Текст книги "Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии"

Столь подробный разбор частного вопроса об изменении отношения Александра III к о. Иоанну Кронштадтскому в Ливадии и детальное описание присутствия пастыря у одра умиравшего императора 20 октября важны для проблемы «политического завещания» в том смысле, что несколько разных людей зафиксировали слова государя в адрес протоиерея, но ни о каких других его высказываниях ничего не сообщили. То есть предположение о том, что напутствие старшему сыну могло быть дано за считанные часы и даже минуты до кончины – как вариант датировки «версии Ворреса», – не может считаться правдоподобным.

Чрезвычайно важная информация о первых часах после смерти Александра III содержится в дневнике вел. кн. Ксении Александровны. Когда тело государя перенесли с кресла, в котором он скончался, на кровать и к кровати подошла теперь уже вдовствующая императрица, с ней «вдруг сделался обморок». Мария Федоровна «стояла на коленях и вдруг упала, и ее страшно рвало». Государыню «подняли», «положили на кушетку в уборной», и ближайшие родственники «оставались у нее все время». Затем Мария Федоровна пришла в себя, но вскоре заснула и проспала до четверти десятого вечера[107]107
  Там же. Л. 131–131 об.


[Закрыть]. То есть она не присутствовал при присяге, которая была принесена новому императору Николаю II в пятом часу пополудни во дворе возле дворцовой церкви[108]108
  Об этой присяге говорится в нескольких документах личного происхождения, а также в камер-фурьерском журнале. См.: РГИА. Ф. 516. Оп. 53/2048. Д. 15. Л. 532.


[Закрыть].

Данный факт не остался незамеченным за пределами Ливадии. Так, известный своими оппозиционными настроениями С.Д. Урусов опубликовал за границей под псевдонимом «Князь У…» брошюру, в которой дал совершенно фантастическое (но вполне укладывавшееся в сценарий дискредитации самодержавия) истолкование причины, по которой Мария Федоровна не присутствовала на присяге. «По дошедшим за границу сведениям, – сообщал он, – Мария Федоровна отказывалась присягнуть Николаю II. Министры, придворные и все бывшие тогда в Ливадии совершенно растерялись от такой неожиданности <…>. Многие уже предвидели возможность не только перемены в порядке престолонаследия, но и целого дворцового переворота, на который особенно рассчитывал ждавший в столице известий из Ливадии вел[икий] князь Владимир Александрович.

Волнение и растерянность достигли крайнего предела, но никто не решался обратиться к императрице с требованием присяги. В конце концов, все придворные в отчаянии обратились к одесскому генерал-губернатору графу Мусину-Пушкину (вероятно, имеется в виду командующий войсками Одесского военного округа А. И. Мусин-Пушкин. – Д. А.), известному своей смелостью. Последний, сопровождаемый придворными, пошел прямо на врага. Войдя к императрице, он громко провозгласил императором Николая II. Ободренные придворные поддержали его, и императрице ничего не оставалось, как преклониться перед совершившимся фактом, – тем более что ее партия, с Воронцовым-Дашковым во главе, оказалась совершенно бессильной и непредусмотрительной»[109]109
  Князь У… Император Николай II: жизнь и деяния венценосного царя. Ницца, 1909. С. 44–45.


[Закрыть]… Спустя несколько десятилетий эта версия обрела «второе дыхание» под пером В. С. Пикуля.

В другой пропагандистской оппозиционной брошюре, изданной в Лондоне через несколько лет после смерти Александра III, тема его «политического завещания» была преподнесена в неожиданном виде. По словам анонимного автора, умиравший император лично занимался редактированием манифеста о восшествии на престол его сына, который и был обнародован 20 октября[110]110
  Болезнь и смерть Александра III. Правдивые заметки. Лондон, 1900. С. 12.


[Закрыть].

Еще через несколько лет эта версия получила дальнейшее развитие в памфлете В. П. Обнинского «Последний самодержец». Автор утверждал, что цесаревич «одно время упорно отказывался от престола», следующий по старшинству сын Александра III, Георгий, сам был «уже умирающим», младший Михаил еще по возрасту не мог претендовать на трон, а регентство при нем брата Владимира совсем «не улыбалось отходившему в вечность царю». Поэтому официальному наследнику все же «пришлось не только согласиться, но и подписать при жизни отца манифест о своем вступлении на престол»[111]111
  Обнинский В. П. Последний самодержец. (Материалы для характеристики Николая II) // Николай II: pro et contra. Антология. СПб., 2019. С. 124–125. По-видимому, на эту версию Обнинского ориентировался М.К. Касвинов, утверждавший, что Александр III «за два часа до кончины потребовал к себе наследника и приказал ему тут же <…> подписать манифест к населению империи о восшествии на престол». Наследник в точности исполнил последнюю волю отца. См.: Касвинов М. К Двадцать три ступени вниз. М., 1987. С. 63.


[Закрыть].

Приведенные выше факты свидетельствуют о том, что «политического завещания» не было и в форме утверждения Александром III текста первого документа, с которым должен был выступить его наследник уже в качестве государя. Нет оснований считать, что «политическое завещание» могло иметь место в виде неких обещаний, которые цесаревич якобы дал покидавшему этот свет отцу.

Однако именно такая картина изложена в пропагандистской брошюре, изданной в Петрограде в 1918 г. В ней приводилась небылица о том, что перед смертью Александра III якобы был составлен план передать престол не законному наследнику, который был «безбожником, свободомыслящим, безнравственным и пренебрегающим <…> делом жизни своего отца», а его «малолетнему» брату Георгию при регентстве его матери, Марии Федоровны, причем больше всех ратовал за такой план Победоносцев. Однако в итоге уже в Ливадии императрица «помирила отца с сыном». Николай и Мария Федоровна «долгое время» провели у одра умиравшего императора. «О чем шла речь, осталось неизвестным, кроме факта, что Александр III примирился с сыном лишь под условием, что тот даст клятву во внутренней и внешней политике пребывать верным традициям отца» [112]112
  Последний царь. Конец Романовых. История революционного движения в России по неопубликованным немецким источникам. Пг., 1918. С. 27.


[Закрыть]. Странно считать «малолетним» и нуждавшимся в регенте вел. кн. Георгия Александровича, которому в октябре 1894 г. было полных 23 года. И если составители этого издания допустили столь очевидную оплошность, то их остальные домыслы тем более не следует воспринимать серьезно.

Несуразные слухи о престолонаследии распространяли не только противники самодержавия, но и вполне лояльные к власти и к тому же занимавшие значимые государственные должности лица. Чем явственнее становился исход болезни императора, тем более неожиданными оказывались прогнозы о том, кому отойдет власть. Так, Ламздорф зафиксировал в своем дневнике 20 октября, что во второй половине этого дня, но еще до получения известия из Ливадии о смерти Александра III товарищ министра иностранных дел Н. П. Шишкин во всеуслышание говорил в ведомстве «о каком-то движении, которое будто бы готовится в войсках», которые намерены принести присягу «скорее» брату императора – вел. кн. Владимиру Александровичу, – нежели «столь малоизвестному» наследнику. Причем сын Шишкина, бывший морским офицером, отмечал наличие «подобных же настроений» в Кронштадте «среди его товарищей». И уже от себя Шишкин комментировал такой слух, допуская, что, возможно, кронштадтские офицеры предполагают поддержать другого брата государя – вел. кн. Алексея Александровича[113]113
  Ламздорф В. Н. Дневник. 1894–1896. М., 1991. С. 75.


[Закрыть]. Если такое позволяли себе высокопоставленные фигуры, то что говорить о явных недоброжелателях.

Естественно, что на фоне подобных слухов, окружавших кончину императора и восшествие на престол его сына, могло возникнуть и предположение о существовании «политического завещания» Александра III. Буквально сразу после воцарения Николая II стали толковать о некоем послании, оставленном Александром III старшему сыну. Так, А. А. Савельев, бывший на момент описываемых им событий председателем Нижегородской уездной земской управы и кандидатом в предводители дворянства Нижегородского уезда, участвовавший в этом качестве в похоронах скончавшегося императора и пробывший в столице несколько дней в ноябре 1894 г., сохранил в воспоминаниях один любопытный факт. По его словам, в те дни в Петербурге рассказывали, будто Александр III запечатал пакет, который велел раскрыть по прошествии не менее полутора месяцев после его смерти. Содержание этого пакета ни для кого не было известным. Об этом говорил, в частности, Д. Б. Нейдгардт, «сослуживец» по Преображенскому полку молодого государя в бытность его наследником. До Савельева доходил и другой слух (приведенный выше), что покойный царь еще при жизни написал манифест о вступлении старшего сына Николая на престол[114]114
  Савельев А. А. Два восшествия на престол русских царей. (Из воспоминаний земского деятеля) // Голос минувшего. Журнал истории и истории литературы. 1917. № 4. Апрель. С. 98–100.


[Закрыть].

Но если сообщения Савельева выглядели именно слухами, то информация, сохранившаяся в дневнике сестры Николая II, вел. кн. Ксении Александровны, непохожа на слух и заслуживает серьезного к себе отношения. Она дважды – в записях за 6 ноября 1894 г. и 16 января 1895 г. – сообщает о попытках уже вдовствующей императрицы Марии Федоровны вскрыть запертые секции письменного стола в кабинете Александра III в Аничковом дворце. Первый раз это было накануне похорон государя, которые состоялись 7 ноября. Великая княгиня, описывая события того дня, упомянула слесаря: он, судя по контексту, был вызван к вдовствующей императрице. У Марии Федоровны не получалось «найти подходящий ключ» от письменного стола покойного императора. Она, по словам дочери, рассчитывала в этом столе «найти какие-нибудь бумаги» или иные предметы, которые проливали бы свет на «желания» скончавшегося царя. По-видимому, слесарь и был вызван для того, чтобы вскрыть запертые замки. Но похоже, что за один раз все замки слесарю отпереть не удалось. По свидетельству Ксении, 16 января Мария Федоровна снова попыталась «открыть какой-то ящик» в кабинете Александра III, но не сумела найти «подходящий ключ» [115]115
  ГАРФ. Ф. 662. Оп. 1. Д. 7. Л. 139, 176.


[Закрыть].

Обращает на себя внимание то, что обе попытки вдовствующая императрица предпринимала накануне особо значимых событий. Первый раз – перед похоронами мужа, а второй – за день до значимого выступления сына в Зимнем дворце. Намерение Марии Федоровны может быть истолковано либо как косвенное подтверждение правильности слухов о существовании «политического завещания» ее покойного мужа, либо как свидетельство того, что даже в самой семье скончавшегося государя поверили в то, что разносила молва[116]116
  С. Л. Фирсов без ссылок на источники и, видимо, вслед за такими слухами утверждает, что «духовное завещание Александра III, о котором он говорил императрице незадолго до кончины, не нашли». См.: Фирсов С. Л. Николай II: пленник самодержавия. М., 2017. С. 88.


[Закрыть].

К тому же, судя по всему, Александр III последний раз мог быть в Аничковом дворце не позже 18 августа. В этот день императорская семья отправилась – да и то из Петергофа – в Беловеж. 3 сентября император покинул Беловеж и поехал в Спалу, а оттуда 18 сентября – в Крым[117]117
  См.: Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 108, 112, 116.


[Закрыть]. В таком случае государь должен был оставить в своем столе завещание загодя, летом, когда чувствовал себя еще более или менее сносно. Вряд ли он приказал отправить какой-то секретный пакет в Аничков дворец из Беловежа, Спалы или Ливадии – в таком случае кто стал бы отпирать и запирать царский стол?

Если известный на сегодняшний день корпус источников не оставляет приведенным – радикальным и оппозиционным – интерпретациям истории смены верховной власти в октябре 1894 г. ни малейшего права на существование, то проблема «политического завещания» предпоследнего императора своему сыну не может считаться закрытой, и сам факт каких-либо наставлений наследнику в Ливадии пока преждевременно считать надуманным. Нельзя полностью исключать возможность того, что Александр III оставил какой-то письменный текст на случай своей смерти и что члены его семьи – как минимум, Мария Федоровна – что-то об этом знали или о чем-то догадывались. Вместе с тем на сегодняшний день на сей счет можно лишь строить предположения, складывая разрозненные факты в некую целостную картину. Проблема нуждается в дальнейшей контекстуализации, в том числе и в более раннее время – в годы царствования Александра III. Его общение с цесаревичем, постепенное, пусть и запоздалое, приобщение последнего к государственным делам, сама стилистика взаимоотношений отца с сыном – все это может рассматриваться как вехи «политического завещания». При таком подходе даже самые незначительные детали пребывания в Ливадии в октябре 1894 г. – наподобие разобранных выше и многих других, которые еще предстоит выявить и систематизировать, – могут достроить общую картину и дать ответы на вопросы, было ли на самом деле «политическое завещание» Александра III, а если было, то что оно собой представляло.

Глава 2
Междувластие октября 1894 года в восприятии представителей правительственных верхов и общественности

Обстоятельства последних недель жизни императора Александра III неоднократно рассматривались исследователями[118]118
  Боханов А. Н. Указ. соч. С. 454–459; Хрусталёв В. М. Указ. соч. С. 73–112; Зимин И. В., Лукичев Б. Г., Клечиков В. 3. История болезни и смерти императора Александра III // Нефрология. 2002. Т. 6. № 1. С. 101–107; Медицина и императорская власть в России. Здоровье императорской семьи и медицинское обеспечение первых лиц России в XIX – начале XX века ⁄ Под ред. Г. Г. Онищенко. М., 2008. С. 120–136.


[Закрыть]. Однако при анализе событий, предшествовавших последней в истории самодержавной России передаче верховной власти, до сих пор не уделялось должного внимания оценке их информационного фона – сложного переплетения скупых и предельно обтекаемых формулировок официальных бюллетеней, более или менее правдоподобных допущений и предположений, курсировавших в правительственных верхах, возникавших там тревог и опасений, вызванных недостаточной осведомленностью о состоянии здоровья государя и о том, насколько наследник цесаревич готов в случае крайней необходимости и тем более трагического исхода приступить к исполнению державной миссии, а также слухов и настроений общественности, прежде всего в обеих столицах. Между тем такой фон не просто во многом формировал психологическую атмосферу, в которой завершалось царствование Александра III, но и спровоцировал появление различных неправдоподобных версий, использовавшихся впоследствии для дискредитации самодержавия и распространения о нем заведомо порочащих мнений. Поэтому максимально возможная реконструкция подобного информационного фона крайне необходима для изучения истории власти как непосредственно осенью 1894 г., так и в более позднее время, когда актуализировались различные мифы, связанные с обстоятельствами вступления на престол Николая II.

Александр III скончался от тяжелого заболевания почек[119]119
  Зимин И. В., Лукичев Б. Г., Клечиков В. 3. Указ. соч. С. 106.


[Закрыть]. Его здоровье стало резко ухудшаться в начале августа[120]120
  Вельяминов, ставший в 1894 г., незадолго до обострения болезни Александра III, лейб-хирургом, позже вспоминал, что именно тогда или даже несколько раньше он узнал о том, что лейб-хирург Г. И. Гирш нашел у императора «признаки хронического поражения почек». См.: Воспоминания Н. А. Вельяминова об императоре Александре III. С. 289.


[Закрыть], но первое официальное сообщение о состоянии царя появилось в «Правительственном вестнике» только спустя полтора месяца – 17 сентября.

Между тем слухи о том, что с императором происходит что-то неладное, стали появляться уже на рубеже августа и сентября. Соответствующие записи имеются в дневнике архитектора Н. В. Султанова. Он был достаточно информированным лицом благодаря близким отношениям с Шереметевым и заказам от высокопоставленных лиц. Султанова лично знал и государь, утвердивший именно его проект собора Петра и Павла возле Ольгиного пруда в Петергофе. Первую тревожную запись архитектор сделал 1 сентября, когда Александр III находился еще в Беловеже на традиционной осенней охоте, а его недуг проявлялся уже довольно заметно (в тот день наследник Николай Александрович посетовал в дневнике: «Папа не обедал с нами из-за принятого лекарства»[121]121
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 112.


[Закрыть]). Султанов поделился тем, о чем, похоже, узнал впервые: «Сегодня я услышал из достоверного источника очень тяжелую весть: пронеси, Господи, великое народное горе!»[122]122
  ОР РНБ. Ф. 757. Д. 5. 1 сентября. В этом деле листы не пронумерованы, поэтому здесь и далее ссылки на него приводятся с указанием даты.


[Закрыть]. Архитектор в это время находился в Москве, туда же из Беловежа 25 августа выехал лечивший царя врач Захарьин: об этом сообщается в дневнике наследника[123]123
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. ПО.


[Закрыть]. Не исключено, что «достоверным источником» стал для Султанова либо сам Захарьин, либо кто-то, кому царский врач поведал о болезни своего державного пациента.

7 сентября о поразившем императора недуге сделала запись в своем дневнике хозяйка известного великосветского столичного салона А. В. Богданович, жена генерала Е. В. Богдановича. Она сообщила историю, которая не подтверждается другими источниками, что государь якобы на охоте в Беловеже принимал холодную ванну и это привело к резкому ухудшению его состояния[124]124
  Богданович А. В. Три последних самодержца. Дневник. М., 1990. С. 193. Это сообщение генеральши приводят И. В. Зимин, Б. Г. Лукичев и В. 3. Клечиков, однако они не комментируют, насколько оно правдоподобно. См.: Зимин И. В., Лукичев Б. Г., Клечиков В. 3. Указ. соч. С. 103.


[Закрыть]. 14 сентября в царскую охотничью резиденцию в Сиале, куда из Беловежа переехала императорская семья, прибыл немецкий врач Лейден[125]125
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 115.


[Закрыть]. А 19 сентября Богданович, реагируя на официальное сообщение «Правительственного вестника» от 17 сентября, написала о приезде Лейдена и о поставленном царю диагнозе – нефрит. Генеральша также сообщала, что Лейден – как раз специалист по почечным заболеваниям, причем рекомендовали его тесть вел. кн. Константина Константиновича принц Мориц Саксен-Альтенбургский, а также германский посол в Петербурге Бернгард фон Вердер[126]126
  Богданович А. В. Указ. соч. С. 193.


[Закрыть].

Официально о болезни царя было заявлено, как отмечалось выше, в «Правительственном вестнике» 17 сентября. В сообщении указывался диагноз – нефрит[127]127
  Это соответствовало действительности. См.: Зимин И. В., Лукичев Б. Г., Клечиков В. 3. Указ. соч. С. 106.


[Закрыть] – и говорилось, что по рекомендации Захарьина и Лейдена император будет временно находиться в Ливадии, так как ему требуется «теплый климат»[128]128
  Правительственный вестник. 17 сентября 1894.


[Закрыть]. Это сообщение уже само по себе свидетельствовало о том, что положение государя тяжелое (в противном случае не было бы никакой необходимости информировать общественность), а его лаконизм заставлял выискивать между строк что-то недосказанное. Именно так на публикацию «Правительственного вестника» в день ее выхода отреагировал Султанов. Он снова не скрыл волнения: «С запада (Спала, где на тот момент был царь, находилась на территории Царства Польского. -Д. А.) опять худые вести: пронеси, Господи, грозу!» Взволнованное состояние сохранилось у архитектора и на следующий день: «С “юга” вести очень грустные!»[129]129
  ОР РНБ. Ф. 757. Д. 5. 17, 18 сентября.


[Закрыть]. Между тем 18 сентября императорская семья только выехала из Спалы в Крым и добралась до Ливадии – на «юг», откуда докатывались «очень грустные» новости, – 21 сентября[130]130
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 116.


[Закрыть]. Возможно, в крымской резиденции у Султанова был свой информатор, который ожидал прибытия государя, уже зная о состоянии его здоровья.

22 сентября архитектор встречался с другом – художником П. В. Жуковским, сыном поэта В. А. Жуковского, работавшим вместе с Султановым над памятником Александру II (открытым в Московском Кремле в 1898 г.), и тоже весьма осведомленным человеком. Автор дневника теперь уже со слов друга зафиксировал, что «с юга» новости «очень тревожные»[131]131
  ОР РНБ. Ф. 757. Д. 5. 22 сентября.


[Закрыть]. Не исключено, что это известие представляло собой впечатление ливадийского информатора, полученное от внешности императора, которого он увидел накануне. По свидетельству очевидцев, встречавших Александра III в Крыму 21 сентября, выглядел он чрезвычайно болезненно. Об этом, в частности, как отмечалось выше, писал в своих воспоминаниях Джунковский.

Предположение, что новость, сообщенная Султанову Жуковским, могла быть результатом чьего-то личного впечатления от внешнего вида прибывшего в Крым царя, имеет и косвенное подтверждение. Подобные кулуарные сведения из Ливадии обычно достигали столицы через сутки. Например, 23 сентября Султанов записал в дневнике, что «с юга» новости «лучше»[132]132
  Там же. 23 сентября.


[Закрыть], а из дневника наследника известно (об этом также упоминалось выше), что днем раньше император был «бодрее» и даже ездил в коляске в Ореанду[133]133
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 116–117.


[Закрыть].

Естественно, новости об Александре III интересовали, прежде всего и главным образом, из-за возможных последствий его болезни для функционирования власти. Эта проблема больше всего беспокоила и создавала благоприятную почву для разных домыслов, особенно на фоне самых худших предположений, которые сразу же стали казаться наиболее вероятными. Директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий МВД А. Н. Мосолов писал в воспоминаниях, что уже 22 сентября в Ялте Черевин намекал ему на неблагоприятный исход болезни[134]134
  ГАРФ. Ф. 1001. Оп. 1. Д. 4а. Л. 235. О соответствующем настрое Черевина говорится выше.


[Закрыть]. А Богданович в тот же день записала в дневнике, что царь «угасает», «развязка неминуема», а пока он жив, наследник будет в столице руководить некоей «Верховной комиссией»[135]135
  Богданович А. В. Указ. соч. С. 193–194.


[Закрыть]. Эта версия абсолютно не соответствовала действительности: наследник тоже находился в Крыму, возложения на него каких-то чрезвычайных полномочий вообще не предполагалось, и он по-прежнему не занимался государственными делами, тем более в первые дни пребывания в Ливадии, о чем говорилось выше.

Особой темой для пересудов в конце сентября стали непонятные для взгляда со стороны действия врачей, лечивших императора. По воспоминаниям Вельяминова, вырисовывается следующая картина. Захарьин, осмотрев Александра III в Беловеже, в конце августа оставил пациента и уехал в Москву. С императором остались Гирш (с ним, по мнению мемуариста, «как с врачом» в семье государя «никто не считался», его воспринимали в качестве «старого преданного слуги» или даже «старой удобной мебели, к которой привыкли») и «ассистент» Захарьина Попов – «никому не известный», по словам Вельяминова. Но болезнь прогрессировала, поэтому в Спалу пришлось вызывать помимо Захарьина еще и Лейдена, причем оба врача по-разному смотрели на перспективы болезни: первый пессимистически, а второй оптимистически (в дневнике наследника ничего не говорится о присутствии в Сиале Захарьина и упоминается только о приезде туда Лейдена; возможно, Вельяминов ошибался, считая, что там одновременно находились оба доктора). Гирш же покинул Спалу из-за приступа подагры, но больше по причине «общего к нему недоверия». А затем оттуда уехали и Захарьин с Лейденом, оставив царя на попечении одного Попова, чувствовавшего себя неуверенно в «придворной обстановке». Обо всех этих переменах во врачебном окружении императора стало известно в обществе, которое и без того переполнялось «самыми разнообразными и нелепыми рассказами и небылицами» из-за отсутствия «официальных сведений», вплоть до предположений о злонамеренном отравлении Александра III, и уж тем более начало высказывать «удивление и негодование» по поводу того, что возле больного не осталось более «никого из авторитетных специалистов»[136]136
  Воспоминания Н. А. Вельяминова об императоре Александре III. С. 291, 254.


[Закрыть].

Иллюстрацией подобных панических настроений можно считать действия семьи Богдановичей. 26 сентября генеральша сообщила в дневнике, что ее муж обратился к Победоносцеву с призывом каким-то образом «действовать», дабы исправить ситуацию, когда за государем следит один Попов, якобы даже «не выдержавший экзамена» на соответствующую медицинскую квалификацию[137]137
  Богданович А. В. Указ. соч. С. 194.


[Закрыть]. По-видимому, обращение Богдановича повлияло на обер-прокурора. 28 сентября Победоносцев писал из Гурзуфа начальнику Главного управления по делам печати МВД Е. М. Феоктистову, что в стране повсеместно «смущение» из-за «неизвестности» по поводу состояния здоровья императора, поэтому «следовало бы» помещать в печати сведения о его самочувствии. Глава Святейшего Синода сетовал, что безуспешно пытается внушить эту мысль Воронцову-Дашкову. В результате такого неведения «могут Бог знает что подумать», а между тем государь посещает церковные службы, навещает дочь, вел. кн. Ксению Александровну, в расположенном неподалеку от Ливадии ай-тодорском имении ее свекра, вел. кн. Михаила Николаевича, а также «прогуливается» и «катается по окрестностям». Победоносцев также сообщал Феоктистову, что врач Захарьин, которого он назвал «алчным и капризным», уехал из Ливадии, а при государе оставил Попова, «молодого прислужника своего», и этот факт «всех возмущает». Однако Захарьина вместе с Лейденом вызывают обратно в Ливадию[138]138
  Письма К. П. Победоносцева к Е. М. Феоктистову ⁄ Вступительная статья Б. Горева, публикация и комментарии И. Айзенштока // Литературное наследство. 1935. Т. 22–24. С. 552–553.


[Закрыть].

Обер-прокурор в те дни не только жил неподалеку от Ливадии, но и виделся с членами императорской семьи[139]139
  Например, с наследником, о чем тот 26 сентября оставил соответствующую запись в дневнике. См.: Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 117.


[Закрыть]. Поэтому он был в курсе довольно активного образа жизни государя сразу по приезде в Ливадию, знал о его поездке в Ореанду 22 сентября и визите в Ай-Тодор 25 сентября[140]140
  Там же.


[Закрыть]. Победоносцев в достаточной степени был в курсе и врачебных дел: информация о скором приезде в Ливадию Захарьина и Лейдена оказалась верной. По данным камер-фурьерского журнала, 2 октября в царскую резиденцию прибыли Лейден и Вельяминов, а 3 октября – Захарьин, а также Гирш[141]141
  РГИА. Ф. 516. Оп. 53/2048. Д. 15. Л. 486 об.-487.


[Закрыть]. (Четверо этих врачей вместе с Поповым, остававшимся до начала октября с Александром III в качестве единственного доктора, впоследствии подписывали официальные бюллетени о состоянии императора.)

Однако самым главным местом письма Победоносцева к Феоктистову следует считать недовольство тем, что Воронцов-Дашков до сих пор не начал регулярно информировать общество о самочувствии государя и о том, что происходит вокруг него. Причем обер-прокурор не ограничился одним лишь сетованием по этому поводу. 4 октября он обратился из Гурзуфа к Воронцову-Дашкову в Ливадию с тревожным письмом. Констатировав, что по стране «ходят нелепые слухи», обер-прокурор подчеркнул, что в том имеется также «наша вина» – слабое и явно недостаточное информирование общества о происходящем в царской семье и вокруг нее. Победоносцев отмечал, что «злобные и лживые» сведения об Алисе Гессенской появляются в западной – немецкой и английской – печати и оттуда «переходят в болтовню русскую». Например, утверждается, что невеста цесаревича не собирается переходить в православие и «меняет одного за другим законоучителя». «Давно бы [пора] печатать об ней известия», – заключал по этому поводу обер-прокурор, тем более что духовник императорской семьи – протопресвитер Иоанн Янышев, – бывший у принцессы законоучителем, вынес о ней самое положительное впечатление. И хотя «высочайше нареченную невесту» в церкви поминают, но делается это без «общего распоряжения». Раньше подобные предписания определялись «государственными актами и манифестами», и обер-прокурор информировал своего корреспондента о намерении издать от имени Синода такой документ. «Бог знает что», удручался Победоносцев, говорят и о Николае Александровиче, и причиной тому снова неведение: «.. народ – да и общество – не знает его»[142]142
  ОР РГБ. Ф. 58. Раздел I. Карт. 65. Д. 16/1. Л. 9-10.


[Закрыть].

Что касалось информирования общества о наследнике и его невесте, то этот вопрос – даже в случае принятия по нему положительного решения – требовал особо тщательной проработки. Гораздо проще было наладить издание официальных сообщений о состоянии здоровья Александра III, тем более что прецедентом уже стала публикация в «Правительственном вестнике» 17 сентября. Поэтому можно предположить, что в том числе и с подачи обер-прокурора заключение консилиума от 4 октября[143]143
  Выше высказывалось предположение, что консилиум 4 октября на самом деле мог быть просто беседой Вельяминова, Захарьина и Лейдена с Марией Федоровной 3 октября. Вполне вероятно, что 4 октября на основании этого разговора был составлен бюллетень, опубликованный в «Правительственном вестнике» 5 октября. То, что среди подписавших этот бюллетень был назван еще и Попов, который не участвовал в осмотре государя 3 октября и последующем обмене мнениями о его здоровье, не должно вводить в заблуждение. Вельяминов вспоминал по этому поводу: «Несколько странным было то, что бюллетени <…> подписывали тоже Гирш и Попов, не видев больного». См.: Воспоминания Н. А. Вельяминова об императоре Александре III. С. 298.


[Закрыть], в котором констатировались отсутствие улучшения в протекании «болезни почек» и общее ослабление пациента, было на следующий день напечатано в «Правительственном вестнике» [144]144
  Правительственный вестник. 5 октября 1894.


[Закрыть] и положило начало регулярному публичному распространению сведений о государе путем издания специальных бюллетеней.

Гораздо хуже обстояло дело с закономерно возникавшим у общества вопросом о том, чем занят наследник. И вот об этом действительно делались самые разные предположения. Например, начальник штаба войск гвардии и Петербургского военного округа генерал-лейтенант Н. И. Бобриков поведал 4 октября Богданович, что якобы накануне царь принимал Победоносцева и поручил ему подготовить документ о временной передаче власти регенту, которым должен стать наследник[145]145
  Богданович А. В. Указ. соч. С. 195. Факт аудиенции Победоносцева 3 октября не подтверждается в записях камер-фурьерского журнала за этот день. См.: РГИА. Ф. 516. Он. 53/2048. Д. 15. Л. 486 об.-487.


[Закрыть]. (Выше приводились сведения из заслуживающих доверия источников об обсуждении возможности регентства Николая Александровича в кругу приближенных к императору лиц.) «Нелепые слухи», бродившие по стране, достигали и Ливадии. Находившийся там сын министра императорского двора Иван записал 7 октября в дневнике, распространившееся мнение о нежелании цесаревича жениться на принцессе Алисе Гессенской и об отказе последней принимать православие и приезжать в Россию[146]146
  Там же. Ф. 919. Он. 2. Д. 3740. Л. 4.


[Закрыть].

Тревога и недоумение возникли и среди министров. В письме к Воронцову-Дашкову от 10 октября глава военного ведомства П. С. Банковский сетовал, что прибывший в тот день фельдъегерь не доставил ему от государя ни бумаг, ни высочайших приказов. «.. а я думал, что его высочеству наследнику цесаревичу переданы текущие дела, – досадовал министр и с явным неудовольствием продолжал: – останавливаем всю машину…» Ванновский жаловался на недостаточную информированность о состоянии здоровья Александра III и множившиеся из-за этого слухи. Военный министр сообщал адресату, что телеграфировал командующему Императорской главной квартирой О. Б. Рихтеру и просил его донести до министра императорского двора просьбу дважды в день присылать «официальные сведения». В противном случае их отсутствие «порождает ропот и допускает легкую фабрикацию ложных слухов, которые проникают в военную среду». Ванновский отмечал, что обратился также с просьбой к министру внутренних дел, чтобы его ведомство по своим каналам «сообщало полученные известия всем начальникам гарнизонов». Военный министр указывал на необходимость незамедлительно направлять в войска «официальные сведения», поступавшие из Ливадии. «Таким путем, – подчеркивал он, – можно бы в войсках водворить доверие к правительственным сообщениям и устранить распространение вздорных слухов». Правда, конкретно в тот день «обратная связь» с Ливадией состоялась даже еще до отправки этого письма: на полях его первой страницы имеется приписка, что адресант «вздохнул свободнее», ознакомившись с официальным бюллетенем от 9 октября и с телеграммами императрицы, которые пришли в ответ на отправленные ей ранее телеграммы военного министра[147]147
  ОР РГБ. Ф. 58. Раздел I. Карт. 13. Д. 11/1. Л. 11–12.


[Закрыть].

По-видимому, Ванновский был не единственным из министров, кто пытался в те дни достучаться до Ливадии. Однако, вероятно, среди представителей высшей бюрократии были и такие, кто довольствовался слухами или даже сам участвовал в их распространении. К примеру, 16 октября Воронцов-Дашков прочитал Шереметеву письмо своего помощника на правах товарища министра императорского двора В. Б. Фредерикса, который информировал начальника «о тревожных и неточных слухах, распространяемых министрами»[148]148
  РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5041. Л. 24.


[Закрыть]. От министров не отставали в этом отношении и некоторые лица из ближайшего окружения императора. 13 октября Богданович сообщила в дневнике, что обер-гофмаршал двора П. К. Бенкендорф связывал болезнь государя с тем, что его кто-то отравил[149]149
  Богданович А. В. Указ. соч. С. 195.


[Закрыть].

Ниже будет показано, что из-за ухудшавшегося состояния здоровья Александра III все решения в Ливадии принимались императрицей и министром императорского двора, причем отношения между ними были явно непростыми. Сохранился уникальный документ – записка Воронцова-Дашкова к Марии Федоровне, написанная 9 октября, то есть за день до встречи в Ливадии принцессы Алисы Гессенской. В этой записке министр императорского двора задавал государыне вопросы о том, какими должны быть церемониальные действия по прибытии невесты наследника. В записке после каждого вопроса между строк и на полях приводится ответ – карандашом и, очевидно, рукой царицы. «Диалог» ведется на французском языке. То есть несмотря на присутствие обоих в Ливадии, глава дворцового ведомства почему-то решил задать эти вопросы письменно. Правда, подобная манера общения может свидетельствовать не только о напряженных отношениях между ними, но и о том, что графу просто потребовались зафиксированные суждения императрицы по этим важнейшим вопросам придворного этикета. К тому же письменное обращение к Марии Федоровне вряд ли было вызвано ее труднодоступностью для одного из ключевых правительственных чиновников. Воронцов-Дашков и в те дни был вхож в императорскую семью: свою записку он начинал словами, что обращается к государыне, так как не хочет тревожить государя.

Первый вопрос Воронцова-Дашкова был о последовательности действий Алисы Гессенской сразу после ее прибытия в ливадийскую резиденцию. Министр спрашивал, отправится ли принцесса сразу в церковь, где протопресвитер Иоанн Янышев провозгласит ей приветственное многолетие. После первой половины вопроса – станет ли церковь первым местом, которое посетит невеста цесаревича, – написан ответ императрицы: «[Сначала] к нам (в императорские покои. – Д. Л.), затем в церковь». А после упоминания о многолетии государыня односложно заметила: «Да».