Текст книги "Апокрилог. Закрывая глаза"

«Кто же это был?» – будет не униматься ваше нетерпение. А я отвечу: — То был бестелесный всюдужитель и примиритель разногласий — мой верный дух Гладилит.

С тех пор скиталец отражал на своём лице, – подобно восторженному альбедо, – теософию принятия и спокойствия. Удивительнейший метаморфоз!

Бог Дионис, на обратно-теневой стороне, давно свернул свою лавочку; трупные лилии позавядали, сдув свои мясистые лепестки поносным — «пзи-и-и». Те же, кто надеялся нажить «мяса» на кости, теперь, лёжа во чреве той испещрённой червями, земле, вдруг прикусили длинные аспидные языки, выкатив прозрённые поголубевшие глаза из глазниц. Бог Аид открыл смердящую пасть своего царства, дыхнув остаточными гнилостными парами.

Я, по правде говоря, и сам в тот момент несколько облегчённо выдохнул, – глядь — а мой черепок с напряжённым лбом и в морщинистых складках у корней волос, вдруг, точно отреагировав на мою реакцию, распустил свои древесно-эпохальные полукольца тугомыслия. Я же различил некоторую произошедшую перемену в его коробке и самих жителях: теперь механизм, заставлявший разнудольцев извечно болтаться по квадратным участкам шахматной платформы вдруг переклинило и доска занялась сейсмически сотрясаться. Судя по всему, свершилось короткое замыкание. Налетел песчаный ветер хамсин (ранее его здесь не было, потому что он мешал процессу игры) и запылил, и затёр по меридианам и параллелям всю ходовую разметку.

Вы, наверное, удивитесь, а быть может, даже вознегодуете, что ранее исправный механизм, вдруг беспричинно сломался. Отчего бы? А так. Просто… на меня снизошёл Гладилит! Точнее, это я его отыскал при помощи своего протеже; если бы вы, мои дорогие, были зрячими, то смогли бы разглядеть на моем безмерном обличии ту самую умиротворённость, которую я унаследовал от своего дорогого духа. Ну а если говорить без обиняков, то я и сам толком не пойму, с чем связана эта перемена. Однако результат налицо и меня это вполне устраивает.

И вот мои мыслеформы по наитию свелись к такой не постижимости: каким образом я смог отыскать того, кого искать ещё не собирался?

Честно говоря, до недавнего времени я был готов закрыть свою клубную «лавочку» и уйти на покой. «Да ну его!» – так и кричало… А теперь, до меня кое-что стало доходить… Значение антропного принципа гласит, что существование паразитов разумных является неизбежностью и следствием моих фундаментальных свойств! Мне, всё же, интересно, кто же придумал сей принцип? Новые термины и слова наперебой струятся в мою голову, которая уже раздулась до d²W/dt² – c²ΔW. В мои мысли, – абсолютно конечные в своих «фундаментальных свойствах», – вторгаются какие-то мельтешащие сладко-кисло-горько-солено-кислые огоньки неразборчивых сигналов; с их вспышками в голове образуется равнозначное количество не писков – но слов, которых я даже не знавал ранее… да куда уж там! – сам ведь я нем как рыба, обитающая в ультраглубоководной донной фауне, и если до этих черепков моё передвижение поблескивало со скоростью 299792458 м/с, – то теперь меня прибило и распластало по подводному кратеру… Ну вот, опять эти глупости!

Ох, мной овладело необъяснимое блаженное бессилие к сопротивлению извержения колоссального напора слов. Но, позвольте… меня вовсе не волнуют чужие истории, покуда моя собственная не завершена! Именно та пустота, к которой я пригвождён и невозможность выплакать хоть кому-нибудь свои идеи, открытия, наблюдения и чудны́е термины, лишает меня всяких сил к сопротивлению. Одначе, откроюсь ли я новому, когда перестану сопротивляться? Как бы там ни было, я поглощён и поражён результатами процесса: каким образом выходит так, что с первыми и самыми противными черепками я буквально вёл войну, пытаясь их засыпать присыпкой из пряностей и приправ, – и все это стоило мне не малых умственных и энергетических ресурсов, – а теперь, не предпринимая никаких крайних мер, и фактически не вдаваясь в черепную коробку Разнудолии, все само собой решилось?

И, о! Что же это закололось? Мой бог, о, мой бок! Я почувствовал неистовую иглостремительную боль в… своей опрелости! Почувствовал, хотя уж было, решил, что та внешняя часть меня навек потеряна!.. Я так огромен, что мысль об этом абсолютно не удивительна; энергия сбилась в эпицентр — в моё сердце, которое, до недавнего времени, выбивало чечётку, грозясь разорвать все «на частушки», а теперь вдруг наладило ритм. А мои малышки-звёздочки, мои термоядерные… я уже давно не слыхивал от них никаких весточек, – и тут на тебе! Мириады блестяшек защекотало мои бока. Вроде как и голос супруги донёсся, – а он у неё такой глубинно-зефирный, – «О-о-о-х-х-м-м!» – почти как «ом» в вашей медитации. Моя пышка зевает, пока в ней переваривается и вновь обновляется наша корпорация…

Хотя, возможно, она просыпается. Вот если это правда, так она с потрохами заглотит мой войд, со мной вместе и заставит предаться последнему этапу жизни в её лоне. Она будет выжимать из меня всю остаточную энергию, пока не сожмёт в кулак — откуда, всё же, будет торчать мой большой палец негодования. Все это будет необходимо только для одного: дабы заиндевевший механизм со ржавыми шарнирами, прокрутился ещё хотя бы раз и тогда уже навек замкнулся. Только нечего вам губу раскатывать, – от этого ваша жизнь к лучшему никак не изменится!

Будет произведён эффект отбеливающей выстирки всего сущего, посредством титанической высокоскоростной космомашинки — которая заводится до стасплекс оборотов в секунду! Она не просто прокипятит всё, а воспламенит избытком своей безграничной любви (и вот вам мой совет: почаще бывайте с любимыми, чтобы не было беды).

Но и я – энергия и тоже безграничная (была), так что промаху не дам: пока она будет крутиться, теряя свои силы — т. е. мою энергию, я буду собирать обратно израсходованную, причём со сверхкомпенсацией! Так устроен наш Свет. Я ничего от этого не потеряю, к тому же у меня есть ключ от всех дверей и преимущество в движении, чтобы до неё добраться. Ненасытная жёнушка за это поплатится; её машинка воспламенится. В лучшем случае, если я успею добраться до следующей двери, крышку машинки к тому времени уже снесёт. Ясно, как белый Свет, что в этом случае мне не имеет смысла ей помогать: уж лучше я так, как в былое время, возделаю себе новый задел и обживусь по-свойски, полагаясь на бесценный опыт не заводить более таких «ненасытных» жён. Нет, нет, это окончательно выбьет меня из сил.

Могу вас обуверить: я никак не хочу покидать своё место учёного-исследователя; а хочу — как жена из меня, «выжать» из вас по максимуму, для возможности своего дальнейшего перевоплощения. Я хочу, наконец, зажить спокойной жизнью, какая бывает у намудрёных опытом, стерильных и чисто выбритых моложавых старичков в тёплых свитерах с оленями; мечтаю зажить в тихом местечке каких-нибудь деревенских трущоб, чтобы был домик на краю утёса и широкий диапазон обозрения окрестностей. Всё! Вот такие чудеса способны творить новые апперцептивные открытия в отношении привычного представления и отношения к миру!

Открывая и познавая вашу несметливую недальновидность, я – в противоположность этому, возвышаюсь и открываю в себе обратную сторону. Я ваш ученик; я учусь на вашей сплошной ошибке. Она заключается в том, что вы, в вашем чистом и лучистом небосводе – из-за не прозорливости – не видите ни замка, ни двери, – той единственной, которая отделяет меня от вас. Вам приятнее греться в лучах моего подставного солнца, отражённого от вашей атмосферы и заливающей его фальшивым светом. Хотя это всего лишь трюк; способ скрытия моих завуалированных криптограмм; сокрытия от тех из вас, кто недостоин даже помышлять и пытаться разгадать/довести это своим кротовьим умом. Вы слепы как дети крота, привыкшие к постоянной тьме; верите в свет — чёрный как ночь. Скажите им, что они, мало того, что слепы, так ещё и роют в противоположном от света направлении, и они сочтут вас за слепого идиота.

Есть ещё одна определяющая проблема, как я уже отмечал: вы то и дело полагаетесь на ваш интеллект и ум. Позвольте мне перебить вашу оправдательную трепотню на сей счёт: дело вовсе не в уровне интеллекта, а дело в применении его.

Ваш мозговой счётчик, исчисляющий секунды и минуты до самовзрыва, только и способен, что думать и рассчитывать каждый шаг; вы хотите оставить после себя вмятины босых ножек в земле — как следы-напоминания о своих подвигах вашим потомкам, но в то же время вам невдомёк, как и тем кротам, что для этого нужно хотя бы научится думать масштабно. Нужно научиться ставить под вопрос всё, что вас окружает; научиться задавать себе вопросы касательно всего одушевлённого и нет. Так нет же: вами все воспринимается, как обыденная данность. Вам сказки о чуде не любы – враньё и вымысел!.. У вас «вкусный запах» отыщет нюх; «яркое солнце» узнают глаза; «пение птиц» распознают уши, врастающие трубочками в землю. Всё телёса. А что знает ваша душа? Какими вопросами задаётся она, которую вы уже успели довести до отчаяния и попытки «самоизбавления». Видимо: «Как только меня сюда угораздило?» – ужасается она.

Используйте метод «зрительной вивисекции»; здесь вам не придётся бояться крови, – в данном методе это исключено. Такие вопросы, как ваше «почему», «зачем» и «как», – которые вы привыкли употреблять в болтовне о разной чепухе, – усиливают кровоток в ваших жилах и этим же способом вы попутно осуществляете вскрытие себя. Вы режете свои мышцы; крутите глазами «по орбитам», словно протирая зрачок; вставляете ножи друг другу в спины только затем, чтобы посмотреть, как будет изливаться кровью ваш визави, собрат по разуму. Во время этого процесса вас будут занимать вопросы: «как?», «как долго?» и «что последует?». Думаете, что эти опыты и знания, основанные на крови и разрушении, вас продвинут в области науки? Думайте… А пока вы думаете, тень всего, что было вами разрушено, – призраки чёрных подопытных крыс, вынырнувших из клоаки вашего тщеславия, – следуют по вашим ахиллесовым пятам и проводят опыты уже над вами. Таков удел, цепочная восьмёрка бесконечности, которую вы обыграли своим тщеславием, нежимым убеждённостью в предельной материальности вашего мирка; убеждённостью, что вы, колонизировав планету, автоматически сделались её хозяевами, в то время как для меня, позвольте, это стало ударом в самое сердце! Мало того, что, изначально, вы вовсе не входили в мои планы, так ещё и задумали лишить меня этого права…

Осрамители вкуса, цвета и запаха, змеи моего здравия и причина моего истерического смехоритма, упорядоченного на крови безумия, – вы не прекращаете совершенствоваться, дабы продолжать тягаться и бахвалиться своими преуспеяниями в различного рода играх. Ну и, конечно же, – какая игра без азарта и скорости?.. Для таких соревнований вы используете перетяжные канаты, разбросанные вдоль и поперёк, только, что самое любопытное, какие бы великие умы ни брались за такое, в результате всегда побеждают «силовики» общества. Где грех, там падение на теневую сторону/материальную зажиточность, азарт. Те, кто в этом не преуспевают и почти невесомы в своей лёгкости — бедные унижаемые липки, порой служащие хлыстом для толстых мохнатых рук «силовиков». А восседающие на тронах своих владений пропагандируют об «ужасах жития остаться ни с чем», – т. е. сделаться незащищенными и уязвимыми перед приступами их же боевой вседозволенности. Над «липками» проводятся опыты и зачастую патогенные: всем комарам очень любопытно, что будет, если выпить из них весь сок; и они недоумевают, откуда у тех тонких худяков берутся силы, если они не сосут чужую кровь.

Комары всё пьют и пьют их кровь, уже через силу, уже невмоготу, и вдруг — бабах! – и лопаются на месте. Они пили не кровь и даже не сок, – а – воздух! По их острым иголкам носов, всегда высокомерно вздёрнутым, поступала эмболия той чистоты, к которой они так рьяно пытались приставить вопрос – «а что, если?..». А липки в ответ: «Почему? Потому что вы сами себе вкололи укол. Потому что нас разделяют разные измерения и нам известна разница между кровью и эфиром души, в котором мы обосновались». Да, вот именно: они продолжали наблюдать, в то время как комариные хоботки конвульсивно скручивались, выделяя отторгаемый эфир, который, как масло меньшей плотности, всплывало на поверхность.

Вечная война отдельных участков/сгустков свёрнутой крови и моего эфира, пребывающего в постоянном подвешенном состоянии из-за разнородного состава.

А теперь, ответьте мне на вопрос: мне ли изменить свой однородный состав и стать кровавым властителем, деспотом и тираном, либо же изменится той крови, до сих пор негодующей, бунтующей, эгоистичной и брезгливой, – свернувшейся под воздействием генерируемого ей стресса; которая если на что и годна, так это вызывать повреждения тканей и массовые кровопролития. Мне ли? Почему так происходит? Потому что ткани страдают от недостатка кислорода, отвергаемого ими. Они – эти кровяные тельца, не берут в толк, каким образом может «пустая» материя обладать такой магической силой. О да-а, это попахивает инквизицией! Сжечь всё вокруг! Вновь и вновь, войны за войнами, страдания за страданиями! Вы ещё меня целиком не знавали, на что я горазд, ха-ха!..

Но вон те вот пылинки и песчинки черепной песочницы, до того малы, что даже незначительная перестройка моих функций, – в частности — расслабление удержания кишечных метеоритов, – вмиг бы отразилась на строе их жизни. И вот взгляните на этих разнудольцев теперь, когда они лишились парадигмы игры и невозможности более в ней упорствовать. Песчаные хамсины всё перелистывают грунтовые пласты как книгу; судя по всему, они хотят открыть шахматный ларец и с грохотом зашвырнуть в него королей всех эпох Тщеславия и Высокомерия. И вот представьте: они вновь оказываются в пустоте и темноте; для каждого выводится сальдо и производятся переоценки отношений. Остаётся выбор: либо кануть, либо сплотиться и дружно найти верный выход, – уж поверьте, я обращаю на это внимание. Хочу заверить, что это беспроигрышный способ. Почему я так решил? Посмотрите… ну ладно, хотя бы просто представьте себе ту пустоту, в которой я нахожусь и которой, кстати, являюсь…

Этот вывод я сделал из личного опыта, потому как если те разнудольцы и зажелают что-нибудь изменить, допустим – переоценить свои взгляды и отношения (потому как их уже переросли), то их же игривая парадигма (а откуда у них мог взяться азарт, я уточню далее) их и разорвёт, – если они станут цепляться за шахматные коврики травянистой прерии. Для них не существует таких слов, как «эволюция» и «развитие». Но теперь я открыл для себя удивительное свойство, которое, благо, сможет выдвинуть конец марионетству стереотипной парадигмы и это, собственно, есть то, что я отыскал в своей личной стационарной пустоте. Да что уж дух баламутить, — отыскал дорогого Гладилита! – правителя пустынного климата, обросшего доисторическими, тропическими деревьями Архейской эры (из того далёкого временем, по вашим меркам, когда он познавал дхарму, мокшу и нирвану, и пребывал в наивысшем зените и рассвете своего смиренного спокойствия).

Когда я только въехал в свой закуток, освобождённый от каких-либо «высоких материй», целей и обязанностей; тогда, когда я невзначай ощутил себя свободным от этой «внешней материи», я ещё был «в духе», и мог запросто подпирать своей плотностью и давлением приютившие меня стенки. Только значительно позднее я понял, что если бы Тереза уличила достаточную крепость моей энергии, то за миг меня бы отсюда вытянула. В очередной раз, припомнив про это, я от страха расслабил живот завершённо ликующим вздохом и постепенно (преобразовав силу – противодействия в смирение) модулировался в того, кем есть сейчас.

И по сей день я полемизирую сам с собой; сдерживаю себя и свою энергию ради простой умиротворённости, чтобы оттянуть грядущее мгновение, способное пробежать все ваши эоны за песчинку световой секунды. И теперь одна лишь эта секунда, давшая залог привычке вести дела спустя рукава, привела, как по мановению палочки, к праздности и обернулась ко мне обратной стороной, которой вы — её составляющие — дали обратный отсчёт.

Пустота?..

И вот я каким-то чудом оказался вновь в гавани, выстроенной тёплыми и влажно-пастозными, из-за древесной глины, руками труженика Гладилита. Как и почему я там очутился, и была ли здесь взаимосвязь с резкими вспышками тока в старейших проводниках звёзд, я не имею понятия. Я все ещё относительно невелик; клубные стены даже не колышутся под моим дыханием, но на меня вновь откуда-то ниспустилось умиротворение. Понятное дело, существует некий «посредник», который нашёл Гладилита, но отыскал его на уровне корневой и основополагающей эмоции, – кто же он и что то была за эмоция? Кто этот мечущийся странник? Его лица я разглядеть не успел, одно лишь расплывчатое отражение в озере.

Я вновь начал испытывать определённую заинтересованность в вас, – потому как вы – подобно ему – являетесь моим отражением. По такому случаю, дорогие мои друзья, хочу вам выдать лично в руки ещё один ключ из моего бессчётного количества рук-ключниц, – золотой и маньеристский, как у Буратино. Раньше, когда я свёл на нет всю свою энергетику, то свёл на нет и Гладилита; быть может, нагляднее было бы поискать причину именно в вас? Как я, скажите, нисколько с того момента не возросший энергией, мог обрести в окружающей меня периферии общественного положения, нисколько с этим не вязавшееся спокойствие?..

Как у реки, – которая пробивает свой извилистый путь, стекая с ледника, – у всего имеются свои истоки. Боковые морены сплетаются в раздвоенный язык, потопляемый в своих родниковых саливациях, не переходящих в говор. На концах раздвоенного языка имеются ручки «цепкие на причины»; они, того и гляди, задаются вопросом, – «что же с нами произошло?», «почему» и «что дальше?». Путь лежит длинный – как и язык – и, пока не поздно, они пытаются нагрести в мореных накоплениях – «родник своего опыта» – драгоценную алхимию металлов. Когда-нибудь этому роднику, расширявшему своё русло усиливавшимся течением, будет суждено пополнить ряды океанских глубин, в которые будет сливаться сонм подобных протоков и вод. Их всех будет что-то объединять: наверное, тот океан, в который их вольёт извилистый путь буйности эмоций и отношения к движению и переменам. Целое множество факторов сольётся в то пристанище, которое будет наиболее подходить им по антропному принципу. Будет ли это болото, в котором воды будут ежедневно купать бегемотов; будет ли это па́гон Северного Ледовитого океана; будет ли это термальный источник, содержащий тио-бактерии, – однако, на этом движение не прекратится.

Спустя время, – по вашим меркам уходящее в эпохи, – океан высохнет и над ним повиснут плотные, с подбитыми животами, грозовые тучи, вобравшие собой осадочные испарения. Не испражнения, а испарения! Впрочем, кто как слышит. Однако после сих испарений наступит этап осознанных размышлений, почвой чему послужит мозговое дно, которое, точно губкой, станет впитывать сделанные по дороге открытия и выводы, то есть дождевые или иного рода осадки. Отношение. Эти капли будут символизировать ваше отношение. Именно вашими мочалочными выводами вы будете натирать моё нутро, кишки, сердце, лёгкие и все жизненно необходимые органы; будете драить таким образом, который будет лучше всего отражать ваше личное отношение ко мне.

В последнее время я все чаще испытываю внутрибрюшные метеоритные дожди, которые вы насылаете на меня с огненной спесью истерического грохота моей самоотдачи. Что уже молчать о тех сернокислотных ливнях, которые прожгли мой желудок, а вы всё продолжаете наяривать, создавая малопонятные для меня нефтяные, дымообразующие, пирофорные вещества, промышленные предприятия и т. п., только усугубляя этим моё состояние вашего ко мне несправедливого отношения.

Вколите мне лучше гелий с водородом и зажгите мои проводниковые звёзды! Пусть они, наконец, покажут себя во всём объёме на вашей секундной карте космоса, которая только и ограничивается, что путеводными вехами из восьмидесяти восьми? созвездий. Хочу вас заверить, что если бы вы смогли увидеть все мои звёзды, пыль, галактики, скопления, то, пожалуй, вся феерическая иллюминация огней ослепила бы вас ярчайшим белым светом. Но, восхваляю вашего божка, – это не будет осуществимо до тех пор, пока вы не пребудете во мне и не сможете лицезреть на шоу непосредственно изнутри.

Но есть ещё один верный способ это осуществить: зачесать ваши непроглядные дебри псевдоосадочных волос; создать в коробке вашего пропащего мозга однородную эфирную консистенцию пиетета ко мне и моим планам на вас. И тогда ледник ваших истоков вновь отразит своими чистыми родниковыми недрами – белый звёздный свет, что казался давно потерянным в моей обители. Деление на эпохи и периоды отойдёт на болотное дно – в небытие; начнётся культ Анагогии и Астролатрии.

Пожертвуйте тем плохим, которое прижилось и сделалось для вас привычным и хорошим; пожертвуйте мои составляющие того «плохого», что вы просто довели до крайности вашей реальности, сцементировав его в промышленные предприятия, из-за которых мои седые волосы извиваются горгонами стиснутых зубов напряжения. Отдайте мне мой долг, дабы я преобразовал его в созидательное начало, которое даст начало новой эре Пробуждения. Вы, наконец, тоже сможете испытать своё «начало», а я, возымея по ключу от каждого из вас, смогу отворить дверь, дотоле находившуюся под замком, – дверь моего рождения…

После всех этих призывающих прокламаций, как же неохота возвращаться к веку Разнудольства!.. Однако моё утешительное спокойствие даёт определённую прерогативу, которая непредубеждённым кратким мрением стекает серебристым шелестением с ледника.

— Нда-а, старик, дела твои не к Аиду!.. Всё мыслями потешаешься, а подвижки никакой, – по-свойски утешает меня друг Зоил-Нахалыч, прибегнув к помощи своей дыры разума.

— Твоему разуму не втолковать, какие прошли «подвижки» у меня в голове! – опомнился я со сдержанным терпением.

— Ну и что же тогда не видно внешних изменений, если внутреннему свойственно экстериоризироваться во внешнее? – недоумевает мой явно озадаченный друг.

— Как же нет?! А как же ты не заметил, что вокруг рассеялась туманность – с нашей стороны… а по ту сторону — тучи. Почём не приметил, что возобновилась кишечная работа? Чего молчишь о сердечном балдже, который задвигал спирали в нормальном ритме?.. А зубы и желудок?

— Да разве кто спрашивал о твоих патологиях?! – вспетушился зоил помутнев.

– А как же, если это представительная основа внешнего? Дойдёт и до черепушек свой черёд! – взъерепенился я не на шутку. — А тебе, я смотрю, не так состояние моей энергии интересует, – хотя, думается мне, тебя моя энергия может только пугать – она и меня пугает, – как то, чтобы я в клубе, со своим парализованным остатком телес, окончательно закрепился и чтобы у вас с Терезкой была возможность встряхнуть корпорацию, на которую я, кстати, затратил уйму эмоций, отношений и энергии! Вот ты и беспокоишься, как бы я ни занялся самолечением и не вернулся в неё!..

— Одно дело, если бы все эти невразумительные словечки вроде «кишечника» и «желудка», мне бы о чем-то говорили, а так сплошное пустословие и дурномыслие!. Откуда ты набрался этих неологизмов, если прозябаешь тут один? Думаю, это объяснимо, – ты просто все выдумал! Я давно заметил, что твоя кукушка уже не к Психопомпу в последнюю бесконечность… да и Аид от тебя носом воротит: поднимает невыносимый гул, – боится, что ты с собой ещё и напитки свои прихватишь.

— Вот оно что… А как тебе такая интерпретация моего балджа, как «сер-дце»? (И я стукнул в грудь).

— Ну, какое у тебя может быть сердце? Твоё, так сказать, «сер-дце», как и другие твои органы, давно были отданы материи, в экспериментальных целях, для развития корпорации. Выгляни, наконец, в окно и посмотри, – твоего больше нет, по крайней мере – видимого, кроме затухающего сгустка энергии.

— Они, – я указал на осунувшиеся черепки, – они способны повернуть вспять всю мою энергию!

— Ты о бокалах?

— О каких бокалах? Все значительно серьёзнее, ты не видишь?! Ах да, твой кондорский глаз видит только «реальную» падаль. Говоря на твоём наскальном языке — да, я пестую свои головушки изо дня в день новыми приправами! Одни успевают раствориться за геологическое время, – тебе, конечно, этого не понять; но вот другие мгновенно растворяются и сливаются с общим составом. Если ты их не видишь, то я их слышу! Вот откуда мои неологизмы.

Пока я ему в пылу доказывал, на головешках моих черепков сконденсировался пар от моих словоизвержений; седые тучи облаков прикрыли черепные коробки, для того, чтобы, видимо, обмозговать мои втирания в профана о «важности самопознания». Казалось, его «чёрная дыра разума» расширилась и углубилась в чёрные пещеры, дабы там, огородившись от света, прочесть наскальные росписи моих, прописанных белым, втолкований. Но, в какой-то момент, я, заприметив его временный заклин, разуверился в том, что он что-то начал соображать.

Такой себе малыш Земли, продвигающийся и взрослеющий по ходу протяжения веков, который использует различные виды игрушек, переходящих от «детских» к «взрослым». Изгибы синесветных сумрачных пещер докембрийского периода высвечивают наскальные рисунки, пиктографии, идеографии, криптографии и всяческой разной ерундографии; затем просвечиваются первые буквы; затем аллегоризация словосочетаний; эхо предков надиктовывает юнцу ключевые из них: «вода», «огонь», «железо», «медь», «есть мясо» и «спать у огня», и не забывает помянуть о «смерти» (на будущее). Ребёнок внимает, потому как это идёт в ногу с его развитием и определённой необходимостью в познаниях; затем на пути возникают сталактиты и сталагмиты, затрудняющие беспрепятственное до сих пор, движение, – но и это часть обучения. В результате юноша проходит все секунды, минуты, часы, дни, года, века, эпохи, периоды, эры взросления; он лично знаком с цианобактериями, потому как вместе с ними и со всеми другими проходил этапы их развития, – но уже в качестве наставника и учителя, которой в своё время ему была пещера. По пути его чаще кусают, щипают, воспламеняют и топчут в нарастающей каденции.

Наконец вершину ледника завершает четвертичный период; мужчина достаёт из своего портфеля портсигар; скуривает папирос; на телефоне включает фонарик и музыку на всю громкость, чтобы не слышать всю чушь докембрийского периода, который он перерос, и надобность в чём пропала, перекрытая путеводным светом фонарика и музыки. А значительно позднее, весь измождённый и изрезанный ссадинами и шрамами, он проклянёт тот день, когда вышел из чёрной дыры/разума.

Таким образом, продолжалась эволюция тугодумья – к новой эпохе скудоумия и у долгожданного зоила. Подождать его реакции пришлось не меньше века и за это время у меня возник вопрос: кому я обязан его приходом и почему он всегда выбирает столь не подходящее время в периоды моей мозговой активности, замедляя сии процессы?

— Кажется, я тебя не понимаю, – выклянчил он из себя, стукая себе в висок одним из сотни пальцев с разноцветными перстнями на каждом.

— Ну что ж, это нормально для тебя… Ты, по-видимому, заблудился в Пещере Разума… Современный остолоп, который до сих пор не понял, что проводница-докладчица намеренно отправила тебя косой дорожкой, дабы, подкрасившись, пококетничать с «божком в розыске» и выдать ему твоё направление. Она — прекрасная и ароматная леди песен в сопровождении иллюминации света. Обольстившись её магией красоты, ты ощутил себя всемогущим нарциссом; почувствовал себя увереннее и мужественнее, притом, больше света страшась мысли обернуться назад. И вот теперь, тот – «в розыске», бежит за тобой следом: свирепый и приземистый длиннорукий наскальный парапитек, чья повышенная пиранеобразность острых и длинных зубов въедается ножницами за мохнатость пасти. Конечно же, через ещё один век у тебя вызреет вопрос: «Почему волосатый ко мне прицепился?» Скажу: – Он хочет поприветствовать своего последователя и попросить номерок телефона, чтобы оставаться на связи. Но разве тебя догонишь? Ты ушёл далеко в люди…

— Ты несёшь чушь! Я же помочь тебе пытаюсь! – взвизгнул он в исступлении.

— А я не нуждаюсь! Ты только беспокоишь спокойствие моего кишечника! – вспылил я, да так, что испустил газообразования и всё пространство, в один момент, заполонила душная туманность.

— Хватит паясничать, твоё спокойствие как раз в моих руках! – отмахнувшись от меня своим крылом мантии, выудил он. — Не будешь способен хотя бы черепки до ума довести, – знаешь, куда она тебя, – припинался он с пущей рьяностью, пока во мне клокотали вздымающиеся пузырики вулканического ржания.

— Да куда там! Я донор для её массы, а мои неисчислимые детки промышляют в моих же органах!.. Я поплатился сполна, – пылко, но с толикой замышленности, заключил я, раздосадовано отвернувшись от зоила.

«Наверное, опять по пещерам бродит, – решил я, когда нависла пауза».

Но нет… Того и след простыл в чёрной пещере Космокорпорации и лишь одна, пошевеливающаяся дыханием, незатворённая дверь.

— Смотри, божка своего не разочаруй, иначе вынюхает и отымеет тебя в Чёрную Дыру разума! – заголосил я вдогонку простывшему следу.

Вот за что я его не люблю, так это за незавершённые многоточия и молчание, посмеивающееся высокомерием и заставляющее меня об этом думать.

Эгоист и циник, что выклёвывает из меня, как орёл из Прометея, остатки сверхплотного комка терпения. Терпение – причуда отчуждения. Что мне остаётся, если не терпеть? Без терпения, судя по всему, выпадет моё пузо, а кишечник расправит крылья на бесчисленное количество сторон. И вот только я домудрил, как всё сразу вернулось на орбиты своя. Моя собственная бомба начинена целым фейерверком неожиданных сюрпризов; и под её раздачу попадут все!..

Чёрные коты с блестящими гладкими спинками повыбираются на черепичные крыши домов; сонм сновидчески провидящих сомнамбулов глаз зазевает с распахнутой прожорливостью предвкушающего рта. В какой-то чудесный миг воцарится мифично-античное ага́пи у извечно враждующих, пока под домом старая женщина в лохмотьях будет тихой струйкой сливать отбросы в канализацию. По пустынным ручьям ночной тиши, меж зданий и старых деревянных домов, в звёздной пыли с мягким переливчатым мерцанием, замедлено поплывут полупрозрачные потоки крупных и золотых эфирных рыб. Воздух будет пресыщен ароматом ночной, любовно-исповедальной магии. Всего-то атмосфера, всего-то золотая пыль… сизо-чернильной, глубоко-покойной ночи, закрывающей глаза последними ставнями и окнами…