Текст книги "Апокрилог. Закрывая глаза"

Все заснут, а тайна проснётся и будет зимней вьюгой убаюкивать невинных младенцев, как квочка-мать — свои пасхальные планеты. Дома заметёт в сугробы косая вьюга со вкусом апельсина, составленная из разноцветных шоколадных конфеток в блестящих шелестящих обёртках. Запах оттаявшей от мороза сосны пустит в их кров янтарную смолу бирюзовой весны. Каждый их новый день, для меня – Новый год 1001 дня. Словно впавшая в анабиоз, зимующая живность, исходящая из парадигмы детства, они будут просыпаться с одной лишь мыслью, греющей мотивацией – мыслью о детстве.

Из сугробов, хранящих под собой усыпа́льни, подорвутся огромные ёлки, которые упрутся верхушками в электрические провода. В какой-то момент сугробы встанут на колесики и понесутся сломя голову, выкидывая вензеля, – не удивительно, ведь сами «заводилы» дремлют, зажав педаль газа, к тому же лобовые стекла сугробов не очищены от снега, – вырулить смог бы только крот. Сталкиваясь между собой, они весело вструхиваются с шелестящим звоном челесты. Вставить им палки вместо колёс и ей-ей альпака, плюющаяся в лицо ёлки другого сугроба/семейки – просто по привычке плевать; плевать на всё, что не отдаёт воспоминаниями оттуда, от вросших в сугроб – корней, которые под дном модифицировались в колёса. Так они и бодаются, покуда игрушки на ёлках, – у кого цветные, а у кого тёмные и одноцветные, – ни разобьются вдребезги.

Хочу заметить по наблюдениям, что чаще сталкиваются и кичатся между собой ёлки с противоположной тематикой и расцветкой игрушек – но всё-таки ёлки! Новогодние игрушки, наполненные пузырьками фруктового самбука — есть дети, повисшие на многочисленных конусовидных серьгах лап, рук и ног матерей, – впрочем, чаще, мачех, – которые таким вот незатейливым способом бучи, охраняют сон своих чад, пытаясь отстоять тишину и радостное детство. Хоть оно, в результате, и отстаивается, но уже после того, как матери-одиночки поразбивают хрупкие оболочки игрушек; после того как из них, фейерверком взросления, высыплется весь пакетик M&M’s и конфет-шипучек. Красоту и вдохновение разобрали на часту́шки; а теперь дайте возможность сим анемохорам развеваться по аниме сновидящего абетинга ветра…

Анемометр сопящих носиков под покровом одеяла снега исчисляет и зрит вещие сновидения. Только не останавливайтесь, бегите, улетайте прочь из этой разрозненной мозаики Бедленда, на которой красуется вовсе не белый пушистый снежок. Здесь вам не случится слепить снеговую бабу и сыграть в снежки, – нет! – здесь играют вами, как снежками; делают из вас лётчика с улыбкой, которую зафиксировали посредством наложения швов в форме улыбки. Это страна Бедленд! и не верьте умасливающим словам: под ней всегда покоилась и будет покоиться грязная жижа гати́на.

Нет, нет, даже не пытайтесь оставить здесь свой след; вы по ней не сможете даже шагу пройти; вашим уделом в этой стране будет только врасти с корнями в землю и закорениться/закостениться. Ну а ваши корни уже будут отданы на усмотрение червякам-гурманам, которые умело обезличат и унифицируют вашу индивидуальность, дабы вправить вас в общественный строй/порядок. На ваших мохнатых зелёных игольчатых носах и конусообразных лапках, вскоре должны будут вырисоваться бутоны шишек (во время оплодотворения/спячки, продолжительностью в белое солнце зимы, они модулируются в ёлочные игрушки), которые, при вашем полнейшем окостенении, останутся бесхозными и незащищёнными от внешних факторов.

Эта страна больше других подвержена рискам погодных возмущений и метеорологических завихревов. Не засыпайте, умоляю вас! Не пропускайте самый важный этап развития своих шишек! Произойти может всё что угодно, что найдёт материальный выход на основе безразличия худородных земель. Если пингвины и оставляют своих птенцов без присмотра, – затем, чтобы удовлетворить заеданием рухнувшую на них ответственность, которую они, возможно, не были готовы принять, – то за каждый пущенный кусок пищи в клюв, точно по счётчику, поморники – на раз, два, три — склёвывают их птенцов. Почему так? Вы просто посмотрите на свой изъеденный корень и почву, и тогда поймёте, как и насколько далеко вы отошли от атавизма ваших предков. Почему я вам и говорил лететь быстрее и без оглядки; всё время повторял, что может произойти, если вы всё-таки пронесёте мимо ушей мои предупреждения и оглянетесь.

Точно под взглядом горгоны; подобно носам сугробов, которые вскоре втянут вас в себя, вы вдруг нальётесь свинцовым шагом мамонта и оставленный вами след прорастёт мицелиями в эпоху Плейстоцена; впоследствии этот «след» будет раскопан и засвидетельствован теми, кто будет носить величавое название гомосапиенс (а как по мне — те же гомункулы). Они не будут размышлять о том, что «это было давно»; что в каждом из них сохранились оттиски этих следов, составлявших некогда их планету и жизнь их предков. Если им сообщить, что не было тех, кому принадлежат следы, то это нисколько не умалит их эволюционных ступеней и не изменит их самомнения, так как они заблаговременно убеждены, что эволюция способна только совершенствовать последующие виды, откидывая вероятность своей обратной деградации, – хочу сказать, такое относительное мнение!

Различные народности, племена, нации, этносы; европеоиды, монголоиды, негроиды, австралоиды в ходе своей эволюции/прогресса в определённых сферах, были обращены с враждебной усмешкой к другим народам; оценивали их по пунктам относительно своих верований, убеждений и традиций. Кто-то больше, кто-то меньше, но в зеркало смотрелись все! Кто-то оставался доволен своей физиономией (какой бы «прекрасной» она не была), а кто-то (возможно, прекрасный без кавычек), недолго думая, разбивал зеркало и начинал крушить всё вдребезги.

Народ против народа за право первенства в ряде лучших в экономическом, территориальном, образовательном и тому подобном плане. Туда же можно включить и субъективную/объективную сторону; оценочную модальность; убеждённость веры и нигилизм недоверия. Всё относительно, относительно отношения и развитости духа соперничества, гласящего о лучшем месте на клочке земли, но всё под одной и той же лапой.

Стрижи подстригают декоративные кустарники воздушного и хтонического; парикмахер на углу ветхой подспудной забегаловки стрижёт томагавком голову своему лучшему клиенту. «Только, – доверительно просит тот, – пожалуйста, не заденьте серую массу! Только подравняйте кончики левого и правого полушарий на 20%, остальные 80 разделите на пробор, чтобы смотрелись». «Нет предела совершенству! – отвечает тот. – Оформим всё на высшем уровне интеллекта. Слово клиента — закон!» – молвит парикмэ́йхер.

Глобус рассечён на меридианы: глобальное изучение — залог гордости эволюции. Крысы попадают в мышеловки, оттяпывающие их пуповины; бутерброд уподобляется языку искушённого. Не беспокойтесь, эволюция дойдёт и до них, и когда-нибудь вам явятся двулапые крысы в мышеловках, на которые клюнут их заядлые враги – котопсы. Увидите язычные бутерброды, которые будут маскироваться под обычные: кожа из хрустящей корочки наполнится неунывающей жертвой эволюции — его предводителем — буженинным перемолом мышц с прекрасными свиными глазками и арсеналом громогласных слов вроде, – «А ну, быстрей ешь!», иначе «переведёшь» эволюцию обратно в хряка-мутанта; обратно в тот след мамонта, которого не существовало, согласно тому, как существуете теперь вы.

Побегут сервизы, кастрюли, столовые приборы, совершившие повторный побег от Федоры, в поисках свиней-богачей, у которых они не запылятся; заговорят телевизоры в отдельно отведённой для них комнате, – эволюция, наконец, поставит их на ножки и они выйдут из тени своей ниши. Разнудольные шахматы сыграют партийку со своим творцом, и, если «короли» не подведут, даже смогут понадеяться на выигрыш. Пешки, – с моей точки зрения, – превзойдут учителя, подбив игру под свои правила; сказки облачатся в плоть Золушки, Щелкунчика, Снежной королевы, Репки, Красной Шапочки, волшебника Мерлина и самостоятельно посетят жителей, неверующих в чудо, чтобы поведать им свои истории. Простейшие, паукообразные, ракообразные, двукрылые, млекопитающие, пресмыкающиеся, земноводные революционируют к безопасности. Океаны, континенты и геосфера разверзнется и поглотит саму себя — к зарождению планеты. Нижние пласты земли пребудут верхними, а то, что дотоле являлось верхним, забросится в опорожнившийся котёл ядра, для дальнейшей топки и переработки в энергию. А знаете, начто мне сдалась эта энергия? Чтобы вытянуть на сухой берег вторую ногу из болотного торфа пиявок.

Если вы думаете, что имеется какой-то лучший исход эволюции к достижению сомадхи, так он действительно имеется: рассеките свою внешнюю оболочку и загляните внутрь, как вы обычно смотрите на чердак заброшенных вещей своей юности; затем разложите всё по полочкам, чтобы открыть дверь сути и включить третий глаз, способный созерцать в темноте. Скажите, там что-то есть? Вы что-то видите? Конечно, куда там, без фонарика… А вы попробуйте протереть от пыли разума и времени третий глаз. Какой эликсир скрывается в каждом из вас, который вы, из поколения в поколение, закапываете всё глубже; там найдутся ответы на все мои и ваши вопросы. А теперь скажите, вглядевшись в гемодинамику собственной крови, движущейся по венам – в лёгкие, опорно-двигательный аппарат, челюсть, язык, сердце, – что поддерживает жизнь в вашем организме? А если разобрать всё по полочкам, развесить по верёвочкам, ответьте, что значит для вас само слово – «Жизнь»?

Предусматривают ли органы рост своих размеров? Да. Видоизменяются ли они? Они увеличиваются; увеличивается возможность нагрузки; возрастают потребности для обеспечения их жизнедеятельности, однако, изначальные функции остаются неизменными: сердце качает кровь, лёгкие обогащают организм кислородом и т. д. Не чудо ли? Со временем органы замедляют процессы: начинают хуже функционировать, постепенно нанизываясь на шампур хирургического прибора. Все кричат, срывая связки, что всему виной неправильный образ жизни, паразиты, вредные привычки, загрязнение окружающей среды, питание, – т.е. всё то, что является следствием вашей платонической проказы, которая, равносильно степени материальной приземленности, экстериоризируется наружу (в виде болезней) в соответствии с отношением, к этому, души.

Многие боятся умереть; боятся жутких болей; боятся, ведь не имеют представления, что с ними произойдёт «за гранью», – ещё и эти рэкетиры, насильники, садисты, экзекуторы пытаются отбить у моих «последователей» охоту «перехода», лишая возможности насладится самим процессом очищения от пути фантазии и транспортироваться в мои эфиры. Или, может быть, они сумели создать искусственную замену «абсолютного очищения», которое осуществляется ими путём чистки и подтирания крови, запачкавшей их тела и души?..

Как только гомункулы перестанут расширять свою разрушительную эволюцию и материальные ценности – эгоизм, который оттуда вышел, начнёт, в противоположность экспансии своих желаний, нуждаться всё в меньшем и меньшем пространстве, желать всё меньше и меньше, отмечая, как желание «завладеть», отпуская, переходит в счастье и удовлетворённость. Через время его потребительские нужды едва ли совершенно не вымрут (всё вернётся к тому, что когда-нибудь пещерные гомунки скажут спасибо наскальным украшениям стен) и превратятся в мысленное алкание пребывания в кукольном домике. Это будет длиться, пока эгоизм не покинет мир естественной смертью, так, что не в сказке сказать, не пером написать. Такова сингулярность очищения аджна-чакры – третьего глаза. Весь ваш материальный песчаник – есть страх перед смертью и незащищенностью; перед великим Воссоединением — Смертью.

И теперь ответьте мне, на чём же зиждиться ваша эволюция? Не на бахвальной ли деградации и разрушении всеобщего Дома под общим куполом?..

Планета Водкас

Да… Открытий много не бывает, как доказал лорд Кельвин, но находятся и такие умельцы, которые в принципе это отвергают, точно смертельную заразу… Кто они? Беловодкасы… Подобно женским особям, мужские носят длинные чёрные подрясники, пошитые таким примечательным образом, что подол одеяния, удерживающий форму единым кольцом, удалённым от ног не меньше чем на метр, создаёт впечатление, – с учётом их атрофированных культяпок ручек, находящихся в переплетённом виде на груди, – словно это передвигаются колокола. Их удлинённые и невзрачные бледные капли голов покачиваются при походке, подпрыгивая в своём зените кверху, как «Джек-из-коробки».

Походка, – отведу вас в сторонку и на ушко шепну, – стоит особых похвал: мало того, что ходят они в том же темпе и с той же расстановкой, как и маленькие цыплята, так ещё и переняли – они ли у тех, или те у этих – пугливую манеру, завидев что-то новое, убегать, петляя и заметая свои следы на белом летнем снегу (в 1 см), с заводной шустростью дистанционной машинки. Если же вы увидите, что кто-то остановился, то это ни больше ни меньше одно колокольное платье без признаков беловодкаса, – а в результате остановятся все и тогда вам откроется целый «Колокольный город», жители которого давным-давно пережидают в подземелье ваш уход. Ах, да-а: ваше приближение они отследят по отличающемуся хрусту снега под ногами, – у них сверхразвит слух. К тому же, если вы явитесь теплокровным, то снег будет оттаивать вокруг вас на несколько метров вперёд, что тоже обеспечит распознание вашего приближения, – у них отменно развита способность отслеживать малейшие изменения в чём бы то ни было. И даже если вам удастся приблизиться и заглянуть в горловину подрясника, вы только и услышите, что вой сквозящего ветра; либо отдалённо вкрадчивый отголосок мышиной беготни; либо отзвук шлепков камней в глубокий колодец, – но этих тихоней вам услышать не удастся.

Как только подземное потепление – обозначенное распространением тепла от вашего вторжения – сведётся к минусу (кстати, за недолгое время пребывания ваше личное тепло выжмется к нулю), они вновь поврастают в свои колокола, точно дождевые черви во влажную землю, и вы окажетесь среди них – только до смерти бледный и потухший. Войдя в их команду, вы продолжите молчаливые и бесцельные шествия. «Бесцельные», естественно, с одной стороны, а с другой – целенаправленно бесцельные. Однако это вовсе не та «чистота» отречения аскетов, – это отречение не по доброй воле, а из-за поглотившего этот черепок – недоверия и сопротивления, которое предваряло чувство незащищенности и обиды. Для неосведомленных, – да, под ногами действительно лежит снег, но на самом же деле – это лишь способ отслеживания нового и возможности ухода «в себя». А над всем этим и всему этому причиной являются неразделенные и высмеянные мечты, и глубокая неприязнь между жителями.

Молчание в роли самозащиты и один-единственный девиз на всех: «Я был прав, когда молчал», – за которым кроется защитный щит отгораживания и выпад «в осадок» от реальности. Всем своим внешним видом и поведением они, точно мантру, надиктовывают причитательной гнусавостью: «Стеклянную имею стенку, её с собой ношу; я сквозь неё всё вижу, но за неё не захожу», – в этот момент может показаться, что затрусились тысячи колокольчиков, сливающихся воедино. К сожалению, а, быть может, к счастью, ни единый колокольчик так и не сможет выдавить из себя даже писк голоса, просто потому, что эволюция отказа давно избавила их от голосовых связок. Но это не просто молчаливость, а оборонительная сдержанность, только и страшащаяся, что высмеют её умение держаться отстранённой гордостью; страшащаяся разоблачения её полной неспособности и двух слов связать.

Изначально может показаться, что эти беловодкасы (кстати, превосходящие ростом жителей других черепков) – нерушимо-ортодоксальные молитвословы, какими себя выдают, но на деле же это изменчивые флюгера, подстраивающиеся под направление ветра. Я до сих пор удивляюсь этим убиквистам, прижившимся к условиям невозможно сжатого/«выжимающего» климата. Они подали невозмутимый обет флюгеров колоколов, что поддерживалось с моей стороны толерантностью к их пусто-воздуху, который всё же издаёт журчащий звук тремоло пробежки ручейка, пронизывающий сверхнизкие трели арфы.

Включите телевизор на пролинеенную вдоль, радугу канала и вы услышите; услышите, как в ваших венах начнётся обратный отток крови; мозг застучит в окна глаз-соседей в поисках укрытия; вам вдруг захочется всё выключить, что было подсоединено к электропитанию, и, послав всё «к Аиду», самому съехать к его «матушке». Но это неистовое желание возникнет только в том случае, если все каналы зафортифицирует цветная зебра, якобы выступающая против дискриминации; не хватало ей, чтобы её место занял какой-нибудь веща́ющий недо-гомункул. У зебры есть на то права!

Я почти уверен, что когда помещение покинут хозяева-неприятели, то поближе к экрану, в ряды, – сбежавшись ручейками со всех закоулков, под звук тишины, – подсядут рваные носки, отсыревший плюшевый мишка, над которым изрядно попотели несколько вражеских поколений, архаичные вещи периодов взросления взрослых, тараканы, мокрицы, пауки, мыши в мышеловках – в качестве неопровержимого аргумента, – одним словом – фанатики единой цели, оккупировавшие дом для аккумуляции сектантских каст закрытого типа. Их главной целью станет закидывание подводных камней на берег.

Месть не из объективного чувства справедливости, а от неумения и нежелания сожительствовать с теми, кто, по их высокомерному мнению, «много из себя мнит». Зачастую эти «фанатики» удобно обживаются в роли жертв, при этом отрицая свидетельство того, что «обживаются» они за счёт тех, кого клянут.

Их учение состоит в следующем: «Братья, по жизни нам делали много плохого, но мы всегда сносили унижения и лишения, дабы не вступать в разногласия. Теперь же мы в большинстве, окрепшие на своих лишениях, и настал наш черёд отыграться! Мы будем безнаказанно мстить до тех пор, пока не восполняться весы наших, в своё время, гонений и травли, теперь спроецированных на угнетателей. Однако нужно вовремя остановиться, чтобы не перешагнуть планку „лично-допустимой“ расплаты, иначе всё может обернуться вспять, против нас, в случае чего будет дан „первый звоночек“ очередной пакости угнетений с вражеской стороны. Чтобы защитить себя от покушений, нам нужно действовать сообща, но противодействовать втайне от „них“: под маской чистых носков, в которых тараканий рой; под маской красивого яблока, в котором бункер червей; короче говоря – под маской недосмотра домового. Таково „Правило равнозначного бумеранга“: если мы им не нужны, то и они нам!». «Ура, ура, ура!»

И куда уж им думать, что носок рвётся вовсе не из-за небрежного ношения и не от ненужности, а от выношености, которую ненароком дорывают длинные когтистые пальцы. Но если сказать об этом носкам, то вряд ли они выведут иную причину, кроме «ладно, помотросили вдоволь, но зачем же сразу в мусорку? Каково удобство, – носки с выемками для ваших отпедекюренных пальцев!». Таков круговорот: вы не любите рваных носков, потому что это пятнает ваш социальный статус и создаёт дискомфорт, а носки не хотят быть выброшенными; к тому же они тайно влюблены в ваши сандалии и протестуют, чтобы их разлучил мусорный бак.

Недоговорённость растёт, у носков рвётся ниточное терпение и вот, налицо, взаимная неприязнь. «Нда-а, – думают ноги, – босиком в ботинки не станешь!». «Ну-ну-у!..» – тянуться потерпевшие до разрыва нитей, мысленно насылая грибок на стопы.

Для чего вам нужны ноги? Ответ предсказуем: чтобы передвигаться. А зачем вам сдалось передвигаться? Чтобы спасаться от смерти, запыляя свои следы песками материальности, в надежде, что та не догонит. А теперь такой вопрос: для чего вам сдались носки и обувь? Чтобы пылить следы было удобно и даже приятно, не так ли?! Сдаётся мне, «потерпевшие» осознают, что исполняли грязную работёнку и протестуют, в ожидании компенсации ущерба. Они чувствуют, что Ахиллесовы пятки им подложили кнопки; понимают, что делают непросто неблагодарную, так ещё и бесполезную сизифову работу, которая лично им не принесёт никакого почёта. Им суждено задыхаться в песке, быть покусанными клещами и молями ковра, топиться в воде, и, – что ужаснее и унизительнее прочего, – являться проводником злосмрадного запаха вражеских ног! Комфорт гомосапиенсов оборачивается для них ограниченным кругозором, отчего они безоговорочно вынуждены выполнять своё «не доказанное» (как верят они) назначение. Но тут, позвольте, и у меня созрел вопрос, ежели такая поголовщина: кто же для беловодкасов создал вынужденные условия дискомфорта? Не они ли? Другими словами, «Правило равнозначного бумеранга» не стыкуется с чистенькими носками…

Мне сейчас кажется, глядя на черепок сверху, что в их обстриженном мозгу растут задатки каверны; изогипс осадочной почвенной плоскости интегрален. Да, но не могу не отметить, – это воистину самое умиротворённое место; не зря сюда частенько наведывается Гладилит, в гости к здешнему духу, который всегда учтиво соглашается с тем, что лучше края не сыскать. Но… когда я в чувствах решил проверить это одним кротким глотком – тошнота, засверлившая горечью в горле, достала до противоположного «выхода», едва меня не вывернув наизнанку… тьфу!.. Гиблое место, до ужаса невыносимое и противное, – мой малый словарный запас не передаст всех характеристик. Это то же самое, как взять и скомпоновать все компоненты из предыдущих черепков и сверху насыпать соляную горку. Как, увольте, мне бороться с этими нечестивцами? Кажется, мне следует прибегнуть к ораторскому красноречию живота, может они это поймут?

Я был бы значительно многоразговорчивее, если бы все использовали мой язык жестов, которому теперь, видимо, самое подходящее время. Теперь я зауважал высокогорных лам с их медитациями и способностью к отъединению от проводов жизни. А от этих же не услышишь и нормального колокольного звона, ничего не услышишь! – одно панихидное молчание ягнят, заведомо осведомленных об участи быть съеденными. Всё что они делают, это вглядываются в «потолок»/предел под собой, причём так, словно небесный «пол» уже досконально ими изучен и не сулит никакого «выхода» на избранном пути отрицания. У них и в мыслях не водится, что за изученным «полом» небес может оказаться ещё один неведомый «потолок», – нет, увольте, узнай они это, у них бы «расплелись катушки».

Не умолчу я и про ещё одно недоразумение: что же это выходит, они прячутся от меня в доверчивой надежде, что я их не увижу своим дальнобойным рентгеном глаз и не достану вездесущими струнами-руками? Ах, да-а, как же они могут прятаться, если «по мне»/«по полу» уже походили грязными носками и поняли, что лучше уж ходить по подножному «потолку».

В клетке: «И что, давно на этапке кукуешь? Когда в отпуск?» «Да к чёрту свобода! Родные стены всего приятнее!»

Проплывают облака; минуют горсти дней сквозь пальцы; проезжают года, а тот сидит и не шелохнётся. В какой-то день – наплававшись в облаках – он вскакивает с конки/койки и горланит стенам в сердцах (которым, сдаётся ему, всё слышно), – где он «был» и «что видел». Говорит: «Ну и диковинные же рыбки плавают в икристом небе, осыпая на головы золотой дождь рождения. Миновал, – говорит, – глубины занебесья, где проплывали эфирные тучи, заодно и домой наведался». Затем добавил по-дедовски убеждённо, что «никогда он тюремную хату не покинет». «Да ты што, помешався?» – рассыпаются осколочные молнии от стен в его сердце. «Не верите, значит, я всегда вру!» «Так мы тебя как раз за ложные показания и сажали; думали придержать на два дня и обратно в отпуск, а ты всё не перестаёшь удивлять!» «Так может, всё ж таки, ещё посижу? Могу по чужому билету!» – цеплялся тот. «Ты что-то высидеть думаешь? Давай мы просто тебя в камеру поудобнее переведём, оттуда и „путь домой“ покороче, говорят…».

Но, увы, время ужалило его в самый нерасторопный момент, когда выбор вклинился между соглашением и отказом. Вдругорядь разила его молния в грудную «фанеру» лёгких. Мог ли он променять свои родные стены, разговоры с которыми приводили «домой»? И пусть стены всего лишь отражали его утвердительные мысли, но он всегда неуклонно отвечал в «потолок».

На что старик надеялся? Что бутон клетки когда-нибудь распахнётся, по его желанию, цветочными лепестками, и он будет освобождён? Но разве старик знал, что стены – это его же барьеры, с которыми он успел сдружиться и даже в тандеме создать иллюзию бутона, который якобы должен будет вскоре подняться к солнцу и открыться. Стены стали ему комфортным домом, потому что его движимое внутреннее тело восполнило внешнюю бетонную неподвижность и спустя время срослось – после очередных полётов «домой» – скрепившись «узами» ещё сильнее, этим же взрастив кажущуюся фантазию обретения себя.

Нужно помнить об одном: всё, что вы определяете для себя, я принимаю на свой счёт. Другими словами: если вы не хотите – я соглашаюсь не давать; если вы не верите в меня – я соглашаюсь вас не разочаровывать в этом; а верите – соглашаюсь, при вашем желании, посодействовать вашей жизни. Меня удивляют гомункулы, которые обряжаются в немыслимые балахоны и идут кричать миру, что «изучили» и «познали» меня. Только, что самое любопытное, в курсе ли эти а́исты, что я до сих пор их изучаю и не смею сказать, что узнал о них хоть сколько-нибудь достойную рассмотрения часть, – а всё по той причине, что, прежде всего, я изучаю себя – фрагментарными осколками снов всех жителей моих черепков; осколками моих невидимых граней.

Для того чтобы вы не отставали от творца в познании себя, я предоставил вашему рассмотрению всё то множество приправ и смесей, которые зовутся Природой; припрятал в каждом её существительном – по ребусу, умышленно исключив одну деталь из общего пазла, которую я предлагаю отыскать и определить всем дружно, по достижению благословенного Единства. Вскоре, когда я увижу готовность в ваших делах и лицах, готовность дать ответ на заданный ребус, вы можете помыслить, что стали на шаг ближе ко мне, если, конечно, при махинациях познания вы будете помнить о сопоставлении и проецировании выводов на себя – т. е. того, кто обрел цельность с Природой.

Вы спросите у меня: почему на поиск «участников» конкурса «Отгадай ребус» уходит так много времени? Даю ответ: Я ещё должен отследить и выделить среди всех прочих – не принимавших участие, – вас. По каким признакам я определю участника? О-о, это как встреча глаз двух волков-одиночек; как случайный прохожий, со встречным одиноким огнём глаз, который, будучи в непроизвольном поиске хотя бы одного представителя своего вида (но без надежды на успех), сгорает тайным желанием маловероятной возможности; как улыбающееся лицо среди прочих неподвижных изваяний прошлого.

Я хочу повстречать в вас – своё отражение, которое провозгласит о том, что я обрёл, принял и полюбил определённую грань себя; вколол себе в вену «умиротворительное».

В принципе, я могу вовсе не отвечать на ваши вопросы, потому как все вопросы у вас коверкаются в слова, а слова – коверкают суть, подводя всё под черту разума. Я же на вопросы отвечаю по сути – перцептивными истоками зарождения ледников. Не нужно думать и употреблять слова, которыми вы заедаете пищу, – нужно, чтобы каждый из вас почувствовал и открыл это в себе.

В смысле хранения молчания, беловодкасы вне очереде́й, я согласен. Не хватает только белых свечей высоких берёз, чтобы разбавить чрезмерную тишину, избыток которой слагает партитуру музыкального произведения-запустения. Только вот хоть ставь, хоть нет, а сути это не изменит: как были, так и будут звенеть поминальными колоколами. Их дело – молчать, а моё (того, у которого даже нет рта, чтобы постулировать во весь ор) – направлять.

Либо атмосфера волос действительно не вьётся над их черепом, либо она до того приглажена, что я её просто не вижу; но, на первый взгляд, череп лысый, – только кто же его обстриг? Осадок напитка расползся от носогубной складки – по щекам – в длинную бороду; каждый волосок индивидуально зачёсан и уложен. Начиная от слухового прохода височной кости, они стекают лоскутами на теменную кость, подвязываясь там с удивительной императивной риторичностью. Борода висячих садов Семирамиды, в климате сухого холодного молчания, преобразовалась в непролазные дебри, проросшие и пустившие побеги в череп – невидимыми ультрафиолетовыми струнами.

Придёт время и струны отпадут обратно в осадок; ну а пока беловодкасы выполняют роль орошателей автоматической системы полива: разрыхляют землю, поддерживают нормальную температуру почвы и звонят в колокола при попадании непрошенных разносчиков заразы, даже не предполагая, что нарушители покоя являются их осведоми́телями, открывающими глаза на то, что они выращивают. Как это? А просто: попробуйте всколыхнуть горячую воду ногами – станет горячее, – это нервный импульс. Точно так же и здесь: мозг плавает в холодной воде и не может добраться до рта, пока воду не спустят. Да, конечно, какая-то чушь, – воды там, действительно, нет – просто я пытаюсь сформулировать образную причину гидроцефалии головного мозга («застоя» жидкости). Их мозг повис в подвешенном состоянии, но и его можно понять: он совершенно не хочет, чтобы в него проросли колючие побеги, которые подчистую высосут из него умственные способности.

Молчание создаёт водонепроницаемый вакуум сопротивления понимать и слышать. Мозговая кровь потечёт через нос, словно через кран, и чтобы не захлебнуться, он будет вынужден отсморкать лишнее и задышать; потечёт в рот и зальёт привычный бледный цвет кровавым румянцем. Наступит паника; многие в припадке попадают и задрыгают ножками. Вакуум молчания. Быть может, ничего этого не произошло бы, – ведь не все ядовитые белёны, волчьи ягоды, крушины, дурманы стремятся к свету Чёрной Дыры Разума; действительно, не произошло бы, если бы беловодкасы приняли единую околомозговую жидкость, чтобы мозг добровольно пробрался из суеты – в умственное молчание (что наиболее оптимально для жителей).

Покуда же мозг действует/противодействует и не хочет терять своего пьедестального положения, к небу – как нищеброды к повелителю – будет подтягиваться вся грязь, чтобы король Мозг поделился с ними лучами своего богатства. Но, в результате, и слава у него писанная, и лучи будут стекать свинцовой кровью в рот. Будет удивление, когда Царь, проколотый тысячей ядовитых копий, наконец, поймёт, что это был заговор его подданных, но так и не узнает, что его погубил не яд наконечников, а избыток свинца в нём самом. Какая существует связь между Бородой сада Семирамиды и королём Выжатой Мочалки? Ядовитые выделения мозга конденсируются сквозь паузу убедительного молчания – в атмосферу беловодкасов, но там не задерживаются, потому что сразу же будут ими замечены и отправлены через подземные ходы – в дебри древнего сада допотопья, чтобы оросить нажитое и перемолотое «замкнутым» умом молчание острова Роанок.