Текст книги "Темный Лес"

15

Все невольно вздрогнули и посмотрели на шкатулку.

– Я больше так не буду! – раздался в наступившей тишине голос Тампа. Он заплакал: – Ы-ы-ы…

Охранник развернул Тампа и наклонился к нему. Все уставились на бледного перепуганного школьника с торчащими красными ушами.

– Пришел в себя вроде бы, – неуверенно сказал охранник, подозрительно и хмуро вглядываясь в лицо Тампа. Работа такая: доверять, но проверять.

Лекарша подскочила к Тампу, пощупала пульс, потрогала лоб, заглянула в глаза и, обернувшись к Ивеи, сказала:

– Отпустило.

– Слава Лесу, – выдохнула Ивея, положив ладонь на грудь.

Меламп хмыкнул, хмуро и пристально посмотрел поверх очков на Тампа, который, шмыгая носом, размазывал по щекам слезы и сопли.

– Где ты нашел эту гадость? – завуч наклонилась к Тампу и сунула ему под нос черную шкатулку.

Тамп отшатнулся.

– На пустыре за школой. Мы там в войнушку играли. Ы-ы-ы…

– Доигрались, – сказал охранник.

– Вы бы ей не размахивали, а то мало ли что… – предупредил лесолог, с опаскою глядя на шкатулку в руке завуча.

Датива замерла, побледнела, с испугом посмотрела на шкатулку и поспешно положила на тумбочку между шефлерой и фикусом. Нервным движением вытерла руки о серую юбку.

16

Дверь распахнулась, и в кабинет вошли двое стражников. У коренастого Ферета маленькая голова держалась на тонкой длинной шее. На узком бледном лице – колючие проворные глаза. Он был похож на свою мать Дативу. Второй был рыхлый и смуглый, громко сопел свернутым на сторону кривым носом. «Производственная травма» – подшучивал над собой флегматичный Эрмий и усмехался. Оба стражника были вооружены короткоствольными молниестрелами, на широких ремнях висели короткие прямые мечи.

Датива по-матерински ласково улыбнулась Ферету, тот кивнул ей и, поспешно отвернувшись, досадливо поморщился. Его тяготила и раздражала назойливая опека матери, которая несколько раз на дню звонила к нему по магафону, спрашивала, где он, как он и не забыл ли поесть, словно он маленький мальчик, который возится в песочнице и опаздывает на обед. «Для меня ты всегда будешь моим мальчиком», – сказала ему Датива… Из-за матери Ферет не хотел появляться в школе. Но служба есть служба. Деваться было некуда. Ничего не поделаешь.

Ивея подробно рассказала сопящему, вялому Эрмию и сосредоточенному, избегавшему смотреть на мать Ферету, что произошло.

– Это просто уму непостижимо! – Возмутилась Датива, испепеляя взглядом уже через силу, натужно плачущего Тампа. – Притащить такое в школу. Тебе бы такое, сын, даже в голову…

– Мама! – осадил ее Ферет и покраснел.

Датива осеклась и примолкла, виновато и приниженно улыбнувшись Ферету. Тот быстро отвел глаза.

– Одиночным сообщили? – напустив на себя хмурый вид и подергивая головой на длинной шее, спросил Ферет.

– Я говорила, что им надо… – Датива запнулась от взгляда Ферета.

– Нет еще, – сказала Ивея.

– Позвоните к ним, – сказал Ферет.

Ивея кивнула.

– Да-да. Конечно.

Ферет взял с тумбочки черную шкатулку.

– Это она? – Спросил Ферет.

– Она. – Директриса вздохнула.

Ферет повертел черную шкатулку в руках и передал ее Эрмию.

– Узнаешь? – Спросил он напарника.

Задумчиво осматривая, ощупывая шкатулку, Эрмий скривился в усмешке.

– Старый знакомый, – сказал Эрмий. Он медленно и осторожно положил шкатулку на тумбочку.

Ферет наклонился, упершись руками в колени, и посмотрел в красное, залитое слезами, перекошенное лицо Тампа.

– Как ты, малец?

– Ы-ы-ы…

– Да уж влип ты в историю. – Ферет покачал головой.

– Вы его с собой заберете? – Жадно спросила завуч.

– В изолятор его что ли? – Ферет вопросительно посмотрел на сопящего напарника, который дышал через приоткрытый рот.

– У нас, что мало геморроя что ли? Оставь его Одиночным. Пусть они с этим шалопаем возятся и разбираются.

Эрмий и Ферет лениво заспорили между собой.

Стоявшему у двери Мелампу, захотелось поскорее уйти. Он посмотрел на перепуганного, затравленного, мертвенно-бледного, жалкого школьника и ему почему-то стало стыдно за себя и жалко Тампа, словно это он подначил Тампа на эту нелепую выходку.

– Ладно… раз для тебя это так важно, отведем его в изолятор. – Сдался Эрмий.

И Ферет почему-то тут же передумал.

– Так вы его не заберете? – Разочарованно спросила Датива.

– Нет, – сказал Ферет.

– Как же так, сын, ведь это же…

– Мама, может, хватит уже? А? Не хватало еще, чтобы ты на работе меня учила и выносила мозг.

Датива замолчала и, покраснев, поджала губы.

– Когда вернешься хоть? – спросила она сына и машинально смахнула с его плеча пылинку.

Он дернул плечом.

– Когда вернусь, тогда вернусь.

17

Стражники покинули кабинет. Выйдя на школьное крыльцо, остановились. На них, перешептываясь, боязливо уставились школьники.

– Вы его разве не арестуете? – Спросил Бавл.

– Кого? – Нахмурился Ферет.

– Тампа. Кого же еще.

– Мы сейчас тебя арестуем, – сказал Ферет.

Бавл отшатнулся и побледнел:

– А меня-то за что?

– Чтобы не совал свой длинный нос, куда не следует, – сказал Ферет.

Тронув себя за нос, Бавл поспешил уйти. Эрмий усмехнулся.

Проходя через школьный двор, стражники встретили одиночного, с черной бородкой, в серой длинной хламиде. Он шел навстречу. Бледное лицо и руки покрывали татуировки. Казалось, что по коже одиночного змеятся черные ветки. Синет неспеша направлялся в школу. Одиночный и стражники мимоходом обменялись молчаливыми кивками.

– Быстро он узнал, – сказал Эрмий, поглядев вслед одиночному.

– У них везде свои глаза и уши, – сказал Ферет. – Не то, что у нас… Может, мне тоже податься в одиночные?

Эрмий с усмешкой покачал головой:

– Так тебя и взяли.

– А потом догнали и еще раз взяли, – подхватил Ферет.

– У них испытательный срок пять лет длится. А испытания такие, что врагу не пожелаешь. Да спроси того же Раза. Он тоже хотел устроиться в Храм. Уж на что кремень и тертый калач. Но и он срезался. Говорит, запорол какое-то очередное испытание. Теперь вот нелюдей шугает на окраине.

– Каждому свое, – Ферет вздохнул. Он сожалел, что завел этот разговор. Ферет доверял напарнику. Но время от времени язык Эрмия превращался в помело. Еще чего доброго брякнет кому-нибудь. Потом хлопот не оберешься.

– И хорошо там, где нас нет, – сказал Эрмий.

Они дошли до парковки.

Громко сопя, Эрмий взобрался на железного конягу, завел. Не Портящий Борозды с лязганьем нетерпеливо переступил с ноги на ногу, выпустил из широких ноздрей сизый дымок.

Ферет вскочил на железную подругу, повернул ключ в замке зажигания. Железная начинающая покрываться ржавчиной подруга фыркнула, проскрежетала, выпустила из узких ноздрей сизый дымок и, замерев, затихла.

Ферет чертыхнулся.

– Началось, – сквозь зубы проговорил он и спешился.

– Опять? – Сказал Эрмий.

– Опять, – Ферет вздохнул.

– Давно бы коновалу показал.

– Да эту старуху давно в утиль надо. Ее чини-не чини, уже бесполезно, – Ферет с досадой ударил по железному боку.

Лошадь отозвалась жалким мертвенным дребезжанием.

Ферет отодвинул задвижку на боку, снял прямоугольный фрагмент обшивки, достал из углубления кривой стартер. Ферет вогнал под хвост лошади стартер, резко крутанул его по часовой стрелке.

– Ну, давай, Милфа. Давай старушка. Заводись уже, – сказал Ферет.

Милфа встрепенулась, задвигала ногами, затрясла головой.

– Наконец-то, – сказал Ферет. – Так бы сразу.

Он бросил стартер в углубление, закрыл облицовочной пластиной, раз-другой ударив по ней кулаком. Ферет запрыгнул на кобылу. Лязгая и дребезжа, стражники поскакали прочь.

18

Нежданно-негаданно Пасмур оказался в Темном Лесу. Его обступили искривленные мертвые деревья. Вместо листьев на деревьях шелестели мелкие денежные купюры, которые слетали с веток, тихо ложились под ноги. Пасмур шел по шуршащему ковру из денежных купюр. Пасмур не стал размениваться по мелочам. Он почему-то был уверен, что самое интересное и лакомое впереди. Пасмур поднялся на холм, на котором высилось старое раскидистое черное дерево с пышной кроной из крупных денежных купюр. Они заманчиво и дразняще трепетали. Пасмур стал торопливо срывать купюры с дерева и запихивать себе за пазуху.

Порывистый ветер налетел на дерево, сорвал с него купюры, закружил и понес прочь. Пасмур помчался вслед за банкнотами. Денежная круговерть обернулась пылью и сором. Ветер швырнул эту труху в лицо Пасмуру. Пасмур отшатнулся и замахал руками. Его охватило отчаянье. Какой облом! Но у Пасмура еще оставалось кое-что за пазухой. И это кое-что зашевелилось. Он заглянул за пазуху и увидел клубок слизней и кишок, которые вывалились из распоротого брюха.

Пасмур закричал. Но вместо своего голоса услышал трель гномофона… Разбуженный Пасмур вскочил с перины, пошатываясь спросонья, подошел к гномофону, схватил трубку.

– Слушаю.

– Внимательно слушай, – пробасил и пробрал до кишок голос из трубки.

У Пасмура что-то оборвалось внутри, в животе заурчало, зашевелилось как во сне.

– Кто это?

– Не важно. А важно вот что. Ты должен найти Лесную Книгу, она же Книга заклятий. В ней вся сила. Завладеешь ей, и будет тебе счастье. И власть и много-много денег, больше чем ты можешь себе вообразить, – настаивал голос в трубке.

– Да кто ты такой? – Рассердился Пасмур, пытаясь скрыть свой страх.

– Не важно. – Голос пропал среди шумов и вздохов.

Пасмур в замешательстве посмотрел на трубку, осторожно положил ее на рычаг. Он сел на кровать и упершись руками в край кровати, нахмурился и задумался. Вспомнив о купюрах за пазухой, он задрал пижаму и посмотрел на волосатый круглый живот. Так, на всякий случай.

Живот был похож на барабан. Пасмур провел по нему широкой пухлой шершавой ладонью. Живот заурчал, словно кошка. Пасмур повалился на спину и уставился на потолок. Потолок стал медленно опускаться и давить на глаза.

Пасмур закрыл отяжелевшие глаза и тут же опять оказался в Лесу. Но теперь вместо денежных знаков под босыми ногами чернела мерзлая земля, бугры и кочки, присыпанные листвой. Между корнями мертвого дерева валялась книга. Пасмур поднял ее, наугад открыл. Он наткнулся на рисунок, на котором были изображены круги, похожие на годичные кольца или на схематичный вид города с высоты птичьего полета. Круги стали вращаться в разные стороны. У Пасмура закружилась голова от ощущения всесилия. Теперь он мог одной силой мысли разрушить Вселенную и заново создать, или купить с потрохами весь город, да что там город, весь Лес, продать и снова купить… Вот таким стал Пасмур. Бойтесь Пасмура. Любите Пасмура. Благоговейте перед ним. Трепещите. И может быть, тогда он вас пощадит, махнет на вас рукой. Ощущение приятно щекотало нервы, и в тоже время неприятно действовало на них. «Не стал ли я одержимым? – с тревогой подумал Пасмур. – Не выпустил ли я из Книги какого-нибудь демона?» Но даже если и выпустил, теперь было поздняк метаться. Теперь то ли он запололучил книгу, то ли книга завладела им, прибрала его к страницам. Он читал ее, она читала его. Вот такой расклад.

Кто-то толкнул Пасмура в плечо. И все пошло прахом.

– А? Что? – Пасмур открыл глаза и увидел над собой морщинистое лицо, запавший рот, слезящиеся от дряхлости глаза.

Это была Кали, его ключница – служанка.

– Заруб пришел, – проскрипела она.

– Чтоб тебя, – пробормотал Пасмур. – Чтоб его…

Он приподнялся, сел на край кровати, опустив ноги на ковер. Он уставился на бледные ступни, пошевелил пальцами с порослью на суставах и желтыми ногтями. Попытался собраться с мыслями, прийти в себя, отделить сон от реальности. С тревогой посмотрел на гномофон, стоявший на овальном столе. Глянул на часы, которые задумчиво покачивали маятником на стене.

– Ни свет, ни заря… – проворчал Пасмур.

– Что ему сказать-то? – спросила Кали.

– Пусть заходит, раз приперся…

Сгорбившись и тряся головой, Кали зашаркала к двери.

Пасмур подозрительно посмотрел на гномофон и спросил старуху:

– Мне никто не звонил, пока я спал?

Старуха остановилась, обернулась и тупо уставилась на Пасмура.

– Звонил? Да я на кухне была…

Пасмур с досадой махнул на нее рукой. Шаркая, старуха исчезла за плотной темной занавеской и дверью. «Это был сон во сне, – успокоил себя Пасмур. – Слоеный сон и ничего более». Он подумал о слоеном торте со сливочным кремом и живот-барабан заурчал. Хмуро глядя на гномофон, Пасмур попытался вспомнить, кому мог пренадлежать этот басовитый голос. Он стал перебирать голоса знакомых, прислушиваться к ним. Но не мог вспомнить никого с таким зыком. Он надел домашние замшевые туфли, оправился, застегнул пуговицы на пижамной куртке. Он подошел к столу и включил молниевый светильник.

Свет выхватил высокую фигуру человека, который застыл у двери. Заруб приблизился к столу. Темные редкие зачесанные назад волосы. На висках – проседь. Скошенный лоб, острый длинный нос. Заруб напоминал хищную птицу.

– А еще раньше не мог? – С хмурой иронией проговорил Пасмур и кулаком подавил зевок.

– Зачем звали? – спросил Заруб.

– Зачем звал… —

Пасмур нахмурился, собираясь с мыслями. Собрался.

– Тут у меня один должник нарисовался. Вроде бы сумма, не ахти какая. Можно, сказать сущие копейки, – Пасмур вспомнил облетающие денежные деревья, шуршащие под ногами купюры, и у него засосало под ложечкой и стало как-то грустно, уныло и пусто. Пасмур вздохнул, сожалея Лес знает о чем. – Но сам знаешь. Сегодня один перестанет платить. А завтра… Это как денежный, то бишь снежный ком.

– И кто это?

– Кто это… – Пасмур открыл книгу учета в черном кожаном переплете. Вспомнилась другая книга, вспомнилось ощущение всемогущества. Он с опаской глянул на гномофон, который стоял на краю стола.

– Кстати, ты ничего не слышал о Лесной книге заклятий и заклинаний, – листая книгу учета, спросил Пасмур.

– Я не по этой части, – сказал Заруб. – А что это еще за книга?

– Да так… Ничего особенного… Но если найдешь ее для меня…

– И сколько? – Глаза Заруба холодно сверкнули. И он еще сильнее стал похож на хищную птицу.

– Договоримся, – уклончиво сказал Пасмур.

Заруб кивнул.

– Ага, вот он, голубчик… – Пасмур ткнул пальцем в книгу учета. – Курнут. Развлекается или скорее загибается на окраине. Улица Свободы дом 3 квартира 13.

– Он из этих что ли? – спросил Заруб.

– Злоупотребляет. – Сказал Пасмур.

Заруб усмехнулся и ушел.

Пасмур захлопнул книгу учета. Побарабанил пальцами по кожаной обложке, наморщив лоб и брови, косо посмотрел на гномофон, поднял трубку, осторожно приложил к уху, прислушался. Из трубки донесся мягкий шелест, словно ветер небрежно перебирал купюры. Пасмур осторожно положил трубку на рычаг, словно боясь, что гномофон возьмет и взорвется.

19

Полусонная Ашма лежала на старой кровати и, чувствуя, как пружины продавленного матраса впиваются в позвоночник, невольно и хмуро прислушивалась к тому, что происходило в соседней комнате.

Там уже третий день отрывался и отжигал отец. Его переполняла эйфория. Он похохатывал, пел и громко вел беседу то ли сам с собою, то с кем-то невидимым, призрачным, который потешал и утешал отца. Смеясь и балагуря, отец всю ночь напролет чем-то погрохатывал, словно передвигал мебель, и бренчал на расстроенной гитаре, сочиняя очередную песню.

В середине ночи он будил Ашму:

– Послушай то, что я только что сочинил!

Он начинал наигрывать и петь.

Ашма слушала его вполуха и смотрела вполглаза, зависнув между сном и явью.

Спев песню, Курнут смеялся и спрашивал Ашму:

– Ну, как?

– Отпадно, – говорила Ашма и зевала.

– Да-да, вот именно отпадно. Роскошно, сногсшибательно! – отец искрился радостью. Его пронизывал радостный смех. Весь он так и светился весельем. Короче, он был сам не свой и не в себе. Вместе с гитарой он срывался с места и уносился в смежную комнату, шлифовать, доводить до ума или до полного безумия исполненную песню или сочинять новый шедевр.

Свою одержимость он называл вдохновением. А Демона Эйфории – взбаломошной музой.

И сколько так будет еще продолжаться? Одному Лесу известно. Одержимые часов не наблюдают.

А может, Ашме все это приснилось, так же как Темный Лес. Ашма не заметила, как опять оказалась в сумереченой холодной глубине…

Она прошла мимо раздвоенного ухватообразного черного дерева. Что-то прошуршало и прострекотало за спиной. Она оглянулась… Позади нее покачивалось и подергивалось существо из черных клубящихся юрких веток. Она сорвалась с места. Существо кинулось за ней…

Ашма забежала в заброшенный домик с подслеповатыми окнами и захлопнула дверь. Комната заскрипела, покачнулась и стала вращаться. Передняя стена заняла место потолка. Входная дверь оказалась над головой. Ашма поняла, что очутилась внутри черной шкатулки. Входная дверь стала крышкой шкатулки. Крышка захлопнулась.

Ашма вздрогнула и проснулась. В изножье кровати сидел отец. Нахмурившись, он подозрительно разглядывал ее.

– Кто ты? – Спросил он.

– Твоя дочь.

Курнут покачал головой.

– Мою дочь забрал Лес. Ее больше нет.

– Но я же здесь. Вот она я. – Возразила Ашма

Курнут медленно покачал головой.

– Это не ты. Кто угодно, но только не ты.

Ашма молча отвернулась к стене, накрылась до подбородка одеялом. Курнут тяжело вздохнул, поднялся с кровати и ушел, шаркая, опустив голову и плечи.

Вскоре из другой комнаты послышалось бормотание. Курнут звал демона. И он пришел. И гитара задребезжала.

– Мою дочь забрал Лес! Ее больше нет! – Курнут расхохотался.

Он взял аккорд, другой, изобразил соло на басовой струне.

– Пожалуй, из этого можно сварганить блюз! А ну-ка…

– Мою дочь забрал черный Лес, – с надрывом протяжно захрипел он. – Я спросил у прохожего: «Где моя дочь?» Он сказал: «Твою дочь забрал Темный Лес! Ее больше нет».

Ашма спрятала голову под одеяло.

Голос отца стал глуше, тише и дальше.

– Я спросил у Леса: «Где моя дочь?» – Просочился из-за горизонта событий угасающий, слабеющий, глохнущий голос. – Лес ответил мне: «Я забрал твою дочь. Ее больше нет. Нет, нет, нет…» Я спросил свое сердце: «Где моя дочь?». Сердце ответило мне…

Голос отца совсем ослаб, отдалился и превратился в хриплую невнятицу. Он снаружи скребся в крышку шкатулки, внутри которой металась Ашма, пытаясь выбраться оттуда.

Ашма проснулась от грохота в дверь.

20

– Кто еще там? – Донесся из прихожей веселый голос отца.

– Закон и порядок! – В дверь забарабанили кулаками и ногами.

Ашма встрепенулась, вскочила с кровати и, охваченная страхом, заметалась по комнате.

– Ух вы какие нетерпеливые! – засмеялся Курнут, отпирая дверь.

Ашма юркнула за портьеру и затаилась. За спиной Ашмы была приоткрытая дверь в подвал. Оттуда тянуло затхлой сыростью и холодом.

В смежной комнате появились трое стражников. Ашма узнала похожего на хищную птицу человека со скошенным лбом и длинным клювастым носом. Время от времени Заруб захаживал к матери Ашмы и оставался на ночь. В такие ночи из комнаты матери доносились омерзительные стоны. Ашму они выводили из себя. Она нетерпеливо ждала, когда мать перестанет стонать, и только потом засыпала.

А двое других были Раз и Оброс.

– Ты один? – спросил Заруб Курнута.

– Мою дочь забрал Темный Лес. Ее больше нет, – Курнут забренчал на гитаре.

Ашма обмерла.

– Раз, проверь, – сказал Заруб.

Стражник зашел в комнату, где за портьерой оцепенела Ашма. Она затаила дыхание. Раз торопливо обшарил комнату глазами.

– Все чисто, – сказал он, выходя из комнаты.

Ашма выдохнула.

– А вот и не чисто! – Со смехом брякнул папаня. – Я спросил у себя: «Где моя дочь?» – Терзая гитару, насмешливо пропел Курнут. – «Моей дочери больше нет», ответил я сам себе.

Заруб вырвал из рук Курнута гитару, ударил ее корпусом Курнута по голове.

Тот вместе с табуретом грохнулся на пол.

– Художника обидеть может каждый, – сказал Курнут, посмеиваясь и потирая ушибленную голову. По виску заструилась кровь.

Оброс загыгыкал, разглядывая и вертя руках черную коробку.

– Шкатулка, – сказал он и передал ее Разу.

Раз тоже повертел ее в руках, хмыкнул и отдал Зарубу.

– Это обитель моей музы, – сказал Курнут.

Он поставил табурет и, держась за него, поднялся.

– Хорошо унесло, – гыгыкнул Оброс, глядя на улыбавшегося во весь рот Курнута.

– Хватит скалиться, – сказал Заруб. – Когда долг отдашь? – спросил он Курнута.

– Денег нет. Дочери нет, – покачиваясь на табурете, запел Курнут с улыбкой на помятом бессонными ночами лице. Левая рука машинально взяла невидимый аккорд, а правая рука перебрала невидимые призрачные струны. Он поискал глазами гитару. Увидел ее обломки на полу, вздохнул. – И гитары у меня теперь тоже нет. Тоже, тоже не-е-ет. – Протяжно с надрывом прохрипел он.

– Скоро и тебя не будет. Если деньги не вернешь, – сказал Заруб.

– И меня скоро тоже не будет, – с надрывом пропел Курнут. Растопырив пальцы левой руки, он ударил правой рукой по призрачным струнам и заразительно рассмеялся.

Не выдержав, Оброс загыгыкал. Его белое лицо покрылось красными пятнами.

Заруб со смехом обрушил черную шкатулку на голову Курнута. Стражники с перекошенными от смеха лицами принялись осыпать Курнута пинками. Он охал, вскрикивал, вздрагивал, хватался то за табурет, то за фрагменты разломанной шкатулки, то за останки гитары, катался по грязному полу и все-таки продолжал похохатывать.

– Скоро, скоро и меня не будет, – хрипел и всхрапывал он. – Не будет меня, не будет.

Корчась от смеха, стражники продолжали избивать Курнута ногами. Заруб схватил первое, что попалось под руку. Это оказался молниевый самопал. Он направил самопал в искаженное, измятое смехом лицо Курнута. Раздался треск, словно порвалась ткань. Запахло горелым.

Но Курнут продолжал корчиться от раскатистого смеха. Заруб схватил короткий меч и вонзил меч в обожженный почерневший рот Курнута. Заруб повернул рукоять против часовой стрелки. Выкатив красные глаза, Курнут заклокотал, содрогнулся и затих.

И тут же стражники перестали смеяться, помрачнели.

– Ты что, Заруб? – сказал Раз. – Он же должен. Как он теперь расплачиваться будет?

– Ненавижу одержимых, – сказал Заруб, он ударил мертвого Курнута в бок.

Мертвец протяжно пукнул, его большой живот заколыхался как бурдюк.

Ашма испуганно вскрикнула. Широкая пахнущая пустошью ладонь зажала Ашме рот. Сердце Ашмы сжалось, подпрыгнуло и упало.