Текст книги "Уснуть и только"

Глава двадцать первая

Пролетев через всю комнату, серебряный под свечник благополучно миновал прекрасное окно четырнадцатого столетия – предмет гордости сэра Томаса Мэя – и угодил в стену рядом с ним.

– Черт! – воскликнул швырнувший его юноша, утирая глаза рукавом камзола. – Черт, черт, черт!

Упав в кресло, он тихонько всхлипнул. Невзирая на слезы, мальчик был хорош, как майский день: смуглый, курчавый, с живыми, похожими на виноградины глазами.

Внешностью южанина юноша был обязан матери, леди Джейн, происходящей из старинной эссекской семьи, владевшей огромным поместьем в Горндон-Хилл. Ричи из Горндона участвовали еще в крестовых походах, когда, по преданию, в их жилы влилась сарацинская кровь. Однако под прекрасной оболочкой таился изъян: время от времени юношей овладевал недуг – непреодолимое заикание, делавшее его речь совершенно невнятной и доставлявшее ему не выразимые муки. В такие моменты (а сегодня был именно такой несчастный день) он впадал попеременно то в ярость, то в уныние.

Том Мэй – сын и наследник сэра Томаса – считал себя особенно несчастным из-за того, что имел склонность к искусствам и изящной словесности. Втайне от всех он писал стихи и пьесы, но сразу же сжигал их, считая ничего не стоящими. Вообще-то больше всего на свете ему хотелось стать актером, вступить в труппу Вильяма Шекспира и играть на сцене театра «Глобус» Но три года назад Том посмотрел «Макбета», написанного Шекспиром по заказу самого короля Джеймса, и понял, что хоть он никогда не сможет произносить слова со сцены, то, по крайней мере в его силах писать их на бумаге. Тогда зародилась мечта стать поэтом и драматургом, однако сейчас он плакал от бессилия, чувствуя себя неспособным выразить словами те мысли, что такими яркими молниями вспыхивают у него в голове.

Печально вздохнув, Том встал, вытер лицо шелковым платком и привел в порядок одежду Затем он спустился вниз и, повернув направо, к подсобным помещениям, наткнулся на Агнес Кэсслоу.

– Как вы себя чувствуете, господин Том? – спросила девушка, приседая.

Том показал рукой на рот и покачал головой. В круглых серых глазах Агнес появилось сострадание.

– Хотите, я поиграю вам?

Том кивнул.

– Мне прийти к вам в комнату?

Он еще раз кивнул, и Агнес сказала.

– Я приду через час, когда закончу работу. Но, ненадолго, учтите – Дженна сердится, если я прихожу, когда уже стемнело.

Том одарил ее очень славной улыбкой, заставившей Агнес пожелать, чтобы он побольше интересовался женщинами и чтобы слухи о его странном интересе к лицам своего пола, охотно раздуваемые слугами, оказались ложью.

– Тогда до свидания. – Агнес еще раз присела и, развернувшись, через кладовую прошла в кухню, где с изумлением увидела, как ее сестра, схватив со стола какую-то мясную кость, быстро спрятала ее под фартуком.

– Дженна, что ты делаешь?!

Та сердито взглянула на Агнес.

– Ради Бога, замолчи! Если меня поймают, вопросов не оберешься.

Агнес понизила голос до шепота.

– Это для колдовства, да?

Кивнув, Дженна прошептала.

– Не надо здесь об этом говорить. Ох, Агнес, ради него я иду на такой риск… Стоит ли он того?

– Конечно, стоит. Он принадлежит тебе – и мне тоже, но по-другому. Если он женится на ком-нибудь, кроме тебя, все пойдет не так.

– Что ты имеешь в виду?

С лица Агнес исчезло обычное сонное выражение, и она убежденно сказала.

– Он родился, чтобы быть вместе с нами. Ему предназначено стать нашим другом. Разве ты так не считаешь?

– Да… Нет. Не знаю – Дженна нахмурилась. – Я верила в это, когда была маленькой. – Отвернувшись, она взглянула в окно, туда, где четкая тень делила пополам небольшой внутренний дворик. – Я часто думаю, что этот дворик отражает наши жизни.

– Как это? – удивилась Агнес.

– Иногда в нем тепло и солнечно, иногда он весь накрыт тенью, а порой, как сейчас, в нем поровну света и тени. Так и у людей – у одних светлая, солнечная жизнь, у других – сумрачная, темная, ну, а у большинства – сочетание того и другого Почему так?

– Потому что таков порядок вещей.

– Разве? – покачала головой Дженна.

– Кто здесь? – воскликнул Роберт Морли, вскакивая и хватая лежавшую возле кровати шпагу.

Ответа не последовало. В спальне было так темно и тихо, что от Роберта потребовалось вес его мужество, чтобы заставить себя вылезти из постели и осмотреть комнату, заглянуть под кровать, ткнуть шпагой в длинные занавеси. Он был убежден, что только что видел высокую черную фигуру, произносящую его имя. Но, никого не обнаружив, Роберт успокоился и, подойдя к окну, раздвинул портьеры, чтобы впустить в комнату первые утренние лучи света.

Стояло славное апрельское утро. Ночной дождик омыл каменные стены Глиндского дворца, построенного отцом Роберта, Вильямом Морли, около сорока лет назад. Распахнув окно, Роберт с жадностью вдыхал свежий прохладный воздух, чувствуя, как постепенно возвращается к нормальному ритму его сердце.

Женитьба одного из предков Роберта, Николаса Морли, на Джоан Валье – праправнучке сэра Джона Валье, жившего во времена Эдуарда III, стала одним из величайших достижении семьи Морли, в результате которого к ним перешли обширные владения Валье в Глинде и Мэгфилде. Удачное вложение средств в добычу и переработку железной руды, бурно развивающихся в Южной Англии на протяжении последних шестидесяти лет, еще больше упрочило их благосостояние.

Размышляя о своих предках, Роберт высунулся из окна, чтобы лучше рассмотреть дом и парк, которые в один прекрасный день должны были стать его собственностью, и увидел свою невестку Энн, прогуливавшуюся по садовым аллеям с двумя младшими дочерьми, Маргарет и Хрисогон. Рождение этих двух девочек поставило крест на надеждах старшего брата Морли, рассчитывавшего на появление сына, и теперь в случае его смерти имение должно было перейти к Роберту.

Внезапное желание взглянуть на свои будущие владения заставило Роберта, наспех позавтракав паштетом из оленины, спуститься в конюшни. Там он велел оседлать свою самую резвую лошадь и вскоре, весело насвистывая, уже ехал по мощенному булыжниками двору.

Повсюду уже виднелись приметы весны: раскрывались зеленые почки, лесные цветы ковром покрыли землю между деревьями, мягкой голубизной свети лось промытое дождем небо.

Над головой Роберта кружили птицы, и, как и в его ночном кошмаре, ему показалось, что они выкрикивают его имя. Сам не зная почему, он заставил лошадь свернуть в сторону Мэгфилда, навстречу приключению, которое, он не сомневался, ожидало его там.

Новолуние. Но отнюдь не спокойная, ясная ночь, на которую надеялась Дженна. Вместо этого – затянутое тучами небо, на котором не разглядеть новорожденную богиню, и пронизывающий отвратительный ветер со стороны моря. Несмотря на непогоду, незадолго до полуночи Дженна встала с постели и, достав из тайника флакончик с любовным зельем, вышла из дому.

Ночь была непроницаемо темна, тоненький серп луны скрыт мчащимися по небу облаками. Ветер бросал холодные струи дождя прямо в лицо Дженны. Девушка безуспешно вглядывалась в темноту, стараясь разглядеть линию прибрежных холмов. И река, отсвечивающая чернильным блеском, ворочающаяся и плачущая в своих берегах, как ребенок в люльке, показалась ей глубже и шире, чем обычно. Вздрагивая от каждого шороха, Дженна с бьющимся сердцем пробиралась между деревьями.

– Как могу я так сильно любить? – спрашивала она себя. – Идти по лесу в эту страшную ночь, подвергать себя опасности ради мужчины, который не даст за мою жизнь и ломаного гроша.

Но уже ничто не могло заставить ее отступить. Ради достижения своей цели Дженна готова была пройти через огонь и воду.

Она начала взбираться по склону и вскоре вышла на пригорок возле реки Розер, где рядом с хорошо утоптанной тропинкой росли кругом несколько деревьев. Этот необычный круг издавна считался магическим, говорили, что в древние времена здесь про ходили языческие ритуалы, но Дженна не знала, правда ли это.

Когда она вступила в круг, порыв ветра поднял полы ее плаща, раздувшиеся, словно крылья огромной фантастической птицы. Замерев на месте, Дженна на мгновение посмотрела на себя как бы со стороны.

Она увидела девушку с длинными развевающимися черными волосами, диким взглядом странных, светящихся в темноте глаз, сжимающую в длинных пальцах склянку с темной жидкостью. Но эта девушка еще была невинна, она еще не переступила невидимой черты. Пусть она смешивала любовный напиток, пусть колола ножом баранью кость, приказывая Роберту Морли явиться в Мэгфилд, – но до сих пор она еще по-настоящему не прибегала ко всей мощи таинственных и темных сил. Однако сейчас, в этом пустынном месте, Дженна должна была ступить на тот берег, откуда, она знала, уже нет возврата. Она понимала, что уже никогда не будет такой, как прежде. Но разве у нее был другой выход? Она должна получить Бенджамина, они должны быть вместе, так предназначено судьбой, и так будет.

Дженну охватило безумие и, не думая больше о последствиях, она поставила флакон на землю в центр круга. Затем, отчасти потому, что промокла до нитки, отчасти потому, что считала это необходимым условием ритуала, девушка сбросила одежду и долго стояла, подняв руки к небу, под холодными струями дождя – длинная, стройная, обнаженная. Потом она медленно и плавно начала танцевать.

То, что младший брат лорда Морли неожиданно приехал в Бэйнден и занял комнату, по старинному праву и обычаю принадлежащую хозяевам Глинда, отнюдь не радовало Ричарда Мсйнарда, нынешнего арендатора большого дома. В самом деле, это досадное вторжение нарушало устоявшийся порядок его жизни, и он заранее был раздражен, ожидая капризов и требований привыкшего к комфорту гостя.

Теперь ему придется готовить еду – в то время как сам он обычно ел очень мало, довольствуясь чем придется, предпочитая каждый вечер потихоньку на пиваться и дремать, сидя у очага. Ибо Ричард не торопился ложиться в постель, боясь многочасовых ночных бодрствований, когда он становился уязвимым для Смуглой Леди.

В первый раз он увидел привидение в тот день, когда поселился в Бэйндене. Это было одиннадцать лет назад, в 1598 году. Вначале он арендовал дом и землю на семь лет, но когда срок истек, продлил аренду, поскольку к тому времени был уже полностью захвачен своими особыми, странными отношениями с этим местом. Для Ричарда в этом доме таилось что-то бесконечно пленительное и в то же время невыразимо ужасное.

С самого начала его потрясло то, что, хотя Бэйнден был ему совершенно незнаком, местность вокруг дома казалась узнаваемой. Особенно его притягивал и в то же время пугал странно безмолвный лес, весной становящийся синим от колокольчиков. Царящие в этом месте тишина и неподвижность, отсутствие даже самого слабого дуновения, казавшиеся замершими деревья наполняли его сердце непреодолимым страхом Когда Ричард ходил туда, то обязательно брал с собой по крайней мере двух собак и, швыряя палки, заставлял их бегать туда-сюда и лаять, Чтобы нарушить невыносимую тишину.

Совсем по-иному обстояло дело с привидением. В первый же день он увидел ее возле окна верхнего этажа и принял за одну из служанок. Потом столкнулся с ней на лестнице и прошел мимо, все еще считая ее прислугой. Ричард успел разглядеть красивое, но омраченное печалью лицо и блестящие темные волосы, прядь которых выбилась из-под белого чепца. Она проплыла совсем близко от него, обдав ледяной волной. Этот могильный холод и то, что она двигалась совершенно беззвучно, так подействовали на Мейнарда, что у него волосы встали дыбом. Обернувшись, он увидел, как она исчезла в стене, и услышал скрип несуществующей двери.

От ужаса он едва не потерял сознания. Он, Ричард Мейнард, обычный, средней руки английский фермер, вынужден был сесть посреди лестницы на одну из ступенек, чтобы хоть немного овладеть собой и привести в порядок свои чувства. Самым странным было то, что когда он, как бы между прочим, в разговоре со слугами упомянул о том, что дом посещают призраки, тс в недоумении взглянули на него.

– Как же это может быть, хозяин? – сказал один из них. – Дом-то совсем новый.

– Да, но, по-видимому, он построен на месте старого, более древнего жилища?

– Вообще-то правда. На Бэйнденском холме испокон веку стоял дом.

После этого призрак с печальным лицом стал встречаться Ричарду но всех уголках дома, даже в спальне. Потом Мейнард понял, что никто, кроме него, не видит привидения; что оно является исключительно ему.

Порой, в самый темный и одинокий час ночи, он слышал его глухие стоны и рыдания – долгие, бесконечно жалобные, полные невыразимого отчаяния. В таких случаях Ричард сразу же зажигал столько свечей, сколько мог найти, спускался из спальни вниз, к очагу, и дремал там до рассвета. Вот и сейчас, сидя возле огня и попивая домашнее пиво, Ричард от души надеялся, что нынешней ночью Смуглая Леди – так он прозвал ее – будет вести себя тихо и не потревожит сон Роберта Морли.

Когда он, наконец, заснул, сидя в кресле, то и во сне увидел ее. Ему снилось, будто вслед за Смуглой Леди он вышел из Бэйнденского дома и напрямик, через поле, идет к лесу. Но там, на опушке, он вдруг испугался и оглянулся в поисках своих собак. Их нигде не было, а вместо них он увидел белого кота Дженны Кэсслоу, трущегося об его ноги. Даже во сне Ричард успел отметить, какое это чудное создание – белое, как снег, с невиданными для животных чисто-голубыми, без малейших проблесков зелени, глазами.

Ричард проснулся внезапно, каждый нерв его был туго натянут, но в Бэйндене царила тишина. Тем не менее он встал, чувствуя, что, хотя еще совсем темно, примерно через час наступит рассвет и на его ферме снова закипит жизнь. Даже не подумав о том, чтобы положить в рот хоть крошку съестного, Ричард завернулся в грубошерстный плащ и вышел из дома, навстречу хмурому пасмурному утру.

Дождь прекратился, но ветер завывал яростнее, чем прежде. На минуту Ричарду захотелось вернуться, но он был слишком строгим и придирчивым хозяином, чтобы лишить себя ежедневного удовольствия наблюдать, как в темноте плетутся на ферму его работники.

Опустив голову, Ричард брел вдоль поля и вдруг замер в изумлении – навстречу ему из темноты двигалась закутанная в плащ женская фигура. Несколько секунд он недоумевал, кто бы это мог быть, но потом по высокому росту понял, что это девчонка Кэсслоу бродит в одиночестве по лесам и лугам, даже не дождавшись рассвета.

Ричард бесшумно сошел с тропинки и спрятался за деревом. Дженна прошла совсем рядом, так его и не заметив. Когда она проходила, порыв ветра вдруг раздул полы ее плаща – и у Ричарда полезли на лоб глаза, когда он увидел высокие полные груди и длинные стройные ноги. Если не считать плаща, девчонка разгуливала нагишом!

В тот момент, когда Бенджамин Мист уже собрался выйти из дому и отправиться с очередным визитом к Деборе Вестон, в дверь его коттеджа вдруг постучали. Неохотно отворив, Бенджамин почувствовал, что его лицо вытянулось еще больше, когда он узнал Дженну Кэсслоу. Он не видел ее с того вечера, когда она в гневе убежала от него, и воспоминание об этом явственно витало в воздухе между ними, когда она сказала.

– Извини, что побеспокоила, Бенджамин, но сегодня утром сломалась доильная табуретка моего отца, а ему трудно без нее обходиться. Ты не мог бы на нее взглянуть?

Ее тон был примирительным, почти извиняющимся, и, немного помедлив, Бенджамин ответил.

– Заходи. Я посмотрю и скажу, можно ли ее починить.

Интересное дело, решил Бенджамин: ножка табуретки отломалась так аккуратно, что можно было подумать, будто это сделано умышленно.

– Как это случилось?

– Очень просто – я села на нее, и ножка подломилась.

– Очень чистый разлом. Завтра я вес сделаю, а сейчас, извини, мне нужно идти. – Ему не хотелось упоминать в присутствии Дженны имя Деборы.

Девушка вмиг побелела, и Бенджамин только теперь заметил, что она натянута, как струна. Однако она нашла в себе силы улыбнуться, ответив:

– Тогда я пойду, не хочу тебя задерживать. – Дженна повернулась, как бы собираясь выйти, но тут ее рука нырнула в корзинку, и почти беспечным тоном она добавила: – Ох, чуть не забыла. Даниэль прислал тебе своего пива, помня о том, как оно тебе понравилось. Вот, возьми.

Она достала керамическую бутылку и поставила на стол.

– Как это мило с его стороны. Я оставлю это удовольствие на потом.

– Но ты выпьешь его сегодня?..

– Да, попозже, когда вернусь от Деборы. Но вначале позволь мне отвезти тебя домой.

Несмотря на то, что он упомянул имя ее соперницы, на лице Дженны вспыхнула улыбка – такая неповторимо живая и красивая, что Бенджамин был поражен. Но ему было некогда долго о ней думать, и, накинув плащ, плотник вывел Дженну на улицу и запер за собой дверь.

Глава двадцать вторая

На Мэгфилд опустились сумерки, и во всех жилищах, расположенных по обе стороны проходящего через сердцевину селения тракта, начали появляться огни. Ярко осветились окна дома железных дел мастера Айнекомба; более дешевые и экономные свечки зажгли в маленьких домишках, рассыпавшихся вокруг церкви; засияли разными цветами окна дворца – сэр Томас не жалел денег на такие пустяки; и даже в верхнем этаже дома, построенного для сэра Томаса Грэхема, а ныне занимаемого семейством Хоггон, замелькал неяркий свет.

Выйдя из дверей одного из домиков, Дебора Вестон торопливо зашагала по дороге, ведущей из Мэгфилда к Шардену, между которыми расположилась крохотная деревушка Кокин-Милл, где она жила. Дом для Деборы означал защиту и безопасность; то место, где в тиши своей крохотной спальни она могла отбросить прочь временами обуревавшие ее страхи; убежище, где никто не мог видеть, как она кричит и заливается слезами. Ибо, начиная с детства, Дебора не могла припомнить времени, когда бы она была по-настоящему спокойна и счастлива.

С тех пор как в ней пробудилась женственность, ее терзал страх; ей чудились всякие ужасы, которые, как она чувствовала, угрожали ее рассудку и душевному здоровью. Иногда Дебора чувствовала, что у ее души есть другая, изнаночная, дьявольская сторона, пока что затаившаяся, но могущая когда-нибудь вы рваться наружу.

Казалось бы, робкая, застенчивая, похожая на цветок Дебора в жизни не могла не только соприкоснуться, но даже слышать, думать о чем-либо злом, грязном, отталкивающем. Ее не тревожили плотские желания; ей никогда не хотелось увидеть обнаженное мужское тело, а уж тем более не появлялось желание почувствовать внутри себя его наиболее ужасную, постыдную часть. Но в этом невинном существе притаилось другое. Та, другая, могла усмехаться, выискивая в Библии казавшиеся непристойными и похотливыми абзацы, подолгу разглядывала в зеркале свою наготу, властно заявляла о себе, посылая тайные, порочные, кошмарные видения в мозг спящего невинного создания.

До того как за ней стал ухаживать Бенджамин Мист, Дебора пользовалась вниманием двух своих одногодков, Джона Кохсма и Майкла Бейкера. Но однажды она схватила руку Майкла и прижалась к ней губами, не столько целуя, сколько пробуя на вкус его плоть. Эта выходка настолько напугала юношу, что он убежал и больше уже не приходил к ней.

Все это было нестерпимо, и теперь, быстро шагая по дороге и кутаясь в шерстяной плащ, Дебора думала о том, что ее единственной надеждой является брак с респектабельным мужчиной вроде Бенджамина Миста. Может быть, если она примирится с его объятиями, та, другая Дебора, будет, наконец, довольна и исчезнет навсегда.

Едва успев подумать о Бенджамине, девушка услышала стук копыт и, обернувшись, увидела его самого, едущего верхом на лошади по направлению к Бэйндену, с сидящей позади него Дженной Кэсслоу. Они проследовали мимо стоявшей на обочине нареченной плотника, не заметив ее.

Чувствуя себя обманутой и покинутой, Дебора беспомощно окликнула. «Бенджамин!» – но он не услышал, и девушке осталось лишь смотреть на то, как Дженна Кэсслоу, которую она ненавидела больше всех на свете, удаляется вместе с ее женихом.

Дебора знала, что это проявление слабости, но, тем не менее, не могла удержаться от слез. Она плакала негромко, так, чтобы ее не могла услышать и выглянуть из окна тетушка Мауд, главная деревенская сплетница, но очень горестно и жалобно.

Девушка чувствовала себя такой несчастной и одинокой, что, когда позади нее вдруг раздался голос, предложивший. «Могу ли я проводить вас домой, сударыня?», нисколько не испугалась, а даже обрадовалась. Однако, обернувшись, она увидела сидящего верхом и наклонившегося вперед, чтобы получше разглядеть ее лицо, наследника Глинда, с которым не была знакома, но чья репутация была ей хорошо известна. Улыбка сразу исчезла с лица Деборы, сменившись холодным и равнодушным выражением.

Однако девушка попала в затруднительное положение. С одной стороны, было бы неблагоразумно обидеть невежливостью представителя семьи крупнейших местных землевладельцев, но, с другой, он был ей глубоко неприятен, и она с удовольствием избежала бы разговора с ним. Совершенно очевидно, что он дамский угодник, щеголь, хвастун и задавака, а может быть, и похуже, – словом, совсем не тот человек, с которым Дебора чувствовала бы себя легко.

– Я… Э-э…

– Не сомневайтесь, сударыня, залезайте сюда, я тотчас же доставлю вас домой.

Дебора покраснела, ее пронзила мысль, что, наверное, он уже догадался, какая она на самом деле испорченная.

С легким оттенком вызова она заявила.

– Благодарю вас, господин Морли. Буду очень признательна, если вы довезете меня до Кокин-Милл.

Ни слова не говоря, Роберт тут же спешился, усадил ее на лошадь, и вновь взобрался в седло позади нес.

Деборе казалось, что она сейчас задохнется. У нее кружилась голова, сердце билось вдвое быстрее обычного, каждый нерв был натянут, как струна. Девушка невольно ощущала каждую клеточку, каждый мускул и сухожилие прильнувшего к ней сзади мужского тела, и не могла не думать об этом. И вдруг, совершенно неожиданно, в ней проснулось какое-то новое, незнакомое чувство, сильное и властное, но изначально низменное и порочное. Окончательно обессилев, Дебора уверилась, что вот-вот упадет в обморок.

– Вам плохо? – раздался над самым ухом девушки голос Роберта, заметившего, как качнулась ее голова.

– Нет, ничего, – почти беззвучно ответила она.

Они ехали очень быстро, и вскоре он снова заговорил.

– Надеюсь, я смогу найти дорогу. По правде говоря, я не очень хорошо знаком с этими местами.

Дебора всмотрелась в темноту.

– Кажется, мы уклонились влево от основной дороги. По-моему, мы сейчас едем в сторону Бэйндена.

Роберт не ответил, и Деборой овладел беспричинный страх, подавивший все остальные эмоции. По ее телу пробежала дрожь, и Роберт сказал.

– Вы замерзли. У меня в седельной сумке есть вино. Выпейте, и вам сразу станет лучше.

Не раздумывая, Дебора поднесла к губам обтянутую кожей флягу. Крепкая жидкость обожгла ей рот, и, чувствуя, как по ее телу разливается тепло, девушка вспомнила, что уже несколько часов ничего не ела, и теперь может опьянеть от одного глотка. Тем не менее, она отпила еще и еще раз, сама не зная зачем.

– Мне надо поскорее попасть домой, – растягивая слова, сказала она.

– Боюсь, что вы были правы, – извиняющимся тоном откликнулся Роберт. – Должно быть, я поехал не по той дороге. Мы уже почти в Бэйндене.

Она хотела сказать: «Тогда поедем назад», но вместо этого еще раз молча отпила из фляжки.

– Я только на минуту заеду в дом, возьму теплую одежду, – предложил, не глядя на нее, Роберт. – Становится холодно.

И снова Дебора промолчала, изо всех сил пытаясь бороться с теми отвратительными, ужасными мысля ми, которые уже почти полностью овладели ею.

– Хорошо? – Они остановились, и Дебора поняла, что должна дать тот или иной ответ.

– Мы заедем в Бэйнден, – медленно произнесла она, сдаваясь, и почувствовала, как руки Роберта теснее обхватили ее.

Он пришпорил коня, и они понеслись к дому.

– К сожалению, Бенджамин, я не знаю, где она. – Стоя на пороге своего дома, матушка Всстон смотрела на плотника узкими смородиновыми глаза ми. – Я думала, что она с тобой.

Бенджамин покачал головой:

– Я сказал, что приду, как только закончу работу. Я немного задержался из-за того, что ко мне неожиданно пришли. А что, Дебора вообще не заходила домой?

В смородиновых глазах появилось беспокойство.

– Нет, не заходила. Надеюсь, она не заболела. Может быть, братья пойдут поискать ее, когда вернутся домой.

– Я уверен, что с ней ничего не случилось, – поспешно сказал Бенджамин. – Скорее всего, она просто с кем-нибудь заговорилась.

Ему почему-то вдруг захотелось оказаться подальше от этого маленького домика с дымящимся очагом и вечным запахом постоянной стряпни, не говоря уже о том, что он отнюдь не желал оказаться под испытующим взором папаши Вестона. Все, о чем он сейчас мечтал, – поскорее вернуться в свое тихое обиталище, усесться возле очага и, глядя в огонь, потягивать присланное Даниэлем Кэсслоу пиво.

– Бенджамин?

– Прошу прощения, я…

– Я говорю: сказать Деборе, что ты зайдешь завтра?

– Да-да, пожалуйста, скажите.

Поклонившись – особой вежливости в данных обстоятельствах не требовалось, – Бенджамин опять сел на лошадь и на мгновение задумался. Ужасно было себе в этом признаваться, но сегодня ему не хотелось видеть Дебору. Бенджамин сам себе удивлялся: желание остаться наедине со своими мыслями было настолько сильным, что плотник предпочитал ехать через лес, лишь бы избежать встречи с кем бы то ни было, в том числе с девушкой, на которой намеревался жениться. Поспешно развернувшись в том направлении, где он никого не мог встретить, он поскакал домой и с облегчением вздохнул лишь после того, как за ним захлопнулась дверь.

Бенджамин развел огонь в очаге и, поняв, что совершенно не хочет есть, сел в свое любимое кресло и стал смотреть на огонь. Старый кот, мурлыча, примостился у него на коленях. Не прошло и пяти минут, как Бенджамин уснул.

Ему снилось, что он идет по белому от снега лесу; вдали виднелась долина – сочетание голых черных деревьев и молочно-белых полей. Посреди непорочной белизны ярким чернильным пятном выделялась заброшенная избушка дровосека. Бенджамин заметил вьющийся из отверстия в крыше дымок и, заинтересовавшись, кто это нашел себе убежище в самом сердце пустынного леса, подошел поближе, удивляясь тому, что его ноги не оставляют следов на девствен ном снежном покрове.

Слегка приоткрыв дверь, он, к своему ужасу, увидел двух любовников, мужчину и женщину, которых застиг во время сокровенного акта. Бенджамин уже собирался поспешно отвести глаза и убежать, но что-то в длинной, стройной фигуре мужчины показалось ему знакомым. Пока он разглядывал любовника, тот вдруг вскочил на ноги и пошел к двери, как будто что-то услышал.

На мгновение, прежде чем обратиться в бегство, Бенджамин увидел его лицо: падающие на плечи темные волосы, ястребиные черты, живые глаза. Потом он побежал по снегу, и тут его сон оборвался.

Внезапно пробудившись, Бенджамин резко встал; кот соскользнул на пол и недовольно замяукал; оглянувшись, плотник заметил кувшин и вспомнил о подаренном ему пиве. Налив себе целую пинту, он опять сел в излюбленное кресло и, наслаждаясь изысканным вкусом, подумал о том, что это самое лучшее пиво, которое ему когда-либо доводилось пробовать. Прикончив первую порцию, Бенджамин перелил в стакан остатки и, прежде чем подняться наверх, в спальню, выпил все до последней капли. Там он мгновенно провалился в глубокий, без сновидений, сон.

– Я подожду здесь, снаружи, – сказала Дебора. – Так будет лучше, господин Морли. Я бы не хотела, чтобы меня увидел Ричард Мейнард.

Ее вновь охватил страх; честная, добропорядочная сторона ее натуры заявила о себе, преодолев еще несколько минут назад обуревавшие ее низменные желания.

– Глупости, – сухо ответил Роберт. – Зайдите и хоть немного отогрейтесь, прежде чем мы вновь отправимся в путь. Слуги уже спят, и никто вас не увидит. Мы пробудем здесь всего несколько минут.

Не дожидаясь ответа, он снял Дебору с лошади, подчеркнуто стараясь не касаться ее своим телом.

Они вошли в дом; от ярко пылающего в печке огня исходило гостеприимное, влекущее тепло, и Дебора, не обращая внимания на Роберта, поспешила подойти поближе и протянула к огню руки. Она отдавала себе отчет в том, что находится наедине с мужчиной, дурная репутация которого была притчей во языцех в их краях. И вдруг, к своему ужасу, она услышала собственный голос, кокетливо произнесший:

– Как здесь тепло и уютно, господин Морли. Какая жалость, что мы должны опять выходить из дому.

Ей казалось, что она со стороны смотрит на то, как та, другая, соблазнительно улыбаясь, медленно подходит к Роберту. Какой-то голос внутри нее отчаянно закричал: «Помогите! Этого не может, не должно быть! Спасите!» – но та, другая, уже всем телом прижалась к наследнику Глинда. Не произнеся ни слова, Роберт Морли подхватил ее на руки и понес в спальню.