Текст книги "Птичий язык. Стиходелии 2002–2019"

32. Девяносто девять

 
Число из чисел, 99!
Тобой хочу Вселенную измерить,
Запечатлев её с прилежностью шумеров,
От первых партизан до красных кхмеров.
 
 
Снег – русск, эклер – изысканно французист.
Универсален – мир танцующего Шивы.
Как гимназист, застенчив и конфузист,
Плывёшь впотьмах сквозь Финские заливы,
 
 
Взбираясь на верхи американских горок.
Во рту – солёный привкус хлебных корок.
Во рту – язык пословиц, поговорок.
В столе – исписанной бумаги волглый ворох
 
 
И в глубине – потрёпанный Рабле.
И пробки методично вставлены в отверстия пустых бутылок
На старом письменном столе.
Потомок королей и короленок,
 
 
Собравший воедино черепки расколотых коленок,
Отдавши честь, которую берёг ты с зассаных пелёнок,
Брось беглый взгляд окрест сквозь жир глазницы затянувших плёнок —
Лишь белые дворцы кругом, занявшие места
 
 
Былых Бастилий и Бутырок.
Ты – чурка, недотыкомка, притырок
И голова твоя воинственно пуста.
Ты стёр носки свои последние до дырок,
 
 
Ища себе новейшего врага
Среди жужжащих, словно осы, мельниц.
Тебя, как муху, с обшлага,
Щелчком сшибает полупьяный Лейбниц.
 
 
Универсален символ-силуэт
Танцующего на карнизе Шивы.
И кровь и слёзы на бумагу льёт поэт.
А что стихи? Стихи до слёз паршивы,
 
 
Но – се ля ви – других пока что нет.
 

33 и одна третья

 
«… И одна третья часть суши Земного шара превратится в океанские просторы», —
Вещал прорицатель, вздымая очки свои съехавшие – вверх по всей длине носа.
Пыль в анфиладе комнат сбирали средневековые гобелены и тяжёлые чёрные шторы.
Герцог метался в халате атласном по дому, мучаясь от поноса.
 
 
Я яростно отбивал на клавиатуре мелодии гимнов несуществующих стран.
Козанострадамуссобачкой – так подписал я свой многотомный труд.
Классная дама поставила мне «неуд» за то, что я показал ей свой пламенный уд,
А дама из Амстердама заправила местными пряностями мой ненасытный кальян.
 
 
Посовещавшись, власть предержащие выкинули меня из лицея имени Джорджа Буша.
Месяц-другой я взвешивал ацтекское золото у Гобсека,
После – пасынком-секретарём подвизался у отставного генсека,
Жёлтого, словно моча на белой поверхности ванны под проливным дождём душа.
 
 
Вчера ночью на дискотеке мою любимую тридцать три и одну третью прокручивал диск-жокей по имени Чичкин.
Вслед за ним мы сегодня несёмся, как угорелые, в змеиной утробе ещё одной электрички,
Затерянные меж двух столиц.
В райском саду сладко свищут, щебечут птички.
 
 
В синем небе журавль надолго задумывается о судьбе раскулаченной, склеившей ласты синички.
И мы, выпив, тоже надолго задумываемся о превратностях жизни птиц…
 

34. Алфавит, часть 3я

 
Ук – Ук, Пук, Чук, Гек и Макромечникова Анна припанкованно колбасились на все сто.
Ферт – Ферт с Вывертом – с конвертом и револьвертом в кармане поношенного пальто.
Хер – «Хер с тобой, золотая рыбка», – сказал рыбак, переставая содомизировать Деда Пихто.
Омега – О, мега фон, сжатый во рту Милицанера, воспетого Дмитрием Приговым!
Си – Сиди, жертва аборта и изнасилования, прикрывай стыд листиком, на-ка вот, фИговым.
Червь – Червь сомнения глодал макароны, мной пожёванные за ужином.
Са – Самая неблагодарная работа – гнаться за эфемерными языковыми жемчужинами.
Ста – Старая бабушка старого дедушку старыми методами лечит-заговаривает от разума.
Ер – Еремей и Аввакум нырнули в вакуум головой вниз, тормашками – вверх.
 

35. Психопатические проекции

 
Открой рот, вынеси на лестницу чемодан, разведи гардении…
Прополощи горло одеколоном «Шипр», дай гневную отповедь проискам падших ангелов.
Вынь сердце из слабеющей руки Данко и птицей выпусти этот орган на волю ветра.
Дай волю чувствам, залей слезами фотографическую глянцевость компромата.
 
 
Залей, залей горючими слезами чертежи заваленного сопромата.
«Спуститесь вниз и закройте дверь, для начала», – сказал мне дежурный полицейский. —
«Нуте-с, а теперь рассказывайте. Только дышите в другую сторону, так как от вас
разит, как от пивной бочки». «Экий, однако, правоверный болван и истерично-морализаторский осёл мне попался», – подумал я, а вслух сказал:
«Я пришёл сдаваться. Это я убил старуху-процентщицу».
 
 
«No passaran», – бастующие ведьмы заградили транспарантами проход ведьмам-штрейкбрехерам.
Старик Перельмутер пил коньяк со шпрехшталмейстером Штакеншнейдером.
Булькал коньяк в тренированной глотке последнего. До последнего
Наслаждались мальчишки оттопыренной попкой лайки по имени Чайка.
 
 
Поэт Лизоблюдов пришёл к заключению, что «Пошлость, по всей видимости, не порок».
Троекратным ура встретили курсанты появление в училище резиновых женщин.
Десятитысячным оказался Митя в очереди за сменой белья, рода и времён года.
Растолоченная в ступе вода чувствовала себя оскорблённой и затаила обиду
 
 
На семью бедуинов, которым нечем другим было заняться.
А бутафорический Буцефал пал, сражённый бруцеллёзом, и жестяной Александр Македонский разрезал надвое прогнивший череп господина драматурга.
 

36. Лирическое отступление №2

 
Гольфик в гульфик засунувши, Фокс обдумывал убийство Ларисы.
В углу продолжал грызть фундук неприметный мышонок.
Кот Котофеич в костюме Лисы (Патрикеевны ли? Лисы-Алисы?)
Предавался раздумьям о сложном устройстве кошачьих мошонок.
 
 
На Южном полюсе построили для пингвинов пансионат
Имени Игоря Василича Северянина.
Кормили пингвинов примешанным в бикарбонат
Молоком из вымени Филистимлянина.
 
 
Семь Симеонов стонали, сардонически хохоча над формой немецких сарделек.
Внимания слушателей требовал вскарабкавшийся на трибуну старый пердун.
Авалокитешвара выключил из розетки набивший оскомину телик,33
  Авалоките́швара (санскр. «Владыка, милостиво взирающий на существа») – бодхисаттва буддизма махаяны, где он считается воплощением бесконечного сострадания всех будд, эманацией будды Амитабхи.


[Закрыть]
В который грозил ударить молнией потерявший терпенье Перун.
 
 
Яблоки падали, падали и упадали
В траву недалеко от яблони, согнувшейся под их тяжестью.
Натянувши легионерскую юбку и потрёпанные сандалии,
Дед Пихто любовался в зеркале своей заскорузлой кряжистостью.
 
 
Конец такого лирического отступления «ложит начало»
Для миллиона подобных же экзерсисов под газом джина и тоника.
Теплоход Карла Либкнехта пукал трубой у причала.
Море ласкало тело кораблика бесчисленными губами.
 
 
Город снедала проказа, а Карла снедала
Застрявшая за обедом между зубами
Силлабо-тоническая архитектоника.
 

37. Среднеазиатские потехи

 
Картонный демон укажет вам кратчайшую дорогу к Лысой горе.
Сексуальные рабы станцуют польку по щелчку большого, указательного и среднего пальцев.
Гипертрофированная печаль выгодно оттенит ощущение эйфории.
Иммануил Кант пожонглирует железными батонами в чёрной дыре.
 
 
Лига защиты животных линчует Деда Мазая на глазах его зайцев.
Забальзамированная росомаха медленно выползет из-за двери мавзолея, которую вы отворили.
Солнце выдувает золотые искры с куполов Тадж Махала.
Зульфия Мухаметдинова оседлала старого шейха.
 
 
Аксакалы почёсывают куцые седые бороды на гениталиях своих верблюдов.
В заоблачные миры на старом шейхе Зульфия Мухаметдинова ускакала.
Иммануил Кант провозгласил наступление Четвёртого Рейха.
Глаза его закатились и он стал единовременно неоттелев и неотсюдов.
 
 
Эпикурейцы выкурили гедонистов из избы бабы Клавы, как раз-два-три и
Влезли туда грязными валенками через окна, с видом её изначальных постояльцев.
Гедонисты, голые, дрожали бесформенными телесами на заднем дворе.
Выкуренные листья подорожника породили в эпикурейцах ощущение эйфории.
 
 
Они вызвали из глубокого партизанского подполья сексуальных рабов щелчками больших, указательных и средних пальцев,
А гедонисты, как побитые псы, потащились по направлению к Лысой горе.
 

38. Последний из могикан

 
Индеец Джо, в полном боевом наряде, сидел посреди парковки
И воодушевлённо наяривал на барабанах племенные гимны.
После семи рюмок водки Скворцов не отличал уже деверя от золовки,
Степанов не отличал Элеоноры от её сестры Регины.
 
 
Барабанные дроби взывали к нашим первобытным инстинктам
И существенно повышали содержание адреналина в крови.
У Перельмутера внезапно проснулись половые чувства к двум палестинкам.
Пролетавшая мимо птица Алконост предостерегала его от подобного рода любви.
 
 
Двери подсознания были захлопнуты и законопачены наглухо,
Дабы предотвратить утечку умов.
Уши командора прикрывали левостороннее и правостороннее наухо,
Дабы предотвратить проникновение посторонних шумов.
 
 
Человек без определённого места жительства и рода занятий
Не имел понятия о том, что страну уж три года, как завоевали викинги.
Он уже уверился, что окончательно спятил,
Так как никак не мог взять в толк их гортанные выкрики.
 
 
Индеец Джо после бутылки «горящей воды»
Выходил в астрал и сообщался с духами предков,
А бомж Захар находил тихое счастье в поисках употребимой еды
Среди выброшенных на помойку объедков.
 
 
Над полем их жизнедеятельности носились оводы, стрекозы и мухи
И Властелин Мух подёргивал веласкесовскую бородку.
Индеец Джо переплывал озеро по направлению к магазину, и духи,
Как тени, сопровождали в серой дымке тумана его быструю лодку.
 

39. «Чертовщина морочит голову…»

 
Чертовщина морочит голову, дождь моросит последние лет тридцать.
Бой барабанов уносит сквозь пелену тысячелетий.
Червь, проживающий в яблоке, хочет стать просвещённой мокрицей.
Вселенский сумарь до отказа забили манатки сознаний, созвездий, соцветий.
 
 
Аки зверь в клети, аки лев рыкающий, метался, искал, рассусоливая.
«Как же вы можете так писа́ть, Дмитрий?» – вопрошала методистка назойливая.
Иоганн Гутенберг чесал седую бороду, подмигивал, давал пиво «on the house».44
  on the house (англ.) – за счёт бара, бесплатные напитки


[Закрыть]
Позавчера я открыл контору по переплавке гармонии в хаос.
 
 
С отчётностью было всё в порядке, и с накладными и с нарядами.
Слал циркулярные письма, депонентом переводил денежные средства.
После работы переодевался в комфортабельный евроимпорт, плясал до упада наядами,
Приглашал их к себе на чай и обстоятельно занимался в согласии с принципами людоедства.
 
 
Я ещё не всё написал про магические «ёлы-палы».
Я ещё не всё прочитал из того, что написал Мураками.
Я ещё не всю политику обсудил за игрой в дурака с мужиками.
Я ещё не всё увидел своими глазами, не всё пощупал руками,
 
 
А нас уж тянет экскурсовод в следующие залы
И я бегу что есть духу за ним, оставив в 20-м веке свой красный блокнот с зарисовками и стихами…
Птицы проснулись, птицы поют о весне и любви – а я ещё не ложился.
Мир обернулся вокруг своей оси, погиб и спасся – а я ещё не вставал.
 
 
Не пил кофе, не принимал душ, не брал грех на душу – не брился,
Даря зеркальной поверхности бумажного листа свой звериный оскал.
Я продолжаю жить шаромыжником,
Болеть мерлехлюндией,
 
 
Заученно улыбаться.
На мостовой в Петербурге, я думаю, я был бы булыжником.
В Латинской Америке я бы владел латифундией.
В Нью-Йорке был бы видеокамерой на здании Объединённых Наций.
 
 
Что же касается моих друзей, то, я полагаю, они теперь спят,
Оставив задние ноги в «реальности», упакованной в решётки кавычек.
И в царстве Морфея видят хорошие сны и беззаботно храпят,
На время забыв о существовании своих многочисленных вредных привычек.
 

40. «Слушая Питера Габриэля…»

 
Слушая Питера Габриэля, я обнаружил, что у меня есть душа.
Маленькая, как блоха или вша, которую подковал Левша.
Окна захлопнуты, разум разлёгся, как спелое поле ржи,
Открытое копытам коней орды, словно ухо ребенка – взрослости лжи.
 
 
Сизиф, катящий камень в гору, с вершины слетает свободным орлом.
Орёл, хватающий гремучую змею, обращается рисунком на банкноте.
Банкнота тонет в денежных мешках казино и публичных домов.
Сильнее, сильнее. Вытри слёзы, проглоти в горле ком.
 
 
Вычисли ситуацию, вроде шахматиста в цейтноте,
Затеряйся воином в колонне несущихся колесниц, исчезающих в пыли среди жёлтых наростов холмов.
Напиши мне письмо из Страны Семиотик.
Я представлю тебя идущим в тунике и босиком
 
 
С волочащимися позади трофеями порабощённых умов.
Я буду неподалёку, блохой на зевающем, продрогшем, оголодавшем койоте.
 

41. Палестина

 
Палестина пластиной пастилы распласталась перед взором Кормчего.
Его домашний дракон подхватил её и она исчезла в огненной пасти.
В шинели Шелли лежали полишинели, шпиндели и еще кой-чего
И бабушка, как ватрушка – изюмом, вся усыпанная ворохом канители,
Мелко крестила рот и отмахивалась от какой-то напасти.
 
 
Веером, говором, клевером выстлано дно Ноева ковчега,
охваченного конвейером.
Вечернее небо проткнуто острым копьём улюлюкающего туарега,
Которому всё равно, что Ортега-и-Гассет, что Гассет-и-Ортега,
 
 
Oн знай танцует с японским плейером.
Гасят свечи в похоронном доме по адресу 666, Авеню Освобождения Души
от Тела, Общества, Государства, Семьи и Религии.
Вериги попа-расстриги, ковриги и кулебяки – на столах Кулибина и Калигулы.
 
 
У наркомпроса – каникулы, он играет в куклы с ренегатом-регентом в кабинетной тиши.
Фистулами гундосят фабулы ненаписанных повестей и романов.
Из карманов ты сыплешь, сам не зная того, мудрость библий, талмудов, коранов.
Уходит, уходит в пустынную пыль шайка опытных конокрадов.
 
 
Конклав колорадских жуков возглавил Георгий Константинович Милорадов,
Меморандум составивший под бой боевых барабанов.
Пелагея-гадалка каркала: «Ждёт тебя казенный дом, долгая дорога».
Гоневом, крошевом, палевом, сидя в хитонах, сандалиях, капитолиях,
 
 
На босу ногу, на скорую руку конклав закусил, перемежая цинандали и суахили,
И Вано Камикадзе всё ловил муху и резал ладони об адмиралтейские шпили
И шёл на голос народа, погрязшего в эпителии Капитолины и Анатолия.
А на Кормчего почему-то повеяло предвкушением эпилога…
 

42. Глазки

 
Белым мелом по черной доске, черными чернилами по белой салфетке.
Красное солнце, татуированное чуть ниже шеи, между лопаток.
Тушки подстреленных куропаток.
Полосатая тигра в клетке.
 
 
Кто-то должен поставить хама на его почётное место при параше.
Кто-то должен дарить анютины глазки Катюше, Валюше, Наташе.
Кто-то нажмёт первым на спусковой крючок дуэльного пистолета.
 
 
И вот – лежит поэт, застреленный без тени сожаления и пиетета.
Кактус на белом мраморе, фикус на кухне, с примусом,
Казус с оборвавшимся карнизом, разбившийся каптенармус,
Анус макаки-резуса по имени Карлос,
 
 
Кунсткамера, заспиртованные эмбрионы и челюсти с неправильным прикусом.
Коренные отличия между Востоком и Западом
Пролегают где-то в области внутреннего уха, третьего глаза,
Между прорезавшимся восходом и запахом
 
 
Слезоточивого газа,
Между принцессой на горошине и собакой на сене,
Между скребущими на душе кошками и крысой, прогрызшей дыру в колене,
Между лягушкой и колоколом, между попом и завхозом,
 
 
Между Артюром Рембо и Полем Верленом, между сифилисом и трихомонозом.
Окончательный вариант доказательства теоремы, в корне неверный,
Но якобы изначальный,
Наводит косметику приставок, суффиксов и окончаний
 
 
В доме с колоннами на Малой Шпалерной…
 

43. «Властитель дум, владелец просветлений…»

 
Властитель дум, владелец просветлений,
Ты – Повелитель Света, Тьмы.
На своре псов ты мчишь средь эскимосских поселений,
Заев сто грамм кусочком бастурмы.
 
 
О, муки ада! как бежит душа воспоминаний,
Как долог путь вокруг стола к окну,
Как тяжел груз прощальных знакопрепинаний,
Пустой и тянущий ко дну!
 
 
Настанет день, придёт пора, весёлый праздник.
Мальчиш-Плохиш, неряха, шалопай, проказник
Сведёт концы – и из обломков рухнувших империй
Воздвигнет Храм Магических Мистерий.
 
 
Как вещен вихорь, веющий вотще,
Как сладок плод греха, погрязнувший во грехе!
Серебряный наган в моём плаще
Раздаст мышам и белкам на орехи.
 
 
Пусть частности порой лежат бельмом,
Пусть личности различные интересуются твоим бельём,
Лети, лети в края родные заказным письмом.
Там в будках дремлют постовые,
 
 
Шустрит братва, хохочут бляди разбитные,
А ты летишь, как в лайнере фанатик,
Летишь, летишь в объятья математик!
 

44. Тунцы

 
Клок шерсти с поганой овцы
Падает наземь. Ветер уносит пегие волоски́.
Жирные, просящиеся на сковородку тунцы
Плывут мимо Мыса Трески.
 
 
Жи-ши. Карандаши. Булка-сайка.
Пиши акварелью лютики-ландыши, тонкая шейка-рваная майка.
Пиши, танцуй,
Неустойчив, словно подстреленная корова.
 
 
Вырабатывай уникальный почерк.
Наскоком бери столицу.
Бей гниду искусственности в поддых.
Ты – гневно восставший хуй,
 
 
Таинственное троеточие,
Нащупанное в книге жадной рукой слепого,
Ведущего к пропасти бесконечную вереницу
Слепо-глухо-немых.
 

45. Космогония любви

 
Брахман, Вишну и Шива на троих разлили бутыль Вселенной,
Закусили иллюзорными пасхальными яйцами, сваренными вкрутую.
И пошли, шатаясь, горланить песни по улице кривоколенной,
Пустой и глухой к их разухабистому сабантую.
 
 
Феофан Фофанов фланирует на фанере с правого фланга.
По системе фон Клаузевица атакует яростная фаланга,
Однако к победе они так же близки, как ягода и ягодица,
И в клочья кровавые их разрывает гаубица-убийца.
 
 
Война проиграна, ушла рифма.
Чувство локтя умерло вместе с чувством ритма.
Остались лишь конфетти междометий —
Осенние сетования о безвозвратно ушедшем лете.
 
 
Остались надежды —
Слепые котята, свечи, горящие на ветру —
Да кое-что из твоeй одежды,
Впопыхах забытое перед поездом поутру.
 
 
Осталась зола в очаге – пепел Помпеи,
А в нём – эмбрионом – моя птица Феникс,
Которой стремить свои крылья в Гонконги, Бангкоки, Пном-Пени,
Авось не подстрелит ни Фёдор, ни Фридрих, ни Феликс.
 
 
Быстрым движением одной из многочисленных рук Шива
Вывел себя из состояния полусна,
Свернул пёстрый ковёр вселенности в хлебного мякиша катышок,
Которым занюхал сто грамм, выпитые на посошок,
 
 
И его настроение передвинулось на
Белую клетку «окей» с чёрной клетки «паршиво».
 

46. Потерянный рай

 
Литургия лесных напевов подбрасывает солнце на ладони, словно мячик.
Голозадые девы мечутся среди берёз.
В праздник Ивана Купала забываются сифилис, парша и педикулёз.
Ландшафты раскинулись азбукой Брайля для зрячих.
 
 
В тон политическим обозревателям твой цвет лица и рубашки,
Чьи пуговки-божьи коровки просятся улететь на небо, обнажив
Изогнутый лук ключиц, тропинку меж рёбер – воображение дорисует
Упругое мясо грудей, обтянутое атласной кожей.
 
 
Покамест, Крокодил Гена пляшет гишпанский танец вокруг Чебурашки,
Триста грамм водки за галстук уверенно заложив.
Главный государственный держиморда на серой в яблоках кобылице гарцует,
 
 
Блестя с экрана начищенной гуталином рожей.
Языки волн лижут соль песка.
Солёное словцо вертится на кончике моего языка.
Сегодня ночью моя внематочная беременность подростковыми фантазиями
 
 
Уступит место групповухе Европ и Америк с Австралиями и Азиями.
С тебя сорву зубами я конфетную обёртку одежонки.
Тебя возьму я так, как быдло – лозунг из потрёпанной книжонки.
И боль твоя спасёт меня, освободив от пут,
 
 
Очистив ото лжи и прочих скверн.
Спасёт твой смех, похожий на салют
Взрывающихся топливных цистерн.
 

47. Элементы

 
«Как же собрать элементы в единое целое?» —
Думал субъект бледнолицый, эссе о природе объекта
Кропящий чернилами чёрными. В клеточку белое,
Покорное и мягкотелое,
 
 
Беззвучно в себя принимало продукты его интеллекта.
Подкожно подлокотники кресла прокрустовым ложем
Охватывали его тщедушную конституцию.
Его заострившийся профиль закутан в щетину был куцую
 
 
И всякий ответ на вопрос был заведомо ложен.
А ночью его беспокойное эго искало разврата
И он копошился в постелях случайных коннекций,
Входя раз за разом, казалось, всё глубже предметом эрекций
 
 
В покои священные сквозь непристойные врата.
 

48. Аквамариновые глаза гардемарина…

 
Аквамариновые глаза гардемарина слипались: Алевтина, Марина ли?
«Какая, собственно, разница?» – сказал он себе, придвигаясь к тёплому телу самки,
Наблюдая, как потихоньку государь император ногой залезал за портретные рамки.
Дебелые руки Марины монарха с другой стороны равномерно скрыпящей кровати придвинули.
 
 
Новая фаза, прыщавая поросль с герпесом на отвисшей губе.
Парафраз водолаза, обнаружившего тампон Агриппины в водопроводной трубе.
Семнадцать мгновений весны в восемнадцати реинкарнациях Коккинаки.
Высочайшее повеление коронованной железной короной макаки.
 
 
Вензеля подписей под фиктивными векселями,
Аксельбанты фельдъегеря, бакенбарды Его Превосходительства адъютанта,
Лягушка в тарелке, улитка на Фудзи-яме,
Пятая поправка к конституции, ошибка в заключительной части диктанта.
 
 
Невроз Валеры Водовозова, аплодисментов экстаз,
Когда припечатал меж глаз он прораба Плотника Николая.
И только гусаров, выдувающих из трубной меди серебряный газ,
Безбожно морочил Мэрилин Мэнсон, прикинувшись духом Миклухо-Маклая.
 

49. Оракул (Ноев ковчег)

 
«Фиговый лист религии Фома Неверующий не наденет ни за какие коврижки.
Фантики детских игр превращаются в циркуляры, меморандумы и ассигнации.
Любовь – это сентиментальная героиня из потрёпанной библиотечной книжки,
Упражнение в демагогии, в котором правда – вопрос грамотной интерпретации.
 
 
На каждого Ноя есть свой Антиной и своя антиномия.
У каждой Эстонии есть Япония, у каждого шабаша – лелеемые церемония
И церемониймейстер, задающий ритм и тон.
На каждого подростка-токсикомана есть свои клейстер и ацетон.
 
 
Любая песчинка или капля воды заключает в себе Вселенную», —
Так рёк учёный оракул за чисткой своих безразмерных ушей.
Один из учеников потихоньку сделал себе было инъекцию внутривенную,
Но прислужники мудрого гуру прогнали его взашей.
 
 
«На каждый сад камней с лабиринтом есть подводная лодка с ментом», —
Так рёк просветлённый оракулом хиппи, в нирвану едущий автостопом. —
«Время – это вода словес, текущая под мостом,
Всё ещё прикидывающаяся потопом.»