Текст книги "Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии"

Глава 1
Бюрократический опыт и навыки державного поведения наследника цесаревича. Вопрос о «политическом завещании» Александра III

Во введении приводилось утверждение В. Л. Степанова, что участие будущего императора Николая II в деятельности «высших бюрократических инстанций» при жизни его отца было «во многом формальным»[23]23
  Степанов В. Л. Указ. соч. С. 150.


[Закрыть]. Чтобы разобраться, насколько правомерно такое мнение, следует обратиться к фактам.

По возвращении из своего восточного путешествия наследник возглавил созданный в 1891 г. в составе МВД для координации мер по борьбе с голодом Особый комитет для помощи нуждающемуся населению в местностях, постигнутых неурожаем. Д. Н. Любимов – впоследствии руководитель канцелярии министра внутренних дел, а затем Виленский губернатор – служил в делопроизводстве Особого комитета. В воспоминаниях, написанных в эмиграции, он оставил впечатления о том, как цесаревич справлялся со своей первой руководящей государственной должностью. (Председательство в Комитете Сибирской железной дороги началось позже – заседания этой структуры открылись в феврале 1893 г.)

Пост, который занял цесаревич Николай, был чрезвычайно полезен с точки зрения приобретения опыта взаимодействия с ключевыми представителями высшей бюрократии. В работе Особого комитета участвовали руководитель МВД И. Н. Дурново, министры императорского двора (Ил. Ив. Воронцов-Дашков) и государственных имуществ (М. Н. Островский), обер-прокурор Святейшего Синода К. И. Победоносцев, а также будущий министр внутренних дел (а тогда – товарищ Дурново и заведующий комитетским делопроизводством) В. К. Плеве.

«Самое интересное в заседаниях, – свидетельствовал Любимов, – это было наблюдение за председателем – будущим государем. <.. > Всегда спокойный, корректный, чрезвычайно воспитанный, наследник не выдавал ни своих симпатий, ни антипатий. К делу он относился с интересом, насколько это требовалось приличием; слушал всех внимательно, мнений своих не высказывал; соглашался, при редких разногласиях, с большинством. Председательствовал он очень добросовестно, ни разу не пропустил заседания, ни разу не опоздал; был даже случай, когда он приехал первый <…>. С членами он был отменно вежлив, называл всех по имени и отчеству; нам, сидящим за отдельным столом, всегда кивал приветливо каждому <…>».

Похоже, что на тот момент цесаревич ставил перед собой две задачи: освоить делопроизводственную культуру и выработать подобающую государю манеру общения с подданными. Что касается обучения «царскому поведению», то присутствовавшим на заседаниях Особого комитета были заметны те усилия, которые совершал над собой Николай. В каких-то случаях – как, например, после уморительного рассказа Победоносцева о том, как Л. Н. Толстой читал крестьянам «Власть тьмы», или от поведанной Островским занятной истории, как правитель канцелярии симбирского губернатора прослыл с подачи военного министра Н. О. Сухозанета вольнодумцем за гастрономическую неумеренность, – наследник от души смеялся. Однако в других случаях – скажем, наблюдая за шушуканьем комитетских делопроизводителей, – сдерживал улыбку, не нарушая «своей корректной замкнутости»[24]24
  Любимов Д. Н. Русское смутное время. 1902–1906. По воспоминаниям, личным заметкам и документам. М., 2018. С. 101–105.


[Закрыть]. Так что председательство в Особом комитете не выглядело «формальным».

За несколько месяцев до восшествия на престол цесаревичу пришлось на некоторое время стать своего рода «исправляющим должность» императора. В январе 1894 г. Александр III заболел простудой, причем в тяжелой форме, с подозрением на пневмонию, в результате чего около полутора недель не мог выполнять одну из главных бюрократических функций монарха – читать министерские доклады. В результате три раза – 17, 20 и 24 января – Николай замещал отца: читал дважды доклады военного министра, дважды – морского министра и один раз – министра внутренних дел[25]25
  Сообщения об этом в дневнике цесаревича см.: Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904 ⁄ Отв. ред. С. В. Мироненко. М., 2011. С. 45–47.


[Закрыть]. Понятно, что чтение доклада – это не аудиенция министра, доносившего государю о тех или иных вопросах по своему ведомству. Отсутствовал личный контакт, от которого в государственной машине империи зависело слишком многое. Но здесь важен уже сам факт предоставления Николаю права, находившегося в исключительной компетенции самодержца. Наконец, нельзя недооценивать ту роль, которую сыграло во второй половине второй декады января обсуждение вопроса о работе цесаревича с поступавшими на имя Александра III бумагами среди представителей высшей бюрократии и членов императорской фамилии. События развивались следующим образом.

Бывший государственный секретарь А. А. Половцов в дневниковой записи за 16 января сообщил о состоявшемся в тот же день разговоре с вел. кн. Владимиром Александровичем, который указал на необходимость освободить болевшего императора от работы с «ежедневно присылаемыми ему бумагами». Половцов ответил, что единственно возможный способ решить эту задачу – предоставить право делать резолюции на поступавших докладах наследнику. Тем более что имелся прецедент: Николай I, отправляясь в 1844 г. на лечение в Палермо, распорядился «о передаче управления цесаревичу» – будущему Александру II, которому тогда было 25 лет, как и теперь старшему царскому сыну [26]26
  И. Е. Барыкина подробно рассматривает этот и другие прецеденты занятий наследника государевыми делами в 1840-х гг. См.: Барыкина И. Е. Указ. соч. С. 281–282.


[Закрыть].

На следующий день обсуждение вопроса было продолжено в приемной председателя Государственного совета вел. кн. Михаила Николаевича, который и начал разговор на эту тему в присутствии Владимира и Алексея Александровичей. Великий князь Михаил сказал, обратившись к государственному секретарю Плеве, что «братья государя желали бы на время его выздоровления избавить его от всяких занятий», а Половцов нашел соответствующий прецедент в царствование Николая I. Председатель Государственного совета попросил государственного секретаря подыскать дополнительные «справки» на сей счет. Половцов уточнил, что пример 1844 г. отложился в Полном собрании законов, – доклады тогда утверждались с формулировкой: «По соизволению его императорского величества наследник цесаревич утвердить соизволил». На это Алексей Александрович заметил, что его дядя, великий князь Константин Николаевич, в отсутствие императора «исполнял эти обязанности при участии двух ассистентов». Половцов незамедлительно парировал, что такая ситуация имела место во время русско-турецкой войны и объяснялась тем, что «наследник находился на театре военных действий». Михаил Николаевич привел пример из своей жизни: в 1861 г. ему было поручено «приглашать министров для обсуждения дел во время отсутствия государя».

Дальнейшее обсуждение было прервано прибытием цесаревича, в присутствии которого собравшиеся, видимо, не хотели продолжать разговор на эту тему; речь пошла о «здоровье государя, несколько улучшившемся». Однако в ходе заседания Михаил Николаевич попросил Половцова зайти к нему по окончании работы. Аналогичные указания были даны и некоторым другим руководящим лицам Государственного совета, причем даже с обозначением предмета предстоящего рассмотрения. Так, идя к приемной Михаила Николаевича, Половцов встретил председателя Департамента государственной экономии Д. М. Сольского и члена Государственного совета Е. А. Перетца (оба, как и Половцов, – бывшие государственные секретари), которые поведали автору дневника, что также приглашены к председателю на рассмотрение «вопроса о временном исполнении наследником обязанностей правителя».

Консенсус между собравшимися был достигнут не сразу. Поначалу Сольский убеждал в необходимости «комиссии» (видимо, некоего чрезвычайного коллегиального органа при цесаревиче). На это замечание Половцов решительно возразил: «Нет никакого основания оскорблять самолюбие молодого человека», способного по существующему законодательству уже десять лет быть самодержавным правителем. В противном случае «такими мерами накопляется в сердце горечь, творящая характер Павла Петровича». К тому же смысл законодательства о престолонаследии «слишком ясен», а потому «неуместно возбуждать вопрос», провоцировавший смуты даже в Англии XVIII столетия, а в России и подавно чреватый «великими неудобствами». Сольский тогда выдвинул другой контраргумент: многочисленные и ежедневно приходящие бумаги рискуют «показаться обременительными для цесаревича». Половцов и здесь моментально нашелся, подчеркнув, что наследник, напротив, «будет очень доволен получением занятий, ныне для него весьма недостаточных».

Председатель Комитета министров Н. X. Бунге, пришедший несколько позже остальных, не принимал активного участия в беседе, обещав лишь «собрать справки», то есть предписания относительно того, что и в каких случаях цесаревичу надлежит делать. Председатель Государственного совета, зная о доверительных отношениях между Николаем и его наставником и не желая иметь касательства к делам, содержавшим хотя бы «малейшую щекотливость», поручил Бунге «переслать эти справки непосредственно цесаревичу»[27]27
  Половцов А. А. Дневник. 1893–1909. СПб., 2014. С. 75–78.


[Закрыть].

На сегодняшний день не представляется возможным реконструировать, как дальше развивалось достигнутое консолидированное мнение, кто и в какой форме донес его до императора и что именно решил Александр III[28]28
  В дневнике цесаревича сделана лишь лаконичная запись: «Прочел по желанию Папа доклад и приказы Военного министерства». См.: Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 45.


[Закрыть], но именно в тот день – 17 января – Николай впервые работал с докладом военного министра.

Конечно, цесаревич не мог в полной мере заменить отца и обеспечить своевременную и бесперебойную проработку бумаг, приходивших на высочайшее имя. Врач Н. А. Вельяминов находился в Аничковом дворце на протяжении всей болезни Александра III. Он впоследствии вспоминал, что как только император почувствовал себя лучше, он сразу же вернулся к своим обычным занятиям. Вельяминов попробовал было уговорить государя еще несколько повременить с работой, чтобы ему окрепнуть, но на это его пациент указал на заваленный бумагами диван и произнес: «Вот посмотрите, что здесь накопилось за несколько дней моей болезни; все это ждет моего рассмотрения и резолюций; если я запущу дела еще несколько дней, то я не буду уже в состоянии справиться с текущей работой и нагнать пропущенное. Для меня отдыха быть не может»[29]29
  Воспоминания Н. А. Вельяминова об императоре Александре III // Российский Архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. Вып. V. М., 1994. С. 281–284.


[Закрыть].

Однако наиболее важный аспект всей этой истории – это даже не столько исполнение цесаревичем функций самодержца, сколько восприятие высшими сановниками и великими князьями наследника как полноценного и состоявшегося заместителя государя и – главное – осознание такого восприятия собственной персоны самим Николаем. Поэтому говорить о фатальной неподготовленности последнего императора на момент его вступления на престол вряд ли справедливо. А сам факт чтения наследником министерских докладов во второй половине января, во время болезни отца, можно считать началом, отправным моментом «длинного 1894-го года».

Конечно, уровень компетенции и практических навыков цесаревича именно как будущего самодержца оставлял желать лучшего. Но подобная ситуация во многом стала результатом того, что Александр III вплоть до последнего дня своей жизни избегал наставлять сына о его будущих обязанностях. Николай, между тем, явно тяготился подобной отстраненностью от работы отца. Косвенным подтверждением тому могут быть его неоднократные оговорки в письмах к невесте, принцессе Алисе Гессенской, написанных еще в пору, когда самочувствие Александра III хотя и стремительно ухудшалось, но пока не вынуждало его кардинальным образом менять привычный образ жизни. Так, например, в послании от 11 августа наследник усматривал причину недуга отца именно в перенапряжении, так как «он работал все эти годы по ночам». Через несколько дней, описывая мучившую императора бессонницу, Николай снова винил в отцовской болезни «чрезмерную работу по ночам и нередко до 3-х часов утра»[30]30
  Мейлу нас А., Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь [Об императоре Николае II и императрице Александре Федоровне. Повесть в письмах, дневниках и воспоминаниях]. М., 1998. С. 106–107.


[Закрыть]. То есть сын явно досадовал по поводу того, что отец не переложил на него хотя бы какие-то обязанности, чтобы пусть частично, но разгрузить себя. А с наступлением осени и дальнейшим обвальным ухудшением состояния Александра III цесаревич – вопреки расхожему мнению о якобы присущей ему «властебоязни» – неоднократно обращался к отцу, чтобы тот передал ему что-то из своих функций.

Так, 26 сентября Победоносцев написал вел. кн. Сергею Александровичу о своем состоявшемся в тот же день разговоре с цесаревичем.

Обер-прокурор убеждал Николая, что теперь ему «надо выступить», то есть государя «устранить от текущих дел управления», а самому «быть в Петербурге и заняться этими делами». На это наследник ответил: «Я готов»[31]31
  Письма Победоносцева к Александру III. Т. 2: 1883–1894; с приложением писем к великому князю Сергею Александровичу и Николаю II. М., 1926. С. 353.


[Закрыть].

14 октября сын министра императорского двора, ровесник и друг цесаревича Иван Воронцов-Дашков, находившийся в Ливадии, записал в дневнике любопытную беседу, состоявшуюся у него с воспитателем, а также преподавателем английского языка детей Александра III англичанином Чарльзом Хисом. Хис выразил убеждение, что «государь должен был раньше передать наследнику хоть некоторые дела». Об этом Хис лично говорил Николаю, последний «два раза просил государя, но государь не хотел» [32]32
  РГИА. Ф. 919. Оп. 2. Д. 3740. Л. 11 об. Воронцов-Дашков называл собеседника «Гис». Однако нет сомнения, что в данном случае имелся в виду именно Чарльз Хис. О том, что англичанин-воспитатель находился тогда в Ливадии, сообщается, в частности, в воспоминаниях Вельяминова. См.: Воспоминания Н.А. Вельяминова об императоре Александре III. С. 292.


[Закрыть]. Безусловно, тот факт, что Хис посмел обратиться с подобным советом к цесаревичу, вызывает недоумение. Однако не исключено, что англичанин, состоявший при своих воспитанниках еще с 1877 г., имел с ними доверительные отношения, а потому не счел зазорным дать Николаю такую рекомендацию.

Через полтора с лишним месяца после смерти Александра III вел. кн. Константин Константинович в дневниковой записи передал свой состоявшийся тогда же разговор с Николаем II. На вопрос великого князя, давал ли отец перед кончиной какие-либо советы сыну-цесаревичу, император ответил отрицательно. Более того, покойный государь «ни разу не намекнул» наследнику «о предстоящих обязанностях». О. Иоанн Янышев спросил перед исповедью умиравшего императора, «говорил ли он с наследником». На это Александр III сказал: «Нет, он сам все знает». Кстати, и прежде, отправляя цесаревича в заграничные поездки, «отец никогда не давал ему наставлений и предоставлял действовать как вздумается». От такой свободы цесаревичу «бывало и легче, и труднее»[33]33
  Мейлунас А., Мироненко С. Указ. соч. С. 130.


[Закрыть].

То есть налицо не паника наподобие причитаний, содержащихся в воспоминаниях Александра Михайловича и нуждающихся – как и многое другое в крайне тенденциозных мемуарах этого великого князя – в дополнительной проверке, а, скорее, досада из-за своей неоправданной отдаленности от государственных дел – даже тогда, когда дни отца были уже сочтены.

Озабоченность по поводу того, что «подхватывание» наследником функций угасавшего государя непростительно затягивалось, звучала и среди членов императорской фамилии. Например, Михаил Николаевич в конце сентября писал сыну Александру, находившемуся в Боржоме: «Что же будет в Питере, кто будет управлять Россиею, как это все устроится? Неужели Ники ничего об этом не знает и с ним об этом не говорят? Это более чем странно, и меня тоже очень озабочивает! Ведь подобное важное дело не может устроиться само собою, как-нибудь, без подробных и точных указаний и приказаний самого государя!»[34]34
  ГАРФ. Ф. 645. Оп. 1. Д. 81. Л. 34–34 об.


[Закрыть]

Готовность цесаревича в случае необходимости взять на себя какие-то самодержавные обязанности подтверждают обстоятельства того, как он принял решение отправиться с родителями в Ливадию. В эту крымскую резиденцию императорская семья прибыла 21 сентября из Спалы. Но первоначально Николай планировал расстаться с отцом и матерью и, когда они направятся в Крым, самому поехать к невесте, принцессе Алисе Гессенской, в Дармштадт. Ил. Ив. Воронцов-Дашков выступал решительно против такого шага Николая и писал на сей счет жене – Е. А. Воронцовой-Дашковой – 11 сентября: «Наследник уже принял решение отправиться в Дармштадт, как только император уедет в Крым, и сказал мне сегодня (когда я умолял его использовать свое влияние, чтобы поспособствовать отъезду его отца), что понимает необходимость этого, но что ему так трудно говорить об этом, так как могут подумать, что он торопит отъезд родителей для того, чтобы поскорее уехать самому к невесте. На это я ответил ему, что существует весьма простой способ избежать этого обвинения – уехать вместе с родителями. На это не последовало никакого ответа. Я должен признать, что влюбленному молодому человеку очень нелегко отказать себе во встрече с любимой девушкой, но когда твой отец так серьезно болен и, сверх того, является императором, а сам этот молодой человек является наследником престола?.. Все эти соображения долга должны были бы заставить его остаться [в России]»[35]35
  ОР РГБ. Ф. 58. Раздел 1. Карт. 18. Д. 6. Л. 66–66 об.


[Закрыть].

Однако 15 сентября Николай резко изменил свое решение. Вот как он написал об этом в дневнике: «Целый день во мне происходила борьба между чувством долга – остаться при дорогих родителях и поехать с ними в Крым – и страшным желанием полететь в Вольфсгартен к милой Аликс! Первое чувство восторжествовало, и, высказав его Мама, я сразу успокоился!» Далее в дневнике наследника приведена информация об осмотре Александра III прибывшим в тот же день из Германии доктором Э. фон Лейденом. Помимо болезни почек, диагностированной ранее императорским врачом Г. А. Захарьиным, Лейден обнаружил у государя, по словам цесаревича, «нервное расстройство – переутомление от громадной и неустанной умственной работы». Можно предположить, что именно эти слова авторитетного врача, которые вновь указывали на связь заболевания отца с переутомлением, послужили для Николая сигналом, что ему надлежит быть наготове перенять какие-то полномочия императора, а потому следует безоговорочно ехать в Ливадию. «Пришлось, – подводил цесаревич в дневнике итог этого непростого для него дня, – изменить свои планы и написать обо всем Аликс!»[36]36
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 115.


[Закрыть].

Симптоматично, что в письме, отправленном в тот же день в Дармштадт, Николай определенным образом интерпретировал слова Лейдена, отметившего, что причиной охватившей императора слабости является не только заболевание почек, но и также «общее состояние нервной системы». Именно «это», по словам наследника, оказалось «единственным объяснением» и «единственной причиной», заставившими его отказаться от поездки к невесте и принять решение отправиться в Ливадию вместе с родителями. «Я не мог поступить иначе, это решение я принял после целого дня жестокой внутренней борьбы, как преданный сын и первый верный слуга моего отца – я должен быть с ним, когда я ему нужен. И потом, как я могу оставить дорогую Мама в такое время», – писал цесаревич Алисе Гессенской[37]37
  Мейлунас А., Мироненко С. Указ. соч. С. ПО.


[Закрыть].

Между тем, несмотря на явное нежелание Александра III готовить сына к возможно скорому принятию державного бремени, какие-то шаги в этом направлении все-таки предпринимались. Сведения о них чрезвычайно фрагментарны и не подтверждаются данными из других источников. Поэтому уместно просто назвать такие факты, не повторяя при этом свидетельств, приводимых И. В. Лукояновым[38]38
  Лукоянов И. В. Проекты изменения государственного строя в России в конце XIX – начале XX вв. и власть (проблема правого реформаторства): диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. С. 45–46.


[Закрыть].

3 октября близкий к императорской семье С.Д. Шереметев записал в дневнике, что 25 сентября было принято решение об отъезде Александра III на Корфу, чтобы провести там зиму, и «в то же время произнесено слово “регент-регентство”, и назван наследник»[39]39
  РГАДА. Ф. 1287. Он. 1. Д. 5041.Л. 2.


[Закрыть].

26 сентября Победоносцев оставил в дневнике три кратких предложения: «У Воронцова. О проекте комиссии. У цесаревича»[40]40
  РГИА. Ф. 1574. Он. 1. Д. 2а. Л. 19 об.


[Закрыть]. Одной из возможных трактовок этой записи может быть следующая констатация: был у Воронцова-Дашкова, узнал от него о решении учредить некую «комиссию» (видимо, своего рода коллегиальный орган при регенте-наследнике), а после обсуждал этот вопрос с наследником.

Также сохранилась телеграмма от неустановленного лица, адресованная Воронцову-Дашкову и отправленная в сентябре или начале октября. В ней, в частности, есть такие слова: «Слух о регентстве с ответом производит удручающее впечатление, осуществление его преступно». А в записной книжке самого министра императорского двора с пометой красным карандашом на полях «секр[етно] [18]94» имеется запись: «Передача части дел рескриптом цесаревичу»[41]41
  ОР РГБ. Ф. 58. Раздел 1. Карт. 95. Д. 14. Л. 1 об., 3.


[Закрыть].

В начале октября в Ливадию был вызван глава канцелярии Министерства императорского двора В. С. Кривенко. В воспоминаниях, написанных уже в советское время, он свидетельствовал, что в те дни в царской резиденции «толковали о поездке в Корфу и о сопряженных с этим неудобствах в ходе государственных дел, предполагалось организовать нечто вроде регентства»[42]42
  Кривенко В. С. В Министерстве двора. Воспоминания. СПб., 2006. С. 233–234.


[Закрыть]. В данном контексте интересна запись в дневнике вел. кн. Сергея Александровича, сделанная 8 октября, в день его приезда в Ливадию. По словам московского генерал-губернатора, император при встрече с ним «говорил про Корфу». Между тем «Ники все знает, но не говорит»[43]43
  Великий князь Сергей Александрович Романов: биографические материалы. Кн. 4: 1884–1894. М., 2011. С. 524.


[Закрыть]. Не исключено, что вопрос о возможном регентстве наследника вставал именно в контексте предполагавшегося отъезда на Корфу.

Вполне можно допустить, что мысль о превращении наследника в некое подобие регента при отце по умолчанию принималась главными обитателями Ливадии. Однако сделать какие-либо конкретные шаги в этом направлении им мешал вполне понятный и объяснимый довод: признать Николая регентом означало бы сознаться в неизбежности скорой смерти императора. В то же время буквально за несколько дней до кончины Александра III, накануне прибытия в Ливадию Алисы Гессенской, императрица Мария Федоровна, отвечая на заданные ей письменно Воронцовым-Дашковым вопросы о процедурных деталях встречи принцессы, написала (подробнее этот документ будет проанализирован ниже): «Он (император. – Д. А.) чувствует себя, благодарение Богу, лучше и провел день хорошо. Бог даст, [надеюсь на] спокойную ночь и продолжение этого маленького улучшения. Он идет на поправку и вполне в духе» [44]44
  ОР РГБ. Ф. 58. Раздел 1. Карт. 95. Д. 4. Л. 1 об.


[Закрыть]. Хотя наблюдательный Сергей Александрович, пообщавшись в день своего приезда с императрицей, записал тогда же в дневнике, имея в виду Марию Федоровну: «…elle fait semblant d’avoir des illusions» («она делает вид, что у нее еще есть иллюзии», фр.)[45]45
  Великий князь Сергей Александрович Романов: биографические материалы. Кн. 4: 1884–1894. С. 524.


[Закрыть].

С вопросом, предпринимал ли умиравший царь какие-либо действия, которые можно рассматривать как передачу дел цесаревичу, тесно связан и другой вопрос: дал ли Александр III своему первенцу те или иные письменные или устные наставления, которые можно рассматривать как своего рода «политическое завещание»? Несмотря на введение в научный оборот за постсоветское время значительного количества источников, позволяющих реконструировать нахождение Александра III в Ливадии начиная с прибытия в резиденцию 21 сентября и до кончины через месяц, 20 октября, этот вопрос до сих пор остается без ответа.

В источниках, заслуживающих доверия, нет прямых указаний на то, что такое завещание действительно имело место. Между тем известны, по крайней мере, три свидетельства, в которых утверждается противоположное и которые принадлежат лицам, мнения которых, как минимум, нельзя просто проигнорировать.

Одно из них принадлежит Половцову. Через несколько дней после кончины государя, 29 октября, он со слов Владимира Александровича записал в дневнике, что Александр III перед смертью говорил Марии Федоровне об оставленном им «духовном завещании», которое пока «не нашли». Однако лично покойный государь никаких «политических наставлений» цесаревичу не давал. Николай II говорил Владимиру Александровичу (по словам последнего), что находится в затруднительном положении из-за отсутствия должной подготовки, а также «отдаления от дел, в коем его доселе держали»[46]46
  Половцов А. А. Указ. соч. С. 89.


[Закрыть].

Другое свидетельство приводится А. Н. Куломзиным, бывшим на момент рассматриваемых событий управляющим делами Комитета министров, то есть человеком, информированным уже в силу своей должности. В воспоминаниях, написанных в конце жизни в эмиграции, он утверждал, что Николай II «претерпевал с великим трудом» рядом с собой «людей талантливых и не реакционеров», а уверенность и спокойствие испытывал только в окружении их антиподов. Мемуарист считал, что подобная установка императора могла быть обусловлена «политическим завещанием» Александра III, которое тот написал после того как добился от врачей правды о своем состоянии и узнал, что дни его сочтены. Тогда он «провел целую ночь в письменной работе», результатом которой и стало «политическое завещание»[47]47
  Куломзин А. Н. Пережитое. Воспоминания. М., 2016. С. 502.


[Закрыть].

О третьем свидетельстве сообщает исследователь В. М. Хрусталёв со ссылкой на публикацию канадского журналиста И. Ворреса, близко общавшегося с сестрой последнего императора – вел. кн. Ольгой Александровной, которой в 1894 г. исполнилось только 12 лет и которая в дневнике старшей сестры тогда и позже именовалась семейным прозвищем «Беби», – в последние месяцы ее жизни в конце 1950-х гг. и записавшего ее воспоминания. Журналист привел закавыченный монолог, якобы произнесенный императором и выдержанный в духе консервативных политических идеалов: «Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы так же, как нес его я, и как несли наши предки. Я передаю тебе царство, Богом мне врученное. Я принял его тринадцать лет назад от истекшего кровью отца… Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть… В тот трагический день встал передо мною вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое передовое общество, зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг государя и моя совесть? Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит к благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя при том, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней – держись независимой позиции. Помни – у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней – прежде всего покровительствуй церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства». По своему содержанию этот монолог может рассматриваться как устное «политическое завещание». Как отмечалось выше, В. М. Хрусталёв почему-то считает, что этот «обстоятельный разговор» состоялся «за два дня до кончины» Александра III[48]48
  Хрусталёв В. М. Указ. соч. С. 97–98.


[Закрыть].

Факт произнесения царем подобного или похожего (если бы даже умиравший царь и говорил нечто подобное наследнику, то вряд ли его речь была бы выдержана в столь пафосных и художественных выражениях – из-за элементарной сложности для плохо себя чувствовавшего человека излагать свои мысли отточенными фразами) монолога ни 18 октября, ни в какой-либо иной день его предсмертного пребывания в Ливадии не подтверждается источниками. Более того, в другом мемуарном издании вел. кн. Ольги Александровны, которое было подготовлено ее потомками, события октября 1894 г. описываются предельно кратко, буквально в нескольких строчках, и ни о каком «политическом завещании» там вообще не говорится[49]49
  Ольга Александровна, великая княгиня. 25 глав моей жизни. М., 2017. С. 73.


[Закрыть]. Между тем «процитированное» И. Ворресом «политическое завещание» Александра III регулярно поминается в публицистике как имевшее место в действительности.

На закате советской эпохи точно такой же популярностью пользовалась прямо противоположная версия о «политическом завещании» предпоследнего государя, которую представил в середине 1970-х гг. В. С. Пикуль в своем историческом романе «Нечистая сила». Писатель вложил в уста умиравшего в Ливадии императора настоятельное требование в адрес наследника процарствовать до тех пор, пока его младшему брату Михаилу не исполнится 21 год (на момент кончины отца ему было около 16 лет), а затем передать ему власть, так как он более подходит для исполнения державной миссии, нежели его старшие братья, которые явно не тянут (Николай – по личным качествам, а Георгий – по здоровью). В романе также приводится любопытный эпизод с якобы имевшим место отказом овдовевшей императрицы Марии Федоровны приносить присягу вступившему на престол наследнику цесаревичу.

Истории И. Ворреса и В.С. Пикуля явно далеки от действительности, однако они появились не на пустом месте. Чтобы приблизиться к пониманию того, что на самом деле произошло в царской ливадийской резиденции и какие именно реальные события получили столь фантастические интерпретации, следует, насколько это позволяют источники, систематизировать некоторые факты, произошедшие в те октябрьские дни 1894 г.

Прежде всего, необходимо разобрать свидетельство Куломзина, так как оно претендует на привязку к другим уточняющим событиям – некоей беседе государя с врачами (она могла произойти, скорее всего, лишь после очевидного ухудшения состояния его здоровья), а также бессонной ночи, свидетелями которой могли стать другие лица из обитателей Ливадии.

Так, Вельяминов поведал в воспоминаниях, что лично наблюдал, как «взволнованный» Александр III в октябре 1894 г. в своем кабинете разговаривал со старшим сыном, которому, «по-видимому, передавал какие-то дела и делал наставления на случай своей смерти»[50]50
  Воспоминания Н. А. Вельяминова об императоре Александре III. С. 298.


[Закрыть]. Этот разговор мог иметь место в период между 3 октября (в тот день вызванный в Ливадию Вельяминов впервые посетил государя) и утром 19 октября, когда император в последний раз заходил в свой кабинет [51]51
  Там же. С. 297, 306.


[Закрыть]. До приезда в Ливадию Вельяминова, судя по дневнику цесаревича, состояние здоровья императора оставалось более или менее приличным (28 сентября он даже ездил в Массандру – а это несколько километров от Ливадии), и ни о каких консилиумах наследник не сообщал[52]52
  Дневники императора Николая II (1894–1918). Т. 1: 1894–1904. С. 116–118. По-видимому, в первые дни пребывания в Ливадии император совершал и другие небольшие поездки. П. П. Заварзин, высокий чин Отдельного корпуса жандармов, вспоминал в эмиграции, как осенью 1894 г., будучи офицером 16-го Стрелкового полка, нес службу по охране ливадийской резиденции и стал невольным свидетелем последних дней жизни Александра III. Из его мемуаров следует, что поначалу государь и государыня несколько раз ездили в ливадийский парк в экипаже и во время таких прогулок проведывали управляющего императорским имением «Ливадия» генерал-майора Л. Д. Евреинова. См.: Заварзин П. П. Жандармы и революционеры: воспоминания. Париж, 1930. С. 13, 21. Кривенко утверждал, что Евреинов передавал для больного царя, которому из-за плохого самочувствия «опротивело дворцовое меню», «простые блюда» со своей кухни. См.: Кривенко В. С. Указ. соч. С. 234.


[Закрыть]. Вельяминов, достаточно подробно описывавший последние дни Александра III и свою миссию в Ливадии в качестве врача, также ничего не говорил о каком-либо консилиуме между 3 и 19 октября, на котором находившиеся в резиденции доктора вняли бы «требованию» государя и сообщили бы ему о приближавшейся кончине, как о том сообщил Куломзин.

Отсутствие у Вельяминова информации о консилиуме по царскому «требованию», на котором царю якобы была изложена какая-то консолидированная точка зрения лечивших его врачей, получает опосредованное объяснение в воспоминаниях В. Ф. Джунковского, который в середине сентября 1894 г. прибыл погостить к Юсуповым в Кореиз и оставался у них больше месяца – до конца октября. Благодаря этой поездке Джунковский оказался свидетелем (отчасти непосредственным, отчасти косвенным – через лиц из императорского окружения, приезжавших в гости к Юсуповым: царская резиденция находилась всего в 11 километрах от юсуповского дворца) последнего месяца жизни Александра III и первых дней царствования Николая II.