Текст книги "Птичий язык. Стиходелии 2002–2019"

9. Пейзаж №1

 
Слова израсходованы, страсти погасли, словно глаза состарившихся василисков.
Смысл ускользает, словно ловкий шпион, съевший собаку на математике рисков.
Иллюзии перегорели свечами, оставив прогорклый запах дешёвого воска.
В пепельнице твоего мозга торчит прикушенным фильтром вверх недокуренная папироска.
 
 
Выбора нет, есть только забор с магической надписью из трёх букв на кособоких досках.
С третьего этажа на них смотрит девочка, с вмазанной классной руководительницей жевательной резинкой в растрёпанных жёлтых волосках.
На неё с удивленьем взирает сеструшка, во рту которой застряла прилипчивая ириска,
Теряя молочные зубы, как теряет патроны хищная челюсть пулемётного диска.
 
 
Гроссмейстер в задумчивости передвигается от гробовой доски до гробовой доски,
Теребя в рыжей бородке своей свалявшиеся колоски.
Дверь приоткрыта, в усадьбу проскальзывает света полоска.
За нею, на цыпочках – граф Монте-Кристо, а после – затянутый в кожу (любовницы) граф Калиостро…
 

10. Лирическое отступление

 
Чистота, рядом с Божественностью.
Я искал священных истин. Где?
В клоаках городов. И где же логика???
В золото упакованные церкви торгуют торжественностью,
 
 
Погрязнув по горло в талой воде.
Кису Муровну в пиджаке и брюках принимают за Шарика-Бобика.
А Понтий Филатович Понайотов жарит котлеты на чугунной сковороде.
Шагнёт из гробика размером для дитЯти,
 
 
Махая фалдами, носатый воробей со скрипкой.
В фильдеперсовых чулочках продефилирует за ним Констанция.
И Божий дар с яичницей, в проклятия
Мешая, штаны засаленные укрепляя драной штрипкой,
 
 
Портрет углём изображу с натуры голого повстанца я.
 

11. О борьбе с бандитизмом

 
Эра милосердия Михал Михалыча Бомзе
Ещё не скоро настанет.
Жеглов, Шарапов, «фердинанд» и Копырин почили в бозе,
А бандиты всё ещё партизанят.
 
 
Бандит, сволочь, ходит на воле, жирует, гад,
Людей стреляя почём зря.
Снимем шапки, разлив по стаканам, друзья.
За поимку всех оставшихся чёрных котят!
 
 
Увянет Промокашка скукоженной траурной розою.
Посадим на нары очередных Фокса с Горбатым мы.
И Москва расцветёт, не затенённая более криминальной угрозою,
Прудами, бульварами и Арбатами!
 

12. Китай №1

 
Кнопочка нажата до отказа.
Как она просилась, напрягалась,
Чтобы кто-нибудь её нажал.
Хитрая, лукавая пролаза.
 
 
Вся перекрутилась, перегнулась,
И сама себя нажала в полный рост.
Потекла по венам и по жилам
Информация бесценная в Китай
 
 
К ожидающим внимательно цыганам.
Кнопочка нажата до отказа.
Это просто мелкая проказа:
Пузырьки желудочного газа
 
 
Посылаем всем интересующимся странам.
 

13. Унесённые ветром

 
Кальвадосу выпив да закусив сложенным вчетверо блинчиком,
Жгучий брунэт прикинулся шепелявым блондинчиком.
Метлу – на колчан, собачью голову – на шею лошади.
Изменщиков будут казнить прилюдно на главной площади.
 
 
Кукрыниксы нарисовали Козьму Пруткова как нельзя лучше.
После – гутарили, за папиросами, о вопросах Вхутемаса и Осоавиахима.
Варсонофий гундосил под нос песню юных архаровцев, моясь в походном душе,
А снаружи его ожидала очередь голых Елдонтия, Финиста-Ясного Сокола и Евдокима.
 
 
Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро, Асунсьон и Лима —
Столицы латиноамериканских государств, носящиеся в воздухе.
Принятая поправка к конституции оказалась чудовищно непоправима,
Потерянная в безразмерном вселенском гроссбухе.
 
 
Тридесятое царство обанкротилось, купив левую партию тетрациклина.
Идиосинкразия асинхронно сообщалась с расплывчатым общим местом
По старому принципу вышибания клином клина.
Дети же бегали вкруговую и злобно дразнили их тили-тестом.
 
 
Кармен Карловна Каракеворкян сошла с парохода в городе Акапулько.
Сладкая жизнь ушедшей на пенсию информаторши была перед ней расписана, словно пулька.
Из пролетавшего мимо майского жука по ней шарахнул очередью наёмный убийца.
Видно, и вправду сдала она Интерполу могущественного сицилийца.
 
 
Опалённые палевом, говорливые оставили голимое гугнивым.
В суматохе бегства четверо из них забыли на вешалке крылья из крепдешина.
И в обрывке бумаги, по кухне танцующем, ветром гонимым,
Всё летал, матерясь, уменьшённый в три тысячи раз, неудавшийся клон Евдокима…
 

14. Кое-что об игре на бильярде

 
Невдомёк? не в пример? – невпопад оприходуются календарные числа.
В рассрочку и как попало купленное имущество описывают канцелярские крысы.
Притянута за уши, туша директора зоосада безвольно повисла —
Такая жестокость, пожалуй, почище убийства Груздёвой Ларисы!
 
 
Теночтитлан пал после осады Кортесом, и ночь вне плана выпала после эдакой ночи,
Так как ацтекский календарь и астронония были попраны испанскими конкистадорами.
Баба Яга, спрятавшись за кипарисом, наводила на европейцев все ей известные порчи.
Змей Горыныч, отстреливаясь огнём из пасти, уходил за пределы реальности двустворчатыми коридорами.
 
 
При визите к доктору Стаккато у Гии Лесопосадзе обнаружилась межрёберная невралгия.
Доктор Стаккато цокал языком и покачивал головой: правда, по телефону не врал Гия.
Все три пера из-под ребра Гии вынув, доктор Стаккато умыл окровавленные руки.
Вертолёт Красного Креста унёс его к месту, где трупами были усыпаны акведуки.
 
 
На полосе отчуждения между двумя часовыми поясами
Выстроили, ничтоже сумняшеся, десятиэтажный дом терпимости.
Терпимость возвели во главу угла, угол, вращаясь, оброс полюсами.
Пару-тройку континентов, попавшихся под руку, списали под ложным предлогом якобы прогрессирующей атрофированности.
 
 
Колченогий двуглавый орёл Павсикакий
Прицеливал кий на вертящийся шарик планеты Земля,
Решая: «Эне, бене, рики, факи, турба, урба, сентебряки…» —
В какую лузу загнать его, упёршись объёмистым задом в раскидистые тополя.
 
 
Так вот, к вопросу о календарях, месяц Июль плавно переиначился в месяц Август,
А-в-густ-оте вискозы окончания лета предстояло валандаться нам, ничего не подозревающим о бильярдной игре.
Мудрый Дед Еврипид, в Поднебесье – лакей, а для смертных – возвышенный аргус —
Киксанул, проиграл и ушёл, обозлённый, в призывно неоном блистающее кабаре.
 

15. Немного о проблемах медицины, и не только

 
Пистолет-пулемет, акваланг, саблезубая челюсть агента.
Осторожно уносит он колбу с инфекцией, которая архи-убийственно вирулентна.
Агент 007, мистер Бонд, предпочитает блондинок и любит мартини.
И ни в какую не может он выбора сделать сознательно между Феррари и Ламборгини.
 
 
Евклидова геометрия подала в суд на геометрию Лобачевского.
Собака Павлова изгрызла лошадь Пржевальского в труху и опИсала памятник Всаднику без головы.
О самодержавии мнения полный не слишком-то лестного
Донос на царя Гороха всевышним силам строчила когтистая лапа восточно-сибирской совы.
 
 
Ядвиге Михайловне врачи прописали клизмы и ингаляции.
Она уже вроде бы выздоровела, однако специалисты решили над ней всенепременнейше поизгаляться.
Вдоволь уже поглумившись над бедной женщиной, снова взялись за нос Николая Гоголя.
«Больше пиявок!» – кричал эскулап, с отвращеньем железным крючком загогулину трогая.
 
 
Ассоциативно-диссоциативные ряды набили оскомину автору и его читателям.
Кофе требовал сахару, соль требовалась хлебу и прожорливым прихлебателям.
Мальчик-мечтатель с лямкой через плечо и моделью, в руке, мессершмитта,
Что знаешь ты о грядущих парадонтозе, запорах и приступах простатита???
 

16. Мефистофель показывает лицо своё

 
Ни Галкина, ни Ёлкина, ни Палкина.
Ни Змейкина, ни Лейкина, ни Скалкина.
Ни Аденауэра, ни Шопенгауэра, ни Айзенхауэра.
Ни брандмейстера, ни балетмейстера, ни брандмауэра.
 
 
Да – сегментации, реинкарнации, расстрелянной делегации.
Сто – лет одиночества, ошибок в написании имени-отчества, ровных, гекзаметром, строф в распечатке пророчества.
Крот – выполз сослепья на свет Божий, скукоженной рожицей землю роет и ни о чём не тревожится.
Поспешает – баядерка вниз по реке на байдарке, санитар – поставить пиявок подружке своей-санитарке, поскольку насмарку пошли ей и спирт, и рассол, и припарки.
 
 
Нынче в народе нет «извини-подвинься», нет «будьте любезны, простите, пожалуйста».
Есть лишь сплошные «вынь да положь» да перевранные истории доктора Фауста.
Мефистофелю что остаётся? бить баклуши да считать ворон в плохо вымытом небе.
В поезд вошёл он в Ивано-Франковске, на полном ходу выпрыгнул где-то в Борисоглебе.
 
 
Крикнул: «Подать сюда Тяпкина-Ляпкина!»
Искали мерзавца с факелами при свете дня.
Нашли его, загримированным под потрескавшегося латунного Кулебякина,
На главной площади сползшим набок со взнузданного коня.
 
 
Подали Тяпкина-Ляпкина под чечевичным соусом, в окруженьи петрушки и марципанов.
Францисканцы скальпелем из халцедона разрезали его на порционные блюда.
Венецианские дожи из бархатной ложи самураю Палкину бросали венки из тюльпанов.
Гейша же Ёлкин ревниво себя завернул в голубое манто и со сцены исчез без следа.
 

17. Китай №2

 
Шалтай-Болтай уходит за Алтай.
Старик Чингиз ему уж не указ.
Конь Блед без ног, ушей и глаз,
На нём – Шалтай, дорогою в Китай.
 
 
Тянь-Шань, жень-шень, жи-ши – через дефис.
Стихи – растут кустами между ног.
В прицельном перекрестии дорог:
Ростов и Питер, Воркута, Тифлис.
 
 
Шестой-седьмой уходит от погонь,
От пуль уходит и от контрразведок.
Ему лукаво зрит с портрета шелудивый предок,
В пальто и шапке, бледнолицый конь.
 

18. Китай №3

 
Вы сыграли нам на укалеле.
Мы от этого, признаться, обалдели.
Мы таких финтов не ожидали.
Нам такого не преподавали.
 
 
Мы такого и не проходили,
Нам такого и не задавали,
Нас такому вовсе не учили,
К этому совсем не приобщали.
 
 
Вы сыграли на тотализаторе.
Вы сидели на транквилизаторе.
Как же обстоятельства суровы!
Мы к такому были не готовы.
 
 
Бел Дракон, как мел или бумага,
Огнедышащий – силен, бродяга.
Нам такие звери нипочем,
Распатроним лазерным лучом.
 
 
Нам мигает Председатель Мао,
Выпив чашку сладкого какао.
У Китая есть Великая Стена.
Лейся, песня, к нам идёт весна!
 

19. О сектантстве и не связанных с ним феноменах

 
Дитя Утра, удушенное зевом второй Ночи,
Успело отделить зёрна от плевел, и Правду от Символа Правды.
Каждый рептилий в нашем болоте беспомощен, беспроволочен и беспозвоночен,
Словно застенчивый Эрменегильдо перед лицом декольтированной Эльдорады.
 
 
Злополучный макинтош профессора П., впопыхах оставленный в прихожей,
Провонял всю квартиру карболкой и там теперь спешно жгли благовония из Непала.
Присутствие нечистой силы члены секты чувствовали всей кожей.
Чистая сила, пристыженная, в углу растерянно плакала и причитала.
 
 
Алистер Кроули вышел в транс через двери магических заклинаний:
«Зы! Гы! До двенадцатого колена! Абрахадабра!»
Профессор П. поставил последнюю точку в рукописи своих воспоминаний
И приступил к освежеванию покрытого огнестрельными ранениями кадавра.
 
 
Четверо вышли в зыбкую ночь, сколько осталось сидеть у камина?
Картонажница возбудилась на сидящего рядом в позе лотоса Ыванова.
Каждого члена секты ждала, словно блудного сына, матерью любящей, гильотина.
Они же склоняли над ша́ром магическим головы и дух своего властелина
 
 
Ловили в эфире, шумами зачумленном, снова и снова.
 

20. Алфавит, часть 1я

 
Аз – Азбукой Морзе – дорожки кошачьей микстуры на полировке стола.
Буки – Букинист Петраков, обливаясь потом, истово бил в серебряные колокола.
Веди – Vеni vidi vici, – сказал слепой, безногий Юлий по кличке «Цезарь», побирушка с паперти.
Глагол – Глагол «напрягаться» не прикладывался тыльной стороной ладони ни к той, ни к этой матери.
Добро – «Добро пожаловать на сковородку», – сказал жареный карась карасю новому.
Есть – Есть такая категория людей – они портят воздух по всякому поводу, а ещё чаще – без повода.
Живёте – Живёте-можете, голосуете, употребляете горячительные напитки (Петраков – колется).
Зело – «Зело дондеже покорнейше благодарю, не извольте беспокоиться».
Иже – «Иже надо так нагрузиться, натрескаться, назюзюкаться, наалкоголиться…»
 

21. Состояние полной кристаллизации

 
Чем больше пролито света на скатерть, тем больше в грязи копошащимся насекомым приходится двигаться по направлению к кромешной темени.
Чем больше пролито крови, тем больше приходится мстить за убитых следующим.
Чем живы – тем рады
Олимпиады
 
 
Генриховны голодные бледные отпрыски
без роду и племени.
Равеля этюды в Ораниенбауме разносились повсюду, с ветром из Ревеля.
Канцелярские принадлежности уложив, бюрократы закусывали печёночным паштетом, завёрнутым в листья щавелевые.
Обнаружив пропажу прошлогоднего снега, послали скорей за заведующим.
 
 
Он же – припёр секретаршу к стене
И, задёрнув скрыпящие занавеси на окне,
Пустился под юбку на розыски.
Зубатую рыбу зонтиком колдунья науськала на пробегавшего мимо Гаврика.
 
 
Цок, цок, цок – цокали золотые копытца кентаврика.
Скок-поскок – подпрыгивал на постели, как на батуте,
Пузатый генералиссимус.
Трах Тибидох порыгивал и попукивал на распутье
 
 
Между Бобкин-стрит и Авеню Национальная Независимость.
«Между митьком и друидом» зависла импозантная фигура
Бориса Борисовича Гребенщикова.
Между пюпитрами и палитрой – недо́питая политура
 
 
Маститого мастера слова.
В состоянии полной кристаллизации
Был дописан «Мир наизнанку», труд мой скромно-неброский
Без цели, формы и смысла.
 
 
И я запечатал конверт с ответом Главному редактору Главной редакции:
«При чём здесь, раскудрить тебя через коромысло,
Иосиф Бродский???»
 

22. Алфавит, часть 2я

 
Како – Како, рыжезадый гамадрил, смотрел на самок с вожделением учительницы химии.
Люд – Люд серозадый, лапсердачно-чесночный, приди, повернись, обними, возлюби, отсоси меня.
Мыслите – «Мыслите в верном вы направлении,» – Шарапов Груздеву проверещал, сияя.
Нас – Нас разделяют искусственно созданные препятствия к своевременному сбору урожая.
Он – «Он, казалось бы, спал на земле безмятежно, лишь капелька крови, катящаяяся по щеке мучительно долго…»
Покой – Покой разливался по телу башмачника Всевраки и его свояченика и свёкра.
Речи – Речи растекашися мысью по древу, от речей в доме-то по колено и мокро.
Слово – «Слово о Словах» – назвал свой труд успенский лев, рыкнув, не успевая дописать последней страницы.
Твёрдо – Твёрдо в рамках законности встречают Апокалипсис жители и гости столицы.
 

23. Романтический порыв без политической подоплёки

 
И в ожидании горбушки
И стопки водки
В рассола блёстках спят горькушки.
Весь мир уснул, или полмира,
 
 
Лишь лодки
У причала
Туда-сюда вертя́т порывы южного зефира.
Аврора спит и спит Эльвира —
 
 
Погодки,
Девки янычара.
А он, напившись водки
Ли? кефира? —
 
 
Храпит, присев у Твоего шатра,
Твой сон, казалось бы, оберегая.
И вот – рукой, рекой у са́мого костра
Как бережно, как нежно шарю, трусь о берега я!
 

24. Про странное

 
Я не блещу умом придворного вельможи
Иль чувством ритма джазового бога.
Мне из небы́тья скалят зубы пакостные рожи.
Глаза – черны, как буквы некролога.
 
 
И по ночам мешает спать тревога:
Мне видится копна волос твоих в огне
И Император Тор с руками бандерлога,
Верхом на обезглавленном коне.
 
 
С Козлом борясь берцовой костью Цапли,
Иван-Дурак, над каверзой смеясь,
Ведёт его в Пределы Отпущенья.
Ведёт, как на закланье – инсургента.
 
 
Сирхан Сирхан – нет страха в нём ни капли.
Лишь на спине – загадочная вязь —
Татуированные знаки воплощенья —
«Стреляй, стреляй в сорокового президента!»
 

25. Puzzle

 
Тяни-толкай, мычи-телись, купи-продай!
Неуважай-Корыто, держиморда.
Собрав в подол весь скудный урожай,
Пейзанка – шасть за струны клавикорда.
 
 
Звезда пленительного счастья,
О, как хочу тебя украсть я!
Любви не знает Ипполита Федра.
Рабле – сначала. После – Сааведра.
 
 
«О, вейзмир вей, шломиэль и шлемазл!» —
Не такова ли клятва Гиппократа?
Ты по кусочкам собираешь паззл22
  Puzzle (англ.) – головоломка


[Закрыть]
На брачном ложе Домны и Домкрата!
 

26. Будущему великому художнику

 
Отбой.
Голубой гобой. Boy, oh boy.
Треугольники: синий и красный, увязанные в шестигранник.
Слов россыпи – золотые целковики.
 
 
Я – их охранник.
Пряник
Кнуту Гамсуну
От
 
 
Куросавы и Дерсу Узала —
Пускай его щурится,
Как на государство – церковники.
Я ник-
 
 
огда не приму суету
за данность и не засуну
в рот
или кольцо парашюта
 
 
палец или какое-либо другое щупальце
трёхголовой гадюке, выползшей из дупла
мормонского мальчика из штата Юта.
 

27. Ещё одна порция нытья об утраченной любви

 
Там, где нас нет – хорошо. Там, где хорошо – нас нет.
Где ты? Там хотел бы быть я.
Я, казалось, там был. Однако с того пути я «поворотя на другого путя».
Так, шутя,
 
 
Обозначил я для себя тупик, в который зашёл по прошествии лет
Под сполохи джаза и морзянку,
Зачёркивающую Родзянку
И правительственный кабинет.
 
 
Чёрное вороново крыло Твоих волос…
Алые губы, которые целовал я взасос,
Покуда, как заигравшегося щенка, меня не остановило, щелчком по́ носу,
Моё взятие Тобою в скобки («мой бывший»).
 
 
Мой мозг взорвал выпитый в последнее утро глазами кофе мокка Твоей загорелой кожи.
Ты спишь, видя свои безумные сны, ложкой лжи на прокрустовом ложе.
Проснувшись, Ты машешь рукой с того берега Хроноса,
Его переплывши
 
 
На утлом своём плоту…
И я отвожу свой взгляд, чтобы снова уставиться в зияющую пустоту.
 

28. Гетера и Вампир

 
Луна оранжевым шаро́м кати́тся в чёрных небесилах.
Морской прибой припал к песку солёными губами.
И вольный ветр, месящий комаров в запутанных ветрилах,
И голый Пётр, о край стакана зябнущий зубами…
 
 
Святая простота непоправимости ошибок юности —
Укус на шее и татуировка на груди.
Гитара, совершенная в своей упругой семиструнности.
Гитана, ноги врозь, кровати посреди.
 
 
Листы стихов своих сшиваю в книгу грубой дратвой,
Фиксируя, напрасно, листопад.
Царица, Цицерон навряд ли смог бы описать речами стан твой,
Твой оттопыренный, манящий, загорелый зад.
 
 
А в трюме дребезжит трюмо, царь-Пётр прильнул к тебе.
Твой крик истошный губит в море рыбу.
И красно-сине-белый стяг, венчающий его флагшток,
Дерзящий Oблака вспороть распаренную глыбу,
 
 
С помадой и площа́дной бранью на губе,
Встречает твой прозрачный фиговый листок.
Гетера, в честь твою кроплю страницу эту.
Тебя бессмерчу я, нетленностью словес.
 
 
Я не прошу взамен твоих круглящихся телес —
Отдай Петра голодному поэту!
 

29. Появляется Зилов

 
В Китай путешественник Зилов вошёл через арку из цитатников Председателя Мао.
Двадцать шесть бакинских комиссаров, встречающих его хлебом-солью, дружно сказали «Чао».
В квартиру, снятую им в тот день, вела лестница из старых обоссанных детских матрасов.
Палимпсестами и палиндромами Зилов в один присест забил местных мастеров языковых выкрутасов.
 
 
Плексигласовый Лексус читал лекцию о комплексе неполноценности оценщикам из комиссионного магазина.
В моей внешности внезапно обнаружили присутствие черт испанца, цыгана, птицы Филина, гагауза, калмыка, грузина.
Голову старшего принца венчал рейхсфедер, голову младшего – мелкокалиберная рейсшина.
 
 
Выменяв Шиллера на модный триллер Милля и Миллера, Вершинин понял, что Шиллер – это вершина.
В терновнике отсиживались виновники беспорядков последних дней в государстве,
Перевёрнутом вверх тормашками,
С взведёнными курками. Не имея представления о подобного рода коварстве,
 
 
Их преследовала безопасность в камуфляже, нарушенном розовыми рюшами и кармашками.
Отчаянно голосила пожарная каланча села Степанчикова.
Голодные гоблины сетями, крюками, оглоблями пытались украсть себе либо кабанчика,
Либо медку из владений пасечника, либо сигар из лавки табачника,
 
 
Либо мясца из борща рот разинувшего, послеобеденно дремлющего, разомлевшего дачника.
Морозило Зилова, клинило, кланяло. Денег количество непоправимо таяло.
Грузило уходило под воду, старые русалки с порванными губами показывались из воды.
Население, пёстро одетое, посвистывало, пришепётывало, фальшиво картавило.
 
 
И цыганская свадьба звёзд на небе не досчитывалась тихо исчезнувших невесты и тамады…
 

30. Эзотерическая зарисовка

 
Эллиптический эллин летит над землёй,
Распластавши свои рукокрылья.
Эпилептический гремлин, обросший седой бородой,
Проступает сквозь пеплы и пылья.
 
 
Королевич, читая поэмы с листа,
Мегаватты прожекторов залпом выстреливал в будущее.
Шершеневич, луща чешую шелушащуюся с пойманного глиста,
Говорил: «О, бесстыдное чудище,
 
 
Что за тайны хранишь ты в глубинах Лох-Несса,
Пудря мозги учёному миру планеты?»
Червь в ответ ему: «Нет, госпожа баронесса,
И под пыткой тебе не открою я эти секреты».
 
 
Шершеневич мерзавца прижёг огоньком сигареты
И пошёл искать рифмы в трепещущей свежести сада.
Королевич блевал протоплазмой из окон кареты,
На балу обожравшись бельгийского шоколада…
 

31. Тридцать один

 
Меня обозначили ирландским марсианином с чертами семита,
Ацтеком, пришедшим в Европы-Америки с Тибетских вершин.
Вот он, Господи, я, тридцать первый, незаконнорожденный сын
Лейтенанта Петра Петровича Шмидта.
 
 
В моей голове – тридцать одна дверь, по жильцу на каждый этаж.
Тридцать один год, словно один день, прожил искренне ваш.
В голове – тарарам, на душе – цап-царап,
Скребут кошки когтистыми оконечностями лап,
 
 
В шалаше – ветер шуршит обрывками старых газет
И прочей ветошью без определённых опознавательных знаков и примет.
Волглое влагалище ванной объемлет меня, как архаичная праматерь
И по стойке смирно застыл мой миноискатель.
 
 
Я хочу надеть чистую тельняшку, как на светлый праздник,
Хочу выпить водки за тех, кто с нами и за тех, кого с нами нет.
Хочу написать стихи, словами в которых будет солнечный свет.
Хочу жить, как десятилетний озорник, шалопай, проказник:
 
 
За его злодеяния быть ему вечером неминуемо биту,
А он хватает кошку за хвост и выводит её на околоземную орбиту.