Текст книги "Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии"

Можно привести два косвенных подтверждения тому, что указанный разговор Витте с императором произошел именно 16 декабря. Во-первых, Богданович 19 декабря записала в дневнике: «Видно было после доклада у царя [в] прошлую пятницу, что Витте не мог провести своего кандидата, он вышел из кабинета красный, сконфуженный». Возле кабинета государя стояли «несколько генералов», ожидавших представления. Министр финансов, «проходя мимо, знакомым и незнакомым подал руку»[374]374
  РГИА. Ф. 1620. Оп. 1. Д. 264. Л. 77 об.


[Закрыть]. Во-вторых, в дневнике Николая II утренние события этого дня изложены подобным же образом: «После небольшой прогулки принял Витте. В биллиардн[ой] около ротонды был прием военных»[375]375
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 138.


[Закрыть]. В данном случае несоответствие информации о том, где военные ожидали представления (и, следовательно, где с ними столкнулся Витте) – возле императорского кабинета или в биллиардной – непринципиальна: информаторы Богданович могли попросту не знать этой детали, упустить ее или не придать ей должного значения. Что же касается утверждения генеральши, что министр финансов «не мог провести своего кандидата», то эти слова, скорее всего, надо понимать так: не сумел добиться согласия государя сразу. Хотя на моментальную перемену императором его мнения относительно того, кого следует назначить министром, было бы странно надеяться. По-видимому, дошедшие до Богданович слухи несколько исказили картину событий, имевших место на самом деле. Витте действительно мог выйти от Николая II «красным» и «сконфуженным» – но не оттого, что тот отверг кандидатуру Иващенкова. Министра финансов, вероятно, деморализовало уже практически подготовленное назначение Кази, которое вряд ли (как тогда казалось Витте) можно было предотвратить предложением государю другой кандидатуры.

Во время состоявшейся 23 декабря следующей аудиенции министра финансов император дал отрицательный ответ по поводу Иващенкова. По словам Витте, Николай II назвал «главную причину» своего решения: если на посту министра путей сообщения окажется товарищ министра финансов, то все начнут усматривать в действиях нового главы МПС влияние его бывшего непосредственного начальника. К тому же, как отметил в воспоминаниях Витте, государь признался, что не испытывает к Иващенкову приязни и «вообще ему его не хочется назначать». А потому он по-прежнему склоняется в пользу Кази[376]376
  Из архива С. Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1. Рассказы в стенографической записи. Кн. 1. С. 413–414.


[Закрыть].

Разумеется, отсутствие симпатии вряд ли в данном случае имело значение, если император уже определился с кандидатурой нового руководителя МПС. Однако восприятие товарища министра финансов все же играло определенную роль при оценке его шансов пойти на повышение. Иващенков даже внешне не тянул на министра. В воспоминаниях Путилова подчеркивается «бесцветность» товарища Витте, являвшегося «человеком неглупым, работящим, но без большой инициативы и вообще скорее исполнителем, нежели руководителем». Такая «бесцветность» чувствовалась и в его внешности: «Даже самая фигура Иващенкова, – отмечал Путилов, – выше среднего роста, довольно полная с одутловатым, обросшим бородою лицом и несколько шамкающей речью, свидетельствовала о его посредственности и не внушала большого доверия» [377]377
  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Д. 217.Л. 46.


[Закрыть].

Государь был совершенно прав в том, что назначение Иващенкова на место Кривошеина стало бы восприниматься исключительно как расширение сферы влияния Витте. Через два дня Шереметев фактически слово в слово повторил подобное опасение – только уже как вроде бы нейтрализованную угрозу. Он отметил, что намерение сделать Министерство путей сообщения департаментом Министерства финансов, вероятно, «не удается»[378]378
  РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5041. Л. 65.


[Закрыть].

Отражение изложенного разговора в воспоминаниях Витте и на этот раз косвенно подтверждается сведениями из дневника Богданович. 24 декабря, то есть на следующий день после того, как Николай II высказал Витте несогласие с его кандидатурой и подтвердил свой выбор Кази, чету Богдановичей посетил Куломзин. Управляющий делами Комитета министров буквально с порога заметил, что «поспешил прийти», ибо «только что убедился, что м[инистро]м и [утей] с [общения] не будет». При этом он высказал мнение, что освободившийся пост займет Кази. Сославшись на неназванный источник, Куломзин рассказал Богдановичам о намерении императора «до назначения кого-либо» обсудить этот вопрос с Александром Михайловичем, а Кази, как известно, – «приятель» великого князя. Гость салона генеральши не сомневался в положительном решении государя по кандидатуре Кази. И хотя управляющий делами Комитета министров «резко говорил» в адрес Кази, он подчеркнул свою готовность изменить мнение о бывшем управляющем Балтийским заводом, «раз он будет назначен». О собственных перспективах занять место Кривошеина Куломзин заметил, что определенные шансы на то имелись «вскоре по смещении» проштрафившегося министра, причем тогда, когда император находился в Царском Селе. Теперь же, когда государь вернулся в Петербург, шансов у Куломзина нет никаких, так как «здесь у него много врагов»[379]379
  РГИА. Ф. 1620. Оп. 1. Д. 264. Л. 83.


[Закрыть].

Куломзин уже давно стоял в очереди за портфелем министра путей сообщения. В воспоминаниях он поведал, что цесаревич Александр предлагал его в товарищи главе МПС К. Н. Посьету, когда в 1880 г. товарищ министра Н. Н. Селифонтов первый раз покинул свой пост (Селифонтов занимал эту должность еще раз в 1885–1889 гг.). Уже будучи императором, Александр III дал понять Посьету, чтобы тот готовил Куломзина «на свое место». Но министр «наотрез от этого отказался», объяснив свою позицию «дурным характером» Куломзина.

После отставки с поста министра путей сообщения Гюббенета в январе 1892 г. Александр III вновь рассматривал кандидатуру Куломзина как потенциального руководителя МПС. Об этом мемуарист узнал при неожиданных обстоятельствах. 1 марта 1892 г., покидая Петропавловский собор после отслуженной там панихиды по погибшему в этот день 11 лет назад Александру II, Черевин, «сильный тогда при особе императора в качестве начальника его охраны», нарочито «громко, на всю публику» обратился к Куломзину. Он сказал, что «слышал» про готовившееся назначение Куломзина министром путей сообщения, однако «он не советует принимать» это предложение. Управляющий делами Комитета министров, вероятно, обескураженный выходкой Черевина, отвел начальника дворцовой охраны в сторону и сказал, что не имеет видов «на столь выдающееся положение», не ощущает себя подготовленным к нему и просит поспособствовать отклонению его кандидатуры.

Когда несколько месяцев спустя Витте переходил из Министерства путей сообщения в Министерство финансов, о кандидатуре Куломзина снова заговорили. Но и на этот раз удача ему не улыбнулась: в результате переплетения интересов Витте и Дурново освободившееся место должен был занять Кривошеин. По злой иронии судьбы Витте – точь-в-точь, как Черевин 1 марта, – в издевательской форме дал понять Куломзину, что вопрос о замещении вакантного места предрешен. Он предложил Куломзину подвезти его и затем, даже не дождавшись ответа, «с любезно-насмешливою улыбкою» спросил: «А ваше вот сердечко, небось, волнуется?» – явно рассчитывая на то, что собеседник понял, о чем пойдет речь, и предвкушая его предстоящее осаживание. Куломзин действительно догадался и, не желая снова выглядеть посмешищем, сухо отказался садиться в экипаж к Витте[380]380
  Там же. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 195. Л. 24–24 об., 25 об.; Куломзин А. Н. Указ. соч. С. 391, 510–511.


[Закрыть]. Таким образом, в декабре 1894 г. из всех кандидатов в министры путей сообщения Куломзин обладал самым большим стажем притязаний на эту должность.

25 декабря в салоне Богданович член Временного управления казенных железных дорог от Министерства путей сообщения Иванов заметил, что неудача министра финансов провести в руководители МПС Иващенкова «смутила не на шутку» Витте. Если Кази будет назначен, то «Витте он съест, как Витте съел Вышнеградского» [381]381
  РГИА. Ф. 1620. Оп. 1. Д. 264. Л. 84.


[Закрыть].

27 декабря Половцов записал в дневнике разговор с посетившим его в тот день Витте. Министр финансов, указав на свою прямую заинтересованность в том, чтобы на должности министра путей сообщения оказался человек, с которым возможно «вести дело в согласии», назвал четыре рассматривавшиеся на тот момент кандидатуры на этот пост. Первая – Куломзин – «тупой чиновник, с которым дело вести будет невозможно» и который, по словам Витте, «оседлал Бунге». Вторая – главный инспектор железных дорог Хилков – «недурной, но посредственный человек, который мог бы быть директором департамента, но никак не больше». Третья кандидатура – Кази – «даровитый, но способный только на отдельный эпизодический труд, а никак не на продолжительное управление какой-либо частью», «блестящий, но несолидный». Четвертая кандидатура – Иващенков. Он как член Совета Государственного контроля, когда этим ведомством руководил Сольский, держал «в руках контрольное дело железных дорог». Витте также охарактеризовал Иващенкова как «человека степенного, трудящегося, несколько медлительного в труде», однако уважаемого в Государственном совете, в котором он присутствует как товарищ министра финансов. Витте полагал, что на следующий день, 28 декабря, император примет решение по кандидатуре преемника Кривошеина, и в такой ситуации ходатайство председателя Государственного совета «могло бы иметь решающее влияние». Именно для того, чтобы попросить Половцова убедить вел. кн. Михаила Николаевича «замолвить слово» перед императором за Иващенкова, Витте и посетил автора дневника.

Половцов ответил Витте, что тот явно преувеличивает степень влиятельности бывшего государственного секретаря и его возможность повлиять в указанном направлении на Михаила Николаевича. Сам же председатель Государственного совета «никогда не решится заговорить о том»; государь же, в свою очередь, и не поинтересуется его мнением по этому вопросу. Витте заметил, что в таком случае, «по всей вероятности», император выберет Куломзина, с которым «невозможно будет вести дело»[382]382
  Половцов А. А. Указ. соч. С. 118–119.


[Закрыть].

3 января Витте снова посетил Половцова и опять просил его походатайствовать за Иващенкова. К тому же министр финансов поведал автору дневника, что Николай II уже почти решил сделать Кази министром путей сообщения, однако Витте смог его переубедить. По версии министра финансов, тот разговор с императором выглядел следующим образом. Витте начал с неожиданного заявления, что Россия – это не «американская республика», а потому не в существующих правилах назначать на министерские должности лиц, «вовсе не проходивших государственную службу». Видя замешательство государя, Витте пояснил высказанную мысль. Он перечислил вехи своей биографии – от университетского преподавателя математики через различные руководящие железнодорожные должности до министра финансов. В то же время Кази является «отставным лейтенантом, нигде не окончившим курса». И хотя Кази – «человек весьма даровитый», он не имеет навыков «к продолжительному, усидчивому, последовательному труду», а к тому же «склонный к интриге». Если Кази станет министром, то он непременно начнет интриговать против Морского министерства, дважды увольнявшего его – с должности помощника главы Русского общества пароходства и торговли (Витте в запале, видимо, упустил, что Кази, как отмечалось выше, дослужился до исполняющего обязанности директора общества) и с поста руководителя Балтийского завода.

Натиск министра финансов на императора нарастал с каждым новым витком аргументации. Витте вновь, как и на аудиенции 16 декабря, позволил себе вызывающую фразу: если государь согласен с мыслями Кази о задачах развития флота, то лучше сразу поставить этого человека во главе Морского министерства. «Наконец, что скажут о подобном назначении члены Государственного совета?» – риторически обратился министр финансов к императору. «А мне что до них за дело?» – возразил Николай II. «Да ведь, государь, – дипломатично заметил Витте, – это союзники вашего отца и деда. Вы не можете не дорожить их мнением». Решив довести интригу против Кази до логического конца (по словам же самого Витте – дабы избежать «всякой тени подозрения в пособничестве Кази»), министр финансов после аудиенции у императора сразу посетил главу морского ведомства Чихачёва и «дословно» передал ему разговор с императором[383]383
  Там же. С. 124–125.


[Закрыть].

Любопытна запись в дневнике Победоносцева за 30 декабря – в этот день состоялась аудиенция Витте у императора, о которой министр финансов подробно рассказал Половцову 3 января. (Аудиенция министра финансов, описанная в дневниковой записи Половцова за 3 января, скорее всего, имела место 30 декабря: о приеме Витте в этот день говорится в дневнике императора[384]384
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 141.


[Закрыть].) Оказывается, обер-прокурор в этот же день также разговаривал с императором о новом руководителе МПС. Об этом свидетельствуют слова: «У государя. О Министерстве п[утей] сообщения]». А после разговора с Николаем II у Победоносцева была «встреча с Витте», на которой речь шла «о Кази и о пр[очих]»[385]385
  РГИА. Ф. 1574. Оп. 1. Д. 2а. Л. 25 об.


[Закрыть]. Таким образом, царь обсуждал кандидатуру нового министра путей сообщения не только с Витте.

Из рассказа Половцова однозначно следует, что еще накануне состоявшегося 4 января назначения Хилкова управляющим Министерством путей сообщения Витте все еще рассчитывал провести на этот пост Иващенкова. Может быть, министр финансов предпринял новую попытку в этом направлении именно потому, что ему удалось уговорить Николая II отказаться от кандидатуры Кази (или же он просто понял, что император сам колеблется в отношении креатуры Александра Михайловича, а то и вовсе уже отказался от нее).

Дневниковые записи Половцова наталкивают на два вывода.

Во-первых, Николай II отказался от кандидатуры Кази не позже 30 декабря: именно в этот день Витте, как ему показалось, смог отговорить императора от такого решения.

Во-вторых, Витте – и это следует особо подчеркнуть – еще за день до утверждения Хилкова управляющим МПС не знал о том, что государь принял для себя такое решение. В противном случае министр финансов вряд ли стал бы упорствовать и 3 января все еще надеяться провести своего товарища в министры. А значит, изложенная в его воспоминаниях история об утверждении кандидатуры Хилкова не соответствует действительности, так как вступает в явное противоречие с фактами, приведенными Половцовым.

Ситуация со слов Витте выглядела следующим образом. После того, как Николай II окончательно отверг кандидатуру Иващенкова и повторил, что склоняется в пользу Кази, министр финансов не прекратил отговаривать императора. Тогда государь поинтересовался у Витте, кого еще тот мог бы предложить. Министр финансов назвал Хилкова. На это Николай II заметил: «Я его совсем не знаю». Витте тогда рекомендовал передать его слова вдовствующей императрице и уверил императора в том, что Мария Федоровна поддержит названную кандидатуру. Государь пообещал осведомиться у матери о Хилкове и в этот же самый день встретился с ним и предложил занять кресло министра путей сообщения. Хилков после консультации с Витте согласился[386]386
  Из архива С. Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1. Рассказы в стенографической записи. Кн. 1. С. 413–414.


[Закрыть].

Ничего подобного не было ни 23, ни 30 декабря. Правда, если предположить, что 3 января Витте по каким-то причинам рассказал Половцову лишь о том, что император отказался от Кази, но умолчал о своем предложении по поводу Хилкова, то зачем ему тогда понадобилось снова упрашивать бывшего государственного секретаря походатайствовать за Иващенкова перед вел. кн. Михаилом Николаевичем? Допустим, что 30 декабря все на самом деле прошло так, как описал Витте. Но тогда какой ему был смысл 3 января специально ехать к Половцову и опять затевать разговор об Иващенкове, когда вопрос о Хилкове был уже решен? Следующая же аудиенция министра финансов состоялась 5 января, то есть уже после утверждения Хилкова в новой должности [387]387
  См.: Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 180.


[Закрыть].

Очевидно, что Витте просто не знал о решении Николая II и уже постфактум, в воспоминаниях, решил представить назначение Хилкова как свою заслугу. Другое дело, что министр финансов мог во время какой-то из аудиенций просто назвать Хилкова возможным кандидатом в руководители МПС – гораздо более приемлемым для него, чем Кази, но все же не столь желанным, как Иващенков. Но в любом случае фрагмент из дневника Половцова за 3 января не позволяет считать Витте непосредственным инициатором назначения Хилкова.

В.И. Ковалевский, занимавший в рассматриваемое время пост директора Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов, то есть бывший подчиненным Витте, в воспоминаниях, написанных в советское время, пытался представить отстраненный взгляд на это министерское назначение, но у него это не вполне получилось. Поскольку Кази «пользовался расположением» императора, утверждал мемуарист, Витте с ним «очень считался» и вместе с тем «в душе побаивался». Поэтому министр финансов помешал назначению Кази сначала государственным контролером (такого не было, здесь Ковалевский явно ошибается), затем – главой ведомства путей сообщения. В первом случае Витте напугали намерения Кази в случае получения этой должности составить себе «полную картину того, как живет и управляется Россия», какие в стране «переживания и настроения», «на благо или во вред населению» работают министерства. Витте тогда «все это принял к сведению». А после отставки Кривошеина министр финансов предложил Марии Федоровне посодействовать назначению на освободившийся пост Хилкова, и вдовствующая императрица отнеслась к кандидатуре князя «очень благосклонно»[388]388
  Ковалевский В. И. Воспоминания // Русское прошлое. Историко-документальный альманах. 1991. № 2. С. 73.


[Закрыть]. То есть Ковалевский, объясняя выбор Хилкова, просто повторяет аргументацию Витте, которую тот изложил в своих воспоминаниях.

Совершенно очевидно, что главная заслуга в этом кадровом решении Николая II принадлежала Марии Федоровне: недаром выбор в пользу Хилкова был сделан после возвращения императора из Царского Села в Петербург. По словам Путилова, Хилков являлся человеком, «лично известным вдовствующей императрице и пользовавшимся ее расположением»[389]389
  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Д. 217.Л. 46.


[Закрыть]. Об этом же, как показано выше, свидетельствовал в воспоминаниях и Витте. О близости к Марии Федоровне Хилкова еще в бытность его главным инспектором железных дорог говорится и в воспоминаниях Куломзина[390]390
  РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 195. Л. 23 об.-24.


[Закрыть]. Несомненно, мнение вдовствующей императрицы оказалось решающим при первом министерском назначении нового государя. Приведенная реконструкция событий наглядно восстанавливает хронику того, как оно возобладало над попытками других влияний на Николая II.

В деле Кривошеина и в истории с назначением Хилкова министром путей сообщения уже просматривается характерная императорская стилистика, которая впоследствии неоднократно проявлялась при решении Николаем II самых разных проблем. Такая стилистика представляла собой сложное сочетание волевых импульсов с четким осознанием желаемого конкретного результата, максимальное использование аппаратного ресурса и, наконец, внешние влияния. Причем эффективность таких влияний возрастала по мере того, как реализация задуманного государем подходила к завершению, а сам он начинал утрачивать интерес к делу. В конкретном случае с «наследником» Кривошеина доведение всей комбинации до конца произошло во многом с подачи Витте и Марии Федоровны. Кстати и в дальнейшем именно эти фигуры – когда-то порознь, когда-то в той или иной взаимосвязи – проводили выгодные им решения, воспользовавшись ходами, проделанными до того самим императором.

Ни один из тезисов В. Л. Степанова (кроме разве что нового обретения Победоносцевым возможности влиять на императора) – во всяком случае, на материале первых двух месяцев царствования Николая II (а до того – на фактах биографии цесаревича) – не соответствует действительности. Это обстоятельство лишний раз доказывает недопустимость выстраивания каких бы то ни было объяснительных схем, отталкивающихся от примитивного противопоставления либеральных и консервативных идей, начинаний и персон в рассматриваемую эпоху. Живая политическая история этого времени казуальна и ситуативна, она сложена в результате запутанной комбинаторики моментов истины, каждый из которых нуждается в отдельном осмыслении. Только тогда завуалированная и замаскированная кадровыми перемещениями (и, как может показаться, только в них и заключавшаяся) идеологическая составляющая внутренней политики самодержавия может быть адекватно расшифрована.

Глава 5
Ориентиры нового царствования: от идеологической неопределенности к «бессмысленным мечтаниям»

Идеология царствования Николая II – неукоснительное продолжение курса Александра III – была впервые публично предъявлена обществу в речи, произнесенной 17 января 1895 г. в Зимнем дворце перед собравшимися там депутациями[391]391
  Кризис самодержавия в России, 1895–1917. С. 23–24; Власть и реформы. От самодержавной к советской России. С. 407–408.


[Закрыть]. Между тем, как следует из приведенного выше материала, на протяжении почти трех месяцев, с момента кончины Александра III 20 октября 1894 г. и до указанного выступления перед депутациями, император никак не выказывал своего политического кредо. В результате на протяжении всего этого времени общественное мнение пребывало в неопределенности по поводу того, какого направления станет придерживаться новый государь: последует ли его политика в русле, заданном отцом, или же возвратится к начинаниям, прервавшимся со смертью деда.

Более того, буквально с первых дней пребывания Николая II на престоле стали распространяться слухи, что он придерживается либеральных взглядов, и поэтому следует ожидать существенной корректировки правительственных установок эпохи Александра III. Причем эти слухи были разной модальности – предположительные, утвердительные, выражавшие желание. Ближе к концу 1894 г. подобная молва подготовила почву для отдельных акций, которые либо были призваны укрепить царя в его «либеральном выборе», либо просто исходили из того, что император в силу его взглядов непременно откликнется на выдвигаемые инициативы. На фоне столь напористой информационной кампании противоположные мнения (о том, что государь продолжит политику Александра III) выглядели гораздо более слабыми и разрозненными. И только речь в Зимнем дворце внесла ясность в вопрос, каким будет наступившее царствование.

Эти растянувшиеся почти на три месяца попытки угадать взгляды Николая II или повлиять на них разворачивались следующим образом.

Прежде всего, следует отметить, что сама по себе такая борьба за образ государя стала возможной из-за того, что вплоть до ухода из жизни Александра III наследник цесаревич – в отличие от предыдущих примеров XIX в. – был недостаточно публичной фигурой. Общество о нем практически ничего не знало, кроме слухов о его связи с балериной Матильдой Кшесинской[392]392
  См., например: Богданович А. В. Указ. соч. С. 182, 183, 190, 191.


[Закрыть], и тем более не могло себе представить его на троне. Более того, такие же затруднения испытывали и хорошо знавшие Николая его родственники. Уже 22 октября вел. кн. Константин Константинович записал в дневнике впечатление, возникшее у него по прочтении во вчерашней газете манифеста о восшествии Николая II на престол: трудно «дорогого Ники» называть государем, поскольку «привыкли этим словом величать усопшего». И заключал: «Я не могу представить его себе царем». Такая растерянность порождала первую волну слухов – о том, что император окажется несвободным от внешних влияний со стороны своего ближайшего окружения. И эти слухи также создавались теми, кто давно и хорошо знал государя. Вел. кн. Константин Константинович в конце октября приводил в дневнике слова вел. кн. Николая Михайловича, присутствовавшего при кончине Александра III в Ливадии и рассказывавшего, что после смерти императора его братья – вел. кн. Владимир и вел. кн. Сергей – предпринимали попытки «овладеть юным царем и подчинить его своему влиянию» [393]393
  ГАРФ. Ф. 660. Оп. 1. Д. 41. Л. 138, 143–143 об.; Мейлунас А., Мироненко С. Указ, соч. С. 116.


[Закрыть].

Если родственников волновали главным образом деловые качества Николая II, поскольку его мировоззренческие установки, с большей или меньшей точностью, они могли себе представить, то общество интересовалось, прежде всего, политическими взглядами монарха (которые должны были отражаться в ожидавшихся кадровых перестановках): предположения о них, как правило, служили основанием для достраивания образа во всех остальных отношениях. Такую молву, которая ходила среди лиц, которые были так или иначе связаны с правительственными сферами, можно назвать второй волной слухов. Например, Киреев 24 октября писал редактору «Московских ведомостей» С. А. Петровскому, что, по его мнению, несмотря на ожидания «перемен в высших сферах», «пока перемен не будет никаких», потому как «было бы и неловко начать с изменений». Вместе с тем Киреев намекал на возможные отставки: он сообщал своему корреспонденту, что молодой император «не любит» Чихачёва, которому «не может простить Либавы»[394]394
  Имелся в виду разобранный выше вопрос о строительстве нового военно-морского порта, когда рассматривались два варианта: в Либаве на Балтике – или на Баренцевом море, в Екатерининской гавани, в районе современного Мурманска.


[Закрыть], а также Победоносцева. Общая характеристика нового государя выглядела у Киреева противоречивой. С одной стороны, отзывы о Николае II «вообще хороши», в нем «много такта», он «считает необходимым авторитет, говорит и пишет хорошо», «не без сильного славянофильского колорита» (последнее обстоятельство виделось адресанту несомненным достоинством). Но с другой стороны, в письме воспроизводился диалог одного знакомого Киреева с только что взошедшим на престол царем. Этот знакомый заметил Николаю II: «Тебя обвиняют в недостатке характера», – на что тот парировал: «Да ведь ты знаешь, как меня держали, где же бы я мог показать его?» Киреев уверял Петровского, что такой разговор имел место на самом деле. По поводу же невесты государя Киреев слышал «лучшие отзывы»: она «умная, энергичная, хочет работать»[395]395
  ОР РГБ. Ф. 224. Карт. 1. Д. 64. Л. 108–108 об.


[Закрыть].

Наконец, третья волна слухов – это то, что говорили об императоре в широких кругах общества. Именно эту среду имела в виду Богданович, когда 29 октября отметила в дневнике, что в «простонародье» ходят толки: мол, Николай II «спуску давать не будет», не откажется воевать, если потребуется, и непременно «поднимет достоинство» страны[396]396
  РГИА. Ф. 1620. Оп. 1. Д. 264. Л. 21.


[Закрыть]. Это пример самых общих и ничем не подкрепленных суждений.

Наиболее интенсивными были слухи второй волны, поскольку их создатели и распространители располагали (или считали, что располагают) какой-то достоверной информацией, на основании которой они создавали собственные версии.

Обсуждение политической индивидуальности государя интенсифицировалось с начала ноября. Это было вызвано как первыми описанными выше публичными выступлениями Николая II, так и появлением текста, который, как представляется, во многом спровоцировал волну противоположных в идейном отношении суждений. Этот текст – вышедшая 30 октября в «Московских ведомостях» статья Л. А. Тихомирова «Носитель идеала». Статья была посвящена памяти Александра III, который и обозначался подобным образом в названии, однако актуальный и очевидный посыл текста заключался в другом – в недвусмысленном указании на то, что идеал самодержавия, заданный покойным монархом, должен стать для его преемника незыблемым ориентиром. В статье говорилось, что Александр III остановил губительный для самодержавия процесс, когда при его предшественнике безусловно нужные реформы проводились таким образом, что неминуемо вели к ограничению самодержавия, подготавливая «народ к предполагаемому в будущем народовластию», то есть к уравниванию всех, что означало бы «культурную смерть». Между тем для подлинной монархии, примером которой явилось правление покойного государя, «народная воля» (понятен подтекст использованного словосочетания в свете недавнего прошлого автора) ничего не значит, потому что такая власть подчиняется «высшей правде». Власть, соизмеряющая себя с «высшей правдой», может быть только единоличной (ибо исключительно конкретная личность обладает совестью и ответственна перед Богом) и неограниченной, так как в противном случае люди создавали бы помехи для такой неземной ответственности. Вместо «высшей правды» властитель стал бы подчиняться «тем или иным интересам»[397]397
  Тихомиров Л. А. Носитель идеала // Московские ведомости. 30 октября 1894.


[Закрыть].

Не исключено, что Тихомирова подтолкнули к написанию этой статьи в том числе и тревожные слухи, свидетельствовавшие о том, что уже через несколько дней после кончины Александра III стали предприниматься попытки подвергнуть ревизии его политическое наследие. Так, 26 октября Тихомиров сообщил в дневнике о прокламациях, распространявшихся в Московском университете, и об агитации студентов выйти на демонстрацию с требованием конституции. А «Русские ведомости» накануне в передовице ратовали за «правовой порядок» [398]398
  Воспоминания Льва Тихомирова ⁄ Предисл. В. И. Невского; вступ. ст. В. Н. Фигнер. М.; Л., 1927. С. 426.


[Закрыть].

Совершенно очевидно, что тихомировское «недемократическое» (по сути своей антимодерное) истолкование монархической власти было неприемлемо не только для западнически ориентированной либеральной среды, но и для придерживавшихся славянофильских взглядов (то есть приверженцев монархии, как раз учитывающей «народную волю»), каковых даже в числе представителей высшей бюрократии было достаточное количество[399]399
  Об этом см.: Соловьёв К. А. Указ. соч. С. 37–38.


[Закрыть].

В то же время для характеристики действительного, а не нафантазированного мировоззрения Николая II ценна информация, приводимая вел. кн. Константином Константиновичем. 7 ноября он записал в дневнике, что император, по его собственным словам, пролил после прочтения статьи Тихомирова «несколько слез». В этом он накануне признался сестре автора дневника – королеве эллинов Ольге Константиновне, – которая дала ему прочитать эту публикацию «Московских ведомостей» [400]400
  Г АРФ. Ф. 660. Оп. 1. Д. 41. Л. 147 об.


[Закрыть]. О том, что государь по прочтении «Носителя идеала» «очень умилился» и «у него навернулись слезы», 9 ноября написал Тихомирову Киреев, который был хорошо знаком и с великим князем, и с его сестрой[401]401
  Воспоминания Льва Тихомирова. С. 428.


[Закрыть].

«Носитель идеала» стал первым текстом доктринального характера в происходившей в конце 1894 – начале 1895 г. общественной полемике на тему будущего России, и вышел он из лагеря сторонников сохранения и продолжения курса Александра III.

Обычно считается, что резкая отповедь земским деятелям в речи императора 17 января была спровоцирована поступавшими на высочайшее имя адресами, в которых собственно и проговаривались надежды, названные позднее «бессмысленными мечтаниями». Однако исходившие из либеральных кругов заявления, которые могли не понравиться престолу, нельзя ограничивать исключительно адресами. Среди них были и нашумевшие публикации в известных периодических изданиях. «Не успело еще тело Александра III быть предано вечному покою, – писал в воспоминаниях занимавший в 1905–1907 гг. пост товарища министра внутренних дел, а потом ставший членом Государственного совета В. И. Гурко, – как пресса определенного направления поспешила выявить отрицательные стороны политики Александра III. Застрельщиками явились толстые ежемесячные журналы, как “Вестник Европы” и даже умеренного направления “Исторический вестник”. С достаточной прозрачностью указали эти органы на необходимость изменения политического курса в более либеральном направлении»[402]402
  Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого: правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 34.


[Закрыть].

Что касается «Исторического вестника», названного в воспоминаниях Гурко журналом «умеренного направления», то пересмотр смысловых основ минувшего царствования в нем начинался уже сразу во взятом в траурную рамку и приуроченном к кончине Александра III редакционном материале ноябрьского номера.