек, – выдержал он паузу, – виси и радуйся!

– Это ты к чему? – не поняла Диана.

– Да как тебе сказать… В частности, к барельефу с Достоевским, который местные затейники на углу повесили. Это в частности, а вообще, – Миха малость захмелел, – а вообще, – продолжил он тоном заправского шута и резонера, – вообще, воистину: ежели Господь желает наказать, причем не абы как, а непременно с вывертом, то наказывает Он исполнением желаний, ибо человек еси животное не просто неудовлетворенное, но принципиально неудовлетворимое; аминь, я о тараканах, – с пафосом закончил Михаил.

– Господь смешлив, а сатана насмешлив… – раздумчиво продекламировала Дина, – а человек, как водится, смешон… Кстати, о барельефах: нет бы и на «дом Сонечки» заодно что-нибудь навесить, а то несправедливо как-то, когда убийца выше блудницы котируется. Дискриминация, однако, получается, – заметила она. – Между прочим, ты никак опять что-то сочинять затеял? – не столько спросила, сколько констатировала Дина.

– Кропаю как могу. А это ты к чему? – в свою очередь недопонял Миха.

– Ну, во-первых, ты маленько заговариваться начинаешь, дорогой. А во-вторых – черт с ними, с тараканами, но когда ты пишешь, в самом деле для начала чертовщина в воздухе витает, а потом абсурдистика твоя натуральным образом в жизни происходит… Интересно, почему вымысел сбывается?

– Гораздо интереснее – зачем сбывается, – пожал плечами Миха. – А почему – потому-то и сбывается, потому что вымысел: все мы вымысел, каждый же из нас по-своему вымысел…

– Задница ты! – весело отмахнулась Дина.

– Похожая на Генерального прокурора, – со всей серьезностью согласился Михаил.

– Никогда не могла точно угадать, где ты шутишь, а где – дурака валяешь, – фыркнула Диана.

– А сама-то поняла, что ты за примочку залепила? – расхохотался Миха. – Ладушки, проехали, давай-ка лучше спирт по-быстрому допьем, а то чует мое сердце, что сейчас к нам кто-нибудь завалится! – Михаил немедля расплескал по рюмкам остатки медицинского продукта.

– И кто же, любопытно? – с ехидцей уточнила Дина.

– А я откуда знаю? – Михаил задумался. – Лешенька, наверное: он уже неделю как денег в долг не клянчил…

Диану еще раз передернуло.

В дверь тут же позвонили.

– Это ты нарочно так придумал? – подозрительно спросила Дина.

– Нарочно, – Миха залихватски тяпнул последнюю стопку неразбавленного спирта, – нарочно – не придумаешь! – убежденно подытожил он.

Разумеется, это завалился Лешенька…

Разумеется, это заявился Лешенька. Диана на всякий случай решила ничему не удивляться, Михаил из принципа не удивлялся ничему, Йорик же вообще относился к Лешеньке, как чиновник к населению, то есть с преизрядною зевотой.

Алексей был в состоянии отъехамшись.

– Привет, как дела? – дежурно начал отъехамшийся Лешенька.

– Лешенька, не спрашивай, а не то отвечу! – дежурно отшутился Михаил.

– А… – Лешенька подумал, – ага, понятно, – не раздеваясь, он прошел к столу и, словно его ноги не держали, осел на табуретку, – а в целом как дела? – поддержал застольную беседу Лешенька.

– В целом хотелось бы получше, но пока и так сойдет, – предложила свежее решение Диана. – Ты вообще-то просто так или кофе выпьешь?

– А? – Лешенька опять подумал. – Ага, – содержательно ответил Лешенька. – Слушайте, а как у вас с деньгами? – как по писаному подкатился он.

– Лешенька!!! – взмолился Михаил.

– А… – опять подумал Лешенька, – ага, всё понятно, – сообщил он, – а у меня вот тоже напряженка: со штраф-стоянки надо машину выкупать – после пары пива я подругу, понимаешь, подвозил, а меня ментовка прихватила…

– Как, опять?! Ты же в позапрошлом месяце с подругой на ментов нарвался! – подивился Михаил, краем глаза подмигнув супруге.

– А? а, я тогда с другой подругой подшофе на машине ехал, – не растерялся Лешенька.

– А в прошлом? – невинно полюбопытствовала Дина.

– В прошлом? а-а, тогда подруга эта же была, а вот машина у меня была другая, я ее как раз в прошлом месяце разбил, – опять нашелся Лешенька.

– То-то ты такой слегонца ударенный! – догадалась Дина.

– А? нет, это не я – это давеча Филиппыч заходил…

– Остальное можно опустить, – перебила Дина. – Я сама тут на работу с похмела приперлась, слова матерного молвить не успела, а коллеги мне: «Понятненько, – сразу же коллеги заявляют, – не иначе как опять Филиппыч заходил!»

– Ага, Филиппыч заходил, – подтвердил несчастный Лешенька, – с пивом и с байдаркой, хорошо хоть собранной. «Дрюли, – спрашивает, – у тебя здесь нету?» Я ему: «Нету у меня здесь Дрюли», – отвечаю. А он мне: «Ну тогда давай мы пива выпьем», – говорит. Выпили мы пива, а потом еще раз выпили мы пива, а потом еще раз выпили мы пива, а потом еще раз выпили мы пива, а потом еще раз выпили мы пива, а потом…

Лешеньку заклинило.

– А потом? – не выдержала Дина.

– А? потом – не помню…

– Может быть, тебе еще разок стоило бы выпить? – ненавязчиво заметил Михаил.

– А что – есть?! – оживился Лешенька.

– Таки ж нет, – развел руками Миха.

– А чего ж ты предлагаешь? – удивился Лешенька.

– Потому и предлагает, потому что – нету! – ласково отозвалась Дина.

– А… – Лешенька снова впал в прострацию, – ага, понятно, – распознал он в шутке только долю шутки. – Нет, правда, что-то голова сегодня у меня не туда работает…

– Ага, и не сюда, – охотно согласилась Дина.

– Точно, не сюда, – не перечил Лешенька. – Кстати, у меня фигня какая-то на голове образовалась. Дина, ты ведь доктор, посмотри… Да, и еще вот тут опухоль какая-то…

Долговязый Алексей порывисто поднялся – и со звоном тюкнулся об окантованное бронзой основание низко висящего светильника, стилизованного под керосиновую лампу.

– Хэлло, лэмп! – скрежетнул зубами Лешенька.

– Привет, придурок! – мелодично прозвенела лампа.

– Не понял… – опешил Лешенька.

– Oh! I’m sorri! – по-английски вежливо извинилась лампа. – Я надеюсь, я вас не зашибла? – и добавила, подумав: – Sir…

Лешеньку шатнуло, на лбу выступили крупные капли пота, глаза с крошечными точками зрачков съехали на переносицу. Лампа премерзейшим образом хихикнула и показала неприличность.

– Леша, что с тобой? Отсидел координацию? – удивился Миха.

– А?.. холодно… – невпопад ответил Лешенька.

– Ясно, это он рефлексы отморозил, – сообразила Дина. – Давай, показывайся, охохонюшка… – Она твердыми пальцами ощупала Лешенькину голову. – Еще что беспокоит? – докторским голосом осведомилась Дина.

– А?.. ага, сейчас… – Лешенька дрожащими руками расстегнул пальто и, задрав свитер и рубаху, тыркнул пальцем в правую часть тощенького брюха. – Вот…

– Понятненько, – закончила осмотр Диана. – Не всё так плохо, как есть на самом деле, – утешила она, прошла к раковине и привычно сполоснула руки. – Во-первых, у тебя на черепе – затылочный бугор, коий всем нормальным черепам положен. Во-вторых, справа у тебя не опухоль, а свободный конец нижнего ребра по причине твоей редкостной субтильности из брюха выпирает… Ну а в-третьих, Лешенька, ты мне наших замечательных больных напоминаешь, когда какая-нибудь дамочка меня на боли в сердце вызывает, а на самом деле у нее под выменем фурункул, понимаешь, зреет…

– Ну и циники вы, граждане медянки, – заправляясь, пожаловался Лешенька.

– А за нашу, извини за выражение, зарплату, только циником и быть. Это не зарплата, – брезгливо обронила Дина, – это ж месячные! Я как свой расчетный листик вижу, так и понимаю, что живем мы в окружении врагов, то есть населения…

– Нельзя здесь жить! – внезапно взволновался Лешенька. – Нельзя, сваливать отсюда надо – это не страна, это не нормальная страна, это же…

– Страна козлов и огородов, – подсказал Миха и добавил серьезней, чем хотел: – От себя уже не свалишь, Лешенька. Мне, к примеру, поздно профессию менять. Я писатель, я и здесь-то никому, кроме, дай-то Бог, читателей, не нужен, а ведь там даже и читателей-то нету…

– Но Роман же всё-таки свалил… Ведь свалил же Ромка? Я ему не так давно дозвониться пробовал, а мне по телефону: «Нет теперь такого, выбыл», – говорят.

– Лешенька, очухайся! Он уже полгода как сидит!

– Не понял… – Лешенька напоминал растрепанную сомнамбулу, – как сидит? за что?

– За отсутствие состава преступления, за что еще у нас задницы, похожие на прокуроров, порядочных людей за решетку прячут! – Миха закурил. – Черт, хотел же бросить… Да, так я к чему. На самом деле Ромка дуриком подсел: ночью как-то раз за добавкой вышел, а на него три акселерата не спросясь наехали. То ли недорослям на бутылку не хватало, то ли просто так покуражиться уродам захотелось. Причем всё бы ничего, если бы один из них пистолет не вытащил, а как тот ствол достал, так Роман занервничал, а как Роман занервничал, так он всех троих на месте положил, голыми руками. Не насмерть, к сожалению, но по крайней мере четыре перелома на троих Ромочка ребяткам организовал. Причем, опять же, всё бы обошлось, всё бы ему было фиолетово, если бы их скопом менты не прихватили – а главное, если бы у одного, у того, который с пистолетом, папочка бы депутатом не был. Ну а так следствие со всею убедительностью доказало, что не кто иной, как обвиняемый, находясь в нетрезвом состоянии, напал на трех достойных молодых людей с целью ограбления… Всё, конец цитаты.

Михаил с отвращением раздавил окурок.

– Нельзя здесь жить, – глядя в никуда, бормотнул нахохлившийся Лешенька, – сваливать отсюда нужно, сваливать… сейчас же, сейчас… сейчас… сейчас…

С этими словами Алексей неожиданно, будто бы в беспамятстве, как зомби, прошел мимо озадаченных хозяев и затворился в туалете.

Хозяева переглянулись.

– Что-то в самом деле у него голова не туда работает, – вполголоса проговорила Дина. – Может быть, ему действительно спирту нацедить? У нас заначка вроде как осталась…

– Незачем, всё равно сейчас Филиппыч с пивом забредет, – беспечно отмахнулся Миха.

– Ну знаешь! Это уже скверный анекдот получится! – возмутилась Дина.

– А жизнь вообще скверный анекдот, – задумчиво отозвался Миха, – только очень бы хотелось уточнить, кто же всё же эту байку травит…

Рассуждения прервал дверной звонок, и в квартиру начал заходить Филиппыч…

Филиппыч заходил, но байдарка, притороченная коробом к спине, упиралась в притолоку, а внушительная торба с пивом цеплялась за косяк. Но Филиппыч заходил и, будучи не пьянее, нежели обычно, в конце концов вписался бы в дверной проем, если бы гостеприимный Йорик из лучших побуждений не тягнул бы гостя за рукав – и тот, споткнувшись о порожек, с грохотом обрушился в квартиру.

– Привет, как дела? – с пола поздоровался Филиппыч.

– Ты это как – серьезно? или чтобы разговор на всякий случай поддержать? – развеселился Миха.

Филиппыч призадумался.

– Ты еще чего-нибудь спроси, – посоветовала Дина.

– Сейчас спрошу… – Филиппыч отцепился от байдарки. – Как жизнь? – спросил Филиппыч.

– Разве ж это жизнь, если в ней нечаянности нету! – рассмеялся Миха.

– Нечаянности нету, – сказал Филиппыч, причаливая к столу с торбой на буксире. – А Дрюля у вас есть? – поинтересовался он.

– Нет, Дрюли тоже нету, вместо Дрюли Лешенька имеется, – сообщила Дина.

– Как, и у вас Лешенька имеется?! А с кем же я тогда только что нажрался?

– А с кем ты только что нажрался?

– Не помню, – сказал Филиппыч, – зато помню, как на вашем перекрестке пиво покупал. Кстати, что у вас на улице творится?

– А что у нас творится?

– Не знаю, – сказал Филиппыч, – музыка играет, автобусы поперек движения стоят, люди с транспарантами тусуются… агитацию какую-то разводят… пиво по дешевке продают…

– Всем?

– Нет, только тем, которые тусуются и в нужном русле агитацию разводят… – Филиппыч водрузил на стол дюжину бутылок. – Эти шизики меня за своего почему-то приняли. Думали, наверное, что я им реквизит до кучи приволок, – кивнул он на байдарку.

– Слушай, между нами, чудиками, говоря, а вообще какого черта ты этот реквизит за собой таскаешь?

– Карма, – смиренно произнес Филиппыч. – Байду я у Дрюли одолжил. Понимаете, я у него в гостях с девушкой с кайфовой познакомился. То да сё, а потом ей предложил на Ладогу, на острова поехать. Типа как – романтика! А она мне: «Раз романтика – в Африку хочу, в Африку с тобой – хоть сейчас пожалуйста, а на островах, – она мне говорит, – трахаться холодновато!» Я ей говорю: «На байдарке в Африку пойдешь?» А она: «Запросто!» – девчонка отвечает. Подваливаю к Дрюле: «Байду мне одолжишь?» – говорю. А он мне: «На фига вам Африка сдалась – прямо здесь давайте», – отвечает. «Прямо здесь мы выпьем», – говорю. «Ладно, можем выпить», – отвечает. «Дашь теперь байдарку?» – говорю. «Обойдешься», – Дрюля отвечает. «Ну, тогда мы выпьем», – говорю. «Ладно, что нам стоит», – отвечает. «Дашь теперь байдарку?» – говорю. «Обойдешься», – сволочь, отвечает. «Значит, снова выпьем», – говорю…

– Ну и как?

– И так три дня… Только я в упор не помню – Дрюля сам мне эту байду дал, или же он прежде отрубился…

– А девушка?

– Девушка? Какая девушка? – Филиппыч с удивлением уставился на Михину физиономию. – Слушай, чучело, а на фига ты этакую бороденку отпустил?

– Так ить – выросла! – развел руками Миха. – И потом, ты же сам когда-то говорил, что не похож я на писателя, а теперь…

– А на фига?

– Что – на фига?

– На фига ты бороду такую отрастил?

– Отцепись, – отмахнулся Миха, – будешь столько пить, у тебя еще и не такое вырастет.

– Буду! – чуть подумав, заявил Филиппыч. – Нет, ну на фига ж ты поросль такую распустил…

– Филиппыч, лучше бы ты для разнообразия бы ради о чем-нибудь попроще бы спросил, – деликатно предостерегла Диана.

– Сейчас спрошу… – Филиппыч приложился к пиву. – Да, а Лешенька-то где? Где вы его держите? В Африке?

– В сортире. Лешенька! – позвала Диана. – Выползай, Филиппыч пиво приволок!..

Сортир безмолвствовал.

– Лешенька!.. Видишь, пугало, до чего ты человека допоил – из клозета вылезать боится! – усмехнулся Миха.

– От пугалы и слышу… Думаешь, теперь ты на писателя похож? Ни фига, всё равно ты не похож – на Бармалея ты небритого похож, – пробурчал зацикленный Филиппыч.

– Иди ты… в баню! – огрызнулся Миха.

– О! пойдем вместе! – оживившись, предложил Филиппыч. – Помнишь, с год назад: баня, пиво, девушки…

– Девушки? Какие девушки?! – сощурилась Диана.

– Э-э… не помню! – замялся Михаил, впрочем, нарочито.

– Лучше ты еще чего-нибудь спроси, – ехидно встрял Филиппыч.

– Сейчас спрошу, сейчас я так спрошу! – ревниво подбоченилась Диана. – Какая баня? какие девушки? почему меня не пригласили, сволочи?!

– Брависсимо! – расхохотался Михаил. – Ладно, объясняю: тебя не пригласили, потому что ты работала, а девушки – юмор-то весь в том, что сперва девушек и в помине не было, а потом за ними Аристарх пошел… Но это всё потом, а сначала мы у Аристарха впятером нарезались: Филиппыч, Ромка, Дрюля, Аристарх и я как приложение. По какому поводу – не помню; кажется, Аристарх опять жениться собирался… Неважно, помню только, что я был ни при чем, а вот остальным приспичило в баньке поплескаться, в нумерах с бассейном. Раз приспичило – дело немудреное: позвонили, заказали люкс, приехали. Мы с Романом как самые тверезые организационные вопросы утрясли: простыни там, полотенца, пиво, то да сё, да еще нас типа как вовремя предупредили, что русская парная ничего, а сауна сегодня не работает. Разумеется, Дрюля с Аристархом в неработающей сауне устроились: голые сидят, сизые, и такой их колотун от холода пробрал, ажно водку по стаканам расплескать не могут! А Филиппыч ничего, он не только прямиком в парилку угодил, даже не раздевшись, он для нас еще и пару подпустил. Причем с понтами: ковшиком водичку подцепил, по углам пробросил, вдумчиво, помалу так, с оттяжечкой. Legi artis, словом, почти по классике, только не на каменку, куда положено, а в форточку, а на улице у нас не Африка была, напомню, а минус двадцать пять…

– А в Африке? – уперто встрял Филиппыч.

– В Африке такого не бывает – такое может быть в России и в импортном кино… Но Бог с ним, с Голливудом, эту комедюгу мы сами устаканили – но как мы это дело устаканили, так Дрюле с Аристархом сразу же купнуться захотелось…

– В Африке?

– В бассейне! Филиппыч, не нуди, знаю без тебя, что не так оно всё было! Зато бассейн в самом деле был – и в кино такого не придумали: не в полу, а на полу, метра два над полом, так что в воду надо со стремянкой лазить. Так пара наших комиков в этакой купальне еще же и в пятнашки поиграть затеяла! И ладно просто так, ладно бы жестянкой из-под пива – они же полной банкой пива пулять друг в друга вздумали! Ну и доигрались до того, что Дрюля ласточкой из бассейна вылетел, а Аристарх этой банкой по затылку схлопотал, причем пока мы Дрюлю с пола собирали, Аристарх, естественно, утоп. Опять же – ладно, утоп он и утоп, как утоп, так и откачали, а как мы этого ушлепка откачали, так он и пошел по соседним нумерам девушек пошарить. Пойти-то он пошел, а вот когда его обратно принесли, мы сами чуть в бассейн не попрыгали. Еще бы: входит гоблин, по весу на пять баб запросто потянет, всем нам хватит и другим достанется. Аристарху, правда, не до баб, он у гоблина в руках ветошкой прикинулся. Мы остолбенели, а Дрюля с переляку в сознание пришел и вместо «с добрым утром» заявляет: «Это очень верно, Аристарх, девушки теперь несовременно…» Хорошо хоть монстр юмора не понял: «Ваше?» – спрашивает. «Н-н-наше…» – отвечаем. Тот пальчиками двинул, Аристарх в бассейн улетел, а гоблин, слова матерного нам не говоря, скромно удалился. Но пока мы дружно обсыхали, Аристарх еще раз натуральным образом утоп, а Филиппыч… Филиппыч, ты куда?! В баню?

– В Африку, – сумеречно объявил Филиппыч, навьючивая на себя байдарку.

– Погоди, какая Африка, если мы еще пиво не допили?!

– В Африку, – обреченно повторил Филиппыч и, не прощаясь, вышел.

Даже Йорик недоумевал.

– Похоже, у Филиппыча карма обострилась, – диагностировала Дина.

– Надеюсь, это не заразно, – отозвался Михаил, – а то, знаешь ли, среди бела дня аж до самой Африки допиться… Между прочим, что у нас там с Лешенькой стряслось? Пора бы изымать… Лешенька! Нельзя там жить! Не спи, замерзнешь! Лешенька!..

Сортир безмолвствовал.

– Лешенька!..

– Леша!..

– Алексей!..

В конце концов дверь пришлось вскрывать. Лешеньки в сортире не было. На сливном бачке лежал использованный шприц.

– Что же он – в фанину просочился? – огорошенно спросила Дина.

– Почему бы нет, – пожал плечами Миха.

– Это ты нарочно? – саркастически спросила Дина.

– А при чем здесь я? – удивился Миха. – Это же не я в канализацию утек!

Он почесал затылок и с целью улучшения перистальтики фановой трубы спустил в сортире воду.

– Н-да… смешно! – констатировала Дина.

– Хотя не весело, – согласился Михаил, – впрочем, кто сказал, что скверный анекдот должен быть веселым? разве что смешным. – Он помолчал. – Послушай, я здесь в самом деле ни при чем!

Диана лишь затейливо вздохнула.

Вездесущий бомж по кличке Рабинович тоже старательно прикидывался, что он здесь ни при чем. Хоронясь за мусорным контейнером, просвещенный Рабинович наблюдал размашистое действо, учиненное на Мещанской улочке, и приятельски беседовал с начитанным дворником Герасимом, прозванным, естественно, Муму. Падшие интеллигенты были слегонца под кайфом, поелику намедни в одной из урн, вверенных попечению Герасима, Рабинович обнаружил пакетик отличной анаши.

Анаша была на редкость хороша, но даже без укурки странноватый «Праздник нашей улицы» напоминал чей-то наркотический приход, отягощенный политической тематикой.

Искусственная толчея на перекрестке Мещанской и Столярного пестрела плакатами и транспарантами предвыборного толка. Стылый ветер безжалостно трепал воздушные шары, красные коммунистические и трехцветные демократические стяги и облезлые знамена профсоюзов. Безразличие аборигенов к данному мероприятию с лихвой компенсировалось образцово-показательными активистами, специально доставленными на автобусах.

Ради оживляжа мобилизовали юные дарования из танцевальной студии бывшего Дома пионеров, расположенного здесь же, на Мещанской. Продрогшие мальчики были ряжены в матроски, озябшие девочки – в тюлевые платьица с марлевыми крылышками за спиной. Смешение одежд, времен и стилей усиливали дамы в кринолинах, мужчины в сюртуках, чтобы не сказать что в лапсердаках, православный попик с дароносицей и военный духовой оркестр.