Текст книги "Уинстон Черчилль. Последний титан"

Безуспешные действия в захвате Нарвика совпали для британцев с общим провалом Норвежской кампании. Поэтому упоминание Галлиполи весьма кстати. По крайней мере сам Черчилль явственно ощутил приближение призрака Дарданелльской катастрофы, поразившись мистической точности двух эпизодов. Как и четверть века назад в ожидаемой, но заставшей врасплох многих государственных деятелей войне, решительный и уверенный в себе Черчилль начал боевые действия в кресле первого лорда Адмиралтейства. Как и четверть века назад, являясь олицетворением наступательного духа, он стоял у истоков военно-морской операции, которая привела к неутешительным результатам. Как и четверть века назад, разбор полетов и неудач пришелся на май – месяц, который Черчилль никогда не любил. Как и четверть века назад, наш герой оказался в первых рядах виноватых. Как и четверть века назад, произойдет формирование коалиционного правительства и последуют отставки. Как и четверть века назад, Черчилль покинет пост первого лорда Адмиралтейства. Все повторялось, только итог оказался совершенно иным – вместо исчезновения в тени забвения потомок Мальборо пошел по карьерной лестнице вверх.

Было ли это чудом или закономерностью? За восемь месяцев управления военно-морским флотом Черчилль не только наживал себе врагов среди инертных коллег, но и завоевывал уважение и расположение широких масс. «Только его имя и слышно в казармах», – констатировала служба мониторинга общественного мнения. Это понимали и коллеги Чемберлена, признавая, что первый лорд Адмиралтейства «один из самых популярных членов кабинета». Это понимал и противник. «Черчилль в Кабинете министров! – воскликнул Герман Геринг. – Это означает, что война действительно началась и теперь нам придется сражаться с Англией»{275}275
  См.: Ramsden J. Man of the Century. P. 57; Manchester W. The Last Lion. Vol. II. P. 588; Documents. Vol. 14. P. 187.


[Закрыть]. Пусть планы Черчилля продвигались с трудом, но с каждым месяцем «странной войны» его политический капитал возрастал. В феврале 1940 года его включили в состав участников заседания Верховного военного совета, высшего коллегиального органа союзников по управлению войной. В апреле после отставки министра по координации обороны адмирала флота барона Эрнла Четфилда (1873–1967) он стал председательствовать на заседаниях Военного координационного комитета и получил право от имени этого органа отдавать распоряжения начальникам штабов, превратившись де-факто в заместителя премьер-министра.

Нельзя сказать, что последнее изменение прошло гладко. Многим стиль Черчилля был чужд и неприятен. По словам очевидцев, заседания комитета стали «более частыми, спорными и язвительными». Начали поступать жалобы на «многословие и опрометчивость» первого лорда, которые вызывали лишь ворох «ненужной работы» и приводили к «трениям». После одного из заседаний (еще когда Черчилль не занял кресло председателя) начальник Имперского генерального штаба Эдмунд Айронсайд (1880–1959) с возмущением записал в дневнике: «Уинстон вбил себе в голову, что мы можем принимать импровизированные решения по управлению войной, собираясь в пять часов вечера каждый день». Его возмущал подход нашего героя «отслеживать все военные приготовления, как будто он был командующим отрядом, который проводил операцию по переходу через мост». Чемберлен и сам был недоволен поведением Черчилля{276}276
  См.: Kiszely J. Op. cit. P. 159, 215; Ismay H. Op. cit. P. 111; Colville J. Op. cit. P. 108.


[Закрыть]. Но у него были проблемы посерьезнее. На 7–8 мая было запланировано заседание Палаты общин с обсуждением предварительных итогов Норвежской кампании.

Накопившееся недовольство правительством прорвалось наружу. Выступления отличались остротой, агрессивностью и возбуждением. Драматично выглядел призыв однокашника нашего героя по Хэрроу Леопольда Эмери, повторившего сказанные в 1653 году слова Оливера Кромвеля Долгому парламенту: «Вы слишком долго заседали. Пора покончить с вами. Во имя Бога, уходите!» Черчилль мог сдать Чемберлена, который как глава Военного кабинета нес основную ответственность за все принимаемые решения. Но он этого делать не стал. Во время выступления Ллойд Джорджа он выкрикнул, что «берет на себя всю ответственность за все действия Адмиралтейства и всецело готов разделить бремя». Старый лис предупредил, что «достопочтенному джентльмену не следует превращаться в бомбоубежище для защиты коллег от осколков». Но Черчилль не внял его советам. Он выступил со сдержанной речью, объясняющей причины неудач{277}277
  См.: Hansard. Series 5. Vol. 360. Col. 1283, 1348–1362.


[Закрыть]. На последовавшем голосовании 281 депутат поддержал существующее правительство против 200 выступивших за его отставку. Формально это была победа, но реально Чемберлену указали на дверь. После консультаций с королем он решил сформировать коалиционное правительство. 9 мая он пригласил к себе лидера лейбористов Эттли и спросил его: готовы ли лейбористы войти в состав правительства, возглавляемого Чемберленом, и если не готовы, то согласятся ли они работать с другим премьером-тори? Эттли ответил, что на первый вопрос ответ, скорее всего «нет», на второй – «да». Но он должен обсудить предложение с однопартийцами на проходящей в Борнмуте конференции Лейбористской партии.

При беседе с Эттли на Даунинг-стрит также присутствовали лорд Галифакс и Черчилль. Вероятность, что один из них станет новым премьер-министром, возрастала с каждым часом. Чемберлен отдавал явное предпочтение Галифаксу. Но будучи пэром, глава Форин-офиса заседал в Палате лордов и не мог контролировать работу нижней палаты парламента. «Уинстон, видишь ли ты какие-нибудь препятствия, чтобы в наши дни пэр мог стать премьер-министром»? – спросил Чемберлен. Наш герой расценил этот вопрос как ловушку – ответь он положительно, ему пришлось бы предложить взамен свою кандидатуру, то есть явно обозначить позицию и, соответственно, подставить себя под удар; в случае отрицательного ответа Чемберлен мог использовать высказанную точку зрения для продвижения кандидатуры Галифакса. Поэтому Черчилль решил промолчать. Возникла продолжительная пауза, которую прервал Галифакс, заметивший, что его пэрство создает серьезные препятствия для полноценной деятельности на посту премьера. Кроме того, он не горит желанием брать штурвал в руки в столь тяжелой ситуации. Тем самым Галифакс фактически сошел с дистанции. На рассвете следующего дня – 10 мая, немецкие войска перешли в масштабное наступление, нанеся скоординированные удары по территории Нидерландов, Бельгии и Франции. В 6.00 утра Черчилль встретился с военным министром и министром авиации. Несмотря на эмоциональное напряжение последних дней, он, по воспоминаниям коллег, «жадно поглощал яичницу и попыхивал большой сигарой, как будто вернулся только что после утренней прогулки». В 7.00 собрался Военный координационный комитет, через час – Военный кабинет. После заседания Чемберлен выразил желание отложить свою отставку, что возмутило многих тори. В 11.30 Чемберлен провел второе за день заседание Военного кабинета, в 16.30 – третье. Во время обсуждений принесли послание из Борнмута. Как Эттли и предполагал, лейбористы готовы были войти в коалиционное правительство при условии, что во главе него не будет стоять действующий премьер-министр. Через час Чемберлен появился на аудиенции у короля, заявив о своей отставке. На вопрос, кого он советует назначить следующим премьер-министром, он ответил: «Уинстон тот человек, за которым следует послать». Георг VI не забыл участия потомка герцога Мальборо в кризисе с отречением его старшего брата и не очень хотел, чтобы Черчилль становился его первым министром. Но отклонить совет Чемберлена он не мог. 25 лет назад создание коалиции привело Черчилля к отставке. Теперь она способствовала его назначению на пост премьер-министра.

В 18.00 Черчилля пригласили в Букингемский дворец. На обратном пути он спросил телохранителя:

– Томпсон, ты знаешь, с какой целью я ездил во дворец?

– Да, сэр, – ответил инспектор и после слов поздравления добавил: – Единственное, хотелось бы, чтобы эта должность досталась вам в более спокойные времена. Сейчас на вас лежит огромное бремя.

Слезы потекли по щекам премьер-министра.

– Одному только Богу известно, насколько оно велико, – произнес он. – Я надеюсь, что еще не поздно. Нам осталось лишь продемонстрировать все, на что мы способны!

После чего он пробурчал себе что-то под нос, сжал челюсть и направился в Адмиралтейство, где его решений уже ждали срочные проблемы{278}278
  См.: Colville J. Op. cit. P. 123; Documents. Vol. 14. P. 1262, 1268–1284.


[Закрыть].

Грани лидерства

Черчилль мечтал о премьерстве не одно десятилетие. Обычно при достижении цели человека переполняют чувства радости и удовлетворения. Но в случае с нашим героем ни о какой радости, и тем более удовлетворении, не могло быть и речи. Черчилль встал у кормила в тяжелейший период истории своей страны. Впоследствии он будет вспоминать о мае 1940 года, как о героическом периоде, когда просветленные и одухотворенные масштабом нависшей опасности британские руководители сомкнули ряды и поддержали нового премьер-министра. На самом деле мнение о нем среди коллег было далеко не столь радушным и ободряющим. Прежние обвинения в непоследовательности, ненадежности и авантюризме никто не снимал. Никуда не делся и шлейф недоверия. Барон Морис Хэнки, бессменный секретарь кабинета на протяжении двадцати межвоенных лет, просил Всевышнего помочь стране, которая вверила свое существование человеку, «чьи достижения, даже вдохновленные определенной долей воображения, никогда не имели успеха». О «неуверенности» в Черчилле делился с дневником постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган (1884–1968). Вскоре он будет возмущаться «рискованным, романтическим, сентиментальным и темпераментным» поведением нового премьера, «театральная бульдожность» которого может привести к одобрению в момент кризиса «любой дикой идеи». Начальник штаба Британских экспедиционных сил генерал-лейтенант Генри Паунэлл (1887–1961) считал, что Черчилль «представляет реальную угрозу, он всегда увлекается целью, не считаясь с ресурсами и не заботясь о том, достижима ли она в принципе». Не произвел Черчилль-премьер впечатления и на членов правительства. Галифакс, который утверждал, что «редко встречал кого-то с такими странными пробелами в знаниях или чей мозг работает настолько скачкообразно», жаловался на «беспорядочность мышления» нового главы Военного кабинета. Его поддерживал Чемберлен, выражавший «большую озабоченность очевидной неспособностью» своего преемника «концентрироваться на деле» и постоянным стремлением переключиться на несущественные вопросы. Когда 13 мая Черчилль впервые после своего назначения появился в Палате общин, тори встретили его презрительным молчанием, громко приветствуя при этом Чемберлена, который сохранил за собой пост партийного лидера. Это было неприятно и показательно. Большинство консерваторов, получивших свои мандаты по результатам последних всеобщих выборов 1935 года, были яростными приверженцами политики умиротворения. Даже спустя два года своего назначения премьер-министром Черчилль будет жаловаться Идену, что «большая часть тори его ненавидит»{279}279
  См.: Lukacs J. Five Days in London. P. 14, 21–24, 67–68; Reynolds D. Op. cit. P. 177–178; Lawlor S. Churchill and the Politics of War. P. 33–35; Eden R. A. The Reckoning. P. 369.


[Закрыть].

Оказавшись во враждебной среде, Черчилль осторожно и взвешенно подошел к формированию управленческой команды. Военный кабинет был сокращен до пяти человек, куда помимо лейбористов – Эттли, получившего пост лорда-хранителя Малой печати, и министра без портфеля Артура Гринвуда (1880–1954) – вошли Чемберлен и Галифакс, первый стал лордом-председателем Совета и начал курировать всю внутреннюю политику, а второй сохранил за собой пост государственного секретаря по иностранным делам. В правительстве из 36 главных должностей, 21 была оставлена за представителями бывшей администрации. Черчилля обвинили в недостатке смелости в кадровых решениях и страхе перед Консервативной партией, но он действовал последовательно, стараясь не допускать резких движений. Относительно Военного кабинета: со временем он введет в него своих сторонников – Бивербрука и Идена, а также добьется реализации своего подхода с включением в состав лишь тех политиков, которые занимали исполнительные посты и несли ответственность за ключевые области управления войной. Что касается кадровых перемен, то некоторые сподвижники Чемберлена сразу были лишены влиятельных постов и переведены на синекуру. Например, давний противник нашего героя канцлер Казначейства Джон Саймон стал лордом-канцлером; Морис Хэнки, входивший ранее в Военный кабинет, назначен канцлером герцогства Ланкастерского; правая рука экс-премьера Хорас Уилсон (1882–1972), известный как «некоронованный правитель Англии», лишен влияния с сохранением до ухода на пенсию в 1942 году поста постоянного секретаря Казначейства; активный апологет политики умиротворения Самюэль Хор отправлен послом в Испанию; министр информации Джон Рейт (1889–1971), возглавлявший в 1930-е годы Би-би-си и закрывший радиоэфир для Черчилля, переведен на пост министра транспорта. С другими Черчилль решит вопрос при оказии, либо предварительно подготовив почву для принятия соответствующего решения. Так в конце 1940 года он направит лорда Галифакса в США, а в 1941 году – Рональда Кросса (1896–1968) и Малкольма Макдональда (1901–1981), занимавших у Чемберлена посты министра экономической войны и министра по делам колоний, – в Австралию и Канаду соответственно.

Черчилль избавлялся не только от противников. Недовольный пронацистскими высказываниями бывшего короля Эдуарда VIII, он назначил его губернатором на Багамы. В конце мая 1940 года он снял с должности начальника Имперского генерального штаба генерала Эдмунда Айронсайда, которому сам же дал хвалебную характеристику в «Мировом кризисе» и с которым поддерживал хорошие отношения в 1930-е годы. Считая, вполне обоснованно, что генерал не соответствует занимаемой позиции, он назначил на его место генерала Джона Дилла (1881–1944). После кратковременного руководства войсками метрополии Айронсайд был отправлен в отставку с присвоением ему звания фельдмаршала. В октябре Черчилль заменил начальника Штаба ВВС, назначив вместо Сирила Ньювала (1886–1963) Чарльза Портала (1893–1971), который сохранит за собой этот пост до салюта победы. Единственный начальник штаба, который продолжит работу при новом премьере, будет Паунд. Хотя он и сдерживал нашего героя в Адмиралтействе, Черчилль относился к нему с симпатией и уважением. В 1943-м, страдая от неоперабельной опухоли головного мозга, Паунд сам подаст в отставку, скончавшись в октябре того же года. Его место займет главком Средиземноморского флота Эндрю Каннингем (1883–1963). Черчилль не любил Каннингема и был против его назначения начальником Военно-морского штаба, но в итоге утвердил его кандидатуру, сказав, правда, при этом: «Получайте вашего Каннингема. Но если Адмиралтейство не будет себя вести как следует, я уничтожу Совет Адмиралтейства, даже если мне придется пойти ко дну вместе с ним»{280}280
  Цит. по: Roskill S. Op. cit. P. 139.


[Закрыть]. Каннингем проработает на ответственном посту до конца войны.

Избавляясь от неугодных и некомпетентных, Черчилль постарался окружить себя своими людьми. Некоторые из них, как, например, государственные секретари по военным делам и по авиации – Энтони Иден (впоследствии возглавивший Форин-офис) и Арчибальд Синклер – входили в сложную систему принятия решений. Другие занимались срочными задачами. Например, министр авиационной промышленности лорд Бивербрук добился увеличения производства самолетов. Король был против его назначения, как и многие не разделяя методов газетного магната. Но учитывая острую нехватку самолетов, именно такой человек, как «Бивер» (Бобр) – резкий, жесткий, агрессивный, не пасующий перед трудностями и условностями, и нужен был Черчиллю. Третьей и, пожалуй, самой важной функцией доверенных лиц стало обеспечение взаимодействия. Принимая и добиваясь исполнения решений, Черчиллю приходилось иметь дело с большим количеством людей из разных областей, у каждого из которых были свои интересы, цели, подходы и возможности. Не исключая прямого взаимодействия с ответственными руководителями, Черчилль нуждался в доверенных лицах, которые курировали бы каждую область. Так за сбор и обработку всей статистической информации для премьер-министра, а также его взаимодействие с учеными отвечал профессор Линдеман. Брендан Брекен (1901–1958) сначала курировал взаимодействие с Палатой общин на должности личного парламентского секретаря, затем (в 1941 году) возглавил Министерство информации и стал отвечать за управление общественным мнением. Десмонд Мортон (1891–1971), активно снабжавший нашего героя секретными данными в 1930-е годы, обеспечивал взаимодействие с разведслужбами. Обращение к своим людям, позволившее сократить трансакционные издержки, также не было лишено проблем. Линдеман использовал административный ресурс для борьбы за власть в научной сфере, Бивербрук постоянно скандалил с коллегами, особенно с Синклером, Мортон вообще уступил свое место начальнику Секретной разведывательной службы Стюарту Мензису (1890–1968). Черчилль, особенно в конце войны, также проявлял слабость, замыкаясь на узком круге. В январе 1945 года Эттли даже выразил ему свое недовольство, написав объемное послание в две тысячи слов, в котором подверг критике практику премьер-министра постоянно обсуждать все вопросы с Брекеном и Бивербруком. Черчилль пришел в ярость от такого обращения. Охарактеризовав это письмо как «социалистический заговор», он даже бросил в припадке ярости, что «нам не стоит беспокоиться ни об Этлире, ни о Гитли!». В целом Эттли был прав, и Черчилль это понимал. Пока он два дня писал и переписывал ответ, пар недовольства вышел наружу и в отправленной версии осталось только выражение благодарности «за ваше личное письмо», а также признание, что «я всегда прилагал максимально усилий, чтобы извлечь пользу от ваших комментариев и замечаний»{281}281
  См.: Jenkins R. Op. cit. P. 775–776; Colville J. Op. cit. P. 554; Documents. Vol. 21. P. 213.


[Закрыть]. Правда, свое поведение премьер-министр не изменил, продолжая отдавать предпочтение мнению двух «Б».

Разведка, наука и общественное мнение были важны, но уступали по своей значимости военной сфере, от управления которой во многом и зависел общий успех. Черчилль хорошо помнил печальный опыт Первой мировой войны, когда конфликт между гражданскими и военными руководителями ослабил единство и стоил Асквиту поста премьер-министра. «Я намерен оставить власть исключительно в моих руках, – скажет он в близком кругу. – Не будет больше никаких Китченеров, Фишеров и Хейгов»{282}282
  См.: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. P. 526.


[Закрыть]. Для этого он создал Министерство обороны и назначил себя его главой. Также появился буфер между Комитетом начальников штабов и Военным кабинетом – Комитет обороны, в который помимо Эттли вошли близкие нашему герою руководители – Бивербрук, Иден, Синклер и легко управляемый первый лорд Адмиралтейства Альберт Виктор Александер (1885–1965). Являясь министром обороны, Черчилль назначил себя председателем Комитета обороны. Таким образом, в руках нашего героя была одновременно сосредоточена гражданская (как премьер-министра и главы Военного кабинета) и военная (как министра обороны и председателя Комитета обороны) власть. Большая роль при такой централизованной системе управления вновь отводилась доверенным лицам, которые должны были проводить политику премьер-министра и отслеживать реализацию принимаемых решений. Черчиллю повезло с кадрами. Для гражданской сферы с этими функциями прекрасно справился секретарь кабинета Эдуард Бриджес (1892–1969), занявший свой пост еще при Чемберлене. Для военной – генерал Гастингс Исмей (1887–1965), возглавивший секретариат Министерства обороны и представлявший Черчилля в Комитете начальников штабов. Среди коллег он был известен как «Мопс», не только из-за специфического строения лица, но также из-за своей собачьей преданности. «Если мистер Черчилль скажет, что ему нужно вытереть об меня ботинки, я лягу и позволю ему это сделать, – признался однажды генерал. – Мистер Черчилль настолько великий человек, что для него должно быть сделано все что угодно»{283}283
  Цит. по: Hastings M. Finest Years. P. 143.


[Закрыть].

Для того чтобы созданная Черчиллем система управления функционировала исправно в нее необходимо было вдохнуть энергию. Частично это достигалось новыми правилами. Например, Черчилль ускорил документооборот, наклеивая на свои письменные распоряжения красные стикеры: «Сделать сегодня» или зеленые: «Доложить статус через три дня (иногда – через неделю)». Но главным была личная энергетика премьер-министра, которая проникла во все закоулки бюрократического аппарата. «Появилась атмосфера срочности, – вспоминают очевидцы. – Никаких задержек, постоянные совещания штабистов, телефонистки соревновались в скорости, устанавливая соединения. Исчез привычный распорядок дня, спутаны часы труда и отдыха, оставлены выходные». Один из членов секретариата Министерства обороны Йен Джейкоб (1899–1993) впоследствии рассказывал, как увидев 13 мая одного из заместителей министра, бегущего по коридорам Уайтхолла без пиджака с бумагами в руках, он понял, что новый премьер «растормошил машину госаппарата» и теперь Британия действительно может выиграть войну. И это речь шла о пожилом джентльмене, отметившем в ноябре 65-летний юбилей. Но его энергии, которая никого не оставляла равнодушным, могли позавидовать молодые. Важным в поведении Черчилля было и то, что он вдохновлял других, сам находясь под воздействием постоянного стресса. Как и четверть века назад, кризис, который подавляет обычных людей, его, наоборот, возбуждал. «Я не чувствую, что эта ноша слишком тяжела», – признавался он Болдуину 4 июня 1940 года. В ноябре он сказал Идену: «Еще никогда в жизни я не ощущал себя настолько адекватно подходящим для своей работы».

Тяжелую ношу Черчиллю облегчало глубоко укоренившееся в нем чувство оптимизма с верой даже в самые тяжелые моменты, что в итоге тьма рассеется и все сложится хорошо. Помогало ему и осознание того, что он творит историю. Во время Первой мировой он был воодушевлен тем, что его поступки попадут в летопись, которую «прочтет тысяча поколений». Аналогичного отношения он придерживался и во время нового конфликта. «Вы понимаете, что мы творим историю?» – спрашивал он подчиненных. «Почему мы воспринимаем историю исключительно как события прошлого, забывая, что сами являемся ее творцами?» – недоумевал он в беседе с премьер-министром Австралии. Черчилль пытался передать свою веру и отношение окружающим. Когда его попросили выступить перед учениками Хэрроу, он сказал в своей речи: «Давайте не будем говорить о темных днях. Потому что это не темные дни, это великие дни. И мы должны благодарить Господа, что нам позволили сделать эти дни памятными в истории нашей нации». «Когда будет написана история войны и станут известны все факты, о ваших подвигах будут складывать песни и рассказывать легенды, которые надолго переживут всех нас», – заявил он во время выступления перед солдатами и офицерами 8-й британской армии в Ливии{284}284
  См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. P. 50–51; Ramsden J. Op. cit. P. 57–58; Documents. Vol. 15. P. 249, 1161; Vol. 6. P. 400; Vol. 16. P. 300; Moran C. Churchill at War. P. 15; Eade C. (ed.) Op. cit. Vol. II. P. 96, 404.


[Закрыть].

Осознание, что ты находишься на авансцене истории и каждым своим поступком увековечиваешь память о себе, не только вдохновляет, но и налагает огромную ответственность – ведь тебя будут судить не разбирающиеся в ситуации современники, а непредвзято мыслящие и не знающие всех нюансов потомки. Понимая это, через несколько недель после начала своего премьерства Черчилль подготовил «общую директиву», в которой призвал «своих коллег в правительстве, а также ответственных должностных лиц поддерживать высокое моральное состояние окружающих, не преуменьшая серьезности событий, но выказывая уверенность в нашей способности и непреклонной решимости продолжать войну». Это были только слова, но они подкреплялись мощнейшим энергетическим посылом, исходившим от премьер-министра, который стал олицетворением демона борьбы и сопротивления. Его риторика в этот период была проникнута пафосом обреченного героизма, когда «лучше утопить наш остров в крови, чем капитулировать». Когда летом 1940 года Британия осталась один на один с нацистской Германией и фашистской Италией и встал вопрос «Капитулирует ли Альбион», он решительно заявил: «Никаких условий, никакой капитуляции», «если необходимо – годами, если необходимо – в одиночестве», «мы никогда не остановимся, никогда не устанем, никогда не сдадимся». Это было время, когда «в равной степени было хорошо и жить, и умереть». «Мы ждем обещанного вторжения, того же ждут рыбы», – посмеивался он над угрозой. «Меня всегда интересовало: что произойдет, если двести тысяч немецких войск высадятся на наш берег?» – спрашивал он. С аллюзией на патетику рыцарских сражений он считал, что «резня с обеих сторон будет беспощадной и великой», и даже придумал для британцев девиз: «Вы всегда можете забрать одного врага с собой на тот свет»{285}285
  См.: Colville J. Op. cit. P. 412; Черчилль У. С. Указ. соч. Т. 2. С. 50, 93, 112, 246, 137, 84; Churchill W. S. Op. cit. Vol. II. P. 451, 246.


[Закрыть].

Призывая к борьбе не на жизнь, а на смерть, понимал ли Черчилль всю сложность и опасность ситуации? Понимал. В приведенном выше письме Болдуину от 4 июня 1940 года он заявил: «Мы переживаем очень тяжелые времена, и я готовлюсь к худшему». Более того, он сам готов был вступить в бой с врагом и пасть героической смертью, заявив Исмею в том же июне 1940 года: «Мы-то с вами умрем через три месяца». Личный секретарь премьер-министра Джон Колвилл считал, что его босс «всегда мысленно представлял себя лично сражающимся с немцами». Черчилль пристреливался в открытом тире Чекерса из винтовки Mannlicher, револьвера Webley & Scott 32-го калибра и любимого Colt 45-го калибра. Очевидцы вспоминали, что он был хорошим стрелком, а инспектор Томпсон считал, что у находившихся в зоне поражения оружия Черчилля не было шансов спастись. В любом случае живым бы его нацисты не взяли. Не окажись рядом оружия, он бы принял цианид, который был спрятан в колпачке его авторучки. Но если уж уходить, то лучше с боем. Отправляясь в очередное трансатлантическое плавание в США, он распорядился установить в шлюпку для высокопоставленных лиц пулемет 50-го калибра. «Меня не захватят в плен, – объяснил он. – Самая славная смерть – это погибнуть в схватке с врагом»{286}286
  См.: Documents. Vol. 15. P. 248; Reynolds D. From World War to Cold War. P. 83; Манчестер У., Рейд П. Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. С. 207–208, 140, 725–726.


[Закрыть].

Черчилль смог не только вдохновить на борьбу государственный аппарат и военных, но и убедил народ последовать за ним, обещая лишь «кровь, труд, слезы и пот». «Это была уже другая Англия, из которой я уехал несколько недель назад, – поражался Сомерсет Моэм (1874–1965) после своего возвращения в страну летом 1940 года. – Уинстон Черчилль вдохновил страну своей стойкостью и силой духа, в ней больше не было места нерешительности». Сам Черчилль впоследствии вспоминал, что «широкие массы британского народа были преисполнены решимости победить или погибнуть». Поэтому ему «совершенно не было необходимости поднимать их дух»{287}287
  См.: Ramsden J. Op. cit. P. 67; Черчилль У. С. Указ. соч. С. 88.


[Закрыть]. На самом деле, заслуга британского премьера в мотивации граждан, которые восприняли войну как нечто личное, была огромной. Была она и странной, поскольку Черчилль с его аристократическим образом жизни и уходящим корнями в викторианство мировоззрением был далек от народа в социальном и временном плане. Он говорил на непривычном пафосном языке, оперировал устаревшими образами, апеллировал к минувшим эпизодам забытого прошлого и олицетворял сошедшую со сцены аристократию. В любой другой ситуации подобная архаичность вызвала бы недопонимание и диссонанс, но летом 1940 года она оказалась именно тем наполненным мифами и героической патетикой камертоном, на который смогли настроиться потерянные в кризисе души британцев.

Изучая опыт великих предшественников, Черчилль давно убедился, что настоящий лидер должен сам пропитаться атмосферой действия и не терять личную связь с теми, кого ведет за собой. Он понимал, что им важно видеть и слышать его. Во время Битвы за Британию он постоянно выходил в народ, лично осматривая разрушения после налетов авиации противника. Он подходил к развалинам, взбирался на кучи песка и щебня, ходил по краям воронок от разрывов снарядов. Он общался с людьми, отвечал на их вопросы, пытался успокоить их, передав частичку своей уверенности и решительности. Во время одного из подобных визитов разбомбленных районов одна из женщин воскликнула: «Смотрите, он переживает за нас, он плачет!» Черчилль действительно плакал. Причем искренне. Он часто проливал слезу и по другим поводам: после выступлений, провожая Гарри Гопкинса весной 1941 года, каждый раз во время просмотра любимого фильма «Леди Гамильтон», на торжественном параде во время Тегеранской конференции, устроенном в его честь по случаю дня рождения. Его называли «плачущий мальчик», он и сам признавал, что «плакал слишком много»{288}288
  См.: Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. VI. P. 775, 63, 774, 909; Vol. VII. P. 587; Roberts A. Hitler and Churchill. P. 8, 9.


[Закрыть]. Обычно подобное выражение эмоций на публике является табу для любого государственного деятеля, поскольку сопряжено с невосполнимыми репутационными издержками, но в случае с Черчиллем оно имело обратный эффект. Учитывая, что причиной его слез была не жалость к себе, они представляли собой не признак слабости, а выражение сострадания.

Черчилль не только посещал районы, пострадавшие от бомбардировок, но и старался лично наблюдать за ходом воздушных боев. После того как люфтваффе изменило тактику и вместо промышленных центров начало бомбить города, никто не мог считать себя в безопасности. Бомбы падали на Букингемский дворец, Вестминстер и Даунинг-стрит. В 1939 году на северо-западе Лондона в районе Доллис Хилл был построен двухэтажный бункер Paddock с сорока комнатами. Черчилль использовал его всего один раз для заседания Военного кабинета. Перед самым началом войны было завершено строительство еще одного бункера Cabinet War Rooms, расположенного в центре Лондона в подвалах здания New Public Offices. Сегодня он открыт для публики, в нем можно увидеть кабинет Черчилля с установленной там кроватью, комнату для заседаний, а также множество других помещений. На самом деле, наш герой ночевал в нем всего три раза. Обычно, находясь в Лондоне, он оставался в так называемом «Филиале дома № 10» – в наземных помещениях здания Министерства торговли, укрепленных стальными балками и защищенных снаружи стальными ставнями. При выезде за город он останавливался в официальной резиденции премьер-министра Чекерс, однако, учитывая, что в полнолуние объект становился легкой добычей для бомбардировщиков, он также активно использовал поместье Дитчли-парк в графстве Оксфордшир, предоставленное политиком-консерватором Рональдом Три (1897–1976). Когда в Лондоне начинал звучать сигнал воздушной тревоги, Черчилль вместо того, чтобы прятаться в бункере, либо продолжал работать, либо надевал пальто, шляпу, закуривал большую сигару и поднимался на крышу. Отмахиваясь от обвинений в безответственности, он объяснял: «Когда я был маленький, няня была не в состоянии мне помешать погулять в парке, если я этого очень хотел. И Адольф Гитлер также вряд ли преуспеет в этом». Также ему импонировало высказывание французского математика Анри Пуанкаре (1854–1912): «Я нахожу спасение под неприступной аркой вероятности». Стоит ли удивляться, что когда Лондон стал жертвой ракет Фау-1 и помощники британского премьера решили воочию посмотреть на «оружие возмездия», первым кого они увидели, выйдя из резиденции, был Черчилль, уже наблюдавший за обстрелом{289}289
  См.: Gilbert M. Op. cit. Vol. VII. P. 697, 809; Halle K. The Irrepressible Churchill. P. 141; Colville J. Op. cit. P. 341.


[Закрыть].