Текст книги "Метро 2033: Третья сила"

А натиск чудовищ не ослабевал. Словно чувствуя скорую победу, хряки захрюкали громче, с упоением, с торжеством.

«Это конец», – понял Антон Казимирович, выронил опустошенный дробовик, рухнул на землю и закрыл глаза, приготовившись распрощаться с жизнью.

И тут рядом раздался чудовищный взрыв.

Уши Антона Казимировича мгновенно заложило.

Оглушенный, растерянный, обхватив руками пульсирующую голову, он поспешно открыл глаза.

На асфальте темнело и дымилось пятно, оставленное разрывом. Трое кабанов лежали, разорванные на части. Остальные прекратили атаку, заметались, пытаясь понять, что случилось. Не понимали этого и люди – сталкеры опустили оружие и растерянно крутили головами.

В самой гуще стада грянул еще один взрыв, и четыре здоровенных вепря забились на земле. Двое потрусили вспять, волоча за собой выпавшие кишки.

Только теперь Антон понял, что случилось.

К ним на помощь пришли сталкеры Оккервиля.

Поливая хрюкающих монстров шквалом свинца, рассеивая стадо гранатами, со стороны вокзала шли в атаку три фигуры в противогазах и ОЗК.

Двое вели огонь из автоматов, один из ружья.

Пули пробивали шкуры кабанов, вырывали огромные куски плоти, перебивали им лапы. И вепри, напуганные новым врагом, не устояли. Испуганно хрюкая, стадо пустилось наутек.

Тридцать с лишним трупов остались лежать посреди проспекта.

– Вот это да… – только и смог прохрипеть Антон Казимирович.

Он привстал на четвереньки, потом кое-как выпрямился. Деревянными руками попытался подобрать «Рысь». С третьей попытки ему это удалось.

– Целы? – поинтересовался мужик, вооруженный ружьем, останавливаясь около Антона.

Язык не слушался, ничего, кроме сдавленного стона Краснобай так и не смог издать. Но все же нашел в себе силы показать сталкеру большой палец.

К Молотову подошел невысокий мужчина с автоматом и офицерскими знаками отличия на одежде. Именно он, ведя огонь из подствольного гранатомета, нанес самый страшный урон кабанам и переломил исход схватки.

– Молот, ты? Здарова! – протянул руку солдат Оккервиля.

– Здарова, мужики! Не знаю, как отблагодарить. Спасли…

Офицер лишь отмахнулся. Он быстро осмотрел место сражения, отдал приказы своим людям. Объединенный отряд перегруппировался. Рюкзак Гаврилы безропотно взвалил на плечи сталкер с ружьем. Пёс и Суховей понесли окровавленный труп ходока. И они тронулись дальше.

Борис Андреевич и два оккера прикрывали движение. Они крутились, точно стрелки компаса, высматривая опасность, готовые каждую секунду открыть огонь. Но вокруг царила мертвая тишина. Ни единого движения не наблюдалось среди руин. Жуткие хряки, видимо, распугали в округе прочую живность.

– Устал, Антон? – обратился к Краснобаю Молот, старавшийся не спускать глаз с купца. – Ничего. Вон то серое здание – метро. Чуть-чуть осталось.

Не прошло и пяти минут, как мощная металлическая дверь захлопнулась за ними.

Антон оказался, наконец, в безопасности.

В полном изнеможении он рухнул на пол, чуть не отбив копчик, и прошептал:

– Фух. Обратно не пойду, хрена лысого… Лучше тут жить останусь.

Глава 6
Простые истины

Екатерина Андреевна Соколова, дежурный врач, которой ассистировала Лена, называла себя «тыжврач».

Долгое время Лена не понимала смысла этого прозвища, произнося которое, доктор каждый раз невесело усмехалась. Потом другой работник больницы объяснил девушке, что «тыжврач» – это как бы специалист широкого профиля.

Екатерина Андреевна, полноватая, очень строгая, даже суровая на вид, но добрая женщина, разменявшая пятый десяток, принимала всех пациентов. Не имело значения, с насморком они приходили или с мигренью. Доктора дежурили в единственном кабинете по очереди. Отказывать человеку, выставлять его за дверь полковник категорически запретил.

До того, как три станции объединились в союз, а «Проспект», Ладожская и Новочеркасская выживали по отдельности, медицинская помощь была минимальной. Естественно, население косили болезни, умирали дети, из-за травм выбывали из строя люди, которые могли бы еще работать, служить, приносить пользу… Эту и смежные проблемы никто не решал. С появлением Альянса ситуация изменилась.

– Прошли годы, когда если ходишь и дышишь, значит – здоров! – заявил докторам полковник Бодров, когда те попытались оспорить новый закон. – Здоровое население – главное условие выживания общины и победы в возможной войне. Про веганскую угрозу забыли, да? Кого я в атаку пошлю против легионов Империи? Кто вкалывать будет на фермах и в мастерских? А? Людей на наших станциях мало осталось. По вашей, кстати, вине. Что, не правда?

– Народ здоров должен быть. Точка, – добавил Василий Стасов. – Все, что надо, требуйте. Доставим.

– А если к проктологу принесут сердечника? – задал вопрос один из врачей. – Что тогда делать?

Несколько человек улыбнулись. Полковник, имевший рост под два метра, поднялся со стула, сурово сдвинул брови, и смешки мгновенно стихли.

– А мы, господин юморист, для чего организуем обмен опытом? – заговорил Дмитрий Александрович ледяным тоном. – Классных врачей с Площади Ленина пригласили, уговорили к черту на рога тащиться. Зачем? Потому что патроны девать некуда? На «Площади» как-то смогли нормальную медицинскую работу наладить, а мы, значит, лохи? Будем ждать, когда нас Веган тепленькими возьмет? А?

Спорить с Бодровым и Стасовым никто больше не осмелился. Врачи в полном молчании разошлись.

Постепенно дело стало налаживаться.

Начав работать с тетей Катей (так называли доктора постоянные пациенты), Лена сначала пришла в ужас. Ей казалось просто немыслимым, как можно в начале рабочего дня слушать старенькую бабушку, каждый раз заводящую одну и ту же шарманку про больные ноги, пять минут спустя консультировать барышню, страдающую молочницей, а потом с таким же вниманием выслушивать хмурого мужика, замученного геморроем.

Потом появилось раздражение, которое Лена едва способна была обуздывать. Особенно злили ее старушки, превратившие больницу в своеобразный клуб.

– Сплетничать можно и в другом месте! – шикнула она однажды на галдящих бабушек. Они занимали скамейку, установленную у дверей медпункта. Это место называлось «зоной ожидания». Остальные пациенты часто дожидались приема стоя.

Клавдия Родионовна встала и ушла с гордым видом, бросив через плечо:

– А еще медсестра. Хамье.

После этого случая она стала воспринимать Рысеву как личного врага.

Ксения Петровна, любившая Лену, грустно вздохнула, и промолвила:

– Нет такого места, милая…

Врач Соколова строго отчитала Лену за эту вспышку гнева. Девушка сидела, вжав голову в плечи, не решаясь вымолвить ни слова.

– Что за разговоры, Рысева? Чего ты этим добилась? – наседала доктор на помощницу. – Не понимаешь, почему они тут сидят? Не со следствием бороться надо, а с причиной. А если причина – возраст, то и бороться нет смысла. Надо просто смириться, Рысева, – добавила тетя Катя уже спокойнее. – Просто смириться. И не обращать внимания на некоторые вещи.

– Знаете, мне то же самое папа говорил, – отвечала чуть слышно Лена, видя, что гроза миновала. – Я думала, смиренные люди – это слабаки, на которых ездить можно. А выходит, чтобы быть смиренным, нужна огромная сила…

– Твой отец – очень мудрый человек, – кивнула с улыбкой тетя Катя. – Запомни его слова.

Лена урок, который преподали ей отец и доктор Соколова, запомнила навсегда. Она больше не давала воли своему гневу. И постепенно на смену злости пришла… жалость.

Рысева жалела всех. Жалела Екатерину Андреевну и других докто-ров, работавших на износ. Жалела старушек, таскавшихся в госпиталь, как на работу, в одно и то же время с одними и теми же жалобами. Мужиков с простатой, дам в климаксе, детей с больными животами… И немного себя. Лена затруднялась сказать, чего именно ждала она, решая стать медиком, но явно не этого.

А через год после того, как Лена с головой окунулась в жизнь медиков, исчезла и жалость. На смену ей пришла привычка. «Привычка – вторая натура, стерпится – слюбится», – говорили люди. И Лена на своей шкуре убедилась: да, это так.

Друг семьи Рысевых, школьный учитель, игравший на гитаре, сочинил песню про свою работу. Там были такие строчки: «Казалось, школа для меня не больше, чем привычка. А оказалось, что она, не меньше, чем судьба»[16]16
  Из песни Сергея Леонидовича Штильмана «Казалось, школа…».


[Закрыть]. Шагая в первый раз после долгого перерыва на работу, в кабинет тети Кати, Лена напевала про себя эти строчки.

«Это не только про школу можно спеть, – размышляла она. – Про любую работу. Про больницу – уж точно».

Привычка принципиально ничего не поменяла в жизни Лены: темные круги под глазами никуда не делись, на работу она по-прежнему ходила без особой радости. Но и страдать перестала.

Екатерина Андреевна не стала расспрашивать девушку, вышедшую с больничного, о подробностях ее первой охоты, за что Лена была ей очень благодарна. Охота осталась в прошлом. Жуткие воспоминания отошли на второй план. Лена с головой погрузилась в работу.

Первыми, к самому началу приема, явились Маша Попова, ровесница Рысевой, недавно вышедшая замуж, и забавный карапуз, учившийся в школе. Его звали Вова, но одноклассники дразнили мальчика «Фофа» из-за дефекта дикции. Мальчик сносил насмешки стоически.

– Лен, займись ребенком, – распорядилась Екатерина Андреевна. – Заходи, Попова. Садись. Что случилось?

Врач Соколова знала всех жителей станции и в лицо, и по имени.

Вова вошел следом за Машей. На лице мальчугана застыло страдальческое выражение. За то время, что он шел через кабинет и садился на стул, Вова икнул два раза. И оба раза чуть не заплакал.

– Давно это у тебя? – спросила Лена.

– Фторой день, – шмыгнул носом Вова; бедный ребенок не только заикался, но и шепелявил сильнее, чем обычно, и понять его было нелегко. – Тетя Лена, я больфе не могу. Ик. На меня фсе ругаются. Говорят, фто я… Ик. Мефаю. А я фто?! «Попей фодички» – гофорят. А не помогает!

– Совсем не помогает? – уточнила девушка.

– Опять нафинается, – понурился мальчик. – И фсе снофа ругаются. Ик.

– А если дыхание задержать? – Лена тоже иногда икала, и этот способ отлично помогал справиться с неприятностью.

– Пробофал, – чуть не заплакал ребенок. – Не помогает. Ик. Андрюхе помогает. Мне не помогает. Ик.

– Приступы больше суток – это серьезно, – заметила Лена, озабоченно барабаня пальцами по столу. – Значит так, я знаю, как быстро остановить икоту. Есть один вариант. Бу! – тут она резко вскочила и топнула ногой.

Ребенок от неожиданности вскрикнул. Маша Попова едва не упала со стула.

– Рысева, ты больная?! – закричала она.

Врач Соколова нахмурилась. Она решила, что у Лены из-за перенесенного во время охоты потрясения начали шалить нервы или что та решила так пошутить. Но Екатерина Андреевна не успела открыть рот, чтобы отчитать медсестру, когда заметила чудесную перемену, произошедшую с Вовой – он больше не икал.

Гримаса испуга быстро сошла с детского личика, ему на смену пришла блаженная улыбка. Губы шептали слова благодарности…

– Хорошая идея, Лен. Молодец, – улыбнулась тетя Катя, одобрительно качая головой. – А тебе, Попова, это тоже сигнал, кстати. С нервами совсем беда. Пожалуйста, продолжай…

Маша что-то с жаром, активно жестикулируя, рассказывала Екатерине Андреевне, но Лена не слышала ее слов. Она полностью сосредоточилась на мальчике, своем, личном пациенте. Все остальное для нее сейчас не имело значения, не существовало.

– Расскажи маме про этот способ, – Лена уселась обратно на стул и продолжала невозмутимо наставлять мальчика. – Главное – напугать неожиданно. Есть еще такой вариант. Наливаешь воду в чашку. Не в стакан, он высокий, именно в чашку. Если нет чашек в доме, возьмите у кого-нибудь. Встаешь, выгибаешься, руки отводишь за спину… Ах, пробовал? Хорошо. Но лечить надо не следствие, а причину. Поэтому, Вов, послушай меня.

С этими словами она придвинулась ближе. Взяла Вову за руку, посмотрела замученному икотой и насмешками ребенку прямо в глаза.

– У тебя, мой друг, серьезные проблемы. Икота – это верхушка айсберга. В школе айсберги проходили?

Вова старательно закивал, хотел что-то сказать, но Лена жестом приказал ему молчать.

– Но речь не о школе. Икота, дорогой мой, не бывает у тех, у кого все в порядке с животом, – она похлопала его по пузу. – Понятно? Живот в твоем случае страдает из-за печени. Печень работает неправильно у тех, кто нервничает. А ты нервничаешь. И я догадываюсь, почему.

– Потому фто я смефно говорю, – тяжко вздохнул Вова.

– Именно. Фефект фикции – штука серьезная и лечится плохо. Я бы тебя с радостью направила к логопеду… Если бы он у нас был. Однако выход есть. Анекдот тебе расскажу сейчас. Жил один мальчик, который смешно говорил, так смешно, что просто ни слова не мог сказать без ошибок. И над ним все смеялись. А потом он пошел… Как думаешь, куда? На бокс. И больше никто никогда над ним не смеялся.

Вова расплылся в улыбке. Забавная история ему понравилась.

– Это про тебя, мой дорогой, – продолжала Лена строго. Она больше не улыбалась, не шутила. Она выпустила руку мальчика и смотрела на него так же, как на Митю Самохвалова, когда тот отказывался от ее помощи.

– Ты, я вижу, мальчик слабый, предпочитаешь терпеть насмешки, думаешь, это все ерунда. Не ерунда. Все равно страдаешь. Отсюда и икота твоя. Поэтому, – Лена пододвинула к себе листок бумаги и карандаш, – вот тебе записка. К Самсону. Тут я написала, когда он бывает в тренажерном зале. Покажешь ему эту бумажку, и он с тобой позанимается. Ты все понял?

Вова несколько раз хлопнул ресницами. Он не мог поверить, что все это произошло на самом деле. Что ему помогли. По-настоящему помогли. Что проблему, которую не могла или не хотела решить его мама, в считаные минуты решила почти не знакомая девушка в белом халате. На его лице сменяли друг друга радость, удивление, беспокойство. Видимо, Вова понимал, что с этой минуты жизнь его серьезно изменится. Это и радовало его, и немного пугало, как пугают детей любые перемены.

– Со мной? Грифа Самсоноф? – не мог поверить Вова. – И я стану таким фе сильным?

– Не исключено, – улыбнулась Лена. – Но одно я тебе обещаю – смеяться сразу станут меньше. Ну, удачи.

И она проводила Вову до дверей. Почти сразу ушла, слегка всхлипывая, и Маша Попова.

Минуту врач и медсестра сидели молча.

Екатерина Андреевна откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Лена тихо сидела рядом, смотрела с благоговением на пожилую женщину, ставшую для нее за последние годы не только наставницей, но и второй матерью…

– Что там у Машки? – осторожно спросила Лена, увидев, что тетя Катя открыла глаза.

– Забеременела. А рожать боится. Дескать, живем в конуре, какие тут дети.

«Как похоже на меня», – подумала девушка, но промолчала.

– Пикнула, представляешь, про аборт. Но я ее мигом на место поставила. Полковник врачу, который на это согласится, самому аборт сделает. Штык-ножом. Без наркоза. То, что боится, это нормально, глупостей бы не наделала.

Завести разговор с наставницей на тему будущих родов, которые пугали и ее саму, Лена собиралась давно, но снова не решилась. Вместо этого она спросила:

– Я все правильно сделала? Ну, с этим мальчиком. Может, зря я столько времени потратила на какую-то икоту?

Врач Соколова поправила густые седые волосы. Помолчала. Потом устремила на помощницу пристальный, цепкий взгляд.

– Сама как думаешь?

Лена подумала и кивнула. Если и можно было еще что-то сделать для затюканного насмешками Вовы, то Лена не видела этих вариантов.

– Вот и не спрашивай, – сухо произнесла Екатерина Андреевна. – Учись быть самостоятельной.

– А можно… Можно еще вопрос вам задать? – обратилась Лена к Екатерине Андреевне, видя, что та уже собирается вызвать следующего пациента.

– Конечно.

– Что главное в нашей работе? Как вы считаете?

– Главное, – врач задумалась на миг, нахмурив густые седые брови. – Главное… Видеть человека, а не галочку в отчете. Всегда помнить, что перед тобой – человек. Не просто руки, ноги, голова, а целый мир. Божье творение. А значит лечить его кое-как… Это не просто нехорошо – это такой грех, который не смоешь. Раньше этому бумажная работа мешала, будь она неладна. Но то раньше.

– Раньше и техника была, и медикаменты, – осторожно возразила на это Лена. – А сейчас у нас всего дефицит…

– Кто ж спорит-то, – вздохнула пожилая женщина, – но знаешь, Рысева… Знаешь, Лен… Я вот только после Катастрофы поняла, ради чего, во имя чего я работаю. Раньше умом понимала, а сердцем нет. А как грянула Последняя Война, как прошли через мои руки сотни умирающих… Что-то в душе переломилось. Что-то изменилось… И полковника я поддержала сразу. Можно оправдываться, а можно взять и совершить невозможное. И не один раз. Каждый день совершать на работе невозможное, пока подвиг не войдет в привычку. Со временем, надеюсь, ты тоже это поймешь. Следующий! – громко крикнула Екатерина Андреевна.

Новый пациент, молодой парень, поранивший руку, уже сидел на кушетке, а Лена все повторяла про себя слова из песни, которую напевала утром: «Дай бог, чтобы хватило сил, терпения и света. Борьба за детские сердца – нелегкая борьба, – и задумчиво комментировала про себя: – Да. За детские сердца. И желудки. И нервы…»

* * *

Дима Самохвалов много раз слышал выражение «проснуться знаменитым». Оно всегда казалось ему наигранным, слегка лживым. Дима был уверен, что слава, почет, уважение могут быть только плодом долгой, кропотливой работы, и в один момент обрушиться не могут.

И вот, не успев вернуться в метро после вылазки, бывший Митя, изнуренный, едва держащийся на ногах, почувствовал на своей шкуре, каково это – стать знаменитостью. Его тошнило, пот катился с молодого человека градом, голова раскалывалась. «Спать!» – вот единственное, чего желал в эти минуты Самохвалов. Застеленная кровать представала перед ним, окруженная волшебным ореолом, точно филиал рая на земле… Он бы все восторги и аплодисменты, не задумываясь, отдал в обмен на возможность просто остаться одному. Но вместо этого Диме пришлось битый час отвечать на вопросы полковника Бодрова. Чтобы иметь полную картину события, Дмитрий Александрович расспрашивал всех сталкеров по отдельности.

– Значит, говоришь, это были кабаны? – хмуро цедил полковник, прохаживаясь из одного угла комнаты в другой.

– Не совсем, – отвечал, подумав, Дима. Он видел изображения диких лесных свиней на уроке биологии. Эти твари на кабанов, конечно, походили, но и отличия имелись.

– Свиньи? – продолжал допытываться Дмитрий Александрович.

– Не совсем.

– М-мать. Тогда кто, кто это был? – наседал на него командир.

– Не знаю, – бормотал в растерянности юноша. – Мы такое в школе не проходили.

– Это мы не проходили, это нам не задавали… Вспоминай, Митька… Димка, вспоминай. Я уже разговаривал с этим, как его. Краснотрёпом. Он околесицу какую-то несет, двух слов связать не может. Ты-то парень нормальный. Ну?

Самохвалов честно попытался воскресить в памяти сцену битвы, и его чуть не вырвало прямо на стол командира. Он вспомнил, как стоял в луже крови, посреди широкой улицы, заваленной, насколько хватало глаз, трупами клыкастых чудовищ. Трупы были везде, лежали по одному и кучами. Там виднелась оторванная взрывом голова, тут – нога. На глазах Димы сталкеры из Большого метро подняли с земли тело своего товарища. Вместо живота у бедняги зияла ужасающая рана. На лице, с которого парень успел сорвать противогаз, застыла гримаса невыносимой муки. Мертвая тишина царила над руинами…

– Ладно, – смилостивился полковник, видя, что Диме совсем плохо. – Свободен. Рысева позови.

Но и на этом мучения Самохвалова не кончились.

Полчаса спустя он, на глазах у сотни людей, запрудивших всю Ладожскую, отстоял церемонию вручения знака отличия охотника. Вместо красной он получил ленту какого-то неопределенного цвета. Видимо, кончилась красная материя. Но цвет не имел значения – некоторые ребята, успешно сдавшие экзамен, щеголяли лентами в горошек…

Солдаты самообороны, бравые плечистые мужики, на которых Дима-Митя раньше не мог смотреть без робости, дружно хлопали ему, улыбались, встречаясь взглядом, кивали, словно своему. Даже сталкеры подходили, чтобы поздравить.

«Знали бы вы, какой я на самом деле лох, руки бы не подали», – вздыхал в глубине души Дима, вяло салютуя офицерам.

Потом ему пришлось идти пешком до родной станции и там, едва открыв люк туннельной перегородки, снова отбиваться от поздравлений.

Как мечтал он много-много лет об этом дне! Как часто во время бессонных ночей воображал он себя, овеянного славой, чеканящего шаг по плитам родного «Проспекта». Представлял себе радость и гордость на лицах родителей, уважение в глазах тех, кто еще недавно дразнили его «Самосвалом», восторг красивых девушек…

И вот все это сбылось.

Всё.

Кроме одного. Сам Дима готов был сорвать с головы почетный головной убор охотника, и растоптать его с криком: «Заткнитесь! Хватит! Я этого всего не заслужил!». Но усталость помешала ему сделать это.

Едва соображая, что происходит вокруг, он пожал руку Грише Самсонову, который сиял, точно начищенный поднос. Принял поцелуй в щеку от визжащей от восторга Лены Рысевой. Проглотил кусок мяса, приготовленного мамой по случаю семейного праздника.

После этого Дима с блаженной улыбкой рухнул на кровать.

И проспал почти сутки.

Но стоило Самохвалову открыть, наконец, глаза, как он снова увидел Лену. Она сидела на стуле у изголовья, одетая, как обычно, в тельняшку и армейские брюки, терпеливо ожидая, когда он проснется.

Дима сглотнул.

Испытание медными трубами продолжалось.

– Доброе утро, Димка! Доброе утро, дружище! Ты, наверное, мировой рекорд по длительности сна установил, – затараторила Лена, увидев, что Самохвалов открыл один глаз и внимательно смотрит на нее.

Судя по всему, долгое молчание утомило девушку. Она говорила минут пять, не умолкая. Рассказала Диме, как они волновались, ожидая его возвращения. Как с Ладожской позвонили и сообщили, что отряд вернулся с гостями. Как сам герой дня вошел на «Проспект», и какой фурор он произвел. Как она им гордится и тому подобное. Дима слова вставить не мог. Но когда Лена устала и на миг замолкла, Дима вытащил из-под подушки ленту и швырнул на пол, под ноги Лене.

– На, растопчи, – буркнул он и отвернулся.

Лена застыла с приоткрытым ртом. Она часто-часто заморгала. Потом осторожно приподняла кусок ткани, разгладила, положила на колени.

Долго не решалась девушка возобновить разговор. Потом осторожно встала, присела на край кровати.

– Дим. Ди-им! Ты чего? – пыталась Лена привлечь внимание юноши, но он не смотрел на нее. – Ну, ты чего, а? Тебя мой отец похвалил. Тебя сам полковник наградил. Все метро тобой гордится. А ты…

– Не называй меня «Димой», – глухо отозвался Самохвалов, – Митя я. Слабак я. Бестолковый и тупой. Таким вырос, таким и останусь. Ты зря гордишься мной. Иди, Лен. Иди к Грише. Счастья вам.

Лена глазам и ушам своим не верила. Она просто поверить не могла, что все это происходит на самом деле. Внутренний голос подсказывал ей, что лучше пока удалиться, дать другу оправиться от шока, собраться с силами и мыслями. Лена встала и взялась за ручку двери. Но потом, подумав, села опять.

– Может, расскажешь, что случилось? Дим? Ну, хорошо. Мить. Что там произошло?

– А твой батя что рассказал? – пробурчал молодой человек, не поворачиваясь, уткнувшись лицом в подушку.

– Ну… Сказал, что вы не успели дойти до эстакады, услышали со стороны реки канонаду. Он принял решение сходить посмотреть, что там творится. Увидели группу Молота, на них какие-то твари напали. Открыли огонь. Он говорил, что ты держался молодцом, не дрогнул, не испугался, держал высокий темп стрельбы. Потом помог вещи купца, Краснобая, в метро спускать… То же самое и лейтенант Ларионов говорит. Что, не правда?

– Высокий темп стрельбы? – Самохвалов невесело рассмеялся. – Высокий? Темп? Вот, значит, что он увидел. Видимо, твой отец ослеп. Или был так увлечен схваткой, что на меня вообще не смотрел. Иначе знал бы, что я за пару минут извел туеву хучу патронов. И все их я выпустил в молоко. Ты слышишь? В молоко! Мне, первому и, наверное, последнему выдали для первой охоты не однозарядное, а шестизарядное ружье. Видимо, чтобы хоть какие-то шансы были…

– «Бекас»[17]17
  «Бекас-12» – гладкоствольное помповое ружье, производится заводом «Молот». Имеет трубчатый магазин на шесть патронов.


[Закрыть], – догадалась Лена.

– Тебе виднее. Я в этом ни бум-бум. Эти свиньи метались, как мухи над говном. Я вообще прицелиться не мог! Бил наобум. Потом опять набивал ружье и снова лупил, как сумасшедший. И все выстрелы, ты слышишь? Все до единого были в сраную пу-сто-ту! – юноша сорвался на крик. – Хорош сталкер! Хорош охотник!

– Только с одним я согласен, – Дима слегка успокоился, больше не кричал, но настроение у него по-прежнему было похоронное. – Про рюкзак, который я в метро пер. Вот это и есть мой максимум. Вот что я реально могу.

Наступила тишина.

Дима лежал на кровати, натянув на себя одеяло.

Лена сидела рядом, судорожно подбирая слова, чтобы успокоить его.

За стеной, откуда еще недавно раздавался звон посуды – Ольга Самохвалова готовила сыну и его подруге обед – тоже не доносилось ни звука. Мама Димы, без сомнения, услышала крики сына. Ручка двери повернулась, но сразу же вернулась в исходное положение – войти в спальню мать не решилась.

– Дим. Димка, – снова заговорила Лена, пододвинувшись ближе и взяв парня за руку, – я тебя поняла. Честное слово, я все поняла. А теперь послушай ты меня. Не перебивай, ладно?

Дима издал неопределенный звук.

– Мой отец во время боя контролирует каждый чих своих бойцов. Он все видел, поверь.

Самохвалов тихо застонал.

– И Ларионов все видел, за это я ручаюсь, – продолжала Лена. – А теперь вспомни мои первые слова. Они говорят, что ты не струсил. Что, лгут? Нет. Ты не струсил! Ты не бросил ружье и не убежал. Так? Ты сражался, Дима. Ты сражался! Ты видел, что не можешь попасть, но продолжал стрелять. Спорить будешь?

– О да. Большое достижение, – отозвался Дима, не вылезая из-под одеяла.

– Да! Да, достижение! – воскликнула Лена, вскакивая на ноги.

Лицо ее пылало. Крупные капли пота скатывались по лбу. Тельняшка взмокла. Грудь тяжело вздымалась.

Дима откинул одеяло. Посмотрел на девушку. Слегка опешил, даже рот приоткрыл. Сонное, апатичное состояние, в котором он пребывал, рассеялось, как дым.

– Что ты должен был сделать там, наверху? – заговорила Лена, заставив Самохвалова сесть, положив другу руки на плечи и не сводя с него глаз. – Ну-ну, вспоминай. Ты должен был занять удобную позицию и уложить огнем в упор безобидного песика. Одного. Имея в запасе пять выстрелов. Зная, что тебя прикрывают два лучших стрелка общины. Вот к какой задаче мы тебя готовили. А где ты оказался? В настоящей мясорубке, Дима! В адовой бойне, после которой Серега Ларионов пришибленный ходит, ни с кем не говорит. Еще я беседовала с Молотовым. Он спокойно пересекает Неву, прикинь? Все метро боится к Неве близко подойти, а он по ней плавает! И знаешь, что он говорил? Что ему было страшно. Ему. Было. Страшно.

Договорив, Лена взяла ленту, нашла на куртке Димы, в которой он и завалился спать, петельку и аккуратно повязала полоску ткани. Отстранилась. Полюбовалась результатом.

– А тебе она идет, – заметила она, – честно скажу. И даже хорошо, что не красная. Красная – это что-то такое… революционное как будто. У тебя серая. Скромно так, по-военному. Кстати, – подмигнула Лена товарищу, – теперь многие девчонки захотят с тобой познакомиться. Если хочешь, научу тебя, как себя вести правильно при знакомстве.

– Ты? Научишь меня? – Дима не поверил своим ушам.

Молодой человек понял давно, что на любовь Лены рассчитывать ему не стоит, что бы он ни делал. Красавица, о которой он мечтал много лет, полюбила другого, и этот другой давал Диме сто очков форы, с какой стороны ни посмотри.

Пока они тренировались, у Самохвалова затеплилась слабая надежда, что его успехи восхитят ее, заставят пересмотреть свое отношение. До охоты Лена и Дима много времени проводили вместе. Во время тренировок он украдкой любовался ею. Слышал тяжелое дыхание девушки, ощущал жар ее тела. Видел, как капли пота катятся по ее коже, как все сильнее и сильнее мокнет тельняшка. В такие минуты даже у него, юноши скромного, застенчивого, появлялись смелые мечты о Лене…

Надеждам Димы не суждено было сбыться: Лену объявили невестой Гриши Самсонова. Он отступил, сдался, а с приближением дня экзамена и вовсе перестал думать о Лене. Но сегодня, осознав все, что с ним произошло, понял еще одну вещь: в лице Лены он приобрел друга. Верного, умного, сильного друга. Первого и единственного. И одного товарища – Гришу.

Когда их тренировки только начинались, Самсонов здорово ревновал Лену. Один раз он устроил настоящую сцену ревности, и Рысевой пришлось задействовать весь запас красноречия для того, чтобы убедить возлюбленного в своей правоте.

– Что?! Каждый день по два раза заниматься будете? – сжал он кулаки и стал надвигаться на девушку. – Я тебя хоть видеть буду с таким графиком?

– Гриня. Гриня, Отелло хренов, а ну уймись, – двинулась навстречу Лена, тоже сжав кулаки, буравя жениха исподлобья тяжелым взглядом. – Повторяю в последний раз: если Митя выйдет на улицу и погибнет…

– Почти наверняка, – хмыкнул Григорий.

– Его кровь будет на мне. И на тебе.

– Ты словами-то не бросайся, – Самсонов вынужден был отступить на шаг, но не сдавался. – Что такого, интересно, умеешь ты, чего не умеют крутые сталкеры?

– Общаться с этим парнем. Да, пинать его тоже надо, и орать, и наказывать, но этого не достаточно. Подход к нему надо было найти. Я нашла.

Гриша презрительно ухмыльнулся, буркнул: «Подход искать. Он что, девка?», но уже начал потихоньку остывать. Гнев улегся, обида улетучилась. Гриша понял, что как бы яростно он не сопротивлялся решению невесты, повлиять на него все равно не сможет.

– Ладно. Потерплю, – вздохнул Гриша, прижимая к себе Лену, – разве ж с тобой поспоришь.

– Какая есть, такая и есть, – отозвалась девушка.

– Такую и люблю, – произнес Гриша, нежно касаясь губами ее щеки.

Постепенно, видя, что Самохвалов никак его будущей семейной жизни не угрожает, жених Лены сменил гнев на милость. И в жизни Димы появился еще один близкий человек.

– Да, научу. Но это в другой раз, – встала девушка, давая понять, что разговор окончен. – Я тебя загрузила, я вижу. Отдыхай, заслужил. А как будет время и желание – заходи. Ну, пока! – помахала рукой Лена и скрылась за дверью.

Дима посидел, посидел, переваривая услышанное. Потом с аппетитом съел приготовленный матерью обед, поправил перед зеркалом ленту и вышел из дома.

Он шагал по узкому проходу, отделявшему ряды жилых построек от поездов, застывших по бокам перрона. Путь быть не долгий, привычный, шагов сто в одну сторону. Если не спешить, то и больше.