Текст книги "Уинстон Черчилль. Последний титан"

Другой важный вывод, который сделал Черчилль: несмотря на всю власть в управлении многотысячной армией и объединении интересов двадцати стран, Мальборо был крайне ограничен в своих действиях и решениях. Одним из первых Черчилль обратил на это внимание Дж. Эдмондса, сказав ему в январе 1934 года: «Мальборо видел то же самое, что Наполеон, но он был лишь слугой в суровый век. Наполеон мог приказывать, Мальборо же не мог ничего больше, чем убеждать или упрашивать. Нелегко одерживать победы, обладая такими возможностями». На страницах своей тетралогии он уделит немало места этой особенности, указывая, что Мальборо не имел права беспрекословного подчинения. Он не мог потребовать: «Исполняйте, иначе я вас расстреляю!» или: «Молчите, иначе я освобожу вас от должности». Он имел дело с «двадцатью гордыми, завистливыми, компетентными и не очень коллегами», которых не мог «призвать к дисциплине» и которых был бессилен наказать. «Невозможно оценить внутреннее напряжение полководца, ведущего войну с равным противником при столь паралитическом контроле», – писал Черчилль. По его словам, «пугающий враг был наименьшей проблемой» британского военачальника. «Друзья, союзники, подчиненные – вот кто потреблял все его силы». Сам прошедший через огонь и воду Первой мировой, Черчилль обобщил опыт своего предка, заключив, что «история всех коалиций – это длинное повествование о бесконечных жалобах союзников друг на друга».

Опыт Мальборо, которому «приходилось утверждать свою власть и добиваться одобрения почти каждого шага от различных и часто противоборствующих заинтересованных групп», оказал на Черчилля огромное влияние и определил его собственную манеру поведения в годы Второй мировой войны. Это касалось как внешнеполитических союзов, так и отношений с политиками, военными и гражданскими в собственной стране. В условиях «столкновения мнений, где каждая из сторон имеет сильный довод», когда отсутствие полномочий исключает возможность приказа, единственным выходом, считал Черчилль, является «поддержка собственного авторитета на каждом этапе» принятия решений, «безграничное терпение и умение убеждать». Там, где не помогали аргументы, приходилось обращаться к унижению. «Долгое обучение при дворе научило Мальборо кланяться и протискиваться, довольствоваться вторым или третьим результатом, если это было лучшее, что он мог получить, – признавал он в беседе с Э. Маршем. – У него было гораздо меньше гордости, чем у обычного человека. И это во многом помогло его масштабным планам». Рассуждая подобным образом, Черчилль относил эти выводы и к себе, что контрастирует с его привычным портретом бескомпромиссного лидера, но сам-то он не испытывал иллюзий, отлично зная, чего стоят многие победы и на какие ухищрения приходится идти ради них{231}231
  См.: Documents. Vol. 12. P. 697, 983; Churchill W. S. Op. cit. Book. I. Vol. 2. P. 958, 592, 681; Book. II. Vol. 3. P. 220; Черчилль У. С. История англоязычных народов. Т. 3. С. 54, 58.


[Закрыть].

Приведенные выше рассуждения показывают, что, изучая жизнь Мальборо, Черчилль пропускал ее через себя и сверял с собственным опытом. В результате он приходил к выводам и находил закономерности, которые оказали определяющее влияние на формирование его мировоззрения, что нашло непосредственное отражение в его деятельности на посту премьер-министра. В этом отношении тетралогия является не только лучшим многотомным произведением автора, но и уникальным образцом мировой литературы. Существует немного книг, которые бы создавались личностями такого масштаба, как Уинстон Черчилль, и были посвящены анализу личностей такого масштаба, как 1-й герцог Мальборо, и в итоге служили подспорьем и пособием для лидера в столь масштабном кризисе, как Вторая мировая война. При этом важно понимать, что речь шла не о каких-то универсальных секретах управления, познание которых позволяет открыть двери всех решений и разрубить узлы всех проблем. На опасность искать подобные рецепты наш герой указывал еще в «Мировом кризисе», замечая, что «истина войны абсолютна, но принципы ее ведения нужно выводить в каждом из обстоятельств, которые всегда различны; следовательно, ни одно правило не является руководством к действию». Схожую мысль он повторил и в «Мальборо»: «Успех полководца определяется не следованием моделям или правилам, а способностью к абсолютно новому восприятию ключевых фактов и основных сил, которые действуют в нынешней ситуации. Это повара используют рецепты для приготовления блюд, а доктора конкретные предписания для лечения болезней, но каждая военная операция уникальна». Мир слишком сложен, чтобы давать рекомендации. В любой победе важен не только отдельный маневр, решение, жест или действие, приведшие к ней, а совокупность целого набора факторов и обстоятельств. Поэтому так редко можно наблюдать исключительный успех и поэтому «заглядывать слишком далеко нерационально». Черчилль призывал своих читателей вместо поиска готовых ответов сосредоточиться на развитии собственного мышления и умении самостоятельно определять решения в зависимости от ситуации. «Изучение прошлого бесценно как средство для тренировки ума и пищи для размышлений, – подчеркивал он, – но оно бесполезно без способности избирательно оценивать заслуживающие особого внимания факты и их значение, связь и соотношение»{232}232
  См.: Черчилль У. С. Мировой кризис. Ч. III. Кн. 1. С. 56; Churchill W. S. Op. cit. Book. I. Vol. 1. P. 105, 448; Vol. 2. P. 568–569.


[Закрыть].

Помимо постижения истории и формирования своей личности Черчилль также поднял в биографии и более широкий пласт социальных вопросов через сравнение двух эпох. Начав с описания недостатков былых времен, которые характеризовались неприкрытой продажностью и алчностью, непотизмом с назначением близких вместо компетентных, иерархичностью – все решения, отношения и поведение определялись близостью и продолжительностью связей с королевским престолом, – он не слишком обольщался на счет своей эпохи. Работая в те же годы, что и создавался «Мальборо», над своим романом, М. А. Булгаков вкладывает в уста своего героя знаменитые слова, что «люди, как люди», «любят деньги, но ведь это всегда было… в общем, напоминают прежних…». Черчилль делает аналогичное заключение, констатируя, что «любовь к деньгам и зависть к богатым» объединяли век XVII с веком XX. В отличие от Булгакова британский автор идет дальше, показывая, что помимо сходства разные эпохи отличаются, причем не всегда в пользу современности.

Во-первых, ослабло влияние религии. Сам Черчилль не был глубоко верующим человеком, но он признавал важную роль религии как нравственного ориентира. Несмотря на всю продажность и распущенность людей XVII века, они думали о загробной жизни и заботились о спасении своей души. В отличие от теряющих ориентиры потомков они «придерживались стойких взглядов по широкому кругу вопросов веры и, как правило, были готовы заплатить за них своей жизнью». Поэтому в ходу были слово «долг» и выражение «смерть в бою всегда в чести». Во-вторых, прошлая эпоха была более степенна. Люди ценили свое время и не тратили его понапрасну. Не было пустых разговоров и высасывающих денег увлечений. Люди меньше отвлекались на пустяки, больше размышляли, что помогало принимать взвешенные и продуманные решения. Книги читались, а не пролистывались. В поле дискуссий попадало лишь то, что заслуживало внимания, а по «фундаментальным проблемам и угрозам общество придерживалось единодушного коллективного мнения». В-третьих, признавая, что в XVII столетии было много грубости и жестокости, он считал, что XX век достиг «высочайшей эффективности в бесчеловечной и безжалостной войне». Еще в «Мировом кризисе», перечисляя все беспощадные способы, которые люди использовали для истребления друг друга в Первой мировой, он резюмирует: «Лишь пытки и каннибализм оказались единственными средствами, которые не использовали просвещенные, христианские государства». Да и то только потому, что «видимо, “польза” от них была сомнительна». В биографии «Мальборо» он возвращается к этой теме, показывая, что во времена его предка полководцы относились к противнику с уважением: после яростной битвы обе стороны, а «особенно победители», «спасали раненых, вместо того чтобы оставить их, обрекая на мучительную агонию». Если в прошлом еще были какие-то нормы допустимого и запрещенного, то в XX веке «человечество признало их нелогичными, заклеймив старомодными предрассудками». Оценивая средства, которые использовал «герцог Джон» для достижения целей, Черчилль с сарказмом замечает: «В нашу просвещенную и богатую научными достижениями эпоху, возможно, во многих великих странах сочли бы, что если бы он вел себя более безжалостно, то добился бы большего успеха»{233}233
  См.: Churchill W. S. Op. cit. Vol. 1. P. 43, 41, 42; Vol. 2. P. 556; Book. II. Vol. 3. P. 188; Черчилль У. С. Указ. соч. Ч. I. С. 17.


[Закрыть].

Последнее в перечне (но не по значимости) отличие двух эпох состоит в деградации лидерского начала. Масштаб и сложность событий в XX веке увеличились, но искра лидерства, констатирует британский политик, «потухла навсегда». Поэтому он призывает «не сравнивать современные достижения (за исключением разве что миллионной пропаганды) с личными подвигами, которые свершили немногие великие командующие прошлого». В сентябре 1938 года он скажет экс-премьеру Нидерландов Хендрику Колейну (1869–1944), что основной причиной той «ужасной ситуации», в которой оказались Англия и Европа, является «отсутствие смелости и предвидения» у государственных деятелей. В этих рассуждениях Черчилль-историк уступает место Черчиллю-политику, который считает, что в 1930-е годы мир столкнулся с новой страшной угрозой – агрессивной политикой нацистской Германии. Черчилль использует «Мальборо» для выражения своих взглядов, показывая опасность возвышения Третьего рейха на примере политики Франции в начале XVIII века, испытывавшей «голод по захвату земель соседних государств». Как и в случае с любой гегемонией, притязания Франции не ограничивались установлением «контроля в политической и религиозных сферах». Они включали в себя обеспечение превосходства в «экономических, нравственных и интеллектуальных областях». Устремления Франции представляли собой «одно из самых величественных притязаний на мировое господство, которое когда-либо имело место со времен Антония». Черчилль не просто указывал на амбициозные устремления Франции, но и персонифицирует их в личности Людовика XIV, которого называет «деспотом Европы», «самым худшим врагом человеческой свободы», правителем, которого отличали «ненасытный аппетит, холодная расчетливая жестокость, вселенское самомнение», «всеобщая агрессия» и «разносторонняя тирания».

Столь жесткая характеристика по отношению к почившему два века назад государственному деятелю другой страны не означает, что британский политик питал неприязнь к «королю-солнце». И Франция, и Людовик XIV были принесены им в жертву в идеологических целях для выражения своей точки зрения. И о важности этих взглядов можно судить по тому факту, что Черчилль, этот общепризнанный франкофил, принес на алтарь повествования любимую Францию. На примере французского монарха он показал, что, когда отдельно взятый властный индивидуум теряет связь с реальностью, становясь рабом своих несдержанных желаний и амбиций, он превращается в угрозу не только для окружения, но и для своей страны, а также соседних государств, которые «ежатся от страха и боли». Черчилль предупреждал своих современников, что мир столкнулся с угрозой более страшной, чем Бонапарт или Вильгельм II, и в подобной ситуации ни о каких сделках с тираном не может быть и речи. «Несмотря на все военные условия, мир никогда не может быть достигнут между великими цивилизованными странами, если одна из них грубым и жестоким образом попрала права другой», – настаивал он в последнем томе тетралогии. На примере своего предка он показал, что самым эффективным способом противостояния гегемону является коллективная безопасность. Черчилль говорил об этом в своих книгах, статьях, речах. Его читали, слушали, но не слышали{234}234
  См.: Churchill W. S. Op. cit. Book. I. Vol. 1. P. 571, 66–67, 228, 229, 243, 16; Book. II. Vol. 3. P. 22; Vol. 4. P. 491, 556; Documents. Vol. 13. P. 1157; Черчилль У. С. История англоязычных народов. Т. 2. С. 403; Т. 3. С. 66.


[Закрыть].

Освещение современных политику реалий было лишь одним пластом тетралогии. Хотя для самого автора эта тема была болезненной и потребляла не меньше сил и энергии, чем литературное творчество. По сути, позиция Черчилля по отношению к нависшей над его страной внешнеполитической угрозе предопределила не только его путь в 1930-е годы, но и место, которое он занял во Второй мировой войне.

Переход через пустыню

Черчилль был одним из первых британских политиков, кто понял опасность зарождения в Германии нацизма и прихода Гитлера к власти. Еще в октябре 1930 года в беседе с внуком «железного канцлера» дипломатом князем Отто фон Бисмарком (1897–1975) он отметил, что Гитлер и его сторонники «используют первую же возможность» для восстановления вооруженных сил в нарушение Версальского договора. Свои выводы Черчилль строил на основе внимательного изучения автобиографического манифеста фюрера «Моя борьба», отдельных документов НСДАП и речей ее лидеров, а также бесед с непосредственными жертвами нового режима. К последним, например, относился Альберт Эйнштейн (1879–1955), который встретился с британским политиком перед своей эмиграцией в США и сообщил о наличии у него надежных сведений об активном развитии немецких ВВС. Своей супруге великий физик скажет, что считает Черчилля «исключительно мудрым человеком»{235}235
  См.: Gilbert M. Op. cit. P. 407; Farmelo G. Churchill’s Bomb. P. 69–70.


[Закрыть].

В то время, пока Гитлер стремительными шагами шел к абсолютной власти: через успех на выборах в Рейхстаг в 1932-м, назначение канцлером в 1933-м и провозглашение единоличным главой государства в 1934-м, в Великобритании стала набирать силу политика разоружения, которая считалась самым эффективным средством предотвращения войны. Черчилль выступил против выбранного курса. В речи в парламенте в ноябре 1932 года он обратил внимание депутатов, что «ежегодный набор призывников в Германии уже почти в два раза превышает аналогичный показатель во Франции». И это на фоне непрекращающихся просьб Германии о том, чтобы им «разрешили перевооружиться»! Он призывал «перестать обманывать себя». «Германией движет вовсе не жажда справедливости, – объяснял Черчилль. – В глазах бесчисленных банд коренастых тевтонских молодчиков, бодро марширующих по городам и селам Германии, читается решимость бороться и страдать за отчизну, а для этого немцам необходимо оружие, и как только они его получат, Германия сразу заявит о своих притязаниях на утраченные территории и колонии». Черчилль потребовал от руководства страны прекратить прятаться за «пушистое красноречие». За более чем тридцатилетнюю карьеру парламентария он не помнил, чтобы «разрыв между тем, что политики произносят, и тем, что происходит на самом деле, был бы настолько велик».

Осуждая в последующие годы политику разоружения, он указывал, что вместо предотвращения войны она, наоборот, приближает ее начало. Констатируя, что разоружение способно сохранить мир не больше, чем «зонтик предотвратить начало дождя», а также признавая, что «наша пацифистская тактика возымела противоположный эффект» и привела лишь к еще большему вооружению соседних государств, он требовал покинуть проходившую в Женеве Международную конференцию по разоружению и «отправить на свалку весь хлам и мусор восьми лет нытья, глупости, лицемерия и обмана». «Прочный мир может опираться только на военное превосходство», – настаивал британский политик{236}236
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 272. Col. 80, 81, 86, 87; Gilbert M. Op. cit. P. 494, 567; Черчилль У. С. (ред.). Указ. соч. С. 145–146.


[Закрыть].

Находясь не у дел и имея ограниченный доступ к закрытым сведениям по официальным каналам, Черчилль создал разветвленную сеть личных информаторов, в которую входили политики, дипломаты, ученые, военные, снабжавшие его актуальными и достоверными сведениями о состоянии немецкой промышленности, развитии сухопутных сил и люфтваффе. Опираясь на эти данные, британский политик констатировал в марте 1934 года в Палате общин, что «Германия вооружается так быстро, что никто не в силах ее остановить» На следующий год он будет утверждать о «полной милитаризации немецкой промышленности». Выступая в октябре 1935 года в Чингфорде, он обратил внимание присутствующих, что «еще никогда прежде ни одна страна в мирное время столь явно и столь целенаправленно не готовилась к войне»{237}237
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 286. Col. 2073; Vol. 302. Col. 1493; Черчилль У.С. (ред.). Указ. соч. С. 156, 162, 174.


[Закрыть].

Черчилль считал, что в сложившихся условиях необходимо не разоружаться, а наращивать собственное вооружение. По его мнению, это был вопрос не партийной политики или «спор между пацифистами и милитаристами», это был вопрос сохранения национального суверенитета. Учитывая, что превосходство в сухопутных войсках никогда не было сильной стороной «владычицы морей», он предлагал сделать основную ставку на авиацию. «Настал тот час, когда парламент должен принять, а национальное правительство – обнародовать решение о создании британской авиации, равной по своей мощи французским или немецким ВВС, в зависимости от того, кто из них в этом отношении сильнее», – заявил он в Палате общин в феврале 1934 года{238}238
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 286. Col. 2066; Vol. 285. Col. 1197, 1199; Черчилль У. С. (ред.). Указ. соч. С. 154, 155.


[Закрыть].

Призывы политика не встретили поддержки у власть имущих. Спустя три недели после его выступления в парламенте был принят новый бюджет Королевских ВВС, предусматривающий сокращение расходов на 1 млн фунтов по сравнению с бюджетом трехлетней давности. В 1936 году на закрытой встрече с членами обеих палат парламента Болдуин откровенно признается, что не готов объявить электорату об активном вооружении Германии: «Непросто, находясь на трибуне, заявить народу об угрожающих ему опасностях. Лично я никогда не видел черты, переступив через которую получу право пугать людей»{239}239
  Documents. Vol. 13. P. 289.


[Закрыть]. «Честный Стэн», как его называли коллеги, четко улавливал дуновения общественного мнения, предпочитая следовать им. Истощенная и опустошенная потерями Первой мировой, Британия была пропитана антивоенными настроениями и стремлением сохранить мир любой ценой – даже ценой полного разоружения и удовлетворения всех запросов потенциального агрессора. В феврале 1933 года Оксфордский союз провел голосование по следующей резолюции: «Ни при каких обстоятельствах мы не станем сражаться за короля и нашу страну». 275 студентов поддержали непатриотичный лозунг и только 153 подтвердили свою готовность защищать родину. Спустя месяц сын нашего героя Рандольф провел повторное голосование, давшее еще более удручающие результаты: всего 138 голосов оказались на патриотической чаше весов, в то время как 750 студентов проголосовали «против». Аналогичные результаты были получены в Кембридже, где 213 против 138 поддержали решение о «бескомпромиссном» пацифизме. Во время одной из избирательных кампаний в этот период кандидат от Лейбористской партии Джон Уилмот (1893–1964) предложил закрыть все призывные пункты, расформировать армию и ВВС. Избирателям понравилось, и они позволили революционно мыслящему политику представлять их в Палате общин. «Никто не способен так вовлечь в войну, как пацифист», – сказал Черчилль в сентябре 1935 года одному из своих коллег{240}240
  См.: Manchester W. Op. cit. Vol. II. P. 46; Documents. Vol. 12. P. 1264.


[Закрыть].

Впоследствии Черчилль охарактеризует 1930-е годы в своей жизни, как «пустынные», понимая под этим не только отсутствие должностей и реальных задач, но и общий недоброжелательный настрой коллег и общественности по отношению к себе и своим взглядам. На публике Черчилль старался храбриться, заявив в одной из статей летом 1934 года, что он «счастлив быть независимым, так как в свое время занимал все государственные посты, о которых только можно мечтать»{241}241
  Цит. по:: Gilbert M. Op. cit. P. 550.


[Закрыть]. Но наедине с собой он понимал всю тяжесть своего положения, когда с каждым годом он становился все ближе к старости и все дальше от власти. Не считая того обстоятельства, что время играло против него, в целом для нашего героя было не впервой оказываться во внутренней оппозиции. И каждый раз он вел себя одинаково, открыто нападая на своих главных оппонентов, которыми оказывались премьер-министры. Он выступил против Бальфура в начале карьеры, последовательно критиковал Асквита после фиаско в Дарданеллах, нелицеприятно отзывался о Макдональде в ходе обсуждения Индийского вопроса.

Аналогично он поступил и в этот раз. В 1933 году он заявил в парламенте, что в результате четырехлетнего правления Макдональда Британия стала «слабее, беднее и беззащитнее». В личной переписке он назвал премьер-министра «жалким Рамсеем», «почти невменяемым». Немалая доля диатрибы досталась и Стэнли Болдуину, который хотя и оставался до 1935 года в тени лидера лейбористов, на самом деле оказывал определяющее влияние на формирование внешней политики. В частных беседах Черчилль называл Болдуина «лукавым, терпеливым, удивительно ленивым, а также бесплодным и неэффективным руководителем». По его мнению, из всех премьеров, которых Британия знала в 1930-е годы, на Болдуине лежала основная вина за ослабление страны перед новой мировой войной. Когда в 1940 году после очередного налета люфтваффе Черчиллю сообщат, что одна из бомб уничтожила лондонский дом Болдуина, он воскликнет: «Какая же неблагодарность!» В 1947 году, когда Болдуин будет отмечать свое восьмидесятилетие, Черчилль откажется поздравлять своего бывшего коллегу, объяснив, что он «не желает Стэнли Болдуину зла, но было бы лучше, если бы он никогда не появлялся на свет».

Черчилль считал, что Болдуин, потакая антимилитаристским настроениям избирателей, ради победы на следующих выборах поставил национальную безопасность под угрозу. По мнению нашего героя, 1930-е годы были не тем периодом, когда следовало посвятить себя «конкурентной борьбе за дешевую популярность среди избирателей». Еще в «Мировом кризисе» он утверждал, что «трудно человеку создать что-либо великое, если он пытается сочетать яркий блеск благотворительности по отношению ко всему человечеству с обостренным чувством популизма в партийной борьбе». Теперь он настаивал, что народ не для того делегировал власть руководству, чтобы то по каждому вопросу выбегало на улицу и «спрашивало мнение людей». «Решать должен парламент и правительство, а народ будет судить о правильности их действий, как доверенных лиц», – заявлял Черчилль. Иронизируя однажды над советом, что «правительство должно всегда держать ухо близко к земле», он заметил – тогда придется встать на колени и склониться, приняв тем самым «не самую благородную позу»{242}242
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 276. Col. 550–552; Documents. Vol. 12. P. 1097; Halle K. Op. cit. P. 111; Gilbert M. In Search of Churchill. P. 106; Churchill W. S. Step by Step. P. 77; Hansard. Series 5. Vol. 339. Col. 360; Vol. 286. Col. 2074; Черчилль У. С. Мировой кризис. С. 185.


[Закрыть].

Выступления, призывы и нападки Черчилля не прошли незамеченными. Большинство депутатов относились к нему как к нарушителю спокойствия, звезда которого закатилась. Немногие из них верили, что Черчилль вернется на политический олимп. Даже некоторые члены его собственного ближнего круга, например Бивербрук, полагали, что их друг покинет парламент, считая его уход «самым лучшим, что он может сделать». Что касается его заявлений, то последователи Болдуина и Макдональда называли подобные атаки на лидеров партии «позорными», сводя критику к «личной вендетте» и попыткам обратить на себя внимание, чтобы выклянчить должность{243}243
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 301. Col. 666; Vol. 276. Col. 583, 600, 604; Manchester W. Op. cit. P. 86.


[Закрыть].

Хотя все они ошибались, Черчилль, действительно, верил в свое скорейшее возвращение в состав правительства. В этой дихотомии между частным и общим, где с одной стороны преобладали государственные интересы и понимание ошибочности выбранного правящими кругами курса, а с другой – стремление самому войти во власть, заключалось основное драматическое ядро того внутреннего конфликта, который пронизывал публичную деятельность Черчилля во второй половине 1930-х годов. Хотя сам он старался не обращать внимания на это противоречие, успокаивая себя тем, что его стремление попасть в правительство продиктовано не оппортунистическими мотивами, а желанием получить власть для исправления положения изнутри системы. Должно быть, это был полноценный самообман, который перечеркнул четвертьвековой опыт в большой политике, недвусмысленно говоривший о том, что изменить систему изнутри в одиночку невозможно.

Первые серьезные надежды Черчилля на возвращение были связаны со сменой премьер-министра, которое, по его оценкам, должно произойти в 1935 году. Сравнивая в марте правительство с «огромным айсбергом, который долго дрейфовал в теплых морях и у которого растаяло основание», он предсказывал, что «айсберг» скоро «перевернется». Долгожданные перемены произошли летом, но не принесли желаемых пертурбаций. Макдональд просто подал в отставку, передав кресло премьера Болдуину. Надежды на перемены вновь вспыхнули после объявления всеобщих выборов, которые прошли в ноябре и стали последними до начала Второй мировой войны. Черчилль вновь одержал уверенную победу в Эппинге, обогнав ближайшего соперника на 20 тыс. голосов (34 849 против 14 430). Аналогичный успех распространялся на всю Консервативную партию, которая получила в Палате общин большинство (429 мест против 154 у лейбористов и 21 у либералов). «С тобой покончено, – скажет Бивербрук, обращаясь к Черчиллю. – У Болдуина настолько много голосов, что он сможет справиться и без тебя». Черчилль не отчаивался, рассчитывая возглавить Адмиралтейство. Он шесть дней прождал у телефона, ожидая звонка с Даунинг-стрит. Но его не последовало, Болдуин не хотел видеть бывшего коллегу за столом заседаний. Черчилль испытал «огромное и горькое разочарование». По словам его друга Виктора Казалета (1896–1943), «Уинстон был в ярости от того, что не попал в правительство», «пренебрежительно отзывался о существующем руководстве» и был «переполнен беспокойства из-за немецкой угрозы»{244}244
  См.: Documents. Vol. 12. P. 1324; Vol. 13. P. 41.


[Закрыть].

Следующий лучик надежды забрезжил весной 1936 года, когда муссировавшийся некоторое время план создания нового ведомства, которое должно было объединить усилия по развитию армии, авиации и флота, был претворен в жизнь. Черчилль рассчитывал возглавить вновь созданное Министерство по координации обороны, считая себя идеально подходящим для этой должности. Но его карты спутал Гитлер, санкционировавший 7 марта вторжение 19 пехотных батальонов в демилитаризованную Рейнскую область. Черчилль еще в январе предсказывал этот акт немотивированной агрессии, который нарушал условия Версальского договора и Локарнских соглашений. 10 марта он планировал выступить с резким осуждением немецкой акции и призывом не оставлять ее без ответа. Однако перспектива возглавить новое ведомство вступила в коллизию с подобными тезисами, обострявшими ситуацию и отношения с Болдуином. Черчиллю пришлось выбирать – сохранить верность взглядам или принести их в жертву ради карьеры. Он дал слабину и не стал в своем выступлении касаться злободневной темы. Спустя четыре дня было объявлено о новом назначении. Министерство по координации обороны возглавил… Томас Инскип (1879–1947), бывший генеральный атторней и генеральный стряпчий. Не считая четырехлетней службы в годы Первой мировой войны в военно-морской разведке, Инскип не имел отношения к военной проблематике и не был готов к исполнению возложенных на него обязанностей. Друг нашего героя профессор Фредерик Линдеман (1886–1957) назвал кадровое решение Болдуина «самым циничным поступком после назначения Калигулой своего коня сенатором»{245}245
  Цит. по: Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. V. P. 716.


[Закрыть].

На самом деле премьер-министр даже не рассматривал кандидатуру Черчилля. Он планировал предложить новый пост Невиллу Чемберлену, а после его отказа был вынужден искать срочную замену, сделав и в самом деле странный выбор. Мнение Болдуина в отношении бывшего коллеги, которого он считал талантливым, но ненадежным, лучше всего передают слова, сказанные им в мае 1936 года: «Когда Уинстон родился, к его колыбели слетелось множество фей, наградивших его различными талантами: воображением, красноречием, усердием и другими способностями. И в этот момент подлетела еще одна фея, которая сказала: “Ни один человек не может иметь столько талантов”. Сказав это, она собрала все таланты вместе и так их перемешала, что их обладатель лишился здравого смысла и мудрости. Именно поэтому мы с таким восхищением слушаем Уинстона в Палате общин, но при этом никогда не следуем его советам». Похоже на высказывание о малолетнем Людовике XV (1710–1774): «Налицо все таланты, кроме одного – умения ими пользоваться»{246}246
  Documents. Vol. 13. P. 166.


[Закрыть].

После того, как Черчилля в очередной раз обошли стороной, предпочтя его военный опыт некомпетентности Инскипа, он вновь облачился в одежды отринутого пророка. Выступая в Палате общин, он заявил, что причины его опасений и недовольства состоят не в самом захвате Рейнской области, а «в масштабном перевооружении Германии в целом». Он рассматривал события на границе с Францией как еще «один шаг, один этап в процессе общей милитаризации». Своим захватом Рейнской области Гитлер стремился защитить Третий рейх с запада. Когда эта цель будет достигнута и «вырытые окопы преградят путь всякому, кто захочет войти в Германию через парадную дверь, у нацистов будут развязаны руки для вылазок черным ходом – в восточном и южном направлении». Тогда, предупреждал Черчилль, «положение Польши, Чехословакии и Австрии, а также прочих соседних государств изменится коренным образом». Отныне эти «страны живут под мерцающей тенью самого страшного меча, который когда-либо выковывала рука человеческая, который то поднимается в молниеносной угрозе, то снова ложится на точильный камень», – повторил он свою мысль в статье Evening Standard от 3 апреля.

Нельзя не отдать должное проницательности Черчилля. Но его прогнозы не встретили поддержки, лишь усиливая, как заметил Гарольд Макмиллан, «всеобщие сомнения в его здравомыслии»{247}247
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 310. Col. 1527, 1528, 2484, 2486; Churchill W. S. Op. cit. P. 7; Manchester W. Op. cit. P. 187.


[Закрыть].

Еще больше, чем откровенные выступления, репутацию Черчилля подмочило участие в кризисе отречения короля, пришедшемся все на тот же 1936 год. 20 января в поместье Сандригем, в Норфолке, скончался Георг V. Трон наследовал его старший сын Эдуард Альберт Кристиан Джордж Эндрю Патрик Дэвид, принявший имя Эдуарда VIII. Желая более активно участвовать в управлении государством, новый король быстро вступил в конфликт с архиепископом Кентерберийским и премьер-министром. Для того чтобы остудить порывы монаршей особы, иерархи политической и церковной власти умело разыграли карту отношений Эдуарда с замужней американкой Бесси Уоллис Симпсон (1896–1986), у которой уже был за плечами один развод. Указав, что глава англиканской церкви не может вступить в брак с дважды разведенной женщиной, они поставили короля перед трудным выбором – либо любовь, либо корона. О серьезности намерений Болдуина можно было судить по тому факту, что в случае отказа принять озвученные условия он готов был подать в отставку, получив предварительно от лидеров Лейбористской и Либеральной партий заверения, что они также откажутся сформировать правительство. Одним из немногих политиков, кто встал на сторону короля в этот непростой момент, был Уинстон Черчилль. Он советовал выждать и продолжить стоять на своем, объясняя, что ни один премьер-министр не может заставить короля отречься от престола. Помимо хороших многолетних отношений с Эдуардом у Черчилля также был свой резон поддержать монарха. Он не исключал возможности сформировать партию короля и в случае конституционного кризиса возглавить правительство. Только король оказался сделан из другого материала и не был готов к упорной борьбе. Поддавшись давлению, он согласился на отречение. Черчилль призывал его повременить и даже выступил с эмоциональной речью в парламенте в защиту короля, которая обернулась фиаско. Против политика ополчились представители всех партий. По словам Эмери, «Уинстон был полностью ошарашен единодушной враждебностью палаты». Как записал в дневнике депутат-лейборист Гарольд Николсон (1886–1968), своим выступлением Черчилль за «пять минут разрушил то, что терпеливо восстанавливал в течение двух лет». В кулуарах он признается одному из коллег, что отныне его «политическая карьера закончена». Навредив своей репутации, наш герой не смог исправить положение. Утром 10 декабря Эдуард подписал акт отречения от престола. «Я искренне полагаю, что отречение было преждевременным и необязательным, – напишет Черчилль Ллойд Джорджу, который в этот момент находился в Вест-Индии. – Хорошо, что вас здесь нет». Новым монархом Соединенного Королевства стал второй сын короля Георга V Альберт Фредерик Артур Джордж, взявший для исполнения августейших обязанностей свое последнее имя и вошедший в историю как Георг VI{248}248
  См.: Documents. Vol. 13. P. 464, 465; Gilbert M. Op. cit. P. 822, 831.


[Закрыть].