Текст книги "Уинстон Черчилль. Последний титан"

Кончина Смита совпала с дальнейшим развитием Индийского вопроса. В сентябре лейбористское правительство объявило, что на следующий месяц в Лондоне состоится конференция Круглого стола с участием руководства колонии и представителей метрополии. Черчилль, который всегда поддерживал переговоры, считая их лучшей альтернативой по сравнению с вооруженным конфликтом, на этот раз выступил против этого мероприятия. По его мнению, оно ослабит позиции Британии на субконтиненте с одновременным усилением положения тех, кто ратует за полную независимость, в первую очередь речь шла об ИНК и его лидере Мохандасе Ганди (1869–1948). Так и случилось, в Индии началась кампания общественного неповиновения с последовавшими за ней столкновениями и кровопролитием. «Не сулившая ничего хорошего» (по словам Черчилля) конференция начала свою работу в ноябре. Учитывая, что Ганди к тому времени находился под стражей, ИНК бойкотировал заседания. Несмотря на это, индийские представители чувствовали себя на конференции уверенно, настаивая на максимальном расширении полномочий самоуправления в кратчайшие сроки. Черчилль считал, что конференция ни к чему не приведет, поскольку отсутствие представителей ИНК попросту обесценит принятые решения.

В британском парламенте обсуждение итогов конференции с разработкой в Индии конституции и движением по пути создания собственного правительства состоялось в конце января 1931 года. Черчилль выступил с пространной речью (объем почти 5400 слов), в которой, во-первых, отметил, что правительство отказалось следовать выводам комиссии Саймона, специально сформированной парламентом для поиска решений индийского вопроса и выработки конструктивных действий; во-вторых, указал, что создание всеиндийского парламента приведет к коллизии этого органа управления с институтом британской власти в лице вице-короля, что даст дополнительные козыри борцам за независимость. Таким образом, вместо мирного урегулирования наболевшего вопроса правительство лишь усугубило ситуацию, создав дополнительные очаги для будущих возгораний{191}191
  См.: Churchill W. S. The Second World War. Vol. I. P. 26; Gilbert M. Op. cit. P. 375; Hansard. Series 5. Vol. 247. Col. 689–703.


[Закрыть].

Показательно, что на обвинения Черчилля ответил не сам Макдональд и не специальный представитель Лейбористской партии, а Стэнли Болдуин, недвусмысленно дав понять, что возглавляемая им Консервативная партия не поддерживает взгляды Черчилля. Налицо было противостояние нашего героя с руководством тори. Для Черчилля этого уже был не первый конфликт подобного рода. В начале своей карьеры он уже выступал против партийной верхушки. История повторялась. Черчилль вновь пытался найти свое место и заявить о себе через конфликт. Методы были схожие, партия была та же, только несмотря на внешнее сходство ситуация отличалась кардинальным образом. Если в 1904-м (как, впрочем, и в 1922-м) у него было где продолжить карьеру, то в 1931 году возможность перейти в другую партию отсутствовала. Либералы перестали считаться серьезной политической силой. Лейбористы, наоборот, стремительно набирали популярность, но объединение с ними для закоренелого антисоциалиста было труднореализуемым вариантом. Оставалось только хранить верность консерваторам, что Черчилль и пытался сделать, признавшись Эмери: «Я собираюсь держаться за тори с цепкостью пиявки»{192}192
  Цит. по: Gilbert M. Op. cit. P. 373.


[Закрыть].

Тогда к чему было это восстание, если других вариантов остаться на плаву, кроме как сохранять лояльность руководству тори, у Черчилля не было? Для ответа на этот вопрос следует учитывать характер политика, с его амбициями, стремлением к риску и склонностью к защите своей независимости посредством бунтарства. На протяжении последних двадцати лет ему прочили кресло премьер-министра, которое, и в самом деле, было пределом его чаяний и желаний. Но Болдуин крепко держал в руках штурвал, пользуясь необходимой поддержкой и обладая требуемым влиянием. Рассматривать себя в качестве его преемника Черчиллю также не приходилось. Для этого были другие кандидатуры, например Невилл Чемберлен. В итоге, после стольких лет продвижения наверх, преодоления сложнейших преград, получения уникального опыта государственного управления и работы на ключевых позициях в правительстве, Черчилль оказался перед мрачной перспективой не достигнуть заветной цели. Не желая довольствоваться вторыми ролями, которые были бы ему обеспечены, прояви он больше лояльности и усмири свое эго, Черчилль вступил на очень скользкую тропу – оставаясь среди консерваторов, он начал формировать отдельную политическую силу с объединением вокруг себя единомышленников, недовольных политическим мейнстримом.

Учитывая расклад политического пасьянса того времени, у Черчилля было мало шансов на победу. Во-первых, положение Болдуина было слишком крепким, чтобы бунт даже такого влиятельного заднескамеечника, как Черчилль, мог его сокрушить. Во-вторых, большую часть единомышленников нашего героя составляли ультраконсервативные элементы, которые никогда не считали потомка герцога Мальборо своим, и альянс с ними был временным. В-третьих, пытаясь сохранить Индию в составе империи, он выступил против таких мощных течений, справиться с которыми у него не было ни сил, ни возможностей. Несмотря на наличие этих объективных факторов, Черчилль с присущим ему оптимизмом позитивно оценивал свои перспективы. Своему сыну он признался в январе 1931 года, что «чувствует себя гораздо сильнее после начала обсуждения Индийского вопроса». «Великое утешение – заниматься темой и беспокоиться о вопросах гораздо более важных, чем должность, партия или дружеские отношения», – объяснял он. Схожую мысль Черчилль развил и в беседе с кузеном, 9-м герцогом Мальборо (1871–1934): «Политика слишком грязна для письменных слов. Я чувствую себя крепким и сильным»{193}193
  См.: Documents. Vol. 12. P. 243, 246.


[Закрыть].

Черчилль сделал свой выбор, и последствия не заставили себя долго ждать. Уже на следующий день после его выступления в парламенте, осуждающего политику правительства в отношении Индийского вопроса, к нему подошел его личный секретарь Патрик Джордж Бачен-Хепбёрн (1901–1974) и передал просьбу руководства тори – покинуть Теневой кабинет. Черчилль знал, что ему придется ответить за свой поступок. Но не предполагал, что так явно и так быстро. Просьба Бачен-Хепбёрна застала его врасплох. Он сначала покраснел, потом побелел, затем схватил трость, после чего швырнул ее на стол. Подавив гнев, он с натянутой улыбкой произнес: «Итак, Консервативная партия хочет избавиться от меня. Хорошо. Я уйду тихо и сейчас». Место Черчилля в Теневом кабинете занял Невилл Чемберлен. Это был первый шаг в изоляцию, но Черчилль продолжал не терять присутствие духа, считая, что его положение, наоборот, укрепляется. Супруге он сказал, что «политика все более благоприятно ко мне расположена»; «несомненно, весь дух Консервативной партии со мной, а разочарование Болдуином идет мне на пользу», «каждая речь, которую я произношу, каждый шаг, который я делаю, принимаются» великолепно{194}194
  См.: Manchester W. The Last Lion. Vol. I. P. 852; Documents. Vol. 12. P. 274, 280, 282.


[Закрыть].

Примерно в это же время, вспоминая своего отца, Черчилль заметил, что лорд Рандольф «не принадлежал к числу тех, кто принимает решения по указке партийного руководства», «холодную, рассчитанную игру он никогда не вел, говорил что думал, так оно лучше». Эти строки в полной мере можно отнести и к самому Черчиллю. Он, действительно, «говорил, что думал», критикуя не только политику правительства, но и отдельных личностей. Сначала в январе 1931 года он направил пропитанную ядом сарказма стрелу в адрес премьер-министра Макдональда, назвав его «величайшим из ныне здравствующих мастеров падения»: «Он встает целым и невредимым после падения, убеждая нас, что ничего не произошло». Потом он вспомнил, как в детстве хотел увидеть экспонат «Бесхребетное чудо» в цирке Барнума, но родители не пустили его, считая такое зрелище опасным для неустойчивой психики ребенка. «Мне пришлось ждать пятьдесят лет, прежде чем я увидел “Бесхребетное чудо” на скамье в Палате общин», – заявил Черчилль, указывая на Макдональда. Следующим он обрушился на Ганди, который был не только освобожден в конце января из тюрьмы, но и вступил с Галифаксом в переговоры, проходившие в резиденции вице-короля. Сначала, выступая на заседании Индийского имперского общества в Манчестере, Черчилль назвал лидера ИНК «фанатиком и аскетом, похожим на факира, типаж которого хорошо известен на Востоке». Затем во время выступления в своем избирательном округе Эппинге он заявил: «Возмутительно и тошно смотреть, как господин Ганди, этот мятежный адвокат из Миддл-Темпла, строит из себя босоногого факира, как он полуголым является во дворец, чтобы говорить с представителем нашего короля-императора, а сам между тем продолжает затевать бунты и настраивать местное население против нас»{195}195
  См.: Черчилль У. С. Мои ранние годы. С. 52–53; Hansard. Series 5. Vol. 247. Col. 267, 1021–1022; Gilbert M. Op. cit. P. 385; Churchill W. S. (ed.). Winston Churchill’s Speeches. P. 97.


[Закрыть].

Все эти сардонические заявления не могли остановить процесс деколонизации. Во время переговоров с вице-королем Ганди обещал прекратить общественные беспорядки и направить представителей своей партии на вторую конференцию Круглого стола. В ответ наместник короля гарантировал освобождение всех задержанных по делу Ганди, а также возвращение всей конфискованной собственности. Болдуин поддержал новую конференцию, Черчилль выступил против и даже смог добиться принятия Комитетом по делам Индии резолюции об исключении Консервативной партии из состава конференции Круглого стола. 18 марта Черчилль выступил с развернутой речью в лондонском Альберт-холле, акцентировав внимание на трех последствиях, которые будут ожидать Индию после разрыва с метрополией. Во-первых, исчезнет все, что Британия создала: медицинские, юридические и административные службы, обслуживание железных дорог, мелиорация и борьба с голодом. Во-вторых, расцветут коррупция и спекуляция, в результате которых, прямо, как говорил Матфей: богатые станут богаче, а бедные – беднее. «Кумовство, взяточничество и коррупция станут служанками браминов», – предупреждал Черчилль. В-третьих, ухудшатся условия «миллионов беспомощных индийцев», которые «удерживаются в нечеловеческом рабстве». В то время как брамины «рассуждают о принципах западного либерализма и представляют собой философствующих политиков демократического толка», в действительности, утверждал британский политик, они «отказывают в основных правах почти 60 млн соотечественников, которых называют “неприкасаемыми”»{196}196
  См.: Gilbert M. Op. cit. P. 399; Черчилль У. С. (ред.). Никогда не сдаваться. С. 142.


[Закрыть].

Чем более откровенными и агрессивными были выступления Черчилля, тем более жесткой была реакция со стороны руководства тори. Ему стали все чаще вспоминать его прежние огрехи – Антверпен, Дарданеллы, интервенцию в Советскую Россию, подводя общественность к выводу, что политика Черчилля сводится «к палке, штыку, пулемету и артиллерии». Теперь уже ему пришлось оправдываться, заявляя, что «легко выдвигать подобные обвинения, и еще легче их приветствовать, когда они повторяются, но они ложны и несправедливы». Теперь уже ему пришлось доказывать, что «на самом деле он не является сторонником применения в Индии грубой силы» и разрешение Индийского вопроса «не требует больше применения физической силы».

Против Черчилля началась информационная война. Он пытался перехватить инициативу и выйти с публичным заявлением на Би-би-си, но доступ в радиоэфир был ему заказан. Не помогли даже такие влиятельные друзья, как председатель Совета управляющих радиокорпорации Джон Генри Уитли (1866–1935). Черчиллю ничего не оставалось, как последовать торной дорогой и опубликовать очередной сборник со статьями и текстами выступлений по Индийскому вопросу. Его поддержал Торнтон Баттеруорт (?–1942), издававший «Мировой кризис». В отличие от других публикаций этот проект не был коммерческим и был направлен исключительно на популяризацию взглядов нашего героя. Сборник, получивший лапидарный титул – «Индия», был опубликован в мае 1931 года. В него вошли статья из номера Daily Mail от 16 ноября 1929 года, положившая начало Индийской кампании Черчилля, тексты восьми его выступлений в период с декабря 1930 года по март 1931 года, а также одно из ранних выступлений от июля 1920 года. Хотя и написанные по случаю, эти тексты раскрывают риторический талант автора, демонстрируя силу его интеллекта, уверенное владением языком, а также широкий инструментарий полемических приемов{197}197
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 249. Col. 1462; Gilbert M. Op. cit. P. 358–359, 387.


[Закрыть].

Черчилль продолжил участие в обсуждении Индийского вопроса и после выхода сборника. Однако его усилия оказались тщетными. Ему не хватило веса, и борьба с системой закончилась ожидаемым поражением восставшего маргинала. В 1935 году будет принят давно обсуждаемый Закон об управлении Индией, расширяющий права местного населения. Спустя 12 лет, в 1947 году, Индия, получит независимость и распадется на два доминиона: Индийский союз и Пакистан. Статус доминионов сохранится до 1950 и 1956 годов соответственно. В 1971 году от Пакистана отделится Бангладеш. Парадоксальность Индийской кампании Черчилля состоит в том, что, выступив ретроградом и отказываясь признать неизбежный процесс деколонизации, наш герой на самом деле исполнил непривычную для восприятия широкой публики роль миротворца. Основной посыл его речей состоял в предотвращении кровопролития на субконтиненте: нормализация положения в Индии должна осуществляться не силовыми, а политическими методами. Столкновения в Индии происходили не с британскими властями, а являлись результатами «религиозных стычек» между индуистами и мусульманами. Их предотвращение, убеждал Черчилль, возможно только при сохранении центральной власти за британской администрацией, которая сможет «гарантировать непредвзятость и беспристрастность» в отношении всех классов, общин и национальностей{198}198
  См.: Черчилль У. С. (ред.). Указ. соч. С. 143.


[Закрыть]. Опасения Черчилля окажутся не такими уж необоснованными, как утверждали его критики. В конфессиональных столкновениях во время гражданской войны 1947 года, а также в индо-пакистанских конфликтах 1965 и 1971 годов погибнут миллионы людей. В отношении самого британского политика участие в обсуждении Индийского вопроса будет иметь два важных последствия. Во-первых, в дебатах и схватках, проходимых при численном и административном превосходстве другой стороны, закалилась знаменитая стойкость Черчилля. На тот момент над ней глумились, сравнивая ее с упрямством и глупостью, но пройдут годы и в момент национальной опасности она проявит себя в полный рост, внеся существенную лепту в формирование политики, которая позволит сначала выстоять, а потом выиграть. Во-вторых, поражение в Индийской кампании подорвало доверие к адекватности суждений Черчилля, повлияв негативно на восприятие его дальнейших выступлений по насущным проблемам национальной безопасности и международных отношений.

Пришлось Черчиллю испытать и горькие плоды конфронтации с Болдуином. Летом 1931 года было сформировано коалиционное правительство, в которое вошли представители всех трех партий, Черчиллю в нем места не нашлось. В октябре состоялись всеобщие выборы. Уверенная победа потомка Мальборо в Эппинге (35 956 голосов против 15 670 у ближайшего конкурента) совпала с триумфальной победой Консервативной партии, которая обеспечила себе в парламенте 437 мест против 236 у лейбористов. Несмотря на превосходство тори, Болдуин предпочел оставить пост премьер-министра за Макдональдом, понимая, что с имеющимся у него большинством в Палате общин он сможет легко контролировать главу правительства, не разделяя при этом его ответственности. Как и следовало ожидать, места в новом правительстве экс-канцлеру Казначейства снова не нашлось. Черчилль бодрился и даже продолжал шутить, то, комментируя выступление одного депутата, заявил: «Он говорил без бумажки и без смысла», то неодобрительно покачав головой во время выступления одного из министров, и когда тот прервал свою речь, осуждающе заметив: «Достопочтенный джентльмен, я просто выразил мою точку зрения», остроумно парировал: «Достопочтенный джентльмен, а я просто покачал головой»{199}199
  См.: Halle K. The Irrepressible Churchill. P. 98, 80.


[Закрыть]. Но в целом его положение все больше становилось безысходным. Протянуть руку дружбы Болдуину, признав собственные ошибки и публично покаявшись, означало лишиться уважения в глазах окружающих, продолжать оппонировать – сделать еще более иллюзорной возможность возвращения в состав правительства. Единственный выход – выжидать, но время играло против нашего героя, двигавшегося к своему шестидесятилетнему юбилею. Черчилля спасет появление новой международной угрозы. Но только сам он об этом пока не знал, продолжая верить в свою звезду и заполняя появившееся из-за снижения политической активности время – творчеством.

Литературное творчество

После того как Черчилль покинул Казначейство, его единственным источником дохода от политической деятельности на протяжении следующих десяти лет стало жалованье члена Палаты общин – 400 фунтов ежегодно (в июне 1937 года увеличено до 600 фунтов). При этом для поддержания привычного образа жизни с содержанием Чартвелла, прислуги, оплаты образования детей ему необходимо было в десятки раз больше. На следующую декаду основным источником дохода для него стала активность на литературном поприще, которая в среднем приносила 12,7 тыс. фунтов ежегодно. Это был насыщенный и изматывающий труд, напоминающий движение белки в колесе, когда очередной цикл статей или публикация книги сменялись разработкой новой темы, переговорами с издателями, формированием команды для начала работ. Как правило, Черчилль работал одновременно над несколькими проектами, загоняя себя в угол цейтнота и жестких обязательств.

Литературная кабала, на которую политик соглашался добровольно, началась сразу же после его возвращения из США в ноябре 1929 года, когда он договорился с Daily Telegraph о публикации в течение следующих двух с половиной месяцев цикла из 12 статей «Что я увидел и услышал в Америке». Написанные в жанре травелога, эти статьи раскрыли многогранный мир автора, который сначала делится восторгом от увиденного воочию «Большого дерева», которому предположительно четыре тысячи лет, цитируя при этом строки Маколея, что старые деревья знали времена, «когда жертвенный дым развевался над Пантеоном, когда жирафы и тигры прыгали в амфитеатре Флавия», затем с упоением рассказывает о небоскребах Сан-Франциско и одном из последних чудес техники – международной телефонной связи. Британский политик лично оценил высокое качество связи, поговорив с Клементиной и дочерями, находящимися за несколько тысяч миль от Сан-Франциско в Англии, в графстве Кент. «Почему сказали, что век чудес прошел? – восклицает автор. – Он только начался!»

Отдельное внимание Черчилль уделил описанию своего визита в Ликскую обсерваторию, где со «смущением и восторгом» он наблюдал за Сатурном и наслаждался «совершенным зрелищем мира, удаленного от нас на восемьсот миллионов миль». «Наблюдая в течение нескольких часов за Вселенной, невольно удивляешься, и зачем только беспокоиться о выборах и избирательных округах», – заключал политик. Метапозиция космоса, который своей непостижимостью, а также временной и пространственной необъятностью способен обнулить все человеческие страхи, стремления и достижения, всегда манила Черчилля. В романе «Саврола» он почти страницу текста посвящает описанию скрытой, но сильной страсти протагониста по «наблюдению за звездами» с попыткой «разгадать их непостижимые тайны», показывая, насколько «туманными и нереальными» представляются «волнующие события дня», когда, прильнув к телескопу, наблюдаешь «более совершенный мир бесконечных возможностей». В 1942 году в мартовском номере Sunday Dispatch вышла написанная еще до начала войны статья британского премьера «Есть ли жизнь на Луне?». В ней Черчилль рассуждает об условиях существования внеземной жизни (вода в жидком состоянии и гравитация, достаточно сильная для удержания атмосферы), предвосхищает открытие экзопланет, предсказывает межпланетные путешествия, а также указывает на возможность существования жизни на других планетах: «Я не настолько впечатлен успехом нашей цивилизации, чтобы предположить, будто мы единственное место в огромном космосе, которое населено живыми и разумными существами, или что мы обладаем самым развитым интеллектом, когда-либо появлявшимся в обширных просторах пространства и времени»{200}200
  См.: Churchill W. S. Nature’s Panorama in California // Finest Hour. № 142. P. 29–30; Documents. Vol. 12. P. 95; Черчилль У. С. Саврола. С. 34–35; Wolff M. (ed.). The Collected Essays of Sir Winston Churchill. Vol. IV. P. 493–498.


[Закрыть].

В бытность активной политической деятельности Черчилль никогда не забывал о литературном призвании. И публикация «Мирового кризиса» в этом отношении была не единственным примером его увлечения публицистикой и историей. В 1920-е годы он регулярно находил время для написания различных статей и эссе, часть которых носила ярко выраженный автобиографический характер. Так, в The Strand Magazine вышли статьи «Как я бежал от буров» (декабрь 1923-го и январь 1924 года), «Когда я был молод» (декабрь 1924 года), в Pall – «В индийской долине» (сентябрь 1927 года), «С Буллером к Мысу Доброй Надежды» (ноябрь 1927 года). Начиная с 1928 года Черчилль стал активно диктовать воспоминания о своем детстве и юности. К 1930 году в форме статей и надиктованного текста у него собралось порядка 60–70 тыс. слов, которые он решил использовать для написания мемуаров, повествующих о первых 25 годах своей жизни. Новая книга – «Мои ранние годы» была опубликована в октябре 1930 года.

Написанное в привычном для политиков жанре автобиографии, это произведение разительно отличается от большинства подобных работ. Выделяется оно и в литературном наследии нашего героя. В первую очередь замечательным слогом, передающим огромную гамму эмоций от глубокой трагедии до приятной самоиронии. Интересна книга и своим содержанием. В ней есть личные нотки, например, рассуждения об отце через призму прожитых лет и собственного положения. «Утраченные позиции невозвратимы, – не без пессимизма констатирует автор. – Человек может подняться на новую высоту в пятьдесят-шестьдесят лет, но никогда не займет вновь ту, которую потерял в тридцать-сорок». Безрадостные карьерные перспективы повлияли также на описание детских лет. Изображая себя отсталым учеником с невысокими академическими показателями, которому во взрослой жизни суждено будет добиться выдающихся успехов на ниве действий и интеллекта, он подводит читателей к выводу о казуальной непрозрачности, когда мрачное начало может привести к сияющим вершинам. Он также подкрепляет свои рассуждения, обращаясь к излюбленному приему – альтернативной истории, показывая, насколько серьезно могла измениться его жизнь, если бы какие-то события произошли иначе: не сдал бы экзамен и не поступил в Сандхёрст, продолжил бы движение в бронепоезде и не попал бы в плен, рискуя погибнуть в череде предстоящих сражений. Следуя этой логике, начавшаяся в 1930-х годах политическая изоляция Черчилля была еще не так страшна. Кто знает, к чему его готовит судьба в очередной раз, закаляя в новых испытаниях?

Помимо размышлений о себе и своем пути Черчилль также ностальгирует по былым временам, признавая масштаб произошедшей за последние 15 лет трансформации: «Характер общества, первоосновы политики, методы ведения войны, восприятие юности, масштаб ценностей, все это изменилось». Теперь «спокойная, с маленькими водоворотами и небольшой рябью река», по которой плыло викторианское общество, кажется «непостижимо далекой от огромного водопада, по которому швыряет и несет вниз, и от стремнин, в бурном потоке которых приходится барахтаться сейчас». Указывая на смену эпох, нетрудно заметить, какому времени автор отдает предпочтение. Основной причиной метаморфоз Черчилль считал войну. Да и сама книга была написана для «опустошенного войной, огрубевшего, увечного и ко всему равнодушного» поколения. Причинами, изменившими характер мировой войны, он считал науку и демократию. «Едва этим путаникам и занудам позволили участвовать в боевых действиях, как судьба войны была предрешена». Если раньше сражения велись «хорошо подготовленными профессионалами, малым числом, дедовским оружием и красивыми ухищрениями старомодного маневра», то теперь в войну было вовлечено «едва ли не все народонаселение, включая женщин и младенцев», а сами боевые действия превратились в «безжалостное взаимное истребление». От гибели не застрахован никто, за исключением «кучки близоруких чиновников, чья задача – составлять списки убитых». «Едва демократия оказалась допущена, а вернее, сама влезла на поле боя, как война перестала быть джентльменским игралищем», – констатировал Черчилль.

Эти высказывания нисколько не означают, что политик, немало сделавший для становления и развития демократических институтов, был противником демократии. И тем более – науки. Он лишь предостерегал от их бездумного и бездушного использования, граничащего с безжалостной эксплуатацией и способного причинить такой вред, который превзойдет все их достоинства. Также он настойчиво предупреждал о необходимости предотвращения новой мировой войны. Начинать войны легко. Волна патриотизма захлестывает граждан и руководителей, ослепляя и вводя в заблуждение. Но одно дело – угорать в массовой истерии, и совсем другое – вести боевые действия и за каждую пядь земли сражаться с противником, готовым стоять до последнего. Он много говорил об этом на страницах «Мирового кризиса» и не счел лишним повторить эту мысль здесь, выразив с афористичной четкостью: «Давайте все-таки учить наши уроки. Никогда, никогда, никогда не верьте, что война будет легкой и гладкой. Любой государственный деятель, поддавшись военной лихорадке, должен отлично понимать, что, дав сигнал к бою, он превращается в раба непредвиденных и неконтролируемых обстоятельств. Старомодные военные министерства, слабые, некомпетентные и самонадеянные командующие, неверные союзники, враждебные нейтралы, злобная фортуна, безобразные сюрпризы и грубые просчеты – вот что будет сидеть за столом совещаний на следующий день после объявления войны». Не случайно, в отличие от предыдущих произведений, Черчилль посвятил «Мои ранние годы» не конкретной личности, а «новому поколению», в надежде, что именно новому поколению удастся избежать роковых ошибок прошлого{201}201
  См.: Черчилль У. С. Мои ранние годы. С. 52, 80, 68–69; Churchill W. S. My Early Life. P. IX, 228–229; Черчилль У. С. Мировой кризис. Ч. I. С. 31.


[Закрыть].

В конце 1931 года Черчилль отправился с лекционным туром в США. Он прибыл в Нью-Йорк 11 декабря, выступив на следующий день с лекцией о перспективах англо-американского сотрудничества. Вечером 13-го числа Черчилль находился в своем номере манхэттенского фешенебельного отеля Waldorf-Astoria, готовясь к завтрашнему выступлению. Раздался телефонный звонок. Это был его друг, финансовый магнат Бернард Барух (1870–1965). Он пригласил политика к себе. Черчилль взял такси и поехал к Баруху на Пятую авеню. Не помня точно номер дома, он несколько раз просил таксиста останавливаться у приглянувшихся ему зданий. Для этого водитель, следовавший по стороне Центрального парка, вынужден был делать каждый раз разворот. Вскоре Черчиллю это надоело и, увидев очередное похожее на дом Баруха строение, он попросил остановиться, чтобы самому перейти дорогу. Когда он переходил проезжую часть, его сбил автомобиль. В результате удара у него до кости оказался рассечен лоб (шрам останется до конца жизни), были сломаны два ребра, повреждена плевра правого легкого, вывихнуты оба плеча, а также получены многочисленные синяки и ссадины. Несмотря на травмы, Черчилль продолжал оставаться в сознании, объяснив подоспевшему к месту происшествия полисмену, что его зовут «достопочтенный Уинстон Черчилль из Англии», ему 57 лет и он никого не винит в случившемся. «Вся вина лежит всецело на мне», – сказал он. Черчилля отвезли в больницу Ленокс-хилл, расположенную неподалеку на Манхэттене. Когда у входа в лечебное учреждение его, пересаживая в инвалидное кресло, спросили, в состоянии ли он оплатить услуги доктора и содержание в палате, он ответил: «Да, все самое лучшее». Также он попросил срочно связаться с супругой, которая на этот раз сопровождала его в американском турне. Среди посетителей Черчилля был также водитель сбившего его авто – безработный механик Марио Констасино. Черчилль не держал на него зла, подарив ему «Мои ранние годы» с автографом. О самочувствии своего подданного побеспокоился также король Георг V, лично позвонивший в больницу, чем произвел на персонал неизгладимое впечатление.

Черчилль решил описать случившееся с ним в отдельной статье – «Мое нью-йоркское происшествие», которая вышла в двух номерах Daily Mail за 4 и 5 января 1932 года. Наиболее интересен последний абзац, демонстрирующий стоическое отношение автора к неизбежной кончине: «Не остается ни времени, ни сил на жалость к себе. Не остается времени для страха и угрызения совести. Если в какой-то момент вся эта череда сменится однообразной серой пеленой и темнота опустится со звуками Sanctus, я уже ничего не почувствую и не смогу испугаться потустороннего. Природа милосердна и не испытывает своих детей, будь то человек или животное, за пределами их возможностей. Адские муки являются лишь результатами человеческой жестокости. Что же до всего остального, жить опасно, принимайте вещи такими, какие они есть. Бояться не надо, все будет хорошо»{202}202
  См.: Churchill W. S. My New York Misadventure // Finest Hour. № 136. P. 25–28.


[Закрыть].

Для восстановления сил и поправки здоровья Черчилль направился вместе с супругой и дочерью Дианой в столицу Багамских островов Нассау. Реабилитация проходила медленно и повергла политика в депрессию. Обычно он обретал душевное спокойствие от занятий живописью, но боль в руках и плечах не располагала к выходу на пленэр. Своему сыну Черчилль писал, что пребывание на Багамах напоминает «жизнь овоща». Во время одной из откровенных бесед с женой он признался, что за последние два года в его жизни произошло три тяжелых удара: потеря значительных средств в экономическом кризисе 1929 года, остракизм со стороны Консервативной партии и досадное происшествие в Нью-Йорке. «Не думаю, что смогу полностью восстановиться после подобных потрясений», – заключал он.

Медленно, но верно отдых делал свое дело. Силы стали постепенно возвращаться. Сначала Черчилль возобновил чтение, получив больше всего удовольствия от романа «Земля», будущего лауреата Нобелевской премии Перл Бак (1892–1973), принесшего автору Пулитцеровскую премию. Затем он начал писать, отправив в Daily Mail очерк о Багамах с историей островов и рассуждениями о 18-й поправке к Конституции США («сухой закон»), которую лично он не одобрял. Сам он, посещая США, не гнушался провозить спиртное, используя для этого медицинские фляги и оформляя багаж как дипломатическую почту. Однажды в Америке с ним произошел забавный эпизод. Сняв телефонную трубку и думая, что аппарат подключен к домашнему коммутатору, по которому он держал связь с прислугой, наш герой попросил городскую телефонистку принести ему бокал шерри. «Боюсь, я ужасно шокировал бедную женщину», – извиняющей интонацией заявил Черчилль своему секретарю{203}203
  См.: Documents. Vol. 12. P. 391, 393, 394, 395; Churchill W. S. My Happy Days in the Wet Bahamas // Finest Hour. № 145. P. 14–17; Manchester W. Op. cit. P. 825.


[Закрыть].