Текст книги "Птичий язык. Стиходелии 2002–2019"

50. Местоимения

 
Я, в старой тельняшке. Тренировочные штаны поддерживают резиновые подтяжки.
Ты, на другом берегу. Северо-западный ветер играет твоими волосами.
Нас не надо учить азбуке Морзе, мы и сами-с-усами.
Мы уже видели мир сквозь подзорную трубу долларовой бумажки.
 
 
Воробей, важно расхаживающий по крыше, мешает мне спать ночами.
Затыкаю уши ватой, забираюсь головой под подушку.
И снится мне сон: я на паперти и дьявол протягивает мне полушку.
Я же в ответ кланяюсь и застенчиво переступаю в снегу потрёпанными кирзачами.
 
 
Ты, в серо-малиновой бурке, объезжаешь на гнедом жеребце
Строй свирепых метафор, готовых броситься в бой по мановению белой перчатки.
Ты – Майкл Джексон с печатью порока на траченном молью лице,
Похожем на вспухший нарыв неоткорректированной опечатки.
 
 
Он – силиконовый Геликон,
Мегафоном блюющий лозунги через толщу столетий,
Он улыбается голливудской улыбкой сквозь перекрестье прицела моих пистолетий,
Матери-родине накладывая в тарелку лес, уголь, нефть и железобетон.
 
 
Тут же – Она – присоседилась, вся упакованная в импортную канитель,
Женщина-вамп, от которой перевешалась половина поэтической гильдии,
Выпрыгнувшая на ходу из кинокомедии, которую намедни мы после ужина видели,
 
 
Долгоиграющая, словно ментоловая карамель.
Я, Ты, Он, Она – местоимения, имеющие место быть
В нашей отдельно взятой – за точку отсчёта – епархии.
Мимо бесполое проплывает Оно, с самых верхов иерархии
 
 
Опустившееся и растерявшее прыть.
И, многочисленные Они, строем двигающиеся под атомным зонтиком,
В море абсурда плывущие стайкой испуганных рыбок.
Их пожирают акулы непоправимых ошибок.
 
 
Они лишь покорно смыкают ряды за погибшим невротиком.
Не в ротик, так в носик. Не хлебом единым, так колбою по лбу.
Сквозь дыры в тельняшке на свет появляются орды дерущихся дьяволят.
И бабушка, Клавдия Чичибабина, волосатой рукою сгребает их, словно бездомных котят,
 
 
И запихивает в бездонную торбу.
 

51. Гнездовья поездов на перекрестии…

 
Гнездовья поездов на перекрестии велосипедных спиц,
И стаи журавлей, и трупики раздавленных синиц.
И дельты рек с корнями в чернозём.
И сор в избе, и неизбежный ход конём.
 
 
Прибежище истерзанной души – купаться в предрассветных снах.
Освобождение от пут – в запутанных сетями снов стихах.
Дополни же меня и сделай нас – да будет так.
И пирровой победы грусть, и шутовской колпак.
 
 
Прополот огород, где камешков набросано с лихвой.
Мой сад камней – дай мне очиститься от скверн и залечить
Порезы на руках – на сердце шрамы – гимны заучить,
Стать старше, строже, осторожней, чище, слаще,
 
 
И умереть, и прорасти на склоне чащей,
Мотая в сокрушеньи головой,
Тряся своей редеющей листвой.
 

52. Исповедь социопата

 
Реверансы?
Не дождётесь, суки!
Ваши стансы
Пахнут краденым,
Палёным.
Не ломайте руки
Мне за спи́ну, свиньи в синих формах.
Будь не ладен мир с его бин Ладеном,
С трильоном
Обезьян потомков,
Ждущих смерти.
Говорите мне о нормах
Поведения в среде бесчувственных подонков.
Я умеренно порочен.
Мой абонемент – просрочен.
И – покрылся плесенью
Левый глаз.
Всё же, верьте —
Я не кончен.
Черти,
Зажигайте огнь песнею,
Жарьте джаз!
 

53. Луковица (Парад собственных имён)

 
Река руки, сиреневые облака, застывшие в двухмерной проекции.
Лукавые глаза Луки, буравящие конспект лекций Лукреции.
Лукреция в прострации, грызя щербатым ртом то яблоко, то авторучку.
Колен дула торчат в разные стороны, меж них – проржавленный коленвал.
 
 
Календула закаливает Калевалу, как юную пионерку.
Броненосец Потёмкин наезжает, как старый кобель на сучку,
На маленькую канонерку.
Луки секреты и секреции Лукреции. Как в этом много родственного!
 
 
Серебряное помело, разбитое об мурло ацтека.
Кино, вино и домино. «Ночь, улица, фонарь, аптека».
И – лодка, водка и молодка – из продовольственного.
Тегеран. Талибан-Талейран водружает тюрбан на гипоталамус гиппопотамуса.55
  «Талибан» – террористическая организация, запрещенная в России.


[Закрыть]
 
 
Как же, чёрт побери, без рифмы к такой сильной строке останусь я?
Кредо – в кредит, декретом Беременного правительства.
Коннектикутский конъюнктивит обнаружен в окрестностях Витебска.
Парижане на Жане поставили крест – Жан скрестил банан с баклажаном.
 
 
Воробей коробейника, Колобок в роли массовика-затейника.
Лиса-Алиса в роли жены Воробьянинова.
Зуб, болящий от холодного, горячего, кислого и вяленого.
Атланты Антанты, другие берега Владимира Набокова.
«Кранты», – думали подвыпившие курсанты при виде майора Штоколова.
 
 
Месиво ног Мересьева и подбитых им мессеров.
Медсестра Олеся на шее его, а также петля – Нестерова.
Апокалипсисом показали себя предсказания Нострадамуса.
В волчьем капкане баба Клавдия Чичибабина до смерти настрадалася.
 
 
Лука и Лукреция вытащили её из лесу, всю заплаканную и описанную.
Умыли, почистили её, такую патлатую и расхристанную.
Она ж засияла вся, самоваром, начищенным к приезду гостей.
Отставной генерал Кондратьев подмигивал ей из гущи своих бровей.
 
 
Лука и Лукреция – как коррупция и коррекция.
Рим и Венеция – близкие, как коллекция и конвекция…
Нашествие имён собственных и аллитераций в общей суетности бытия
Имело эффект капли в море и теперь благополучно забыто.
 
 
И сей странный опус будет выплеснут, словно с грязной водой – вымытое дитя,
Бабой Клавой из берёзового корыта.
 

54. Агасфер

 
Сфера влияния керосиновой лампы на тьму
Распространилась не более чем на полсажени.
Двор-колодец, до самого верха забитый дождём
Виден в прорезь окна. Алладин? Агасфер?
 
 
Я не помню ни имени своего, ни года рождения.
Ясен месяц на противоположной стороне сцены
Висит бутафорским серпом, пересекаясь с молотом
Подъёмного крана.
 
 
Голос крови, цвет глаз, запах трав.
Игры с огнём, я оказываюсь неправ
День за днём, день ото дня всё дальше
Тень от огня бросается наутёк.
 
 
Смотри, как мне на голову рушится лепной потолок
Изысканной вычурной фальши.
Твои руки крепко привязаны к оглавленью кровати
Твои нервы шалеют от предвкушения бездны
 
 
Налитые кровью бе́лки глаз крутятся в колёсах глазниц
Тайники полицейских лиц
Прячут голод к «разделяй и властвуй»,
Истолкованному толоконным умишком холопа,
 
 
Шарящего в барской столовой
В поиске неотъемлемых прав и свобод.
Ну, что же, здравствуй,
Мыслящая сложными категориями жопа.
 
 
Похоже, пора, наконец-то, встретить Новый
Год.
 

55. Дервиш

 
Формальдегид и прочая химическая дрянь твоих лодыжек.
И запах потных ног и прелести нестриженых подмышек.
И чернозём твоих ногтей, впивающихся в кожу мне.
И пепельница, полная окурков, на окне.
 
 
Две серебристые луны зависли в потолочных сводах
И я вишу на проводах, искрясь и дергаясь, как дервиш, в танце.
Нам разъяснили всё о правилах, забыли пук инструкций о свободах.
Его унёс рассыльный в доверху набитом ранце.
 
 
А разнеся, он слез с велосипеда. Бежит в татуировочный салон
И ты рисуешь на спине ему змею, дракона, письмена любви и гнева.
Вы ягоды одних полов, полей, налей. Вы травы одного посева.
Когда б я не был унесён ветрами перемен в Страну Наук,
 
 
Я б вытер зад Фемиды об инструкций этих пук.
Сижу, как бобик, пред тобой, как экзотический набоб, как эталон,
И мне поёт о тяжкой доле по ТВ набриолиненный барчук.
Ползёт по перекладине паук.
 
 
Он сатанинских полон измышлений, к которым ухо Фёклы было бы не чуждо.
И я встаю и мелом обвожу вокруг себя заворожённый круг.
И волноваться о вампирах и т. д. становится «нет нужды».
«Кто трижды тонет, тот не обольщён
 
 
Семью стихиями, стекающими косо,» —
Так рёк на свадьбе Фёклы Фемистоклей.
И Царь Царей, скосив свой левый глаз на самую красивую из жён,
Знак доллара в другом глазу сменив на знак вопроса,
 
 
Блестит при свете многих тысяч ватт, как тысячи моноклей.
Я сер, я сед,
Я восприсел среди цветов на поле ржи.
И мне плетут из ДНК жабо брабантских кружев пьяные стрижи.
 
 
И с подоконника за мною наблюдает,
казалось бы без повода,
заезжий в наши полусферы трупоед.
 

56. Здравица

 
Ура тебе, Императрица!
Ты пышешь вся огнём, сребром и златом
И на вознице, буклями патлатом
Спешишь, как к жертвоприношенью жрица.
 
 
Какого чёрта? Что тебе не спится?
Сиди себе в своём дворце
И размышляй досуже о конце
Династии, ведь обрюхатить тебя не смог ни эскадрон гусар летучих,
 
 
Ни дедушка Вольтер, ни папа Архимед.
За коим хреном ты спешишь в ночную темень? Ишь ты,
Неужто тот пиит испанский вновь приехал в стольный град?
К нему, босая, полуголая, на «лоно страсти нежной» семенишь ты,
 
 
А он, смеясь, тобой попользоваться рад.
Что знаю я? лишь рой площадных музык
В ушных мембранах, их стремящих в похотливый мозг и
Недуг куренья опиума. В забытьи́
 
 
Я представляю прелести твои
В руках Родриго, кожаные розги,
Которыми он потчует твой грушевидный кузов.
И я пишу поэму за поэмой,
 
 
В горячке, в наркотическом бреду.
Все до одной – к тебе, к твоим стопам кладу.
Сегодня ночью наградит тебя Родриго трепонемой.
А я… ушёл и вижу сон о том, как на непальских кручах
 
 
Бесхозно ест траву рассёдланный конь блед.
 

57. Прощальное №1

 
Комариная гнусь Вырицы вспоминается мне.
Пупырчатая выя курицы, пионервожатая Аня.
Комиссар в кожаной куртке верхом на шахматном, деревянном коне.
Комиссар по имени Коррадо Каттани.
 
 
И от такого катания верхом
Я теряю ощущение лево-право и спереди-сзади.
Хорохорясь, сквозь неба слои прорастаю стихом,
Эрекцией виноградного плюща к садовой ограде.
 
 
Волхвований не надо, родная, демонстраций и шоуменства.
В протокол внесено: лихолетье, прогорклый дымок
Сигаретки ментоловой, членистоногостью членства
Под юбку к тебе забирающийся под шумок.
 
 
Итак. Вещи собраны. Адреса, телефоны, контакты.
Ростки нового чувства аккуратно выжжены кислотой.
«Ну что же, спасибо за контрамарки и за коктейли в антракты
И за случайные прикосновения к руке рукой».
 
 
Ихтиандром просачиваюсь в аквариумные воды,
Выскакиваю оттуда новорожденным принцем датским.
Я психологически готов сыграть в фильме роль Статуи Свободы,
Наблюдающей за дуэлью между Раскольниковым и Чацким.
 
 
Потёртая Вычегда вспоминается мне, Колпино, Репино, Корнево.
Окающее поволжье, акающая Масква, гэкающая Украина.
И, кадр за кадром, дождевое свинцовое небесное гонево —
Фоном к потоку сознания семитского угрофинна.
 

58. Прощальное №2

 
Затуманит сознание мне атаманша.
Бригадир обрюхатит меня за разговорами о переплытьи Ла Манша.
И алые губы старшего метранпажа
Сольются с моими в голливудском Эдеме несбыточных грёз.
 
 
Как курьёзен курьер, чей кузен отравился намедни грибами.
В вулканическом пепле погряз Геркуланум, в долгах – переводчик с башкирского.
Нам дородные дяди желейного сусла нальют черпаками,
Мы ж в ответ забалдеем, взовьёмся, забьёмся неистово.
 
 
И в саду тубероз
Кровохаркая, Ривка Цейтлин оставит свой прогрессирующий туберкулёз
На попеченье трепещущих крыльев стрекоз,
Бланманже уминая за обе щеки и шалея от кайфа такого карт-бланша.
 
 
Забеременеет хвоя клевером, Хлоя – кельнером в кегельбане.
Строя слои биф-строгановых, повар нахлобучит колпак и могутный передник.
Чук и Гек заделаются рецензентами при премьер-министре в Тетратистане
И в них будет плевать вишнёвыми косточками малолетний престолонаследник.
 
 
Ну а я? отчебучивая коленца, то по течению, то против оного,
Приворовывая, что плохо лежит, продавая кое-что из ворованного,
Я стану святой и выйду замуж за Ривку и мы уедем из сумасшедшей Москвы,
Наверно, в Голландию или в Чили. Я буду писать вам, девчонки, а вы?
 

59. Прощальное №3

 
Уезжаю. Обсиженный мухами и уделанный голубями,
Клодт загородил дорогу своими шахматными конями.
Барклай де Толли, обросший галлюциногенными грибами,
Трубил в рожок симфонию о выгребной яме.
 
 
Властелин колец склонился в гуттаперчевом реверансе
Перед маленькой девочкой в потрёпанном платьице.
Максим Максимович Исаев совершал измену Родине в зациклившемся трансе,
Ездя верхом на каркасе каркающей каракатицы.
 
 
Петроградская сторона кубика Рубика два-три рублика
Бросила милостыней не слишком Весёлому Посёлку.
И Республика, сосредоточенная в дырке от бублика,
Зажигала с нервозным смешком новогоднюю ёлку.
 

60. Вхождение в мировой расцвет по Филонову

 
Где осень? Где видеоряд о коллективизации ос?
Кто вступит в период мирового расцвета, не испачкав бежевых брюк?
Мы, возделыватели маиса, кукурузы, конопли, льна, репы и брюкв.
Нам невпервой растопыренными пальцами заправлять кубики букв в
 
 
Писчебумажную внутренность папирос.
Трепещи жиром, измырок! щупальца осьминога обовьют тело.
Немного теплокожести, сковырни прыщик и соблазни Отелло,
Пока Дездемона змеится, вся зашитая в серебристую кожу.
 
 
«Не потревожу», —
Думает поп, прикрывая дверь в спальню попадьи и направляясь во двор
По своим делам, ведь там его любимая лайка.
«В рожу ему, в рожу!» —
 
 
Кричит пьяная Катя Распутина, пока её новый любовник, Егор
Пистолетов наводит порядок в малине, а шайка —
Лейка дарит прохладную влагу благоухающему саду цветов.
В этом запахе можно свободно тонуть, сбросив багаж со счетов.
 
 
Тонуть в вязкой северности города разведённых мостов.
Твоё голое тело сводит меня с ума.
Когда мы в постели, это нечто вроде порнографического синема.
Когда в ду́ше, на полу, в машине или на оттоманке —
 
 
Так ловится хищник на пахнущей кровью приманке,
Ведь ты не любишь меня. Как говорил капитан СС Отто: «Данке,
К чёрту все эти ваши старообрядческие представления о высших сферах,
Любви, чести, долге и т. д. и т.п.» И, штудируя школярский трактат о шумерах,
 
 
Отто предавался греху рукоблудия, думая о египетской куртизанке.
Всё – ложь, желудями падающая в хрюкающие морды свиней.
Девственно белый снег и красное – пальцы, отрезанные полозьями саней.
Вернее, ей-ей, всё – это ничто, вывернутое наизнанку и проинтегрированное «по частям»,
 
 
А новое – это хорошо забытое старое, повернувшее толстую задницу к только что протелеграфированным новостям.
Всё – тлен, ветра перемен лишь усиливают зловоние.
Приторен запах роз. Вневремённо плывет по течению тропическая колония —
То ли бананово-лимонная Сингапурия, то ли оранжевая Лимония.
 
 
И с одышкой раздувается гипертоническими соболиными мехами моя карманная фисгармония.
 

61. Снова появляется Зилов

 
Мартина Навратилова наворотила кучу тротилова.
У Маршала Ворошилова хватило микитилова её связать.
Теннисистку привязали пенисами мясистыми лицом в неприветливую кровать.
Скоротать время в таком интересном положении пришла помочь ей сама комендант Мадам Крокодилова.
 
 
«Зилова, Зилова!» – живо скандировала
Подогретая шампанским, пёстро одетая праздно шатающаяся толпа.
Автора «Искусства обмена шила на мыло» ва-
рило в котле восхищённых поклонников и авторучки его колпа-
 
 
чок не смыкался с само́й авторучкой уже битый час, раздавая автографы,
словно бы Зилов был изобретателем нового метода курения опиума или переоткрывателем принципа сообщающихся сосудов —
и его персональный шофер и телохранитель Ираклий Максудов
следил в оба глаза, чтоб Зилова тулово под дождем не промокло бы.
 
 
Картина схватила Зилова за́
душу и душу вытрясла из самых глубоких печёнок.
Внутренности подобрал хозяйственный мальчонка-китайчонок.
Картина Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»
Татуировалась на спину каждому туристу из государства, неугодного Тетратистану.
 
 
Зина святой водой окропила его, и демон растворился в воздухе, пропахшем селедкой.
После того, как она ненароком оскопила его, демоны перестали к ней приставать.
Но они привязали её пенисами мясистыми лицом в неприветливую кровать
И в комнату грузной походкой вошла сама комендант лагеря Крокодилова, поигрывая кожаной плёткой.
 

62. Шуньята

 
Когда я получу от тебя в наследство четыреста мёртвых душ,
Когда свистнет заливисто Соловьём-разбойником рак на горе Фудзи,
Когда пьяный Кинчев в очередной раз крикнет «Маэстро, туш!»,
Когда в ржавый кузов «Победы» набьются галлюциногенные грузди,
 
 
Когда я улечу в поднебесье выше над нами склонившихся Магов,
Когда три вязкие капли любви станут лекарством от насморка и геморроя,
Когда иго на быстрых лодках атакует ничего не подозревающее стадо архипелагов
И Чингизхан на свой восставший фаллос приколет Звезду Героя,
 
 
Тогда в полумраке затеплится мыльно неверным светом огарок свечи,
Тогда некто Никто в чёрной маске удушит спящего Императора, окружённого вусмерть упившимися сатрапами,
И ворона, выронив полфунта докторской, осовело шлёпнется оземь, упав с каланчи,
Распоров брюхо неба разинутым клювом, крыльями и волосатыми лапами.
 

63. Город невест

 
Твои глаза, как будто невзначай и между прочим
Глупая банальность жизни исковеркала.
И вот они глядят на тебя по-волчьи
Из абсолютно равнодушного зеркала.
 
 
Но достаточно сказано, перетасовано словес.
Пора ехать, полозья смазаны, салазки загнуты, заряжен обрез.
И тут вдруг стучится в двери почтальон Печкин.
Распишитесь: вам телеграмма из Седьмых Небес,
 
 
Из города ослепительно белозубых невест:
Ваша наглая бандитская улыбка разбила их трепетные сердечки.
Они официально на вас поставили жирный крест.
 

64. Лизистрата

 
Когда крестовины переплетений судеб соткутся в шотландский плед…
Когда свихнувшийся дед обломает остатки зубов о жёсткую правду газет и галет…
Когда гаммельнский крысолов поймает последнюю крысу на обещание вечной любви…
Когда свора ангелов введёт вас во внутренние покои для окончательного визави…
 
 
Будетляне ткут невод, соединяя звёзды нитями, просмолёнными в жидкой луне.
Белая королева в оранжевой мантии повешена вверх ногами на корабельной сосне.
Корабли идут по морю, море омывает берег с тёплым песком, который липнет к мокрой загорелой коже
Твоих до безумия гладких и мускулистых ног и твоего гибкого кошачьего позвоночника тоже.
 
 
Чирк-чирк о коробок в парадняке, и вот уже спичка падает в лужу мочи под почтовым ящиком.
Такова динамика человечьей жизни. Дед подавился хрустящим хрящиком.
Суть книги останется затерянной в недомолвках лукаво расставленных троеточий.
Пометки на полях, прочитанные внуком, спешно будет стирать ластиком взволнованный отчим.
 
 
Голоса птиц и детей складываются в язык лета.
Гроза за окном зацикленно повторяет дешёвую имитацию выстрела из пистолета.
Воск расплавившейся свечи стекает на пол, словно кровь из ванны Марата.
И ты отказываешь мне в своих услугах, словно аристофановская Лизистрата.66
  «Лизистрата» – пьеса Аристофана об афинских женщинах, которые, сыты по горло Пелопоннесской войной, забаррикадировали себя в Акрополе, чтобы посредством такой сексуальной забастовки вынудить мужей к голосованию за мир со Спартой.


[Закрыть]
 

65. Диаграмма

 
Диаграмма взаимоотношений между людьми, шевелящееся море связей.
Я раньше думал, что можно выйти сухим из воды – и оказаться в экстазе.
Дворцы мистификаций рушились, при прикосновении обращаясь в труху.
Лестница в небо одалживала перекладин снизу, чтобы продолжиться наверху.
 
 
Святейший синод под фаллическим куполом отворяет дверь в Космос.
Дьячок в противогазе сквозь неё выбрасывает мою тщательно упакованную несносность.
Мирром смазаны оси кинематографических колесниц.
Калека-Лейбниц ездит по залу в электрическом кресле – мы простираемся ниц.
 
 
Паром набит очередной маршрутный воздушный шар, готовый за моря и окияны.
С верховных вершин наструячился Ледовитый Король, мы его присутствием осияны.
ПьянЫ, как извозчики, но отчаянно держим строй, ведь на нас глядят заграницы.
Это как объегоривать глухонемых при помощи шелеста переворачиваемой страницы.
 
 
Громоздкая словесность не лезет ни в какие ворота.
Бараны заняты обсуждением деталей воображаемого государственного переворота.
Кредит доверия исчерпал себя и пошёл по дорогам, живя на случайное подаяние.
Итоговая графа гроссбуха, напившись народной крови, стонала и фыркала от переедания.
 
 
В такие поры стража совершает обход с факелами, скрежеща оружьем.
Оголодавшие демоны вылезают из-за-под-лица, располагаясь серебрящимся полукружьем.
Спит Ледовитый Король, наигравшись с фавнами и сатирами.
Спит Ледовитая Королева, наигравшись с дворцовыми кирасирами.
 
 
Лишь не дремлет старик-Карамзин, в портмоне пересчитывая ассигнации.
Он толкнул на аукционе секрет свободной словесной ассоциации.
Лишь не спит Робеспьер, гильотину настраивая, словно церковный орга́н.
И дьячок выбегает к точке пересечения трамвайных линий и бьёт в свой торжественный барабан.
 

66. Пароль и отзыв

 
Шестьдесят шесть полощущихся на ветру знамён.
Тормак Венедиктович покрашен в красную краску и окрылён.
 
 
Печень Анаксимандра Анфиногенова, мелко порубленная, пошла на форшмак,
Считающийся деликатесом у злобных пигмеев.
Словно зеницу ока, хранил вход в свою задницу целомудренный падишах.
На страже у входа стоял навытяжку вахмистр Вахромеев.
 
 
Система запрашивала для загрузки пароль у Логинова.
Пароль предоставив, последний сидел в ожидании отзыва.
Триумфальный триумвират Копенгагенова, Круглопупенко и Каценеленбогена
Жарко спорил об исторической роли Саввы Морозова.
 
 
Связкой гранат перебрасывались эквилибристы
Под хрустальным куполом шапито.
Эритрейскому евнуху снились Евфаресты, Эхнатоны и Эвхаристы.
Система выплюнула отзыв Логинову: «Конь в пальто».
 
 
В лесу раздавался топор дровосека,
Которого путали и стращали духи: Шишкин, Мишкин и Ёжкин-Кот.
Падишах размышлял: принимают ли подданные его за генсека ли? в пол-парсека?
А секстету министров о чём-то нашёптывал главный сексот.
 
 
Свои дни Валтасар коротал за пасьянсом, а ночи – в ристалищах игрищ и оргий.
Страну разрывали на части интриги придворных, конфликты племён.
И боги прогневались, недовольные Валтасаром.
Его обезглавив, правителем стал Вахромеев Георгий,
 
 
И трон его окружили шестьдесят шесть полощущихся на ветру знамён,
Принадлежащих его трусливо заискивающим вассалам.